Холодный дом.
Часть первая.
Глава XXX. Рассказ Эсфири.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава XXX. Рассказ Эсфири. (старая орфография)

ГЛАВА XXX.
Разсказ Эсфири.

Вскоре после отъезда Ричарда к нам приехала гостья, пожилая дама; это была мистрис Вудкорт. Она приехала из Валлиса погостить у мистрис Байгем Беджер и "по желанию Аллана" написала оттуда опекуну, что сын просил ее поделиться с нами теми известиями, какие она имеет о нем, - передать, что он совершенно здоров и "посылает сердечный привет всем нам". Опекун пригласил ее в Холодный дом, и она прожила у нас около трех недель. Со мною она была очень любезна и так необыкновенно сообщительна, что по временам я чувствовала себя с ней крайне неловко: я не имела никакого права быть недовольной её откровенностью, знала, что это нелепо с моей стороны, но все же не могла не испытывать некоторого неудовольствия, слушая ее.

Мистрис Вудкорт была маленькая подвижная старушка; говоря со мною, она обыкновенно сидела сложив руки одну на другую и глядя мне прямо в глаза. Быть может, это и действовало на меня так неприятно, а может быть меня смущал её наряд и манеры, хотя впрочем я находила в них оригинальную прелесть. Не могу сказать, чтобы мне не нравилось её живое и красивое лицо, очень хорошо сохранившееся для женщины её лет, но отчего-то мне было страшно неловко в её присутствии, и если я знаю теперь, отчего именно, то тогда не знала, или по крайней мере... впрочем не стоит об этом говорить.

Как-то раз, когда я подымалась к себе на верх, чтобы ложиться спать, она зазвала меня в свою комнату, где я нашла ее сидящей в большом кресле перед камином.

Господи помилуй, сколько наговорила она мне в этот вечер о Моргане он Керриге? Под конец я совершенно упала духом! Она декламировала строфы Крумлипуоллинвэра из Мьюдиннуаллинвуда, - впрочем не ручаюсь, что верно передаю эти имена, - и чрезвычайно одушевлялась выраженными в них чувствами; хотя, по незнанию валлийского наречия, я только и поняла, что в этих стихах воспевается славный род Моргана-ом-Керрига.

-- Вот наследие моего сына! сказала она в заключение торжественно и величаво: - Где бы он ни был, он может разсчитывать, что к нему будут относиться как к родственнику Он-Керрига; у него может и не быть состояния, но, дорогая моя, при нем всегда будет то, что лучше денег - происхождение от благородной фамилии.

Я несколько сомневалась, станут-ли в Китае и Индии особенно заботиться о том, кто таков Морган-он-Керриг, но, разумеется, не высказала своих сомнений и ограничилась замечанием, что прекрасная вещь - иметь таких знатных родственников.

-- Да, это очень важная вещь, дорогая моя! был ответ. - Но есть тут и свои невыгоды; например: в силу своего высокого происхождения сын очень стеснен в выборе жены; конечно, и особы королевской крови точно также стеснены в супружеском вопросе...

Тут она легонько ударила меня по руке и, погладила мое платье, как бы выражая этим, что, несмотря на разделяющее нас разстояние, все-таки имеет хорошее мнение обо мне.

-- Покойный мистер Вудкорт, дорогая моя, продолжала она растроганным голосом, ибо у нея кроме высокой генеалогии было и любящее сердце, - происходил из знаменитой шотландской фамилии Мак-Куртов из Мак-Курта. Он служил королю и отечеству в качестве офицера королевского шотландского полка и умер на поле брани. Мой сын - последний представитель двух древних фамилий. Может быть, Бог благословит его поднять их на прежнюю высоту союзом с какой-нибудь не менее старинной фамилией.

Напрасно пыталась я переменить разговор, хотя бы только для разнообразия, а может быть и... впрочем, нет необходимости распространяться о таких мелочах, - не было возможности отвлечь мистрис Вудкорт от её излюбленной темы.

На другой вечер она говорила мне:

-- Дорогая моя, у вас столько здравого смысла, вы имеете такой не по летам разумный взгляд на вещи, что мне очень приятно беседовать с вами о своих семейных делах. Вы мало знаете моего сына, но, может быть, все-таки знаете на столько, что помните его?

-- Да, мэм, я помню его.

-- Мне кажется, дорогая моя, что вы очень верно оцениваете людей, и мне хотелось бы знать ваше мнение о моем сыне.

-- О, мистрис Вудкорт! Это так трудно!

-- Почему трудно, дорогая моя, я не вижу причины?

-- Трудно сказать мнение...

это правда.

Я не то хотела сказать, так как мистер Вудкорт часто бывал в нашем доме и очень сблизился с опекуном; я упомянула об этом, прибавив, что повидимому мистер Вудкорт очень сведущий врач, - насколько мы могли судить, - и что его доброта и великодушие к мисс Флайт выше всяких похвал.

-- Вы отдаете ему должную справедливость и очень точно его охарактеризовали, сказала мистрис Вудкорт, пожимая мне руку. - Аллан славный малый и к своей профессии относится безукоризненно, хоть я и мать ему, но не могу не сказать этого. Но должна сознаться, что у него, моя милая, есть и недостатки.

-- Они есть у каждого.

-- Да, но у него такие недостатки, от которых он может и должен исправиться, продолжала хитрая старуха, качая головой. - Я так привязана к вам, что могу сообщить вам, как постороннему, нисколько не заинтересованному лицу, что мой сын - само непостоянство.

Я сказала, что, по моему мнению, едва ли это возможно, судя по репутации, которую он заслужил, и потому, с каким постоянством и рвением он исполняет обязанности своей профессии.

-- Опять таки вы правы, дорогая моя, возразила она. - Но, видите ли, говоря о его непостоянстве, я имела в виду вовсе не его профессию.

-- О!

-- Я говорила об его непостоянстве в отношениях к людям. Он с восемнадцати лет любезничает с девицами, а на самом деле, представьте, никогда не интересовался ни одной из них; ему и на мысль не приходит, что он может кому нибудь повредить, или что его поведение может значить что нибудь большее, чем простая вежливость любезного и веселого молодого человека. Ведь это дурно с его стороны, не правда ли?

-- Конечно, сказала я, так как, повидимому, она ожидала ответа.

-- Ведь это может повести к разным недоразумениям, но так ли?

Я согласилась с тем, что и это возможно.

-- Поэтому я говорила ему много раз, что ради себя и ради других он должен быть более осторожен. А он всегда мне отвечает: "матушка, я постараюсь исправиться, но вы лучше всех знаете меня, вам известно, что я поступаю так без злого умысла, и даже, правду говоря, без всякого обдуманного намерения. Конечно, все это так, но это не оправдание. Впрочем, так как теперь он уехал далеко и на неопределенное время, и ему может представиться тысячи случаев сделать хорошую партию, то можно смотреть на это, как на дело прошлое. Ну, а вы, дорогая моя, что вы думаете о своей маленькой особе? вдруг спросила она, улыбаясь и кивая мне.

-- Я, мистрис Вудкорт?

-- Я не хочу быть такой эгоисткой, чтоб говорить только о моем сыне, который уехал на поиски счастья и жены; когда же вы, мисс Соммерсон, станете отыскивать себе мужа и устраивать свою судьбу? А? Взгляните же! Как вы покраснели!

Не думаю, чтоб я покраснела, - но, если и покраснела, это не важно, - я ответила, что совершенно довольна своей судьбой и нисколько не желаю менять ее.

-- Сказать ли вам, душечка, что я всегда думаю о вас и вашей будущей судьбе?

-- Скажите, если вы хороший пророк.

-- Ну, в таком случае я скажу, что вы выйдете замуж за человека богатого, с большими достоинствами, старше вас годами, этак, двадцатью пятью. Из вас выйдет прекрасная жена, муж вас будет очень любить, и вы будете счастливы.

-- Завидная участь, но почему же вы думаете, что это моя участь?

-- Она вам подходит: вы такая хлопотунья, такая заботливая, и положение ваше такое особенное, что это как раз вам подходит и непременно так и будет. И никто искреннее меня, душечка, не поздравит вас с таким браком.

Странно, что мне могло быть неприятно слушать это, но кажется было... да, наверное было...

избежать интимных излияний этой старушки: оне давали мне повод составлять о ней самые противоположные мнения. Иногда мне казалось, что она все выдумывает; в другой раз я думала, что она образец правдивости. По временам я считала ее очень хитрой, а через минуту была уверена в её простосердечии и в отсутствии всякого лукавства в её благородной валлийской груди. И какое мне было до всего этого дело, почему это могло меня интересовать? Почему, отправляясь к себе наверх со своей корзиночкой ключей и заходя по её приглашению в её комнату, я не могла разговаривать с нею так же просто, как со всякой другой? почему меня мучили те безобидные вещи, которые она говорила? Меня влекло к ней, в этом нет сомнения, иначе зачем бы мне так безпокоиться о том, понравлюсь ли я ей, и так радоваться, когда я в этом убедилась? зачем бы мне после разговоров с нею припоминать с глубокой болью и тревогой каждое сказанное ею слово и взвешивать его на разные лады? Почему её пребывание в нашем доме и эти интимные беседы, которые повторялись всякий вечер, были так тягостны мне, когда я в то же время чувствовала, что так для меня лучше и спокойнее, и радовалась, что она приехала к нам?

Я не могла разобраться в этих недоразумениях и противоречиях, по крайней мере если я и могла понять... но когда-нибудь опять вернусь к этому, теперь не стоит об этом распространяться.

Когда мистрис Вудкорт уезжала, мне было грустно с нею разставаться, хотя я вздохнула с облегчением после её отъезда. Вслед за нею к нам приехала Кадди Джеллиби и привезла целый короб новостей, который занял нас на долго.

Во первых Кадди объявила: она ни за что не согласится приступить к изложению своих известий прежде, чем не будет установлено, - что я лучший советчик в мире. Ада поспешила заявить, что это вовсе не новость, я же, разумеется, сказала, что оне говорят глупости. После этого Кадди сообщила, что её свадьба в этом месяце, и если мы с Адой согласимся сопровождать ее к венцу в качестве свадебных подруг, то она будет счастливейшей девушкой на свете. Конечно, после такой новости нам надо было столько сказать друг другу, что я думала, мы никогда не кончим.

Повидимому, несчастный отец Каролины довольно благополучно "прошел сквозь банкротство", - как выражалась она, точно банкротство было чем-то вроде тоннеля, - и кредиторы отнеслись к нему очень мягко и сострадательно; хотя он до конца ничего не понял в своих делах, но, так или иначе, все-таки закончил их. Он отдал все, что имел (судя по его обстановке, я не думаю, чтоб это было много), и каждый из его кредиторов вынес полную уверенность, что больше он ничего не мог сделать.

Таким образом он с честью вышел из своих затруднений и, разделавшись со своей "конторой", должен был начинать жизнь сызнова. Я так и не узнала, что это была, за контора. Кадди говорила, что он был главным агентом таможни; единственное, что мне было известно о его делах, это то, что, когда ему нужно было денег больше обыкновенного, он отправлялся искать их в Доки и находил с величайшим трудом.

Успокоив свою душу тем, что дал себя остричь, как ягненка, мистер Джеллиби переехал с семейством в меблированные комнаты на Гаттон-Гарден (явившись туда впоследствии, я застала детей за выщипыванием из обивки мебели конского волоса, которым они набивали себе рот). Тут-то Кадди устроила свидание между своим отцом и мистером Тервейдроном.

Смиренный и кроткий мистер Джеллиби преисполнился тиким уважением к изяществу мистера Тервейдропа, что они подружились очень легко. Таким образом мало-по-малу мистер Тервейдроп освоился с мыслью о женитьбе сына, и его отцовския чувства достигли такого верха великодушия, что он стал смотреть на это событие, как на весьма близкое, и наконец, разрешил молодой чете свить гнездышко в танцовальных классах Ньюмен-Стрита.

-- А ваш папа что говорит, Каролина?

-- О! Бедный папа только заплакал и сказал: "надеюсь, что ваша жизнь сложится счастливее, чем моя". Он не говорил этого при Принц, а сказал мне одной: "бедная девочка, тебя не научили, как сделать дом приятным мужу, но ты сама старайся об этом, иначе, если ты его любишь, лучше убей его сразу, но не выходи за него".

-- Как же вы успокоили ого, Каролина?

-- Мне очень тяжело было видеть бедного папу в таком унынии и слышать от него такия ужасные вещи, - я не могла удержаться от слез. Потом я сказала, что от всего сердца желаю сделать свой дом приятным; я сказала еще: надеюсь, папа, ты будешь приходить отдыхать к нам по вечерам; я постараюсь не быть для тебя такой дурной дочерью, как прежде, когда жила у тебя: буду заботиться о тебе. Потом, когда я сказала, что буду брать Пеппи гостить к себе, папа опять заплакал и сказал, что его дети индейцы.

-- Индейцы, Кадди?

-- Да, дикие индейцы. Он сказал, (тут она так зарыдала, что далеко не была похожа на счастливейшую девушку в свете), что самое лучшее для них было бы убить их томагавком.

Ада усомнилась, действительно ли мистер Джеллиби питает такия кровожадные намерения.

-- Разумеется, папа не хотел бы видеть своих детей плавающими в крови, он хотел только сказать, как они несчастны, оттого что они мамины дети, как несчастен он сам, оттого что он её муж. Я думаю то же самое, хотя это и может показаться чудовищным.

Я спросила Каролину, знает ли мистрис Джеллиби о том, что день её свадьбы назначен.

-- Разве вы не знаете маму, Эсфирь! Разве можно сказать наверное, знает она или нет! Я несколько раз ей говорила, а она всякий раз посмотрит на меня своим кротким взглядом так... (тут Кадди приостановилась и прибавила внезапно пришедшее ей на ум сравнение) - точно я какая нибудь далекая колокольная: потом покачает головою и скажет: какая ты несносная, Кадди! Смотришь, она уж опять погрузилась в свою Барриобульскую корреспонденцию.

-- А ваше приданое, Каролина? спросила я, потому что с нами она не стеснялась.

-- Ах, дорогая Эсфирь, я постараюсь приготовить себе что могу, и надеюсь, что Принц никогда не станет мне пенять, что я явилась к нему чуть ли не в нищенских лохмотьях. Если бы дело шло об экипировке кого нибудь из Барриобула-Га, мама бы очень хлопотала и ничего не забыла бы, но при настоящем положении вещей она и в ус не дует.

Нельзя было упрекнуть Кадди в недостатке дочерней любви, - она залилась слезами, упомянув об этом печальном обстоятельстве, как о неопровержимом факте, которого к сожалению отрицать было нельзя.

Нам с Адой было очень жаль бедную девушку, которая, несмотря на все неблагоприятные условия, осталась такой хорошей, и мы обе в один голос предложили маленький план, который привел ее в восторг. Он состоял в том, что Кадди погостит у нас три недели, а потом я на неделю поеду к ней, и мы все вместе примемся разсчитывать, прикидывать, шить, кроить, чинить, словом, сделаем все, что только можно придумать для её экипировки. Опекун тоже остался доволен нашим планом, и на следующий же день мы отправились в Лондон и торжественно привезли оттуда Кадди вместе с её сундуками и со всеми покупками, какие можно было сделать на десяти фунтовый билет, подаренный ей отцом. Надо полагать, что мистер Джеллиби добыл его в Доках, но в Доках ли или в другом месте, а все-таки добыл и подарил дочери.

нибудь в свою жизнь была счастлива, так это в тот день, когда села за шитье своего приданого.

Бедная девушка была так неловко обращалась с иглой, что колола себе пальцы с таким же постоянством, как прежде пачкала их чернилами; сначала она всякий раз при этом краснела, частью от боли, частью от сознания своей неловкости, но вскоре стала делать быстрые успехи. Мы работали день за днем с величайшим усердием и удовольствием: я, она, Ада, моя маленькая служанка Чарли и модистка из города.

Кроме того Кадди страстно желала, как она выражалась, "изучить хозяйство и обратилась с просьбой быть её руководительницей, к кому же? - Ко мне! Учиться хозяйству у особы с такой обширной опытностью, как моя, - помилосердуйте! я готова была принять это за шутку, засмеялась, покраснела и сконфузилась. Но все-таки должна была сказать, что с удовольствием научу ее всему, что сама знаю, показала ей все свои книги и хозяйственные приемы. По тому жадному вниманию, с каким она меня слушала, можно было предположить, что я посвящаю ее в какие нибудь необыкновенно хитрые открытия, а кто увидел бы, как она, заслышав звон моих ключей, выскакивала и бросалась ко мне, тот подумал бы, что ни один из знаменитых самозванцев не имел такого слепого приверженца, как Кадди Джеллиби.

Три недели пролетели незаметно среди шитья, хозяйственных хлопот, уроков Чарли, вечерних партий в триктрак с опекуном или дуэтов с Адой.

Затем, оставив Холодный дом и опекуна на попечение Ады и Чарли, я отправилась с Кадди в её дом, чтоб посмотреть, что там можно сделать.

Говоря о доме Каролины, я подразумеваю меблированные комнаты Гатгоп-Гардена; оттуда мы раза два наведывались в Ньюмен-Стрит, где тоже шли деятельные приготовления, клонившияся главным образом к увеличению удобств старого мистера Тервейдропа, а между прочим и к устройству новобрачной четы в скудно меблированном помещении под самой крышей. Но первой нашей заботой было привести меблированную квартиру в наивозможно приличный вид к свадебному завтраку и заблаговременно внедрить в голову мистрис Джеллиби хотя слабое понятие о предстоящем событии.

Последнее было всего труднее, так как мистрис Джеллиби в обществе молодого человека болезненного вида занимала лучшую переднюю комнату, - вторая была простой чулан, - вся эта комната была усеяна обрывками бумаги, документами, касающимися Барриобула-Га, и походила на неопрятно содержимый хлев. Мистрис Джеллиби сидела там целый день, распивая крепчайший кофе, диктуя, принимая в назначенные часы посетителей по Барриобульским делам; болезненный молодой человек, который, как мне казалось, увядал с каждым днем, обедал вне дома. Мистер Джеллиби, являясь домой, обыкновенно только вздыхал и удалялся вниз на кухню, где наскоро ел, если у кухарки было что нибудь приготовлено, а потом, чувствуя, что он там лишний, выходил на улицу и гулял по Гаттон-Гардой у, несмотря ни на какую погоду. Бедные дети копошились обыкновенно на лестнице и безпрестанно скатывались вниз.

Придать этим маленьким жертвам мало-мальски приличный образ было совершению невозможно в тот небольшой промежуток времени, который был в нашем распоряжении; поэтому я предложила Кадди оставить их в день свадьбы в мезонине, где они спали, позаботившись, чтобы они чувствовали себя там совершенно счастливыми, и сосредоточить главные заботы на мистрис Джеллиби, её комнате и свадебном завтраке. Правду говоря, мистрис Джеллиби требовала особенного внимания, ибо со времени нашего первого свидания решетка на её спине расползлась еще шире, а волосы напоминали гриву ломовой лошади.

Мне казалось, что мы скорее приблизимся к цели, если покажем мистрисс Джеллиби приданое Кадди, и потому однажды вечером, когда болезненный молодой человек ушел, я пригласила ее взглянуть на приданое, разложенное на постели Кадди. Она встала из за письменного стола со своей обычной кротостью и сказала:

-- Дорогая мисс Соммерсон, ваше участие в этих приготовлениях доказывает вашу доброту, но они так смешны. Мне кажется такой нелепой мысль о том, что Кадди выходит замуж. О, Кадди, глупенькая девочка!

Тем не менее она отправилась с нами на верх и своим витающим в пространстве взглядом посмотрела на разложенные вещи, но оне пробудили в ней совершенно другую мысль, потому что она сказала покачав головой и печально улыбнувшись:

-- Дорогая мисс Соммерсон! половины истраченных на все это денег было бы достаточно этой глупой девочке, чтоб совершенно экипироваться для поездки в Африку!

Когда мы сошли вниз, мистрис Джеллиби спросила меня, неужели эта скучная история должна совершиться в будущую среду, и получив удовлетворительный ответ, спросила: - Неужели понадобится моя комната? Выносить мои бумаги немыслимо.

Я осмелилась заявить ей, что её комната необходима, и выразила надежду, что на это время бумаги можно куда нибудь убрать.

-- Конечно вам лучше знать, дорогая Соммерсон; но, принудив меня взять секретаря, Кадди доставила мне пропасть затруднений, и при той массе работы, которая на мне лежит, я не знаю, как быть. В среду после обеда у нас назначено собрание Вспомогательной коммиссии, и её свадьба для нас огромное неудобство.

-- Которое больше не повторится, заметила я, улыбнувшись, - ведь, по всей вероятности, Кадди выйдет замуж только раз.

-- Это правда, да, это правда. Ну, так делайте, как знаете.

Следующим, стоящим на очереди вопросом было, как одеть мистрис Джеллиби для предстоящого торжества. По моему мнению, трудно увидеть что нибудь интереснее той картины, какую представляла она, когда, сидя за своей конторкой, смотрела на нас своим светлым взглядом, пока мы с Кадди обсуждали этот важный вопрос, и качала головой с полусострадательной улыбкой, как и подобает высшему существу, обреченному выносить вздорную болтовню.

Ограниченность гардероба мистрис Джеллиби и ужасное состояние, в каком он находился, увеличивали трудность нашей задачи; наконец нам все-таки удалось изобрести наряд, который приличествовал бы при подобном событии матери средняго круга. Она не изменила себе и дальше; с разсеянным видом отдалась в руки портнихи и, примеряя изобретенный нами костюм, с величайшей кротостью высказала мне, как она жалеет, что мои помыслы не обращены к Африке.

Размеры их квартиры были далеко не обширны, но я думаю, еслибы мистрис Джеллиби поместить в качестве единственной жилицы в собор Св. Павла или Св. Петра, то единственное преимущество от увеличения её обиталища состояло бы в том, что она развела бы грязь и безпорядок на большем пространстве.

Во время этих Приготовлений к свадьбе я вынесла убеждение, что всякая вещь, принадлежащая семейству Джеллиби и способная разбиться, была разбита, все, что можно было испортить, было так или иначе попорчено, везде, где могла поместиться грязь, она была, - начиная с детской коленки и кончая дверной дощечкой.

Бедный мистер Джеллиби, когда был дома, обыкновенно сидел, молчаливо прислонившись головой к стене; когда он увидел, что мы с Кадди хотим попытаться водворить какой нибудь порядок среди этого хаоса и мерзости запустения, он снял сюртук и приготовился нам помогать. Но когда мы раскрыли шкапы, из них стали появляться на свет Божий такия удивительные вещи: куски заплесневелых пирогов, прокисшия бутылки вина, чепчики мистрис Джеллиби, письма, чай, вилки, разрозненные сапоги и детские башмаки, поленья, облатки, крышки кастрюль, растаявший сахар в обрывках бумажных сверчков, скамеечки; щетки, хлеб, шляпки, книжки в замасленных переплетах, оплывшие огарки в сломанных подсвечниках, ореховые скорлупки, головки и шейки раков, поддонники, перчатки, кофейная гуща, зонтики и так далее, - что мистер Джеллиби испугался и все бросил. Но аккуратно каждый вечер он приходил, снимал сюртук и садился, опершись головой о стену, готовый помогать нам, если бы только знал, как за это приняться.

пор, как я познакомилась с вами, я много раз принималась за уборку дома, но безполезно: мама и Африка перевертывают все вверх дном. У нас ни разу не было непьющей служанки; мама портит все.

Мистер Джеллиби не мог слышать её слов, но все таки был грустен и, кажется, даже плакал.

-- Как болит за него мое сердце! рыдала Кадди. - Сегодня меня преследует мысль, что, женясь на маме, папа наверное так-же был уверен в своем счастьи, как уверена я, выходя за Принца. Какое ужасное разочарование!

-- Дорогая моя Кадди! произнес мистер Джеллиби, медленно обводя глазами комнату. (Это было в первый раз, что я услышала от него три слова под ряд).

-- Что папа? вскричала Кадди, подбегая и крепко обнимая его.

-- Дорогая моя, никогда не отдавай своей привязанности...

-- Кому, папа? прошептала Кадди. - Неужели Принцу?

-- Нет, моя дорогая, Принца люби, но никогда не отдавай своей привязанности...

Описывая наш первый визит в Тевис-Инн, я говорила, как, по словам Ричарди, мистер Джеллиби, оставшись с ним наедине после обеда, много раз раскрывал рот, но умолкал, не произнеся ни звука. Такая уж у него была привычка. И теперь он несколько раз раскрывал рот и качал головою с меланхолическим видом.

-- Что ты хотел сказать, папа? Кому я не должна отдавать свою привязанность? спрашивала Кадди, продолжая обнимать и ласкать его.

-- Не отдавай своей привязанности миссиям, дитя мое.

Мистер Джеллиби застонал и опять прижался головою к стене. Это был единственный раз, когда я слышала от него некоторый намек на Барриобульский вопрос. Вероятно, когда нибудь прежде он был живее и разговорчивее, но впал в полную апатию задолго до того, как мы с ним познакомились.

её казалась до такой степени невозможна, что Кадди, выбившись из сил, села на пол в самую пыль и заплакала; но вскоре она утешилась, и мы с ней сделали чудеса, прежде чем легли спать. На утро комната приняла совершенно другой, почти веселый вид, при помощи небольшого количества цветов, мыла, воды и некоторых перестановок. Завтрак, хотя и простой, был сервирован мило, а Кадди была очаровательна; но когда явилась моя милочка, я подумала, что никогда не видела личика прелестнее.

Мы устроили для детей особый завтрак на верху и посадили Пеппи во главе стола; когда Кадди явилась к ним в своем свадебном платье, они захлопали в ладоши и завизжали от восторга. Кадди плакала от мысли, что покидает их, и продолжала обнимать и целовать то того, то другого, так что мы были вынуждены обратиться к помощи Принца, чтоб увести ее, и... как ни грустно, но должна сознаться, что Пеппи его укусил.

Внизу мистер Тервейдроп-старший - нельзя передать словами с каким изяществом он держался - милостиво благословил Кадди и дал понять опекуну, что счастье его сына - дело его рук, и что он принес в жертву ему свои личные удобства.

-- Мой дорогой сэр, говорил он: - молодые будут жить со мною, мой дом на столько велик, что они поместятся удобно, и мой кров приютит их. Я желал бы - вы конечно поймете, мистер Джерндайс, что я хочу сказать, так как вы помните моего знаменитого патрона, Принца Регента, - я желал бы, чтоб мой сын взял себе жену из семьи, одаренной большим изяществом, но... да будет воля Божия!

Мистер и мистрис Пардигль были в числе гостей. Мистер Пардигль был человек упрямого вида, с щетинистыми волосами, в широком жилете; он неумолкая гудел раскатистым басом о своей лепте, о лепте мистрис Пардигль, о лепте своих пяти малюток. Мистер Кволь, с волосами, откинутыми по обыкновению назад, и с более обыкновенного лоснящимися висками, тоже присутствовал, но не в качестве отвергнутого жениха, а в качестве избранного одной, хотя и не молодой, но незамужней леди, мисс Упск. По словам опекуна, призвание мисс Упск, которая тоже была в числе гостей, состояло в том, чтобы доказать миру, что назначение женщины таково же, как и назначение мужчины, и что единственная истинная миссия обоих - посещать все публичные митинги и постановлять декларации обо всем на свете.

съехавшем на бок чепчике и в платье, к которому был приклеен магазинный этикет с обозначением цены; в её доме, как рассказывала мне Кадди, было грязно и голо, за то свою церковь она разукрасила точно выставку редкостей. Вереницу гостей заключал сварливый джентльмен, который кричал, что все люди ему братья, но, повидимому, состоял в самых холодных отношениях со своей большой семьей.

Самое наивное простодушие не могло бы придумать более неподходящей компании для этого торжества; из всех разнообразных миссий, которыми задавались присутствовавшие, они не выносили только одной, самой простой - жизни для семьи.

Мы еще не успели сесть за стол, как мисс Уикс заявила нам негодующим тоном, что со стороны тиранов-мужчин низкая клевета говорить, что женщина предназначена, главным образом, для узкой сферы семейных интересов.

Другой особенностью собравшагося общества было то, что, за исключением мистера Кволя, призванием которого, как я выше упоминала, было курить фимиамы всем своим единомышленникам, никому из членов этого общества не было дела до миссий остальных.

Мистрис Пардигль была твердо убеждена, что её система действий - накидываться на бедных, навязывая им благодеяния точно горячешную рубашку, - единственная непогрешимая, и но признавала никаких других средств для спасения человечества; мисс Уиск не менее твердо была убеждена, что от всех зол на свете может спасти только эмансипация женщины от рабства, в котором ее держит тиран-мужчина, между тем как мистрис Джеллиби сидела улыбаясь какой-то своей мечте и не видела ничего ближе Бариобула Га.

Тервейдроп-старший, обняв шляпу левой рукой и повернув ее отверстием вперед, так что внутренность её была направлена на священнослужителя, точно жерло пушки, - как он закатывал глаза под самый парик, как он впродолжение всей церемонии стал позади нас, невестиных подруг, вздернув плечи, и какой церемонный поклон отвесил нам потом. Мисс Уикс, наружность которой я никак не могу назвать приятной, а манеры изящными, внимала словам обряда с негодующим лицом, точно считала и их отчасти ответственными в порабощении женщины.

Мистрис Джеллиби со своей ясной улыбкой и светлым взором казалась особой, до которой происходящее относилось менее, чем до кого-либо. По окончании обряда мы. как подобает, вернулись домой к завтраку, и мистрис Джеллиби уселась во главе стола, а мистер Джеллиби на нижнем конце; Кадди перед завтраком прокралась наверх, чтоб еще раз обнять детей и сказать им, что ее зовут теперь Тервейдроп. Но это известие вместо того, чтоб обрадовать Пеппи, повергло его в бурное отчаяние, которое выразилось таким брыканьем, что Каролина принуждена была послать за мной, но я ничего не могла поделать, пока не пообещала взять его к парадному столу. Когда мы с ним сошли вниз, и он уселся у меня на коленях, мистрис Джеллиби, увидя какой на нем передник, заметила только. "Ах, противный Пеппи, ты настоящий поросенок!" Но нисколько не смутилась. Пеппи держал себя очень мило, за тем только исключением, что окунул в рюмку голову Ноя, которого принес с собою (из ковчега, подаренного мною перед тем, как отправляться в церковь) и непременно хотел ее обсосать. Мистер Джерндайс со своим мягким характером, находчивостью, приветливостью съумел сделать даже этот завтрак приятным, несмотря на то, что собравшееся общество крайне затрудняло эту задачу: повидимому каждый из гостей был способен говорить только о себе и о своей деятельности, и притом так, как будто на свете ничего больше и не существовало. Несмотря на все это, опекун съумел развеселить Кадди, придать должное значение торжеству и вообще сделать так, что мы и не заметили, как прошел завтрак. Боюсь и подумать, что бы мы делали без него, ибо в этой компании, презиравшей и новобрачную, и новобрачного, и мистера Тервейдропа-старшого, который в свою очередь, в силу своего изящества, относился свысока к собравшемуся обществу, наше положение было далеко не из приятных.

Наконец настало время отъезда; все вещи Кадди были уложены в наемную карету, которая должна была отвезти новобрачных в Гревзенд. Трогательно было видеть привязанность Каролины к её жалкому дому и нежность, с которой она при прощаньи повисла на шее матери.

-- Как мне жаль, что я не могла продолжать писать под вашу диктовку, мама! рыдала Кадди. - Надеюсь, вы простили меня?

-- Ах, Кадди, Кадди! Сколько раз я говорила тебе, что наняла помощника и что это дело конченное.

-- Сумасшедшая девочка! Разве я кажусь сердитой? способна ли я сердиться, есть ли у меня на это время?

-- Позаботьтесь о папе, пока меня не будет.

Мистрис Джеллиби разсмеялась и потрепала ее по щеке. - У тебя голова набита романтическим вздором, Кадди: уезжай, мы с тобой разстаемся друзьями. Прощай, Кадди, будь счастлива!

Тогда Кадди повисла на шее отца и прижалась щекой к его лицу, точно он был ребенком, которого надо утешить. Все это происходило уже в передней. Выпустив ее из объятий, мистер Джеллиби сел на лестницу и, уткнувшись лицом в носовой платок, прижался головой к стене; мне кажется, я даже почти уверена, что стены доставляли ему некоторое утешение.

-- Еще раз благодарю вас, папенька! сказал Принц, целуя ему руку. - Безгранично благодарен вам за вашу доброту и за согласие на наш брак. Я знаю, что и Кадди глубоко чувствует вашу доброту.

-- О да, да! рыдала Каролина.

-- Дорогой сын мой, дорогая дочь моя, я исполнил свой долг. Если в эту минуту дух святой женщины парит над нами и смотрит на нас, - в этом, а также и в вашей привязанности моя награда. Я верю, что и вы, сын мой и дочь моя, тоже никогда не нарушите вашего долга.

-- Никогда, папенька! вскричал Принц.

-- Этого и следует ожидать. Дети мои, мой дом - ваш дом, мое сердце принадлежит вам. Пока смерть не разлучит нас, я никогда вас не покину. Дорогой сын мой, ты кажется расчитывал быть неделю в отсутствии?

-- Неделю, папенька. Мы вернемся домой ровно через неделю от сегодняшняго дня.

-- Дорогое дитя, надеюсь, ты позволишь мне даже при настоящих исключительных обстоятельствах посоветовать тебе строгую пунктуальность. Тебе очень важно не потерять уроков; ученики, посещающие тебя, могут быть недовольны, если ты выкажешь пренебрежение к своим обязанностям.

-- Через неделю от сегодняшняго дня мы приедем к обеду, папенька.

своем смирении. - Ни слова! Вы с Каролиной еще не успеете осмотреться в своем новом помещении, поэтому в день приезда будете обедать у меня. Ну, да благословит вас Бог!

Они уехали. Я не знала, кому больше удивляться: мистрис Джиллиби или мистеру Тервейдропу: Ада и мистер Джерндайс сознались, когда мы после заговорили об этом, что они пребывали в таком же недоумении. Но прежде чем новобрачные уехали, я получила самый неожиданный и красноречивый комплимент от мистера Джеллиби: он подошел ко мне в передней, взял меня за обе руки, горячо пожал их и дважды открыл рот. Так как я поняла, что он хотел выразить, то смутилась и сказала:

-- Надеюсь, это будет счастливый брак, опекун, сказала я, когда мы втроем возвращались домой.

-- Надеюсь, хозяюшка. Но терпение. Увидим.

Он засмеялся и сказал: - Нет.

-- Но, кажется, сегодня должен бы быть восточный ветер. заметила я.

Он опять ответил: "Нет". Моя Ада с уверенностью повторила "нет.", и покачала своей хорошенькой головкой, которая с цветами в золотистых волосах казалась олицетворением весны. Я не могла удержаться и поцеловала ее, потом сказала: - Много ты знаешь о восточном ветре, моя дурнушка!

То, что они ответили, было вызвано их любовью ко мне и ничем больше; я это знаю и помню, что это было уже давно; но слова, которые сказали они тогда, доставляют мне и теперь столько удовольствия, что я запишу их, хотя, быть может, и вычеркну после. Они сказали, что в присутствии одной особы восточный ветер не смеет дуть; они сказали, что везде, где бы ни появилась госпожа Ворчунья, она приносит с собою солнечный свет и нежный летний ветерок.