Холодный дом.
Часть вторая.
Глава VI. Джерндайс с Джерндайсом.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть вторая. Глава VI. Джерндайс с Джерндайсом. (старая орфография)

ГЛАВА VI.
Джерндайс с Джерндайсом.

Если бы тайна, которую я должна была скрывать, касалась одной меня, я бы сейчас же доверила ее Аде, но эта тайна была не моя и мне казалось, что, пока не представится крайней необходимости, я не имею права поделиться сю даже с опекуном. Я должна была одна нести эту тяжесть; теперь мне было ясно, в чем заключается мой долг, и, чтоб выполнять его, я не нуждаюсь в одобрении и поощрении, так как меня поддерживала любовь моей милочки.

Нередко впрочем по ночам, когда Ада спала и кругом стояла ничем ненарушимая тишина, воспоминание о матери мучило меня и не давало мне уснуть; в другое же время я гнала его прочь, и Ада видела меня такой, какою я была прежде, за исключением конечно той перемены, о которой я уже много говорила и которой больше не намерена касаться.

Сначала мне было очень трудно казаться спокойной, особенно в первый вечер, когда Ада за работой спросила меня, нет ли в настоящее время кого нибудь из Дэдлоков в замке, и я была принуждена ответить утвердительно, упомянув, что третьяго дня в парке леди Дэдлок разговаривала со мною. Еще затруднительнее стало мое положение, когда Ада спросила, о чем мы говорили; я сказала, что миледи разспрашивала о моей болезни и была очень любезна, на что Ада, признав красоту и изящество миледи, заметила, что у нея очень надменные манеры и леденящий взгляд.

Тут. Чарли подоспела мне на выручку, совершенно того не сознавая, рассказав, что миледи пробыла в замке всего две ночи по дороге из Лондона в какой то замок в соседнем графстве. Чарли вполне оправдывала пословицу о маленькой птичке, у которой кого-ток остер, потому что успевала в несколько часов слышать и узнавать столько, сколько мне не удавалось и в целый месяц.

Мы пробыли ровно месяц в доме мистера Бойторна. Прошло не больше недели с приезда моей милочки, когда раз вечером, после того как мы, кончив помогать садовнику при поливке цветов, вернулись в комнаты и только что зажгли свечи, Чарли с многозначительным видом появилась за креслом Ады и таинственным киванием вызвала меня из комнаты.

-- Ах, мисс, вас спрашивают в "Гербе Дэдлоков", прошептала она, сделав круглые глаза.

-- Что такое? Не может быть, чтоб меня вызывали в харчевню! Кто меня спрашивает?

-- Не знаю, кто, мисс, отвечала Чарли, выставив вперед свою мордочку и крепко прижимая руки к завязкам передника, как она делала всегда, когда предвкушала что нибудь таинственное и заманчивое. - Джентльмен, мисс, поклон, мисс, не угодно-ли вам пожаловать, только и всего.

-- Какой поклон? должна была переспросить я, так как, не смотря на наши уроки, грамматика Чарли все еще прихрамывала.

-- От него, мисс.

-- А почему же ты являешься послом?

-- Не я послом, а Вилльям Грёббль, мисс.

-- Какой Вилльям Грёббль?

-- Мистер Грёббль, разве вы не знаете мисс? И Чарли произнесла с разстановкой, точно читала вывеску:

-- "Герб Дэдлоков" Вилльяма Грёббля.

-- Ах, содержатель харчевни!

-- Именно, мисс. Еще жена у него такая красивая, только сломала ногу у самой косточки, так не срослось. А брат её, - пильщик, мисс, и теперь епдит в остроге, - совсем спился с-кругу; они так и ждут, что пиво отправит его на тот свет.

Я не могла придумать, кто бы мог спрашивать меня в "Гербе Дэдлоков", и так как теперь я всего боялась, то и решила отправиться туда одна. Приказав Чарли принести мне шляпку, вуаль и шаль, я торопливо оделась и пошла по узкой холмистой улице, которая была мне так же знакома, как сад мистера Бойторна.

Увидев меня, он обеими руками снял шляпу, и держа ее так, точно это железная кастрюля (на вид она была не легче кастрюли), провел меня по усыпанному песком корридору в свою лучшую горницу, очень чистую, загроможденную массой растений, с ковром, с раскрашенным изображением королевы Королины, со множеством раковин, с огромным количеством чайных подносов, двумя чучелами рыб под стеклянными колпаками и привешанным под потолком не то яйцом, не то тыквой, - наверное не знаю и сомневаюсь, чтобы кто нибудь знал.

Я хорошо знала в лицо мистера Грёббля, так как он вечно торчал в дверях своего заведения; это был толстяк средних лет, приятной наружности, который, повидимому, нигде даже у домашняго очага, не разставался со своей шляпой и не снимал сапог с отворотами, но сюртук надевал только отправляясь в церковь.

Он снял со свечи, отступил на шаг, чтоб посмотреть хорошо ли вышло, и исчез из комнаты совершенно неожиданно для меня, так как я только что собралась спросить, кто меня вызывал. В эту минуту из другой комнаты до меня донеслись какие-то, как мне показалось, знакомые голоса, но сейчас же умолкли. Раздались быстрые, легкие шаги, дверь моей комнаты отворилась и передо мною стоял... кто же? - Ричард!

-- Дорогая Эсфирь, мой лучший друг!

И он горячо, по братски поздоровался со мной; от изумления и удовольствия я чуть было не забыла сказать ему, что Ада здесь и здорова.

-- Как всегда, предупреждаете мои мысли, - все та же! сказал Ричард, усаживая меня и сам садясь возле.

-- Я приподняла вуаль.

-- Все та же! повторил он по прежнему ласково и сердечно.

Тогда я совсем откинула вуаль, положила руку ему на плечо и, глядя ему в глаза, поблагодарила за ласковую встречу и сказала, что страшно рада его видеть, тем более что сама еще во время болезни решила переговорить с ним.

-- Милый друг, ни с кем мне не хотелось так побеседовать, как с вами; надо, чтоб вы поняли меня.

-- А мне надо, чтоб вы поняли других.

-- Вы подразумеваете Джона Джерндайса, не так ли?

-- Да.

-- Это меня тем более радует, что я сам собирался говорить именно о нем; я хочу, чтоб вы меня поняли, но заметьте - вы, только, вы! Я не обязан отчетом ни мистеру Джерндайсу, ни кому бы то ни было.

Мне было неприятно слышать, что он говорит таким тоном о мистере Джерндайсе, и я заметила ему это.

-- Ну, хорошо, голубушка, не станем пока об этом распространяться. Я теперь намерен мирно отправиться под руку с вами в ваше здешнее обиталище и сделать своим визитом сюрприз прелестной кузине. Надеюсь, что, несмотря на всю вашу преданность Джону Джерндайсу, вы разрешите мне такую вольность?

Дорогой Ричард, вы знаете, что и в Холодном доме вас примут с распростертыми объятиями, что, если только вы захотите, его дом - ваш дом; вы знаете, что и здесь вы будете дорогим гостем.

-- Так может говорить только лучшая из старушек! весело вскричал Ричард.

Я осведомилась, доволен ли он своей службой.

-- Да, пожалуй. Все идет прекрасно. На время эта штука не хуже прочих. Не знаю, что буду о ней думать, когда мое положение определится, но тогда я могу продать патент и... теперь впрочем не стоит разводить эту скучную материю.

-- Я теперь в отпуску, сказал Ричард.

-- В самом деле?

-- Да. Я приехал в Лондон, чтоб посмотреть... в каком положении стоит мое дело до начала вакаций, сказал Ричард, принудив себя разсмеяться. - Мы пустим-таки в ход эту старую тяжбу, даю вам слово!

Не удивительно, что я недоверчиво покачала головой.

-- Вы правы, тема далеко не из приятных, продолжал Ричард, и прежняя тень омрачила его лицо. - Ну ее ко всем чертям! Как вы думаете, кто здесь со много?

-- Неужели я слышала голос мистера Скимполя?

-- Именно. Вот человек! Никто не делает мне столько добра, как этот очаровательный ребенок!

Я спросила, знает ли кто-нибудь об их отъезде.

Ричард сказал, что нет, и рассказал, как он зашел к старому младенцу - так он называл Скимполя, - и тот сообщил ему, где мы находимся в настоящее время, а когда Ричард выразил желание повидаться с нами, старый младенец вызвался ему сопутствовать; вот он и захватил его с собою. - Он стоить, - я говорю не о мизерных издержках, - дороже всякого золота. Это такой весельчак, такое безкорыстное создание, а как свеж и юн душою!

Я не видела доказательства безкорыстия старого младенца в том, что он возложил на Ричарда уплату своих дорожных издержек, но не высказала своей мысли, ибо в комнату вошел сам мистер Скимполь и разговор переменился.

При виде меня мистер Скимполь пришел в неописанный восторг; по его словам, впродолжение шести недель моей болезни он проливал целые потоки сочувственных слез и никогда в жизни не был так счастлив, как в тот день, когда услышал о моем выздоровлении.

-- Теперь, говорил он, - я начинаю понимать, зачем в мире такая смесь добра и зла; после того как кто-нибудь был болен, я чувствую, что больше ценю здоровье; не знаю почему, но в мире так устроено: оттого что А кос, В, который видит прямо, чувствует себя счастливее; оттого что у С деревянная нога, Д приятнее сознавать, что в его шелковом чулке нога из плоти и крови.

-- Дорогая мисс Соммерсон, вот наш общий друг Ричард, полный ярких видений грядущого, которые он вызывает из тьмы Канцлерского суда. Разве не восхитительно? Разве не прелесть? Ведь это сама поэзия! В древния времена пастушок населял пустынные рощи и поляны веселым хороводом нимф, пляшущих под звуки свирели Пана, современный пастушок, идиллический Ричард, оживляет мрачные своды судебной палаты, заставляя Фортуну с её веселой свитой резвиться под мелодические звуки судебных решений. Это прелестно! Какой-нибудь желчный брюзга может быть скажет: "Стало быть вы защищаете эти злоупотребления законников?" Я отвечу: "Ворчливый друг! Я их не защищаю, но нахожу в них своего рода удовольствие, ибо мой друг юный пастушок превращает их в нечто, имеющее огромное очарование для моего слабого ума. Я не решусь утверждать, что злоупотребления именно для того и существуют, хотя и это возможно, ибо я дитя среди вас, ворчливых дельцов, и не мое призвание давать вам или себе отчет в чем бы то ни было".

Я начала серьезно бояться, что Ричард не мог выбрать себе худшого друга; мне было очень грустно, что именно в такое время, когда он всего более нуждался в строгих принципах и устойчивости, около него находится ветреный человек с развязанным отношением ко всему на свете, привлекательный в своей распущенности и совершенно лишенный всяких принципов.

Мне было понятно, почему такой человек, как опекун, много испытавший в жизни, насмотревшийся благодаря фамильному бедствию на отвратительные кляузы и ссоры, находил огромное облегчение в простодушной искренности, с которой мистер Скимполь признавался в своих слабостях, но я не могла убедить себя, что в profession de foi мистера Скимполя действительно столько безъискусственности, сколько казалось с первого взгляда; мне сдавалось, что эта profession de foi служит ему не хуже любой профессии, освобождая его от хлопот и забот.

Мы пошли втроем, но мистер Скимполь остался у калитки, а мы с Ричардом тихонько вошли в дом и я сказала:

-- Ада, милочка, со мною пришел один джентельмен, который желает тебя видеть.

По её вспыхнувшему и просиявшему личику не трудно было прочесть, как нежно она его любит, и он понял это, как поняла и я: они встречались как простые кузены, но эта родственная встреча была сшита слишком белыми нитками.

Я старалась не поддаваться дурным предчувствиям, которые у меня возникли, но я не могла не видеть, что Ричард продолжает питать прежния чувства к своей кузине; разумеется он, как и всякий, восхищался ею, но мне казалось, что теперь он еще пламеннее прежнего возобновил бы юношеские обеты, которые их связывали, и что его удерживает только сознание, что она слишком уважает обещание, данное опекуну.

Меня мучила мысль, что пагубное влияние распространилось даже на его отношения к Аде, - что пока дело Джерндайсов у него на уме, он не может даже к этому, как и ко всем другим вопросам, относиться с надлежащей серьезностью и честностью. Ах, я никогда не узнаю, чем был бы Ричард, еслиб его не коснулась эта зараза.

- что он явился открыто, чтоб повидаться со мной и с нею и оправдать в наших глазах ту позицию, которую был вынужден занять по отношению к мистеру Джерндайсу.

Теперь объясняться неудобно: сейчас явится "старый младенец", поэтому он просит назначить завтра утром час, когда он мог бы поговорить со мною откровенно. Я предложила ему прогулку в парке в семь часов утра, на что он и согласился. Вслед за тем явился мистер Скимполь и забавлял нас целый час; он усердно просил свидания с маленькой Коавинс, то есть Чарли, и сказал ей покровительственным тоном, что изо всех сил старался доставить работу её отцу и что, если кто нибудь из её братьев поторопится заняться той же профессией, он, мистер Скимполь, обещает доставить ему заработок.

-- Потому что, говорил мистер Скимполь, благодушно поглядывая на нас из-за стакана с вином, - потому что я вечно ловлюсь в их сети. Я как утлый челн постоянно ныряю, но меня всегда выносит на поверхность. Вы знаете, что по неимению презренного металла сам я не могу всплыть, во есть лица, которые владеют им, и меня всегда кто-то спасает. Меня не удастся поймать, как какого нибудь скворца. Вы спросите, кто меня выручает, - клянусь честью, не могу вам сказать, но выпьем за здоровье этого таинственного незнакомца, да благословит его Бог!

На другой день Ричард немного проспал, но ждать его пришлось не очень долго и мы вдвоем направились в парк. Утро было ясное и росистое, на небе ни облачка; птицы заливались райскими песнями, деревья, трава, папоротники были разубраны блестящими искрами; лес стал еще красивее вчерашняго; казалось, будто ночью, когда он был объят богатырским сном, природа приложила все старания, чтоб приукрасить его к нынешному дню, не забыв ни одного крошечного листочка.

-- Как здесь хорошо! вскричал Ричард, оглядываясь кругом. - Сюда не врывается диссонансом стук и грохот юридической машины.

Да, но и здесь гармония нарушалась одним диссонансом.

-- Знаете что, старушка, как только мои дела окончательно устроятся, я приеду сюда и заживу на покое!

-- К чему откладывать, отчего не зажить на покое теперь же? спросила я.

-- О, теперь! не только жить спокойно, но даже предпринять что-нибудь определенное и то нельзя, невозможно, по крайней мере для меня.

-- Почему?

-- Вы знаете почему, дорогая Эсфирь. Еслиб вы были принуждены жить в недостроенном доме, который должны сломать до основания и перестроить сегодня, завтра, на будущей неделе, словом неизвестно когда, то вам трудненько было бы жить в нем покойно и устраиваться прочно. Так и со мною. Теперь! Слово "теперь" не существует для нас, истцов.

Опять подметила я у Ричарда вчерашний мрачный взгляд и почти начала верить в роковую притягательную силу, о которой толковала моя помешанная приятельница. Страшно сказать, но в этом взгляде было что-то, напоминающее несчастного покойного Гридли.

-- Дурное начало для нашего разговора, Ричард.

-- Я знал, что вы это скажете, госпожа ворчунья.

-- И не я одна, голубчик Ричард; не я предупреждала вас не возлагать надежд на фамильное проклятие.

-- Опять Джон Джерндайс, опять вы к нему возвращаетесь! нетерпеливо вскричал Ричард. - Ладно! Все-ровно, рано или поздно мы должны были коснуться его, потому что он главная цель моего разговора с вами. Лучше уж сразу! Дорогая Эсфирь, как можете вы быть так слепы? Неужели вы не видите, что он лицо заинтересованное; для него, конечно, лучше, чтоб я ничего не знал о процессе и не заботился о нем, по для меня то не выгодно.

-- О, Ричард! воскликнула я с упреком. - Возможно ли, вы, который знали его, видели и слышали, жили под его кровом, - как у вас язык поворачивается высказывать такия недостойные подозрения, хотя бы даже в этом уединенном месте, где кроме меня никто вас не услышит?

Ричард густо покраснел; по врожденному благородству своей натуры, он почувствовал справедливость упрека: Он помолчал с минуту и сказал глухим голосом:

-- Вы кажется знаете, Эсфирь, что я не подлец; я понимаю, что недоверие и подозрение - жалкия качества в человеке моих лет.

-- Знаю, Ричард, что вы честный человек, совершенно уверена.

-- Милая девушка, это так похоже на вас! Вы доставляете мне громадное утешение. Я так нуждаюсь в утешении среди всех этих проклятых деть!

-- Так, сестричка, так, сказал Ричард немножко веселее, - вы, несмотря ни на что, относитесь ко мне по прежнему хорошо. Но вспомните: если я имел несчастие попасть под дурное влияние, то и он не мог его избежать, - если оно отразилось на мне, то должно было отразиться и на нем. Я не стану утверждать, чтобы мистер Джерндайс не был честным человеком вне этой юридической паутины, но она, как вам известно, портит всех, кого ни коснется, вы сто раз слышали об этом от него самого. Отчего же один он избежал заразы?

-- Потому что он не такой, как другие, он человек исключительный и, кроме того, всегда держался далеко от злополучного процесса.

-- Потому что, потому что! с живостью подхватил Ричард. - Я не уверен, чтобы было правдоподобно сохранять такое наружное равнодушие. Но оно очень удобно. Это может побудить других заинтересованных лиц отнестись спустя рукава к своим интересам; люди могут умереть, спорные пункты могут забыться и все может кончиться к самому полному благополучию.

Мне так стало жаль Ричарда, что я не решилась упрекнуть его хотя бы даже взглядом; я вспомнила, с каким благородством отнесся опекун к его заблуждениям, как снисходительно говорил о них.

-- Эсфирь, заключил Ричард, - я приехал сюда не за тем, чтоб заочно осыпать обвинениями Джона Джерндайса; я приехал, чтоб оправдаться самому. Скажу вам вот что все шло прекрасно, и мы были в наилучших отношениях пока я был безпечным мальчиком и не заботился об этой тяжбе, но как только я стал ею интересоваться и вникать в дело, все перевернулось. Тогда-то Джон Джерндайс открыл, что мы с Адой должны прервать наша отношения, что я не гожусь для нея, если не переменю своего предосудительного направления. Ну, Эсфирь, своего предосудительного направления я не переменю и не намерен снискивать милостей Джона Джерндайса неблаговидным компромиссом, которого он не в праве мне предписывать. Понравится ему или нет, но я намерен отстаивать свои права и права Ады. Я много думал об этом и окончательно решился.

Бедный Ричард! Его лицо, голос и манеры доказывали, что он в самом деле много об этом думал!

-- И я честно высказал ему свое мнение, - надо вам сказать, что я писал ему, - я сказал: чем притворяться, лучше быть в открытой вражде, поблагодарил его за доброжелательство и покровительство, которое он мне оказывал, и объявил, что наши дороги расходятся и что я пойду своей дорогой. По одному из завещаний, которые имеются при деле, я должен получить больше его; не берусь решать, чтоб именно это завещание было утверждено, но в его пользу имеются некоторые шансы.

-- Я не от вас первого узнаю об этом письме, дорогой Ричард, я слышала о нем раньше и при этом не было сказано ни одного гневного или обидного для вас слова.

-- Неужели? отозвался Ричард, немного смягчаясь. - Очень рад; я говорил, что он человек честный во всем, кроме этого злополучного процесса. Я всегда говорил это и не сомневался в его честности. Знаю, что мои теперешние взгляды кажутся вам черствыми и такими же покажутся Аде, когда вы ей разскажете, о чем мы говорили. Но, еслибы вы вникли в это дело, как я, еслиб вы зарывались в документы так же добросовестно, как делал это я в бытность мою у Кенджа и Карбоя, еслиб вы изучили всю массу этих исков, встречных исков, обвинений, жалоб, вы сказали бы, что я еще слишком умерен.

-- Может быть. А как вы думаете, Ричард, много ли правды во всех этих документах?

-- Где-нибудь да есть же правда в этой тяжбе...

-- То есть, была когда-то, перебила я,

-- Нет, есть и должна быть, продолжал он запальчиво, - надо только вывести ее на свет Божий! Допустить, чтоб Ада была взяткой, которой покупают мое устранение от дела! Разве таким путем можно содействовать обнаружению истины? Вы говорите, процесс изменил меня; Джон Джерндайс говорит, что процесс изменял, изменяет и будет изменять каждого, кто приходит с ним в соприкосновение, - тем с большим правом я решаюсь сделать все, что в моей власти, чтобы наконец привести его к концу.

-- Все, что в вашей власти, Ричард! Неужели вы думаете, что другие втечение столь долгих лет не делали всего, что было в их силах? И разве своей гибелью они облегчили хоть сколько-нибудь трудность задачи?

-- Не может же это тянуться вечно! возразил Ричард с такой запальчивостью, что мне снова пришел на память несчастный Гридли, - я молод, энергичен, а энергия и твердая решимость творят чудеса. Другие отдавались делу только вполовину. Я отдаюсь ему весь; я делаю его целью моей жизни.

-- О, Ричард, дорогой Ричард! тем хуже, тем хуже!

-- Не бойтесь за меня, ответил он ласково. - Вы милая, добрая, умная, благоразумная девушка, вы благословение Божие, но у вас есть свои предразсудки. Вернусь опять к Джону Джерндайсу. Должен вам сказать, дорогая Эсфирь, что те отношения, в которых мы были с ним прежде и которые он считает самыми подходящими, в сущности были неестественны.

-- Вы считаете вражду и неприязнь более естественными отношениями, Ричард?

-- Нет, этого я не говорю. Я хотел только сказать, что наше общее участие в процессе ставит нас в такое положение друг к другу, с которым несовместимы добрые отношения. Видите, еще одна причина, чтоб ускорить развязку тяжбы! Когда она воспоследует, я, быть может, приду к убеждению, что ошибался в Джоне Джерндайсе. Когда я избавлюсь от забот, связанных с тяжбой, мое сознание прояснится и, быть может, я соглашусь с тем, что вы говорили нынче, я тогда постараюсь загладить свою ошибку.

Все, все откладывается до этого воображаемого решения! До тех пор все оставляется невыясненным и неопределенным!

и резоны. Я желал бы, чтоб именно вы объяснили ей это, потому что знаю её уважение и почтение к кузену Джону, вы же, хоть и не одобряете мой образ действий, по, - я знаю, - передадите ей в более мягкой форме и... и к тому же... тут он запнулся, - одним словом я... я не хотел бы явиться сварливым, подозрительным сутягой в глазах такого искренняго существа, как кузина Ада.

Я сказала ему, что в последних словах он больше похож сам на себя, чем во всем том, что говорил раньше.

-- Может быть и так; да, мне кажется, вы правы, голубушка. Со временем я буду способен вести свою игру открыто; не бойтесь, тогда все уладится.

Я спросила, не желает ли он передать Аде еще что-нибудь, или это все?

-- Конечно не все. Я не стану скрывать от нея, что Джон Джерндайс ответил на мое письмо совершенно так, как всегда, называл меня своим дорогим Риком, пытался опровергнуть мои взгляды, убеждал, что они не могут служить основанием для разлада между нами и все в том же роде. Но это нисколько не меняет дела. Я хочу еще, чтоб Ада знала, что хоть я теперь и редко с ней вижусь, я слежу за её интересами так же заботливо, как за своими - мы с ней плывем в одной и той же лодке. Пусть она не верит, если обо мне станут распускать слухи, будто я взбалмошный, безразсудный; напротив, я только и думаю, что об окончании дела: с ним связаны все мои планы. Будучи совершеннолетним, идя тем путем, который выбрал, я не считаю себя обязанным отдавать отчет в моих поступках Джону Джерндайсу, но Ада, пока все еще несовершеннолетняя, состоит под опекой, и я не прошу возобновить её слово. К тому времени, когда она будет свободно действовать самостоятельно, а я тем более, мы в денежном отношении будем занимать иное положение в свете; в этом я уверен. Если вы, дорогая Эсфирь, передадите ей все это с вашей обычной осторожностью, то окажете мне величайшую услугу и я накинусь на процесс Джерндайсов с удвоенной энергией. Разумеется, я не прошу делать из нашего разговора тайну для Холодного дома.

-- Ричард, вы мне так доверяете, - не примете ли от меня совета?

-- Не могу принять, если он касается предмета нашего разговора. Всякому же другому вашему совету охотно последую, дорогая Эсфирь.

Как будто в его жизни существовали другие интересы, как будто вся его деятельность, вся его личность не были окрашены одним цветом!

-- Но вы позволите мне сделать один вопрос?

-- Еще бы! отвечал он смеясь. - Не знаю, кто больше вас имеет на это право!

-- Вы упомянули о неопределенности своего настоящого положения...

-- Может ли быть иначе, когда у меня нет пока ничего определенного?

-- У вас опять долги?

-- Разумеется, отвечал он, удивленный наивностью вопроса.

-- Почему же "разумеется"?

-- Разве можно вполне отдаться делу, не входя в издержки? Вы забываете, а может и не знаете, что мы с Адой имеем доли в обоих завещаниях; вопрос только в сумме; достанется ли нам большая или меньшая, во всяком случае проигрыша для меня быть не может. Да благословит Бог ваше доброе сердце, безценная Эсфирь, но, - прибавил он веселым тоном, забавляясь моей тревогой, - не безпокойтесь за меня, я вывернусь.

Меня так глубоко волновала грозящая ему опасность что я сделала еще одну попытку предостеречь его, сказала ему все, что только могла придумать, умоляла его и от себя, и ради Ады одуматься, пока не поздно, пробовала доказать его заблуждение. Он выслушал меня нетерпеливо и кротко, но слова мои не произвели на него никакого действия. Конечно, этому нечего было удивляться после того, как он так отнесся к письму мистера Джерндайса, но я все-таки решила испытать еще влияние Ады; поэтому, вернувшись домой к завтраку, пересказала Аде наш разговор и объяснила, почему я страшусь, что Ричард погибнет сам и загубит её жизнь. Она очень огорчилась, хотя далеко не разделяла всех моих опасений и была уверена, - как это было естественно со стороны такого любящого создания! - что Ричард со временем сознает свои заблуждения; теперь же она написала ему следующее письмо:

"Милый и дорогой кузен, Эсфирь пересказала мне, о чем вы говорили, и я пишу тебе, чтоб в свою очередь повторить еще раз то, что она говорила: рано или поздно ты поймешь, - в этом я глубоко убеждена, - что кузен Джон воплощенная правда, доброта и искренность, и горько раскаешься, что хотя и ненамеренно, но был к нему несправедлив.

"Не знаю, как выразить то, что я хочу еще сказать, но ты наверное поймешь мою мысль. Очень боюсь, дорогой кузен, что ты отдался этому злополучному процессу отчасти ради меня и ради меня делаешь себя несчастным, а раз ты несчастлив, несчастлива и я.

"Если это так, если, посвящая себя этим занятиям, ты делаешь это ради меня, то умоляю тебя, откажись от них; самое лучшее, что ты можешь сделать для моего счастия, это, - навсегда разстаться с роковой тенью, которая омрачила наше рождение.

"Не сердись на меня за эти слова; заклинаю, умоляю тебя - откажись навсегда от этого дела ради меня, ради твоего собственного счастия. Умоляю тебя всем святым! У меня врожденное отвращение к этому источнику бедствий, который был причиною того, что мы осиротели с самого ранняго детства. Сколько с тех пор случаев убедиться, что он никому не принес добра и отрады, а одно лишь горе.

"Дорогой кузен, мне нет надобности говорить, что ты совершенно свободен и что по всей вероятности тебе встретится кто-нибудь, кого ты полюбишь больше, чем свою первую любовь. Я уверена, что твоя избранница предпочтет разделить с тобою скромную долю и жить в бедности, но с тем, чтоб ты был счастлив и спокойно шел по избранной дороге, исполняя свой долг, вместо того чтоб надеяться на богатство или даже - если это когда-нибудь сбудется - жить в богатстве, которое будет куплено ценою долгих лет томительных ожиданий, тревог и мучений. Не удивляйся, что при своей неопытности и незнании света я берусь утверждать это так смело и решительно, по сердце говорит мне, что я права.

Это письмо сейчас же привело к нам Ричарда, но нисколько его не переубедило: - отлично: посмотрим кто был прав, он нам докажет - вот увидите! Судя по тому, каким оживленным и возбужденным он явился, было очевидно, что письмо доставило ему большое удовольствие, но и только; я могла утешаться лишь надеждой на то, что впоследствии, когда он станет перечитывать письмо, оно произведет на него более сильное впечатление.

Ричард и мистер Скимполь взяли себе места в дилижансе, который должен был пойти на следующее утро, а этот день решили провести у нас, и я сказала себе, что непременно поговорю с мистером Скимполем; благодаря тому, что мы целые дни проводили вне дома, удобный случай скоро представился. Со всевозможной деликатностью я намекнула мистеру Скимполю, какая на нем лежит ответственность за поощрение Ричарда идти по избранному пути.

-- Ответственность, дорогая мисс Соммерсон? повторил он, подхватывая это слово с самой приятнейшей улыбкой, - я последний человек в свете, к которому приложимо слово ответственность; я никогда не был и не буду таким человеком.

-- Мне кажется, что каждый должен нести ответственности за свои поступки, осмелилась я заметить с некоторой робостью, ибо он был гораздо старше и опытнее меня.

-- В самом деле? шутливо переспросил мистер Скимполь, как будто изумленный тем, как я смотрю на этот вопрос. - Ведь каждый обязан также платить свои долги, а я нет. Взгляните, - и он вынул из кармана горсть серебра, - вот деньги. Я не имею ни малейшого представления о том, сколько тут, и не в состоянии их пересчитать. Может быть тут четыре шиллинга и девять пенсов, может быть четыре фунта и девять пенсов. Говорят, что я должен гораздо более этого - очень возможно; охотно признаю, что я должен столько, сколько добрые люди дали мне взаймы. Если они не перестают давать, с какой стати я перестану брать? Вот вам в сжатом виде образчик воззрений Гарольда Скимполя. Если это называется ответственностью, значит я отвественен за свои поступки.

Он преспокойно спрятал деньги в карман и посмотрел на меня с такой ясной улыбкой, как будто только что рассказал весьма забавный анекдот про какого-нибудь своего знакомого; он почти убедил меня, что к нему и в самом деле нельзя прикладывать обыкновенную мерку.

-- Раз вы упомянули об ответственности, мисс Соммерсон, я должен сознаться, что не имел счастия знать никого, кто бы более вас подходил к этому представлению. Когда я вижу вас, прилагающей все усилия, чтоб с изумительным совершенством выполнить систему, которую вы создали, мне хочется сказать, и я очень часто говорю про себя - вот это ответственность!

Трудно было после этих слов приступить к выяснению моей мысли, но я продолжала упорствовать и высказала мистеру Скимполю нашу общую надежду, что он не только не будет поддерживать Ричарда в его опасных иллюзиях, но постарается отвлечь его от них.

-- Охотно исполнил бы ваше желание, дорогая мисс Соммерсон, кабы мог; но я не умею хитрить и притворяться. Если Ричард берет меня за руку, идет в Вестминстерскую палату и вводит меня в химерический кортеж Фортуны, говоря: "Скимполь, присоединитесь к веселому хороводу", я не могу не сделать того, о чем он просит. Знаю, что здравый смысл этого не одобряет, но у меня нет здравого смысла.

-- К большому несчастию Ричарда, заметила я.

-- Вы так думаете? Ну, нет, не говорите. - Предположим, что Ричард находится в области господина Здравого Смысла - превосходного во всех отношениях человека, немножко угрюмого, ужасно практичного, с размененным десяти фунтовым билетом в каждом кармане, с разграфленной счетной книжкой в руке, словом, как две капли воды похожого на сборщика податей. Наш милый Ричард, пылкий, полный надежд, презирающий препятствия, с сердцем, в котором поэзия бьет ключом, говорит своему почтенному спутнику: "видите этот золотой горизонт, который открывается передо мною, яркий, прекрасный, радостный, я перепрыгну через окружающий ландшафт и брошусь туда". Но почтенный спутник сбрасывает его с облаков на землю три помощи своей разграфленной счетной книжки и самым прозаическим языком объясняет ему, что он с своей стороны не видит ничего подобного, и доказывает, как дважды два четыре, что на горизонте нет ничего, кроме плутней, взяток, париков и мантий. - Знаете, ведь это очень тяжелый прием, до крайности благоразумный разумеется, но неприятный. Я на него неспособен: у меня нет разграфленной счетной книжки, я ни капли не похож на почтенного сборщика податей, никогда не был и не хочу быть почтенным. Как на странно, но это так.

Продолжать бело безполезно; окончательно потеряв всякую надежду на мистера Скимполя, я предложила ему догнать Аду и Ричарда, которые нас немного опередили.

Пока мы гуляли, мистер Скимполь описывал нам в комическом виде фамильные портреты замка Дэдлоков, где он был сегодня утром. Там были, по его словам, такия надменные пастушки - прежния леди Дэдлок, - что мирные посохи в их руках превращались в смертоносное оружие.

Оне пасли свои стада напудренные, затянутые и в мушках, для вящшого устрашения простых смертных, точно те вожди диких племен, которые, готовясь в бой, раскрашиваются по-военному.

Был там один Дэдлок, изображенный на поле битвы, причем взорванный подкоп, клубы дыма, молнии выстрелов, горящий город, осажденная крепость - все помещалось между задними ногами его лошади, вероятно для того, чтоб показать, как мало внимания обращают Дэдлоки на подобные пустяки. Весь знаменитый род Дэдлоков представлялся мистеру Скимполю в виде огромной коллекции набитых чучел со стеклянными глазами, размещенных под стеклянными колпаками по разным жердочкам, в разнообразных, полных достоинства позах.

Всякий раз, как при мне теперь называли фамилию Дэдлок, я чувствовала себя крайне неловко, поэтому я вздохнула с облегчением, когда Ричард, заметив какого-то незнакомца, который шел к нам на встречу, бросился к нему с восклицанием изумления.

-- Господи, да это Вольс! вскричал мистер Скимполь.

-- Должно быть друг Ричарда? спросили мы.

-- Друг и советник в юридических вопросах, был ответ. - Вот мисс Соммерсон, если вам нужен здравый смысл, ответственность, почтенность, соединенные в одном лице, то образец таких добродетелей - Вольс.

-- Он взял Вольса, кажется, тогда, когда вышел из-под опеки и разошелся с нашим общим знакомым, сладкоречивым Кенджем, то есть наверное тогда, потому что я и свел их.

-- Вы его давно знаете? спросила Ада.

судопроизводства, которые кончились тем, что он арестовал меня. Кто-то был так добр, что уплатил мой долг, суммою в четыре с чем-то пенса, - цифру фунтов и шиллингов забыл, помню только, что кончалось четырьмя пенсами, и мне тогда показалось очень странным, что я должен кому-то четыре пенса. После того я и свел их с Ричардом, Вольс просил меня рекомендовать его. На сколько припомню, прибавил мистер Скимполь с добродушнейшей улыбкой, будто делая нечаянное открытие, - Вольс даже подкупил меня, вручив мне сколько-то денег и назвав их коммиссионными. Кажется, он дал мне пяти фунтовый билет... да, припоминаю, именно так!

Его дальнейшия воспоминания относительно этого пункта были прерваны Ричардом, который вернулся к нам очень взволнованный и торопливо представил нам мистера Вольса. Это был высокий, тонкий, сутуловатый человек лет пятидесяти, с красной сыпью на лице и с топкими губами, которые он поджимал точно от холода. Он был в черных перчатках, одет во все черное, застегнут до самого подбородка; всего замечательнее в нем были его безжизненные манеры и тяжелый взгляд, упорно направленный на Ричарда.

-- Надеюсь, я не помешал вам, леди, сказал мистер Вольс, и тут я заметила в нем вторую особенность - манеру говорить каким-то желудочным голосом. - Мистер Карстон взял с меня слово сообщать ему всякий раз, как его дело будет назначено к слушанию, и так как вчера, уже посл-и того, как почта была отослана, один из моих клерков уведомил меня, что дело, сверх всяких ожиданий, назначено на завтра, то сегодня поутру я выехал сюда, чтоб посоветоваться с моим доверителем.

-- Да, сказал Ричард, поглядывая на нас с торжествующим видом, - мы не позволим делу тащиться, как прежде, черепашьим шагом. Мы его пустим в ход. Мистер Вольс, надо поискать какого-нибудь возницу, чтоб добраться до почтовой станции и захватить вечерний дилижанс.

-- Все, что вам угодно, сэр. Я весь к вашим услугам.

"Дэдлокский Герб", уложу чемодан, закажу гиг, фаэтон или что там случится, и вернусь к чаю. Кузина Ада, Эсфирь, вы позаботитесь о мистере Вольсе до моего возвращения?

И Ричард, волнуясь и спеша, исчез в сумраке надвигающагося вечера; мы же двинулись домой.

-- Разве присутствие мистера Карстона в суде необходимо, сэр? Разве он может чем нибудить помочь? спросила я.

-- Нет, мисс. Сомневаюсь, отвечал мистер Вольс.

Мы обе выразили сожаление, что Ричард едет, когда ему предстоит только разочарование.

- честность и прямота. Я вдовец с тремя дочерьми: Эммой, Джэн и Каролиной, и мое главное желание - исполнять свои обязанности и оставить им честное имя... Здешняя местность кажется мне очаровательной, мисс.

Так как это замечание относилось ко мне, ближайшей соседке мистера Вольса, то я поспешила поддержать его и перечислила главные красоты здешней местности.

-- Удивительное местечко! У меня есть престарелый родитель, живущий в Таунтонской долине, своей родине и тамошняя местность мне очень нравится. Я не имел ни малейшого представления, что здесь такое привлекательное местечко.

Чтоб поддержать разговор, я спросила мистера Вольса, желал-ли бы он постоянно жить в деревне.

-- Ах, мисс, вы затронули мою слабую струну. Я не пользуюсь хорошим здоровьем, у меня попорчено пищеварение, и еслиб я думал только о себе, то удалился бы на лоно природы, тем более что деловые заботы лишают меня возможности пользоваться обществом, особенно обществом дам, тогда как я всегда питал к нему особенную слабость. По у меня три дочери: Эмма, Джэп и Каролина, и престарелый родитель, поэтому я не имею права поддаваться эгоистическим стремлениям. Правда, теперь я освобожден от обязанности содержать бабушку, которая умерла на сто втором году от рождения, но на мне осталась еще масса обязанностей, требующих, чтоб машина всегда была в ходу.

-- Извините, что я упомянул о своих дочерях, оне моя слабость. Мое единственное желание - обезпечить им самостоятельное положение и вместе с тем оставить доброе имя.

Мы подошли к дому мистера Бойторна, где нас ожидал чай.

-- Хотите взять меня с собою, сэр? Мне совершенно все равно, как вам будет угодно: я весь в вашем распоряжении.

обществом мистера Скимполя, то деликатно намекнули ему, что, проводив путешественников, удалимся к себе, оставив его в "Гербе Дэдлоков".

Ричард, которому все представлялось в радужных красках, был в очень веселом настроении, пока мы шли на вершину холма за деревней, где было приказано ждать экипажу. Какой-то человек с фонарем в руках держал под уздцы необычайно сухопарую белую лошадь.

Никогда не забуду этих двух фигур, сидящих рядом в экипаже при тусклом освещении фонаря: Ричард с возжами в руках, цветущий, смеющийся, полный огня; мистер Вольс, невозмутимый подтянутый, весь в черном, не сводящий с своего юного спутника упорного взгляда, точно змея, которая хочет околдовать свою добычу. Передо мной так и встает эта картина: душная, темная ночь, вспыхивающая зарница, пыльная дорога, замкнутая изгородями и высокими деревьями, костлявая белая лошадь и экипаж, покативший рысью к роковому "Джерндайсу с Джерндайсом".

Вот что сказала мне в этот вечер моя милочка: будет-ли Ричард богат, окружен друзьями или разорен и одинок, для нея это составит лишь ту разницу, что в последнем случае он будет больше нуждаться в преданном сердце, и это сердце должно любить его еще сильнее. Как бы мало ни думал он о ней среди своих заблуждений, она всегда будет думать только о нем, все её счастие в том, чтоб посвятить себя ему.

Сдержала-ли она свое слово?

доброты и преданности прекрасный образ моей милочки.