Холодный дом.
Часть вторая.
Глава II. Конкурренты.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть вторая. Глава II. Конкурренты. (старая орфография)

ГЛАВА II.
Конкурренты.

Присутствовавшие на коронерском следствии в "Солнечном Гербе" два джентльмена, коих обшлага и пуговицы не говорят в пользу их аккуратности, явились опять в пределы этой мирной обители; они нагрянули изумительно скоро, - правду говоря, за ними сбегал "деятельный и расторопный" сторож, - переспросили весь околоток и, засев в зале "Солнечного Герба", принялись за работу: легкое перо их так и летает по тончайшей бумаге. Они пишут, что вчера, около полуночи, местность прилегающая к Ченсери-Лэну, была потрясена следующим необычайным открытием. Без сомнения, читатели помнят, - продолжают они - то тяжелое впечатление, которое несколько времени тому назад произвел на публику таинственный случай смерти от опиума, происшедший в первом этаже дома, где помещается магазин тряпья, бутылок и корабельных принадлежностей, содержимый чрезвычайно эксцентрическим стариком, отъявленным пьяницей, по имени Круком. По замечательному совпадению, Крук был допрашиваем на следствии, которое, как вероятно помнят, происходило в "Солнечном Гербе", превосходно содержимой таверне, непосредственно примыкающей с западной стороны к упомянутому помещению и состоящей в заведывании вполне почтенного трактирщика, Джемса Джоржа Богсби.

Далее рассказывается, как можно многословнее, что обитателями той местности, в которой произошел трагический случай, составляющий предмет настоящей статьи, был замечен вчера вечером впродолжении нескольких часов какой-то особенный запах. До какой степени одно время усилился этот запах, можно судить по тому замечанию, которое мистер Свайльс, комический певец, ангажированный мистером Д. Д. Богсби, сообщил нашему репортеру; это замечание сделано было мистером Свайльсом мисс М. Мельвильсон, леди, претендующей, не без основания, на музыкальный талант и также приглашенной мистером Д. Д. Богсби принять участие в ряду концертов, известных под именем Музыкальных собраний или музыкальных митингов, которые происходить в "Солнечном Гербе" под управлением Д. Д. Богсби, согласно постановлению Георга П. Мистер Свайльс сказал ей, что дурное состояние атмосферы в этот вечер причинило серьезный вред его голосу, - подлинное его выражение было: "Я сегодня все равно, что опорожненный почтовый ящик: у меня нет ни единой ноты".

Далее говорится, как замечание мистера Свайльса было целиком подтверждено двумя почтенными замужними женщинами, проживающими в том же квартале: мистрис Пипер и мистрис Перкинс; обеими было замечено зловоние, которое по их мнению распространялось из помещения, занимаемого мистером Круком, погибшим ужасною смертью.

Все это и многое другое излагают тут же на месте два джентльмена, составившие при настоящей печальной катастрофе полюбовное товарищество, а юное население квартала, повскакав с постелей, карабкается на окно "Солнечного Герба", чтобы взглянуть хоть на макушки репортерских голов.

Взрослые так же, как и мелюзга, не спят эту ночь и, напялив на себя что попало, толкутся вокруг злополучного дома, который не сходит у них с языка. Мисс Флайт храбро извлекли из её комнаты, как будто та была уже объята пламенем, и пристроили вместе с постелью в "Солнечном Гербе". Это почтенное заведение всю ночь на пролет не гасит газовых рожков и не запирает дверей, потому что общественные волнения какого бы то ни было рода благоприятствуют его операциям, заставляя население нуждаться в подкреплении сил. С самого дня коронерского дознания не уничтожалось здесь такого количества водки с водой и подкрепляющих закусок с чесноком. Когда мальчик подручный услышал о происшествии, то немедленно засучил рукава до самых плеч и сказал: "Будет нам работа!" При первом крике о помощи юный Пипер помчался за пожарными и торжественно вернулся, помещаясь на верху бранспойта, среди пожарных касок и факелов, и держась изо всех сил, чтоб не выскочить на галопе. После тщательного исследования всех трещин и щелей, одна каска остается и медленно прохаживается по улице в обществе двух полисменов, которые приставлены сторожить дом. Каждый обыватель, свободно располагающий шестипенсовиком, испытывает непреодолимое желание выразить этому трио свое сочувствие в виде какого нибудь жидкого угощения.

Мистер Уивль и мистер Гуппи помещаются у стойки, и чтоб побудить их остаться, "Солнечный Герб" готов предложить к их услугам все, что содержится за стойкой.

-- Теперь не в такое тремя, чтоб трястись над деньгами, говорит мистер Богсби, хотя при этом очень внимательно следит за теми, которые протекают в его конторку: - приказывайте, джентльмены, и к вашим услугам все, что вам будет угодно потребовать!

По этому приглашению друзья, особенно мистер Уивль, требуют столько, что наконец уже затрудняются отдать себе ясный отчет, что именно они требуют. Всем вновь прибывшим они рассказывают с разными вариациями о том, что они делали эту ночь, что говорили, что думали, что видели.

Между тем то тот, то другой из полисменов мелькает у дверей и, приотворив одну половинку на длину вытянутой руки, заглядывает из наружного мрака внутрь заведения; не потому, чтобы он имел какие либо подозрения, а просто так, чтоб знать на всякий случай, что там делается.

Ночь медленно протекает среди этих событий и застает обывателей квартала не в постели, а на ногах, несмотря на неурочное время; все угощают или сами угощаются и ведут себя как люди, неожиданно получившие наследство. Но вот ночь удаляется тяжелой стопою, фонарщик начинает свой обход и уничтожает светлые верхушки фонарей, точно исполнитель повелений какого нибудь деспота, отсекающий головы, пытавшияся разсеять царящий в стране мрак. Так или иначе, по наступает день.

И день, даже лондонский день, различает своим тусклым оком, что весь квартал бодрствовал целую ночь: не только головы спящих, лежащия на столах, и ноги покоящияся на жестком полу вместо постели, но даже кирпично-известковая физиономия самого квартала кажется измученной и усталой. Теперь пробудилось уже население окрестностей и, узнав о происшествии, сбегается отовсюду полуодетое, запыхавшееся и пристает ко всем с разспросами о случившемся. Два полисмена и каска, более безстрастные по наружности чем остальные, должны порядком поработать, охраняя дверь злолополучного дома.

-- Боже милостивый, джентльмены! Что я слышу! говорит, прибегая в попыхах мистер Снегсби.

-- Да, правда, отвечает ему один полисмен. - Вышел казус, можно сказать. Проходите, проходите!

-- Боже милостивый, джентльмены, продолжает мистер Снегсби, подавшись немного назад: - Я был у этой двери прошлою ночью между десятью и одиннадцатью и разговаривал с молодым жильцом.

-- Да? В таком случае вы можете найти молодого человека в следующем доме, говорит полисмен. - Проходите, проходите!

-- Надеюсь, он не ранен? спрашивает мистер Снегсби.

-- Ранен, нет? - с какой стати?

Мистер Снегсби, совершенно неспособный ответить не только на этот, но и на всякий другой вопрос направляется к "Солнечному Гербу" и находит мистера Уивля поникшим в изнеможении над чашкой чая с гренками, с лицом, истощенным волнениями и окруженным облаками табачного дыма.

он собирался назвать, вошла в залу "Солнечного Герба", несмотря на ранний час дня и, остановившись у пивной бочки, устремила на него такой укоризненный взгляд, что язык его прилип к гортани.

-- Дорогая моя, лепечет он, когда язык его наконец развязался: - не хочешь ли спросить чего нибудь? Не хочешь ли, например, - будем говори;ь прямо, - выпить капельку грогу?

-- Нет.

-- Милочка моя, ты знаешь этих двух джентльменов?

-- Да! отвечает мистрис Снегсби не сводя глаз с супруга и совершенно игнорируя двух остальных. Бедный мистер Снегсби не может выносить подобного обращения и. взяв супругу за руку, отводит ее в сторону к соседней бочке.

-- Дорогая женушка, почему ты так на меня смотришь? Пожалуйста, умоляю тебя, не смотри на меня так.

-- Разве я могу переделать свои глаза? да если бы и могла не желала бы.

Мистер Снегсби говорит: - Неужели? кашляет умиротворяющим образом и несколько времени пребывает в раздумьи; потом кашляет уже смущенно и, доведенный до крайней степени замешательства пристальным взглядом жены, произносит: - Да, это ужасная тайна, душенька!

-- Это ужасная тайна! повторяет мистрис Снегсби, потрясая головой.

-- Милая женушка, продолжает мистер Снегсби жалобным голосом. - Ради всего святого не говори со мною с этим горьким выражением и не смотри на меня таким испытующим взором. Умоляю, заклинаю тебя! Ради самого Создателя! Уж не подозреваешь ли ты, что я хочу предать кого нибудь самосожиганию?

-- Об этом я ничего не могу сказать.

Мистер Снегсби, наскоро взвесив свое несчастное положение, видит, что он тоже ничего не может сказать, ибо не может положительно отрицать свое соучастие в прискорбном происшествии; он принимал участие, - в чем, и сам не знает и запутан в какую-то тайну, и возможно, что, - не ведая того, - замешан каким нибудь образом и в настоящей катастрофе. Мистер Снегсби трусливо отирает лоб платком и тяжело вздыхает.

-- Жизнь моя! говорит несчастный: - позволь мне спросить, зачем ты, такая щепетильная и осмотрительная в своих поступках, явилась в ранний час утра в винный погребок?

-- А зачем вы явились сюда? спрашивает в свою очередь мистрис Снегсби.

Дорогая моя, я пришел только чтоб разузнать об этом приключении с почтенным стариком, который... сгорел. Мистер Снегсби делает паузу, чтоб подавить тяжелый вздох: - Потом за завтраком я рассказал бы тебе...

-- Да, вы рассказали бы, - ведь вы мне все рассказываете, мистер Снегсби!

-- Все! Жен...

Мистрис Снегсби смотрит с мрачной улыбкой, как ростет смущение её мужа, наконец говорить:

-- Я была бы очень довольна, если бы вы соблаговолили вернуться со мною домой. Полагаю, мистер Снегсби, что там вы в большей безопасности, чем где бы то ни было.

-- Душенька, я... конечно я могу пойти, разумеется... Я готов идти с тобою.

Мистер Снегсби обводит растерянным взглядом буфетную стойку, желает мистеру Уивлю и мистеру Гуппи доброго утра, выражает свое удовольствие видеть их целыми и невредимыми и выходить вслед за супругой из "Солнечного Герба". Вследствие упорства, с каким смотрит на него весь этот день мистрис Снегсби, его подозрения относительно того, не ответствен-ли он какими-то необъяснимыми путями в печальной катастрофе, о которой говорит весь околодок, переходит в уверенность. Внутренния страдания мистера Снегсби так велики, что у него даже блуждает смутная мысль, не отдаться-ли ему в руки правосудия, чтоб, если он невинен, его оправдали, а если виновен, наказали по всей строгости законов.

способности.

-- Тони, теперь самая благоприятная минута поговорить о том, что необходимо выяснить немедля, говорит мистер Гуппи после того, как они молча обошли сквер с четырех сторон.

-- Вот что я скажу вам, Вилльям Гуппи! отвечает мистер Уивль, обращая на приятеля зверский взгляд. - Если опять заговор, лучше и не заикайтесь. Довольно с меня, не хочу больше участвовать в заговорах. Скоро мы сами взлетим на воздух от ваших мин.

Это возражение до такой степени неприятно мистеру Гуппи, что его голос дрожит, когда он отвечает нравоучительным тоном:

-- Я думал, Тони, что пережитое нами в прошлую ночь послужит вам уроком никогда более не вдаваться в личности.

На это мистер Уивль ответствует:

-- Я думал, Вилльям, что это послужит вам уроком никогда более не пускаться в заговоры.

Тогда мистер Гуппи спрашивает:

-- Кто пускается в заговоры?

-- Вы, отвечает мистер Джоблинг.

-- Нет! возражает мистер Гуппи.

-- Да, вы! настаивает мистер Джоблинг.

-- Кто это говорит? спрашивает мистер Гуппи.

-- Я говорю, отвечает мистер Джоблинг.

Тогда мистер Гуппи возражает: - Ах, неужели?

На что мистер Джоблинг отвечает: - Да, в самом деле.

Оба разгорячились, и некоторое время ходят молча, чтоб охладить свой пыл.

-- Тони! говорит наконец мистер Гуппи. - Если-б вы выслушали своего друга, вместо того чтоб набрасываться на него, то не впали-бы в такую ошибку. Но, как человек вспыльчивого характера, вы не в состоянии размышлять. Владея всем, что чарует глаз...

-- К чорту глаза! быстро прерывает мистер Уивль. - Говорите прямо то, что хотите сказать.

Мистер Гуппи убеждается, что его друг в мрачном и прозаическом настроении, и только тон незаслуженный обиды, которым он продолжает свою речь, выдает оскорбленные его чувства.

показаны свидетелями; желательно или нет, чтобы и мы знали, какие факты нам показывать на следствии, которое будет произведено по поводу смерти несчастного старого скря... джентльмена? (Мистер Гуппи хотел сказать скряги, но спохватился, что слово джентльмен более приличествует обстоятельствам).

-- Какие факты? Да просто факты!

-- Факты, касающиеся следствия, то есть, - и мистер Гуппи перечисляет их по пальцам: - что именно мы знали о его привычках, когда видели его в последний раз, в каком положении он тогда находился, открытие, которое мы сделали, и как его сделали.

-- Да, это факты, говорит мистер Уивль.

-- Мы сделали открытие вследствие того, что старик по своей эксцентричности назначил вам прийти ровно в полночь, чтоб вы прочли ему какую-то бумагу, - как вы и раньше часто делали, ибо сам он не умел читать. Я проводил этот вечер у вас, вы позвали меня вниз и т. д. Вероятно, вы согласитесь, что на следствии, которое производится только об обстоятельствах, сопровождавших смерть человека, нет никакой необходимости докладывать о том, что выходит за пределы этих фактов.

-- Да, я полагаю, что необходимости нет.

-- Надеюсь, что это не заговор? говорит оскорбленный мистер Гуппи.

-- Если вы не имели в виду ничего другого, отвечает ему мистер Уивль, - я беру назад свое замечание.

-- Теперь, Тони, говорит мистер Гуппи, взяв его опять под руку и возобновляя прогулку медленным шагом, - в качестве вашего друга мне хотелось бы знать, думаете-ли вы все-таки о громадных преимуществах, которые перед вами откроются, если вы будете продолжать жить на этой квартире?

-- Что вы хотите сказать? спрашивает Тони, останавливаясь.

-- Думаете-ли вы о громадных преимуществах, которые перед вами откроются, если вы останетесь жить на этой квартире?

-- На этой квартире? Там? спрашивает мистер Уивль, указывая в ту сторону, где находится лавка тряпья и бутылок.

Мистер Гуппи кивает головой.

-- Я не останусь там ни одной ночи, хоть вы меня озолотите! говорит мистер Уивль, вперив в своего друга свирепый взгляд.

-- Вы серьезно говорите?

-- Серьезно-ли? Разве похоже, чтоб я болтал зря? Да я убежден, что иначе не в состоянии поступит, говорит мистер Уивль с неподдельной дрожью.

-- И так возможность, потому что так следует смотреть на этот вопрос, возможность, даже большая вероятность вступить в обладание движимым имуществом, принадлежавшим старому одинокому человеку, не имевшему, повидимому, на свете ни одной близкой души, верный случай, который дается вам в руки, узнать истину о хламе, хранившемся у старика, все это не перевешивает в ваших глазах впечатлений минувшей ночи, - так ли я вас понимаю? говорит раздосадованный мистер Гуппи, кусая большой палец.

-- Разумеется не перевешивает. И вы способны так хладнокровно настаивать, чтоб я остался жить там? с негодованием восклицает мистер Уивль. - Переезжайте туда сами!

-- Я, Тони? Но ведь раньше я там не жил и не могу переехать ни с того, ни с сего, тогда как вы уже живете там, говорит мистер Гуппи успокоительным тоном.

-- Милости просим, можете располагаться в моей комнате, как дома, отвечал ему друг.

-- Значит, если я вас хорошо понял, Топи, вы решительно и окончательно отказываетесь от всего?

Пока они беседуют таким образом, по скверу катится наемная карета, на козлах которой видна огромная шляпа; внутри экипажа, и, следовательно, менее доступные взорам публики, хотя отчетливо видимые для двух друзей, так как карета остановилась очень близко от них, - сидят мистер и мистрис Смольвид с внучкой Юдифью.

Во всех членах этой компании заметны торопливость и возбуждение; когда огромная шляпа, украшающая мистера Смольвида-младшого, слезла с козел, мистер Смольвид-старший высовывает голову из окна кареты и кричит мистеру Гуппи:

-- Как поживаете, сэр, как поживаете?

-- Удивляюсь, зачем понадобилось Смолю и всей семейке тащиться сюда в такой ранний час? говорит мистер Гуппи, кивнув своему закадычному другу.

-- Дорогой мой сэр! продолжает кричать дедушка Смольвид! - сделайте одолжение, будьте вы с вашим другом так любезны, перенесите меня в здешнюю харчевню, пока Барт с сестрою снесут туда свою бабку. Не потрудитесь-ли вы оказать эту услугу старому человеку?

Мистер Гуппи смотрит на своего приятеля, повторяя вопросительно: "В здешнюю харчевню?" и друзья приготовляются нести почтенную ношу в "Солнечный Герб".

-- Вот тебе плата за проезд! говорит патриарх, свирепо оскалившись и грозя кучеру безсильным кулаком. - Попроси-ка у меня еще хоть пенни и я притяну тебя к суду. Милые молодые люди пожалуйста осторожнее со мною. Позвольте мне обнять вас за шею, я не буду жать очень крепко. О, Господи помилуй! О, мои косточки!

Хорошо, что "Солнечный Герб" недалеко, ибо лицо мистера Уивля еще на половине пути принимает такой вид, точно он поражен апоплексией; к счастию однакож эти опасные симптомы осложняются только произнесением хриплых звуков, обличающих затрудненное дыхание; мистер Уивль благополучно заканчивает взятую на себя обязанность, и приветливый старый джентльмен согласно собственному желанию водворен в зале "Солнечного Герба".

-- Боже мой, стонет мистер Смольвид, еле переводя дух и оглядываясь по сторонам. - Господи помилуй! Ах, мои кости и поясница, как оне поют и болят. Угомонишься-ли ты, дурья голова! Полно тебе топтаться, плясать и подскакивать, ощипаный попугай. Садись!

Это краткое увещание вызвано упорством, с которым мистрис Смольвид, как только очутилась в комнате, начинает семенить ногами и приседать всем неодушевленным предметам, акомпанируя себе каким-то бормотаньем и напоминая пляску ведьм на шабаше. Вероятно, нервная болезнь бедной старухи и разстройство её умственных способностей виноваты в этих демонстрациях; в настоящую минуту оне сосредоточены на виндзорском кресле - близнеце того, в котором сидит её достойный супруг, и прерываются только тогда, когда внуки усаживают ее насильно в это кресло, а тем временем её владыка осыпает ее целым потоком красноречивых эпитетов, из коих чаще других повторяется: галка со "свинячей" головой. Наконец, обращаясь к мистеру Гуппи, дедушка Смольвид вопрошает:

-- Слышали-ли вы, господа, какое здесь случилось несчастие?

-- Слышали ли! Да ведь мы первые его открыли!

-- Вы открыли! Вы оба открыли! Барт, - они открыли!

Молодые люди смотрят во все глаза на старшого и младшого Смольвидов, которые осыпают их любезностями.

-- Дорогие друзья мои! хнычет дедушка Смольвид, протягивая им руки. - Тысячу раз благодарю вас за то, что взяли на себя печальный труд открытия останков брата мистрис Смольвид.

-- А? произносит мистер Гуппи.

-- Брата мистрис Смольвид, дорогой друг мой, - её единственного родственника. Между нами не было сношений, - о чем мы теперь крайне сожалеем, - но покойный сам не хотел их поддерживать. Он недолюбливал нас: он всегда был эксцентричен, очень эксцентричен. На случаи, если не осталось завещания, - что почти несомненно, - я достану приказ об охранении имущества. Я приехал взглянуть на имущество, - оно должно быть опечатано, оно должно быть охраняемо. Я приехал взглянуть на имущество! повторяет мистер Смольвид, загребая воздух всеми десятью пальцами.

-- Мне кажется, Смоль, говорит неутешный мистер Гуппи, - вы могли бы сообщить, что старик вам дядя.

-- Вы оба так мало говорили мне о знакомстве с ним, что я думал сделать вам приятное, поступая так же, отвечает этот старый воробей и глаза его блещут скрытой радостью. - К тому же я не очень-то гордился этим родственником.

-- Кроме того, я полагаю, вам безразлично - был ли он нам родня, или нет! прибавляет Юдифь, с тем же злорадным блеском в глазах.

-- Он никогда не поддерживал сношений с нами, вмешивается в разговор старый джентльмен, - об этом мы теперь крайне сожалеем, но я приехал взглянуть на имущество и на бумаги. Наши права доказаны: документы в руках моего поверенного. Мистер Телькингорн из Линкольн-Инн-Фильдса был так добр, что согласился действовать в качестве моего поверенного, а у него, доложу вам, комар носу не подточит. Крук был единственный брат мистрис Смольвид, у Крука больше не было родных, и у нея нет родных кроме него. Я говорю о твоем брате, старая колотовка, ему было семьдесят шесть лет.

Мистрис Смольвид немедленно принимается раскачивать головою и пищать: - Семьдесят шесть фунтов, семь шиллингов и семь пенсов; семьдесят шесть тысяч мешков с деньгами, семь тысяч шестьсот миллионов пачек банковых билетов.

-- Эй, кто нибудь, дайте мне пивную кружку! кричит супруг в отчаянии, безпомощно оглядываясь и не находя возле себя ничего, что могло бы служить метательным снарядом. - Подайте мне хоть плевательницу! Сделайте одолжение, дайте мне что нибудь твердое, чтоб я мог в нее кинуть! Старая ведьма, собака, ободранная кошка, горластая чертовка!

Тут мистер Смольвид, до последней степени возбужденный собственным красноречием, за неимением под рукой ничего более подходящого, изо всех сил толкает Юдифь на бабку, а сам валится на спинку кресла, точно пустой мешок.

-- Встряхните меня, пожалуйста, будьте благодетели! раздается слабый голос из кучи тряпья, в которой что-то копошится. - Я приехал взглянуть на имущество. Встряхните меня и кликните полицейского, что стоит у соседняго дома, я должен с ним объясниться относительно имущества. Мой поверенный сейчас явится сюда, чтоб принять охранительные меры. Ссылка или виселица тому, кто осмелится коснуться имущества!

И пока почтительные внуки подымают и усаживают деда, употребляя обычные в таких случаях возбуждающия средства в виде встряхиванья и постукиванья кулаком, он продолжает повторять, как эхо: - Иму... иму... имущества, имущества!

Мистер Уивль и мистер Гуппи смотрят друг на друга, первый с видом человека, еще раньше отказавшагося от всяких притязаний на личную выгоду, второй с выражением разочарования, как у человека, который еще питал некоторые надежды. Но притязания Смольвидов неоспоримы: приходит клерк мистера Телькингорна, покинув свой пост на скамье у кабинета стряпчого, и уведомляет полицию, что мистер Телькингорн ручается за то, что у этих ближайших родственников имеются в порядке все доказательства их прав на наследство, и что, по истечении установленного срока и выполнении всех формальностей, они законным образом вступят во владение. Таким образом права мистера Смольвида удостоверены, и он допускается выразить свое соболезнование визитом в дом мистера Крука; его вносят по лестнице в опустелую комнату мисс Флайт, и кажется, будто в её птичник ворвалась отвратительная хищная птица.

Весть о неожиданном появлении наследника быстро облетает весь околоток, поддерживает в публике интерес к событию и благоприятствует процветанию "Солнечного Герба". Мистерис Пипер и мистрис Перкинс полагают, что для молодого человека будет тяжелым ударом, если покойный не сделал завещания, и находят, что наследники должны бы выдать ему в утешение какой нибудь подарок. Юные Пипер и Перкинс, в качестве членов того неугомонного кружка молодежи, который наводить ужас на всех пешеходов Чепсери-Лэна, целый день сгарают и превращаются в пепел то позади водокачальной помпы, то под крытыми воротами, откуда вся окрестность оглашается дикими воплями и причитаниями товарищей над их останками.

Маленький Свайльс и мисс М. Мельвильсон, чувствуя, что при таких чрезвычайных событиях падает грань, отделяющая знаменитостей от простых смертных, дружески беседуют с поклонниками их талантов. Мистер Богсби докладывает публике, что главной новинкой музыкальных собраний на следующей неделе будет: Смерть короля, народная песня, исполненная хором, в котором примут участие все силы трупы. "Д. Д. Богсби" - извещает афиша, - "несмотря на значительные издержки по постановке этого хора, предлагает его публике вследствие общого желания, выраженного высокоуважаемыми посетителями, и в честь недавняго печального события, которое произвело на всех столь сильное впечатление".

Обывателей особенно безпокоит один пункт, касающийся покойника, а именно: дадут ли его гробу надлежащие размеры, несмотря на малый объем того, что туда положат? Но после заявления гробовщика, побывавшого в тот же день у стойки "Солнечного Герба", что ему заказав "шестифутовой", волнение умов успокоивается и всеми признается, что поведение мистера Смольвида делает ему большую честь.

И вне квартала, далеко за пределами его, сильное возбуждение; люди науки, философы являются взглянуть на место происшествия, экипажи высаживают на перекрестке членов медицинской профессии, прибывающих с той же целью; никогда еще в этой местности не слыхано такой массы ученых разсуждений о воспламеняемости газов и о фосфористом водороде. Некоторые из помянутых авторитетов, разумеется умнейшие, с негодованием доказывают, что покойник не мог умереть тою смертью, какой умер. Другие авторитеты, для доказательства того, что такая смерть возможна, напоминают первым о судебных следствиях, напечатанных в шестом томе философских трактатов; об одной книге, довольно известной в английской судебной медицине; о случившейся в Италии смерти графини Корнелии Боли, подробно изложенной Бьянчини, пребендарием Веронским, автором довольно ученого труда, известным в свое время не за последняго дурака; о свидетельстве господ Фодеро и Мер, двух дерзких французов, осмелившихся изследовать этот предмет, и наконец о подтверждающем свидетельстве господина Ле-Ка, известного в свое время французского медика, который был до того неделикатен, что не только жил в доме, где случилось самовозгарание, но и -описал подробно этот случай.

Несмотря на все эти возражения, первые авторитеты продолжают смотреть на упрямство, с которым покойный Крук избрал такой путь для переселения в лучший мир, как на ничем не смываемую личную обиду.

Чем меньше понимают обыватели в этих разсуждениях, тем большее получают удовольствие, но буфету "Солнечного Герба" это правится больше всех.

Затем является художник, рисующий иллюстрации для газет; у них заранее набросан первый план с фигурами, готовый появиться на всякой иллюстрации, что бы она ни изображала: кораблекрушение у берегов Корнваллиса, смотр войскам в Гайд-Парке или митинг в Манчестере. Артист, расположившись в комнате мистрис Перкпис, отныне навеки прославленной, набрасывает на доске дом мистера Крука в натуральную величину и, после того, как был допущен заглянуть в дверь роковой комнаты, изображает этот апартамент в три четверти мили длиною и пятьдесят ярдов вышиною, что особенно восхищает население квартала.

Все это время вышеупомянутые два джентльмена мелькают то тут, то там, присутствуют на ученых диспутах, пробираются всюду, слушают все и поминутно ныряют в залу "Солнечного Герба", где их легкое перо летает по тончайшей бумаге.

Наконец является коронер и производится следствие, совершенно так, как и в прошлый раз, с тою разницей, что на сей раз коронер относится с особой внимательностью к разбираемому случаю, как из ряда вон выходящему, и в частной беседе с джентльменами, вошедшими в состав присяжных, говорит им:

-- Это какой-то несчастный, роковой дом, джентльмены; бывают иногда такия совпадения, они принадлежат к категории тайн, превышающих человеческий разум.

После чего выступает на сцену шестифутовый предмет, возбуждая во многих изумление.

Во всех этих перипетиях мистер Гуппи, - за исключением того времени, когда дает свое свидетельское показание, - играет самую ничтожную роль: его отгоняют, как будто он ничем не отличается от прочей публики; он может смотреть только с улицы на таинственный дом с горьким сознанием, что сам оттуда изгнан, и с сокрушением видит, как мистер Смольвид замыкает дверь. Но прежде, чем кончится вся эта процедура, т. е. до наступления ночи, следующей за катастрофой, мистер Гуппи должен еще сообщить нечто миледи Дэдлок.

Поэтому, с тяжелым сердцем и с горьким сознанием того, что он не сдержал слова, молодой человек, по имени Гуппи, является около семи часов вечера в городской отель Дэдлоков и просит доложить о нем миледи. Меркурий отвечает, что миледи едет на званный обед, - разве он не видел кареты у подъезда? Да, он видел карету но все-таки ему надо видеть миледи. Меркурий с радостью, как он заявляет о том своему сослуживцу-камердинеру, "надавал бы тумаков" молодому человеку, но данные ему инструкции категоричны, и он с угрюмым видом предлагает мистеру Гуппи подождать в библиотеке.

пеплом. Он слышит какой-то шелест, вдруг это... Нет, это не привидение, а прекрасное существо из плоти и крови облеченное в блестящий наряд.

-- Прошу прощенья у вашего лордства, смущенно бормочет мистер Гуппи; - я явился в такое неудобное время...

-- Я сказала вам, что вы можете прийти во всякое время. Миледи садится и так же, как и в прошлый раз смотрит на него в упор.

-- Благодарю ваше лордство за вашу приветливость.

-- Не знаю, стоит ли садиться и задерживать ваше лордство: я не принес тех писем, о которых говорил, когда имел честь посетить ваше лордство.

-- Вы пришли только за тем, чтоб это сказать?

-- Только за тем, чтоб это сказать, ваше лордство.

Мистер Гуппи, огорченный и подавленный, чувствовал себя и прежде крайне неловко, теперь же он совершенно уничтожен ослепительным блеском своей собеседницы. Миледи отлично знает какое действие производит её наружность, она изучила его до тонкости и умеет им пользоваться в совершенстве. Когда она так холодно смотрит в упор на мистера Гуппи, он не только сознает, что потерял всякую путеводную нить к уразумению того, чем заняты её мысли, но и с каждой минутой сильнее чувствует, как она все более и более отдаляется от него.

-- Словом, ваше лордство, произносит он трусливым тоном раскаивающагося вора: лицо, от которого я должен был получить внезапно, скончалось и...

Мистер Гуппи умолкает; миледи доканчивает за него:

-- И письма пропали?

-- Кажется так, ваше лордство.

подавляющого впечатления, и он мог бы прямо смотреть на него. Заикаясь, он приносит неловкое извинение за свою неудачу.

-- Это все, что вы хотели мне сказать? спрашивает леди Дэдлок, выслушав его бормотанье.

Мистеру Гуппи кажется, что он все сказал.

-- Обдумайте хорошенько, уверены ли вы в этом, так как вам в последний раз представляется случай говорить со мною.

Мистер Гуппи уверен, что ему больше нечего сказать, и на самом деле у него теперь вовсе нет желания продолжать разговор.

И миледи звонит Меркурия, чтоб он показал дорогу молодому человеку, по имени Гуппи.

и они сталкиваются лицом к лицу. Вошедший и миледи обмениваются взглядом - и на мгновение маски сброшены. Промелькнуло подозрение, быстрое как молния; еще мгновение - и все исчезло.

-- Виноват, леди Дэдлок, тысячу раз прошу извинения, никак не ожидал найти вас здесь в этот час, думал, что в комнате нет никого. Извините!

-- В чем же? небрежно роняет она. - Пожалуйста оставайтесь здесь. Я сейчас уезжаю. Мне больше нечего Сказать этому молодому человеку.

-- А, от Кенджа и Карбоя, кажется? спрашивает стряпчий, пристально глядя из-под нахмуренных бровей на мистера Гуппи, хотя и признал его с первого взгляда.

-- Да-с, от Кенджа и Карбоя, мистер Телькингорн. По фамилии Гуппи, сэр.

-- Да, да. Благодарствуйте, мистер Гуппи, я здоров.

-- Весьма счастлив это слышать, сэр. Ваше здоровье драгоценно для славы нашей профессии.

Мистер Гуппи выскальзывал из комнаты. Мистер Телькингорн сводить миледи с лестницы и провожает до кареты; рядом с этой черной, старообразной фигурой её блестящая красота выигрывает, как бриллиант от фольговой оправы. Возвращаясь в комнаты, мистер Телькингорн потирает себе подбородок и впродолжение вечера очень часто повторяет этот жест.