Холодный дом.
Часть вторая.
Глава VII. Борьба.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть вторая. Глава VII. Борьба. (старая орфография)

ГЛАВА VII.
Борьба.

Погостив у мистера Бойторна ровно столько, сколько предполагали, мы вернулись в Холодный дом и были встречены с радушием, растрогавшим меня до глубины души. Здоровье мое совершенно поправилось, силы вернулись; и найдя в своей комнате ожидающие моего возвращения хозяйственные ключи, я позвонила ими, точно для меня наступал новый год, и под этот веселый звон я сказала себе: помни свой долг, Эсфирь! Не беда, что тебе стало немножко тяжелее исполнять его: будь по прежнему бодра и весела, будь довольна своей участью. За работу!

Первые дни по приезде я была занята по горло: пришлось пересмотреть столько счетов, открыть и перебрать столько ящиков и шкапов, столько раз пропутешествовать в ворчалыпо и обратно, вообще столько суетиться, что у меня не было ни минуты свободной. Только когда все было приведено в порядок и пошло своим чередом, я могла съездить на несколько часов в Лондон; меня побудило совершить эту поездку нечто, заключавшееся в письме, уничтоженном мною в Чизни-Вуде.

Предлогом для своей поездки я избрала посещение Кадди Джеллиби - я так привыкла к её девичьей фамилии, что не могла звать ее иначе, - и написала ей записку, в которой предупреждала, что мне надо сделать в Лондоне один деловой визит и я прошу ее сопутствовать мне.

Я выехала из дому так рано, что когда дилижанс прибыл в Лондон, утро едва занималось. Кадди, не видевшая меня со дня свадьбы, так обрадовалась, осыпала меня такими нежными ласками, что я начала бояться, как бы муж не приревновал ее ко мне; но и он в свою очередь отнесся ко мне с самым искренним расположением, короче сказать, повторилась та же история: меня баловали не по заслугам.

Когда я приехала, мистер Тервейдроп-старший был еще в постели и Кадди варила шоколад, который должен был снести к нему в комнату меланхолический маленький подмастерье (мне показалось очень странным, что у танцмейстера может быть подмастерье). Кадди сказала мне, что её свекор необыкновенно добр и внимателен и что их совместная жизнь очень счастлива. Под счастливой совместной жизнью она подразумевала, должно быть то, что свекор жил в хорошей квартире и пользовался всеми удобствами, а они с мужем обрезывали себя во всем и ютились в двух крошечных комнатках над конюшнями.

-- Что поделывает ваша мама, Кадди?

-- Я слышу о ней от папы, но видимся мы очень редко. К моему удовольствию, мы в дружбе, но мама считает такой нелепостью мой брак с танцмейстером, что, кажется, боится, как бы самой не попасть через нас в нелепое положение.

Я не могла не подумать, что лучшая предосторожность, какую могла принять мистрис Джеллиби, чтоб не попасть в нелепое положение, - это пополнить свои семейные обязанности, прежде чем унестись за края горизонта в поисках дела.

-- А ваш папа?

-- Он приходит ко мне каждый вечер, сказала Кадди, - и с таким удовольствием епдит вон в том уголку, что просто наслаждение смотреть!

Взглянув по указанному направлению, я увидела на стене след, оставленный головою мистера Джеллиби, - отрадно было узнать, что он нашел наконец место, куда мог преклонить голову.

-- А вы, Кадди? - держу пари, что вы постоянно заняты?

-- Да, это правда. Скажу вам, душечка, под большим секретом, что я готовлюсь, чтоб самой давать уроки; Принц не крепкого здоровья и я хочу помогать ему. У бедного мальчика столько дела: занятия в школах и на дому, частные уроки и потом подмастерья.

Это слово казалось мне таким диким, что я осведомилась, много ли у них подмастерьев.

-- Четыре, один живущий и три приходящих, ответила Кадди, - хорошия дети, только, когда соберутся вместе, начинают играть, вместо того чтоб заниматься делом; поэтому тот мальчик, которого вы видели, теперь упражняется в одиночку в пустой кухне; других мы тоже стараемся, по мере возможности, размещать в разных углах дома.

-- Чтоб они упражнялись?

-- Да. Они практикуются в тех на, которые им показаны, а потом танцуют все вместе в классе; в настоящее время года они берут урок в пять часов утра.

-- Какая трудолюбивая жизнь! воскликнула я.

-- Не правда-ли? отозвалась улыбаясь Кадди. - Когда позвонят утром, - колокольчик проведен к нам в комнату, чтоб не безпокоить мистера Тервейдропа, - и, выглянув в окно, я вижу их у подъезда с бальными башмаками под мышкой, мне всегда приходят на память трубочисты.

В каком странном свете предстала передо мною одна, из отраслей изящных искусств!

Кадди была вполне довольна эффектом своего рассказа и весело продолжала передавать подробности о своих занятиях.

нибудь да знала бы музыку, но меня никогда не учили, и сперва, сознаюсь, эта сторона дела сильно меня обезкураживала. Но у меня отличный слух, работать я привыкла - за это-то во всяком случае следует поблагодарить маму, - а твердая воля преодолевает все.

С этими словами Кадди подсела смеясь к старому визгливому фортепиано и с большим одушевлением сыграла кадриль. Кончив, она встала очень довольная собой и сказала улыбаясь и краснея:

-- Не смейтесь, пожалуйста, не смейтесь!

Я скорее готова была заплакать, но удержалась и стала хвалить ее от чистого сердца, ибо была вполне убеждена, что хоть она всего только танцмейстерша, что хоть её честолюбивые мечты не заносятся высоко, но избранный ею простой, честный путь упорного труда не хуже любой из "миссий".

-- Дорогая, вы не поверите, как вы меня обрадовали, восторженно говорила Кадди; - вы не можете себе представить, скольким я вам обязана: как изменилась моя жизнь! Помните, на что я была похожа в тот первый вечер, - невежда, замарашка! Кто-бы тогда подумал, что я буду учительницей танцев? Кому могло прийти в голову все то, что со мной случилось!

Тут вернулся её муж - он уходил, чтоб мы могли наговориться всласть - и стал готовиться к уроку, который должен был сейчас начаться в зале. Кадди сказала, что готова меня сопровождать хоть сейчас, но было еще слишком рано, поэтому мы втроем спустились к ученикам, и я тоже приняла участие в танцах.

Трудно себе представить что нибудь оригинальнее этих учеников. Кроме, того меланхолического подмастерья, который упражнялся в одиночку в кухне (надеюсь, что не это грустное одиночество было причиной его меланхолии), было еще два других мальчика и худая, грязная девочка в газовом платье, высокая не по летам, в безобразной шляпке, тоже газовой; своя бальные башмаки она принесла в старом потертом бархатном ридикюле. Мальчики, когда не танцевали, были такими, какими бывают все мальчики, то есть с карманами, набитыми бичевками, камешками, игральными костями; ноги у них, особенно пятки, были в ужасном виде. Я осведомилась у Кадди, что заставило их родителей выбрать своим детям эту профессию. Кадди сказала, что не знает наверное: может быть они предназначаются в танцмейстеры, а может быть в балет. Все были из бедных семейств; мать меланхолического мальчика держала пивную лавочку.

Мы с величайшей серьезностью танцовали целый час; меланхолический мальчик выделывал ногами настоящия чудеса; было очевидно, что его меланхолия доходит только до пояса.

Кадди под руководством своего мужа приобрела своеобразную. грацию, которая необыкновенно шла к её хорошенькому личику и фигурке; она уж и теперь помогала ему в занятиях с учениками, он только наигрывал на скрипочке и делал на, когда до него доходила очередь выделывать какую нибудь фигуру.

Жеманство девочки в газовом платье, её презрительное отношение к мальчикам - так и просились на картину.

Таким-то образом мы танцовали ровно час, потом муж Кадди отправился куда-то на урок, Кадди пошла переодеться, чтоб идти со мною, а я осталась в зале. Приходящие подмастерья вышли на лестницу, чтобы переменить башмаки, и принялись таскать за волосы живущого, - так по крайней мере можно было заключить по его крикам. Вернулись они в растегнутых курточках с засунутыми в карманы туфлями, вынули из узелков хлеб с холодной говядиной и расположились бивуаком под одной из нарисованных на стене лир. Газовая девочка торопливо переобулась в стоптанные ботинки, засунула туфли в ридикюль, нахлобучила на голову свою безобразную шляпку и, ответив на мой вопрос: любит-ли она танцовать, - "только не с мальчиками", с презрительным видом вышла из залы.

-- Мистер Тервейдроп в отчаянии, сказала мне Кадди, - что не успел кончить своего туалета и лишен удовольствия видеть вас. Вы большая его фаворитка, Эсфирь.

Я сказала, что весьма обязана ему за честь, но конечно не особенно огорчилась тем, что не унижу мистера Тервейдропа.

-- Туалет мистера Тервейдропа требует много времени, продолжала Кадди, - ведь его все знают и он должен поддерживать свою репутацию. Вы не можете себе представить, как он добр к папе, по целым вечерам рассказывает ему о принце Регенте, и я никогда не видела папу таким оживленным.

Мне ужасно понравилась эта картина: мистер Тервейдроп, развертывающий всю глубину своего изящества перед мистером Джеллиби! Я спросила у Кадди, неужели мистеру Тервейдропу удалось сделать её отца разговорчивым?

-- Это нельзя сказать; но сам-то он разговаривает с папой, а папа в восторге от него и очень любит его слушать. Разумеется, я знаю, что у папы нет никаких притязаний на изящество, но они все таки сошлись и сделались большими друзьями. Прежде я никогда не видала, чтоб.папа нюхал табак, теперь же всякий раз, как мистер Тервейдроп протянет ему свою табакерку, он непременно возьмет щепотку и нюхает ее весь вечер.

Какие странные вещи случаются на свете: мистер Тервейдроп, выручающий мистера Джеллиби из Барриобула-Га! Я не могла себе представить ничего забавнее.

-- Признаться, я очень боялась, продолжала Каролина после некоторого колебания, - не будет ли Пеппи безпокоить мистера Тервейдропа, но старик удивительно добр к мальчику, просит даже присылать его к себе, дорогая моя! Позволяет ему подавать себе в кровать газету, отдает корочки от своего торта, дает разные маленькия поручения, посылает ко мне, чтоб я дала ему шестипенсовик, и так далее. Короче, весело закончила Кадди, - я счастливейшая женщина и должна ежеминутно благодарить небо. Куда же мы пойдем, Эсфирь?

-- В Ольд-Стрит-Род, мне надо сказать несколько слов клерку одного стряпчого, тому самому, который был выслан на встречу мне в контору дилижансов, когда я в первый раз в жизни приехала в Лондон и в первый раз увидала вас. Этои клерк и привез тогда нас к вам.

-- Значит, я самое подходящее лицо, чтоб проводить вас к нему, сказала Кадди.

Мы направились в Ольд-Стрит-Род, в жилище мистрис Гуппи; её квартира оказалась в первом этаже и сама хозяйка, пока мы о ней спрашивали, выглядывала из-за двери с опасностью быть прищемленной, как орех. Вслед за тем она предстала перед нами, прося пожаловать в комнаты. Это была старуха в огромном чепце, с красным носом, с бегающими глазками, постоянно чему-то улыбающаяся. Маленькая приемная была прибрана к приему гостей; тут висел портрет сына мистрис Гуппи.

Тут же был и оригинал портрета, одетый необычайно пестро; когда мы вошли, он сидел у стола и, приставив указательный палец ко лбу, казался погруженным в чтение юридических бумаг.

-- Мисс Соммерсон! произнес мистер Гуппи, вставая, - пустыня превратилась в оазис! Маменька, будьте так добры, подайте стул другой леди и не торчите на дороге.

Мистрис Гуппи, которой не сходящая с уст улыбка придавала шаловливый вид, поспешила исполнить просьбу сына и уселась в уголку, прижимая обеими руками к груди носовой платок, точно припарку.

-- Я взяла на себя смелость послать вам записку, сэр.

Вместо ответа мистер Гуппи вытащил из кармана, который был поближе к сердцу, мою записку, поднес ее к губам и, пряча на прежнее место, отвесил мне поклон, причем маменька его пришла в такое веселое настроение, что завертела головой, не переставая улыбаться, и дружески подтолкнула Кадди локтем в бок.

-- Могу я сказать вам несколько слов наедине? спросила я.

Вероятно я никогда не увижу ничего подобного тем штукам, которые вдруг стала выкидывать мистрис Гуппи: она залилась неслышным смехом, закивала головой и, прижимая платок к губам, стала осыпать Каролину дружескими толчками то локтем, то плечем, то рукой, словом пришла в такой неистовый восторг, что с большим трудом проследовала наконец с Каролиной в соседнюю спальню.

-- Мисс Соммерсон, извините причуды родительницы, поглощенной мыслью о счастье сына. Маменька в несколько возбужденном состоянии, но она действует под влиянием родительских чувств.

Едва ли кто нибудь может так покраснеть и так измениться в одно мгновение, как покраснел и изменился мистер Гуппи, когда я подняла вуаль.

-- Я предпочла повидаться с вами здесь, а не в контори; Кенджа, потому что, помня о том, что вы сказали мне во время нашего интимного разговора, я боялась поставить вас в затруднительное положение своим визитом туда.

Было очень ясно, что и теперь я поставила его в затруднительное положение: никогда мне не случалось видеть, чтоб человек так смутился, испугался, изумился и растерялся.

-- Мисс Соммерсон, бормотал он, - извините, но в нашей профессии необходима... ясность... вы сослались на случай... когда я... когда я имел честь сделать вам признание, которое...

Он поперхнулся, точно у него что-то застряло в горле, поднес руку к горлу, закашлялся, сделал гримасу, попробовал проглотить, опять закашлялся, безпомощно оглянулся вокруг и стал перелистывать бумаги.

-- Со мной что-то вроде головокружения, мисс, объяснил он, - как будто ударило в голову. Я, кх! я отчасти подвержен таким припадкам, кх! Клянусь св. Георгием!

Я дала ему время прийти в себя; он несколько раз приложил руку к голове, потом оттолкнул стул в самый угол и продолжал:

-- Я хотел только заметить... кх! должно быть что нибудь в бронхах... гм!.. заметить, что вы тогда изволили отвергнуть мое признание. Вы... вы вероятно не станете на это возражать? Хотя при пашем разговоре и нет свидетелей, но может быть для вящшого успокоения вас самих... вы согласитесь подтвердить этот факт.

-- Само собою разумеется, мистер Гуппи, - я отвергла ваше предложение безусловно и без всяких ограничений.

-- Благодарю вас, мисс, ответил он принимаясь мерять стол дрожащей рукой. - Этого совершенно достаточно. Ваше показание делает вам честь. Кх! Вы конечно не оскорбитесь, если я упомяну, хотя нет надобности говорить об этом особе с таким здравым умом... если я упомяну, что так как мое предложение было отвергнуто, то дело на том и кончилось.

-- Само собою разумеется.

-- Может быть... Кх! Может быть это пустая формальность, но, если вы не будете иметь ничего против, то для вящшого успокоения... вас самих... потрудитесь еще раз подтвердить это, мисс.

-- Охотно; вполне подтверждаю все сказанное вами.

-- Благодарю вас. Очень благородно с вашей стороны, признаюсь! Крайне сожалею, что положение моих дел в связи с обстоятельствами, над которыми я не властен, ставит меня в невозможность возобновить мое предложение хотя бы в далеком будущем, но воспоминание о нем останется для меня навсегда священным, связанным... кх! с храмом дружбы.

Бронхит мистера Гуппи прошел, он перестал мерять стол.

-- Могу я изложить теперь то, что желала сказать вам? начала я.

-- Удостоите меня большой чести, уверяю вас, ответил мистер Гуппи. - Я знаю, с вашим здравым умом и ясным пониманием вещей вы никогда не измените справедливости, и я с удовольствием выслушаю все, что вы намерены мне сообщить.

-- Вы тогда намекнули...

-- Вы тогда сказали, начала я опять, - что можете найти средства содействовать моим интересам, произвести благоприятную перемену в моей судьбе, сделав открытия, предметом которых буду я. Полагаю, что вы почерпнули эту уверенность из того, что я сирота, всем обязанная своему благодетелю, мистеру Джерндайсу. Я только затем и пришла, чтоб просить вас мистер Гуппи, оставить всякую мысль быть мне полезным в этом отношении. Я часто об этом думала, особенно после своей болезни, и наконец решилась, на тот случай еслиб вы вернулись к своему намерению и вздумали приводить его в исполнение, повидаться с вами и убедить вас, что вы заблуждаетесь. Вы не можете сделать никакого открытия, которое было бы мне полезно или приятно. Мне известна моя история и, могу вас уверить, что посредством своих открытий вы никоим образом не можете содействовать моему благополучию. Быть может вы давно уже оставили этот проект; если так, извините, что я вас напрасно безпокоила, если ж нет, умоляю вас поверить тому, что я говорю, и навсегда отказаться от своего намерения. Прошу вас сделать это ради моего спокойствия.

-- Должен признаться, мисс, что вы высказались с таким здравомыслием и пониманием дела, которые делают вам честь. Ничто не может быть для меня утешительнее такого здравого взгляда на вещи, и если я питал некоторые заблуждения относительно ваших намерений, то готов принести повинную. Надеюсь, вы поймете, мисс, что такое предложение извинений с моей стороны ограничивается, как должны подсказать вам ваш здравый ум и понимание вещей, лишь настоящими обстоятельствами.

Мистер Гуппи перестал вилять, казался очень сконфуженным и повидимому совершенно искренно был рад возможности сделать что нибудь для меня.

-- Будьте так добры, позвольте мне досказать, сэр, и глядя ему в глаза, я продолжала: - Мой визит сюда обставлен так, что о нем никто не узнает, потому что вы сами просили меня не разглашать о нашем интимном разговоре, а я уважаю вашу просьбу и, как вы должны помнить, всегда уважала. Я упомянула о своей болезни. Не вижу, почему бы мне не сказать, что теперь исчезли те деликатные причины, которые могли бы удержать меня от обращения к вам, потому-то я и обращаюсь к вам с вышеизложенной просьбой. Надеюсь, вы сделаете это для меня.

Надо отдать справедливость мистеру Гуппи, он конфузился все Сильнее и сильнее, и отвечая мне сконфузился до того, что весь запылал:

-- Даю вам честное слово, клянусь жизнью, душей, что, пока жив, буду действовать согласно вашему желанию, мисс Соммерсон, и никогда не сделаю шага в противоположном направлении. Чтоб вас окончательно успокоить, я готов торжественно поклясться: давая в настоящую минуту вышереченное обещание... касающееся стоящого на очереди вопроса, продолжал он торопливо, точно повторяя заученную формулу, - клянусь, я говорю правду, чистую правду, одну только правду..

-- Этого совершенно достаточно, перебила я, вставая. - Очень вам благодарна. Кадди, пойдем!

Мистер Группи проводил нас до дверей с видом человека, который не вполне очнулся от сна; таким мы его и оставили:

Но через минуту он выскочил за нами на улицу без шляпы, с развевающимися волосами и остановил нас.

-- Мисс Соммерсон, клянусь честью, вы можете на меня положиться! сказал он с жаром.

-- Вполне полагаюсь.

повторить в присутствии этой леди, свидетельницы с вашей стороны, повторить высказанные вами заверения...

-- Кадди, сказала я, обращаясь к ней, - может быть вы не очень удивитесь, услышав, что никогда не существовало никакого обязательства...

-- Или какого бы то ни было обещания вступить в брак... подсказал мистер Гуппи.

-- Или какого бы то ни было обещания вступить в брак, повторила я, - между этим джентльменом...

-- Вилльямом Гуппи, жительствующим в ПентонъПлзсе, Пентонвиль близ Миддльсекса, пробормотал он,

-- Благодарю вас. Для полноты... кх! извините, как имя и фамилия этой леди?

Я сказала.

-- Замужняя? Точно так, замужняя, благодарю вас. Урожденная Каролина Джеллиби, проживала в девицах в Тевис-Инне в округе Сити, но другого прихода, а ныне жительствует в Ньюмен-Стрит, Оксфорд-Стрить. Весьма обязан.

Он убежал, но сейчас же опять догнал нас.

покончено несколько времени тому назад, сказал он с безпомощным и безнадежным видом. - Но теперь это совершенно невозможно. Я сошлюсь на вас, - скажите, возможно-ли?

Он поблагодарил, опять убежал и опять вернулся.

-- Вы поступили в высшей степени благородно, мисс. Если бы можно было воздвигнуть алтарь в храме дружбы... клянусь душою, вы вполне можете разсчитывать на меня, за исключением самой нежной из страстей!

Борьба, бушевавшая в груди мистера Гуппи, и вызванные ею безчисленные колебания между нами и материнским жилищем слишком бросались в глаза, особенно потому, что дул сильный ветер, развевавший его волосы (которые давно бы следовало остричь), и мы прибавили шагу, чтоб избавиться от него. Я вздохнула с облегчением, когда мы отошли на приличное разстояние, но, оглянувшись в последний раз, мы увидели мистера Гуппи, все еще колеблющагося и терзаемого внутренней борьбой.