Холодный дом.
Часть первая.
Глава XXVIII. Горнозаводчик.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава XXVIII. Горнозаводчик. (старая орфография)

ГЛАВА XXVIII.
Горнозаводчик.

Сэр Лейстер Дэдлок избавился на время от фамильной подагры и в настоящую минуту на ногах в буквальном и в переносном смысле. Он пребывает в своем "Линкольнширском уголке". Опять разлились воды и затопили низины, и, как хорошо не защищен Чизни-Вудский замок, холод и сырость прокрались в него и пронизывают баронета до самых костей. Этих врагов не может прогнать даже яркое пламя толстых сучьев и каменного угля, - продуктов современных или допотопных Дэдлокских лесов, пылающее в огромных каминах, и в сумерках бросающее отблеск на хмурый лес, который насупился, видя, как его деревья приносятся в жертву огню. Трубы с горячим паром проходят по всему дому, двери и окна тщательно обиты, повсюду спущены занавесы и разставлены экраны, но все это не может восполнить недостаток тепла и не удовлетворяет сэра Лейстера. Поэтому в одно прекрасное утро великосветская молва доводит до всеобщого сведения, что вскоре ожидается прибытие леди Дэдлок в Лондон, где она проведет несколько недель.

Истина, печальная истина, что даже у великих людей бывают бедные родственники; на самом деле их бывает даже больше, чем следовало бы по справедливости. Самая чистая красная кровь, если ее беззаконно прольют, будет точно так же, как и кровь низшого качества, громко вопиять, чтоб ее услышали. Кузены сэра Лейстера, самых дальних степеней родства, те же жертвы убийства, ибо лишены того, что считают принадлежащим себе по праву.

Между ними есть такие бедняки, для которых было бы большим счастьем, если бы они не были прикованы к золотой цепи Дэдлоков цепочками из накладного серебра, а были бы скроены из простого железа и трудились бы на каком-нибудь скромном поприще. Но они имеют честь принадлежать к благородной фамилии, и вследствие этого служба для них закрыта: они могут занимать места только почетные, но отнюдь не доходные.

Поэтому бедные родственники гостят у богатых кузенов, делают долги, когда есть возможность, живут перебиваясь со дня на день, мужчины не находят себе невест, женщины не составляют партии, те и другия катаются в чужих каретах, сидят за обедами, которых не готовили, и так-то проходит вся их жизнь в великосветском кругу.

Каждый из людей одного образа мыслей с сэром Дэдлоком, начиная с лорда Будля и герцога Фудля до самого Нудля, приходится ему родственником более или менее близким; сэр Лейстер точно именитый паук: повсюду раскиданы сети его родства. Гордясь тем, что состоит в родстве с важными особами, сэр Лейстер добр и великодушен по отношению к мелкой сошке, как настоящий джентльмен, исполненный чувства собственного достоинства.

И теперь, несмотря на сырость, сэр Лейстер с постоянством мученика переносит нашествие многочисленных кузенов. В первом ряду и на первом месте между этими родственниками стоит Волюмния Дэдлок, девица шестидесяти лет, связанная двойными узами высокого родства, так как по матери она родня другой знатной фамилии.

В молодости мисс Волюмния славилась удивительным талантом вырезывать из цветной бумаги различные украшения, пела по испански, аккомпанируя себе на гитаре, и отличалась во французских шарадах в сельских замках своих богатых родичей; таким образом дни её жизни от двадцатого до сорокового года текли очень приятно. К тому времени она мало по малу начала замечать, что её испанские романсы наводят на всех скуку, и удалилась в Бат, где и живет очень скудно на деньги, которые ежегодно присылает ей в подарок сэр Лейстер, и откуда делает по временам набеги на замки своих родственников.

В Бате у нея громадный круг знакомства среди древних пугалообразных джентльменов на тоненьким ножках, облеченных в нанковые панталоны; в этом унылом городке она занимает высокое положение; во всех других местах она сама кажется пугачом, вследствие чрезмерного употребления румян и пристрастия к давно вышедшему из моды жемчужному ожерелью, похожему на четки из крошечных яиц.

Во всякой стране, где правительство функционирует нормально, Волюмния непременно получала бы пенсию; когда во главе управления стал Вильям Буффи, все ожидали, что эта почтенная девица будет занесена в списки пенсионеров и наделена сотней, другой фунтов в год, но, против всяких ожиданий, Вильям Буффи почему то изволил найти этот акт справедливости несвоевременным. Это был первый признак, который ясно указал сэру Лейстеру, что страна стремится к погибели.

В Чизни-Вуде гостит и достопочтенный Боб Стэбль, который умеет приготовлять лошадиные микстуры с искусством опытного ветеринара и стреляет лучше многих егерей. Он давно уже сгорает желанием послужить отечеству в какой-нибудь не слишком утомительной должности, где дела поменьше, а жалованья побольше и нет никакой ответственности. Во всякой благоустроенной стране это желание, столь естественное в благовоспитанном молодом человеке хорошей фамилии, было бы немедленно удовлетворено, но Вильям Буффи почему-то нашел несвоевременным доставить место молодому человеку; - это было вторым признаком, указавшим сэру Лейстеру, что страна стремится к погибели.

Остальные родственники, собравшиеся в замке леди и джентльмены различных возрастов с разными дарованиями, по большей части люди благовоспитанные и неглупые, могли бы хорошо устроиться в жизни, еслиб могли заглушить в себе сознание, что они принадлежат к знатной фамилии, но это сознание их совершенно подавляет, и они ведут праздную безцельную жизнь, сами не знают, что делать с собою, и другие недоумевают, что делать с ними.

В этом обществе, как и везде, царить миледи Дэдлок. Прекрасная, изящная, одаренная всеми совершенствами и могущественная в своем маленьком мирке, - маленьком, ибо фэшенебельный мир не простирается от полюса до полюса, - она имеет огромное влияние в доме сэра Дэдлока и, несмотря на все свое равнодушие и надменность, совершенствует и облагораживает все вокруг. Кузены, даже те старшие кузены, которые были скандализированы женитьбой сэра Лейстера на миледи, теперь поклоняются ей, точно феодальные вассалы, а достопочтенный Боб Стэбль ежедневно, после первого и второго завтрака, повторяет немногим избранным свое оригинальное замечание - что миледи самая выхоленная женщина во всем табуне.

Таковы гости, собравшиеся в большой Чизни-Вудской гостиной в сегодняшний пасмурный вечер, когда громкие, но не долетающие сюда, шаги на "Дорожке приведения" можно принять за шаги какого нибудь покойного кузена, скитающагося по морозу. Поздний вечер; скоро уж пора ложиться спать. Во всех спальнях горят яркие огни, отбрасывающие зловещия тени от мебели на потолок и на стены. В дальнем углу, у двери, на столе приготовлено множество подсвечников, ожидающих, когда гостям будет угодно разойтись по своим комнатам.

Кузены зевают на отоманках, кузены окружают фортепиано, поднос с содовой водой, карточный стол, кузены толпятся у огня; у другого огромного камина - их в комнате два - сидит сэр Лейстер с одной стороны, а с другой миледи. Волюмния, как одна из самых привилегированных родственниц, сидит между хозяевами в роскошном кресле; сэр Лейстер с очевидным неудовольствием бросает взгляды на её румяны и жемчужное ожерелье.

-- Я часто встречаю на лестнице прехорошенькую девушку, томно произносит мисс Волюмния, мысли которой, кажется, мало-по-малу засыпают к концу долгого вечера с плохо вяжущимся разговором. - Это самая хорошенькая девушка, какую я когда-либо видела.

-- Protégée миледи, замечает сэр Лейстер.

-- Я так и думала. Я была уверена, что только необыкновенный взгляд мог оценить эту девушку. Она - чудо что такое; может быть несколько грубый тип красоты (этой оговоркой мисс Волюмния намекает на свой собственный тип), но в своем роде совершенство. Я никогда не видела такого цветущого лица.

-- Если тут и был чей-нибудь необыкновенный взгляд, так это мистрис Роунсвель, а вовсе не мой. Роза - её открытие.

-- Она ваша горничная?

-- Нет; она состоит при мне в качестве... право не знаю чего: исполняет мои поручения, служит мне вместо секретаря, развлекает меня.

-- Вам нравится держать ее при себе, как хорошенький цветок, птичку, картину, болонку, нет, конечно, не как болонку, а как хорошенькую вещицу, говорит Волюмния сочувственно. - Да, она обворожительна! Как мило, что эта восхитительная старушка ее разыскала. Должно быть мистрис Роунсвель теперь невероятных лет, а все еще деятельна и красива. Положительно, это лучший мой друг!

Сэр Лейстер сознает, что эти похвалы заслуженны, и что ключнице Чизни-Вуда подобает быть замечательной женщиной; кроме того, он в самом деле уважает мистрис Роунсвель и любит слышать, когда ее хвалят, поэтому он говорит:

-- Вы совершенно правы, Волюмния! чем и приводит Волюмнию в полный восторг.

-- У нея, кажется, нет своей дочери?

-- У мистрис Роунсвель? Нет; у нея сын, даже два сына.

Сегодня вечером хроническая болезнь миледи - скука, особенно усилилась от присутствия Волюмнии; миледи подавляет зевоту и бросает взгляд в сторону подсвечников.

Сэр Лейстер продолжает торжественно и мрачно:

-- Вот замечательный пример распущенности, в которую впал наш век в своем стремлении уничтожить все границы, порвать все оплоты, искоренить различия между сословиями, - по словам мистера Телькингорна, сыну мистрис Роунсвель было предложено вступить в парламент.

Волюмния пронзительно взвизгивает.

-- Да, в парламент, повторяет сэр Лейстер.

-- Слыхано ли что-нибудь подобное? Во имя неба, кто это такой? восклицает Волюмния.

-- Кажется он... горнозаводчик, медленно выговаривает сэр Лейстер, как бы не совсем уверенный в безошибочности употребленного термина.

Волюмния взвизгивает еще пронзительнее.

-- Это предложение было им отклонено, если только сообщение мистера Телькингорна верно, - в чем я не сомневаюсь, зная, какой он точный и пунктуальный человек; но отказ нисколько не уменьшает чудовищной аномалии самого явления, которое грозит самыми неожиданными и, как мне кажется, страшными последствиями.

Волюмния встает и направляется к подсвечникам, сэр Лейстер с любезной предупредительностью идет через всю гостиную, приносит ей один и зажигает свечу.

-- Я должен просить вас, миледи, остаться на несколько минут, ибо этот индивидуум, о котором сейчас говорили, незадолго до обеда прибыл в замок и просил меня в очень приличной записке, - сэр Лейстер со своей обычной правдивостью считает своим долгом указать на это, - в очень приличной и вежливой записке просил удостоить его свиданием с вами и со мною по поводу этой молодой девушки. Так как он уезжает сегодня в ночь, то я ответил, что мы примем его сегодня же перед отходом ко сну.

Остальные кузены тоже вскоре исчезают, и по выходе последняго сэр Лейстер звонит.

-- Засвидетельствуйте мое почтение мистеру Роунсвелю. который находится в квартире ключницы, и скажите, что теперь я могу его принять.

Миледи, которая разсеянно слушала все, что говорилось, внимательно взглядывает на мистера Роунсвеля, когда тот входить в комнату. Ему, должно быть, лет пятьдесят с небольшим; у него, как и у матери, приятная наружность и звучный голос, темные волосы начинают исчезать с широкого лба, лицо открытое и умное. По наружности он смотрит зажиточным джентльменом, одет в черное, довольно полон, но очень подвижен и энергичен. Держит себя совершенно просто и непринужденно, и не испытывает ни малейшого смущения в присутствия высокопоставленных лиц.

-- Сэр Лейстер и леди Дэдлок, я уже имел честь извиниться, что обезпокоил вас. Постараюсь быть по возможности кратким. Благодарю вас, сэр Лейстер.

Голова Дэдлока обращается к софе, стоящей между ним и миледи; мистер Роунсвель спокойно садится на указанное место.

-- В настоящее время великих предприятий у подобных мне людей столько рабочих в разных местах, что мы постоянно куда-нибудь спешим.

В Чизни-Вуде никто никуда не спешит, и сэр Лейстер доволен, что горнозаводчик может воочию убедиться, как все спокойно в этом древнем доме, обросшем мирным парком, где плющ и мох безпрепятственно разростаются долгие годы, где сучковатые, бугристые вязы и тенистые дубы вросли в папоротники и листья, скопившиеся сотнями лет, где солнечные часы на террасе безмолвно указывают время впродолжение многих веков, время, которое составляет полную собственность каждого из Дэдлоков точно так же, как замок и земельные владения.

И сэр Лейстер, удобно расположившись в кресле, противопоставляет неугомонной непоседливости горнозаводчиков величавое спокойствие своей особы и своего замка.

-- Леди Дэдлок была так добра, продолжает мистер Роунсвель с поклоном и взглядом в сторону миледи, - что приблизила к себе одну красивую молодую девушку, по имени Розу. Мой сын влюбился в эту девушку и просил моего согласия на брак с нею, если она будет согласна, - впрочем, за этим, кажется, остановки не будет. До сегодняшняго дня я ни разу не видел этой девушки, но, хотя мой сын и влюблен, я имею доверие к его здравому смыслу. Я нашел, что девушка вполне соответствует тому понятию, которое я составил о ней по описанию сына; моя мать отзывается о ней с большой похвалой.

-- И Роза во всех отношениях этого заслуживает, говорит миледи.

-- Я очень счастлив слышать это от вас, леди Дэдлок, и нет надобности говорить, какую ценность имеет для меня ваше доброе о ней мнение.

-- Это совершенно безполезно, замечает сэр Лейстер с невыразимым величием, находя, что горнозаводчик через чур уж развязен.

-- Вы правы, сэр Лейстер, совершенно безполезно. Мой сын очень молод и Роза также; я сам пробил себе дорогу в свете, и сын должен сделать тоже, поэтому не может быть и вопроса о возможности их женитьбы в настоящее время. По предположим, что девушка примет его предложение, и я соглашусь на их обручение; - я думаю лучше сразу высказаться откровенно, и уверен, что вы, сэр Лейстер, и вы, леди Дэдлок, поймете необходимость этого и извините меня: я ставлю условием, чтоб она не оставалась в Чизни-Вуде. Поэтому, прежде чем вступить в дальнейшие переговоры с сыном, я осмеливаюсь сказать, что если удаление молодой девушки из замка будет почему нибудь неудобно или встретит какие либо возражения с вашей стороны, я оставлю дело в прежнем положении и не дам ему дальнейшого хода.

Поставить условием, чтоб девушка оставила Чизни-Вуд! В голове баронета вихрем проносятся все его прежния предчувствия относительно Уатта Тайлора и населения горнозаводской Англии, которое занято только тем, что при свете факелов кует крамолу, и от негодования его почтенные седые волосы становятся дыбом.

-- Должны ли мы: я и миледи, понять вас, мистер Роунсвель, в том смысле, что по вашему мнению, сэр, Чизни-Вуд не достаточно хорош для этой девицы? спрашивает сэр Лейстер, присоединяя имя миледи отчасти из любезности, но больше потому, что питает большое доверие к её здравому смыслу, - или же вы подразумеваете, что пребывание в Чизни-Вуде оскорбительно для нея?

-- Конечно нет, сэр Лейстер.

-- Очень рад это слышать, надменно замечает сэр Лейстер.

-- Пожалуйста, мистер Роунсвель, объясните, что вы хотите сказать? говорит миледи, прерывая сэра Лейстера легким жестом своей красивой ручки, точно отгоняет муху.

-- Охотно, леди Дэдлок. Именно этого я и желаю.

в знак согласия; на её лице сквозь заученное выражение безстрастия проскальзывает живой интерес и участие, которых она, несмотря на привычку к сдержанности, не может скрыть.

-- Я сын вашей ключницы, леди Дэдлок, и мое детство прошло в этом доме; моя мать прожила здесь полстолетия и умрет, без сомнения, здесь же. Она представляет собою, может быть, один из самых лучших образцов любящих, преданных и верных слуг, которыми может гордиться Англия; эту черту не могут ставить в заслугу исключительно себе ни представители высшого, ни представители низшого сословий, так как такие примеры доказывают прекрасные качества обеих сторон: как одной, так и другой.

Такое трактование вопроса несколько коробит сэра Лейстера, но по своей честности и правдивости он не возражает и молча признает справедливость объяснений горнозаводчика.

-- Простите, что я говорю столь избитые вещи, но мне не хотелось бы дать повод к заключению, будто я стыжусь положения, какое моя мать занимает в этом доме (говоря это, гость бросает взгляд на баронета), или к обвинению меня в недостатке уважения к Чизни-Вуду и фамилии Дэдлоков. Разумеется я желал бы, - да, я желал бы, леди Дэдлок, - чтоб моя мать удалилась на покой после стольких лет труда и провела остаток своих дней у меня. Но я понял, что разорвать крепкия узы, которые связывают ее с замком, значит разбить её сердце, поэтому давно уже оставил эту мечту.

Услышав, что мистрис Роунсвель внушается мысль разстаться с домом, который она должна считать родным, сэр Лейстер снова вооружается всем своим великолепием.

Горнозаводчик продолжает просто и скромно:

-- Я был подмастерьем и простым рабочим, жил долгие годы на маленьком жалованьи, получил самое элементарное образование, сам заботился пополнить его пробелы. Жена моя - дочь надсмотрщика и воспитана очень просто. У нас три дочери и сын, о котором я уже говорил; по счастью мы могли поставить их в лучшия условия, чем те, в которых выросли сами, и дали им хорошее, очень хорошее воспитание, - нашей главной заботой, нашим величайшим удовольствием было сделать их достойными всякого положения в обществе.

В последних словах горнозаводчика звучит гордость, как будто он прибавляет про себя: "достойными занять место даже в среде владельцев Чизни-Вуда". Поэтому со стороны сэра Дэдлока его слова встречены опять некоторой демонстрацией великолепия.

-- Все это очень обыкновенно в классе, к которому я принадлежу: у нас, леди Дэдлок, чаще чем где-нибудь бывают так называемые неравные браки. Сын сообщает отцу, что он влюблен в молодую работницу на фабрике. Услышав это, отец, некогда и сам работавший на фабрике может быть, сначала немного огорчится, может быть, будет разочарован, так как имел другие виды относительно своего сына, тем не менее есть некоторые шансы на то, что он, наведя справки и узнав, что девушка безукоризнена, ответит сыну: "Я должен прежде увериться в прочности твоих чувств; я должен убедиться, что это не простое увлечение. Для вас обоих это вопрос очень серьезный, поэтому отложим его решение на некоторое время; я помещу ее для пополнения образования на два года хоть в тот пансион, где учились твои сестры; ты дашь мне слово, что будешь видеться с нею не чаще, чем это дозволяется порядками учебного заведения. Если, по прошествии этого времени, когда вы станете более подходить друг к другу по образованию, ваше желание не изменится, я сделаю, что от меня зависит, чтоб устроить ваше счастие". Миледи! Я знаю много подобных примеров и полагаю, что они указывают мне в данном случае надлежащий образ действий.

Величественное негодование баронета наконец разражается. Он спокоен, но ужасен.

-- Мистер Роунсвель, начинает он, заложив правую руку за борт своего синяго фрака и приняв позу, в какой изображен в фамильной галлерее. - Мистер Роунсвель, вы сравниваете Чизни-Вуд с... здесь он делает усилие, чтоб не задохнуться, с фабрикой?

-- Конечно, сэр Лейстер, это два совершенно различные места, но в настоящем случае, как мне кажется, между ними можно сделать некоторое сближение.

Сэр Лейстер бросает величественные взгляды по сторонам, чтоб увериться, что он не спит, а слышит это на-яву.

-- Известно ли вам, сэр, что молодая особа, которую миледи, мы-ле-ли приблизила к себе, воспитывалась в сельской школе Чизни-Вуда?

-- Я знаю об этом, сэр Лейстер. Очень хорошая школа; фамилия Дэдлоков щедро ее поддерживает!

-- В таком случае, мистер Роунсвель, мне совершенно непонятно, как применить только что высказанное вами к данному случаю?

-- Вам "станет это более понятно, сэр Лейстер, отвечает горнозаводчик, немного покраснев, - когда я скажу вам, что не смотрю на обучение в сельской школе, как на образование, достаточное для жены моего сына.

Критиковать школу Чизни-Вуда, доселе неприкосновенную! - отсюда недалеко и до потрясения общественных основ; - это сопоставление во мгновение ока мелькает в уме баронета. Если эти ужасные люди, горнозаводчики, углепромышленники или как их там, забывши свое место, не только сами выходят из общественного положения, к которому предназначены, - а по логике баронета всякий безспорно и навеки обречен пребывать в том состоянии, в котором рожден, - во стремятся и другим давать воспитание выше их положения, то что же может отсюда воспоследовать, как не потрясение основ, уничтожение различий между общественными классами и проч. и проч.

-- Извините, я вас прерву на одну минутку! говорит сэр Лейстер миледи, заметив, что она собирается заговорить. - Мистер Роунсвель! наши взгляды на долг, на назначение человека, на воспитание, короче все наши взгляды так диаметрально противоположны, что продолжение наших препирательств будет неприятно нам обоим. Эта девушка почтена вниманием и милостями миледи и, если пожелает лишиться их или поддаться влиянию кого-нибудь, кто, вследствие своих особливых мнений - вы позволите мне так выразиться, хотя я охотно допускаю, что никто не обязан отдавать мне отчета в своих мнениях, - сочтет за лучшее лишить ее внимания и милостей миледи, эта девушка свободна сделать это во всякую минуту. Мы очень обязаны вам за откровенность, с которой вы высказались; эта откровенность никоим образом не повлияет на положение молодой особы в нашем доме. Кроме этого мы ничего вам не можем сказать и просим, чтоб вы были так добры, оставили эту тему.

Я скажу только, что серьезно посоветую сыну победить в себе склонность к этой девице. Покойной ночи!

Сэр Лейстер отвечает, согласно своей джентльменской натуре:

-- Мистер Роунсвель, уже поздно, дороги темны; надеюсь, ваше время не так уже драгоценно и позволит мне и миледи предложить вам гостеприимство Чизни-Вуда хоть на одну ночь.

-- Надеюсь, вы не откажетесь? прибавляет миледи.

-- Очень вам обязан, но я должен ехать всю ночь, чтоб завтра утром поспеть на место в назначенное время.

Придя в свой будуар, миледи садится у камина и, глядя на Розу, которая пишет в соседней комнате, погружается в такую задумчивость, что не слышит даже шума на "Дорожке привидения". Наконец она зовет Розу:

-- Подите сюда, дитя. Скажите мне правду: вы любите?

-- О! миледи!

Взглянув на поникшее и раскрасневшееся личико, миледи говорит улыбаясь:

-- Да, миледи. Но я не знаю еще, люблю ли я его...

-- Еще не знает! Наивная крошка. А о его любви вы уже знаете?

-- Кажется он немножко любит меня, миледи. И Роза заливается слезами.

-- Слушайте, дитя. Вы молоды, правдивы и, кажется, привязаны ко мне.

-- Да, миледи. Больше всего на свете я хотела бы доказать вам свою привязанность.

-- Я не верю, чтоб вы так скоро захотели бросить меня, Роза, даже для возлюбленного.

-- Нет, миледи, нет. И испуганная этой мыслью Роза в первый раз взглядывает на нее.

Роза опять заливается слезами, падает на колени к ногам миледи и целует её руку. Миледи стоит, глядя в огонь, и сжимает руку девушки в своих, потом медленно выпускает ее.

Заметив её задумчивость, Роза потихоньку удаляется, но миледи все не спускает глаз с пламени. Чего она там ищет? О чем мечтает? Не о другой ли руке, которой нет, которая никогда не существовала и которая одним прикосновением могла бы изменить её жизнь? Или она прислушивается к звукам на террасе и думает, на чьи шаги они похожи: на мужские? на женские? или на частый топот резвых детских ножек? Ее преследуют грустные мысли, иначе зачем бы этой высокомерной женщине, запоров двери, сидеть одной одинешенькой у потухающого камина?

На следующий день уезжает Волюмния, и до обеда должны разъехаться все остальные кузены; вся банда родственников ужасается, выслушивая за завтраком разглагольствования сэра Лейстера о потрясении основ, разрушении границ, колебании общественного строя и прочих гибельных явлениях, в которых повинен сын мистрис Роунсвель. Вся банда родственников негодует и естественно приписывает гибельные явления слабости Вилльяма Буффи, благодаря которой они так несправедливо лишены всякой поддержки: мест, пенсии и прочих благ.

Что касается Волюмнии, она так красноречиво распространяется на ту же тему, когда сэр Лейстер сводит ее под руку с главной лестницы, как будто уже вся северная Англия возстала с целью завладеть её жемчужным ожерельем и баночкой с румянами. За Волюмнией и все остальные кузены, среди суеты своих лакеев и горничных, - ибо, хотя и себя-то они содержат с трудом, но обязаны держать слуг - этого требует их общественное положение, как родственников знаменитой фамилии, - разсыпаются но всем четырем странам света.