Холодный дом.
Часть вторая.
Глава XIV. Залог.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть вторая. Глава XIV. Залог. (старая орфография)

ГЛАВА XIV.
Залог.

Однажды утром, кончив возню по хозяйству, я нагуливалась по саду вдвоем с Адой; случайно обернувшись к дому, я заметила входящую в дверь длинную, худую фигуру, в которой признала мистера Вольса. Ада только что говорила мне о своих надеждах на то, что Ричард охладеет к процессу именно оттого, что так ревностно за него взялся; поэтому, чтоб не огорчать ее, я ничего не сказала о виденной мною фигуре.

Вскоре в саду появилась Чарли; продираясь сквозь кусты и перепрыгивая через грядки, она кричала!

-- Мисс, извольте идти, вас зовет мистер Джерндайс.

У Чарли была одна особенность: если ей давали поручение, она вменяла себе в обязанность как можно скорее передать его тому, до кого оно касалось; поэтому и теперь она стала кричать, чтоб я "изволила идти", когда я еще не могла ее услышать, и накричалась до хрипоты.

Я сказала Аде, что сейчас вернусь, и пошла за Чарли. По дороге я спросила ее, нет-ли кого-нибудь у мистера Джерндайса. Чарли, - грамматика которой, должна признаться к своему стыду, делала мало чести моему педагогическому таланту, отвечала:

-- Есть, мисс, джентльмен, что еще был в деревне у мистера Ричарда.

Трудно найти двух людей, представляющих такой полный контраст, как мой опекун и мистер Вольс, - подумала я, увидев их сидящими за столом друг против друга. Один - душа на распашку, другой - сама скрытность; один - плотный, широкоплечий, другой сутоловатый, тощий; у одного звучный громкий голос, другой, когда говорит, похож на безгласную рыбу, разевающую пасть.

-- Кажется ты знаешь мистера Вольса, дорогая Эсфирь, сказал опекун (и не особенно любезно должна сознаться).

Мистер Вольс приподнялся и опять сел; он был совершенно таким же, каким я видела его рядом с Ричардом в гиге: застегнут на все пуговицы, облечен в черные перчатки, с тою разницей, что теперь, за отсутствием Ричарда, взор его был устремлен в пространство.

Опекун продолжал, глядя на эту черную фигуру так, как будто это была какая-нибудь зловещая птица:

-- Мистер Вольс принес дурные вести о нашем несчастном Рике.

Он сделал заметное, ударение на слове "несчастный", как бы желая показать, что мистер Вольс отчасти виноват в несчастиях Ричарда.

Я села между ними. Мистер Вольс сохранял полнейшую неподвижность, только тихонько ковырял своей черной лапой один из красных прыщиков на своем желтом лице.

-- Так как вы с Риком большие друзья, то я хотел знать твое мнение. Будьте добры, мистер Вольс, разскажите ей.

-- Я уже имел честь докладывать мистеру Джерндайсу, мисс Соммерсон, что мне, как юридическому советнику мистера Карстона, известны стесненные обстоятельства, в которых он находится в настоящее время. Его положение затруднительно вследствие свойства выданных им долговых обязательств, которые подлежат безотлагательной уплате; должная им сумма не особенно велика, но при его денежных средствах ему трудно собрать и уплатить даже таковую. Я много раз отклонял грозившую ему беду, но всему есть границы, и теперь мы их перешли. Чтоб избавить мистера Карстона от неприятностей, я часто расплачивался из собственного кармана, но мне необходимо вернуть выданные много деньги, - я далеко не капиталист, служу единственной опорой престарелого родителя в Таунтонской долине и кроме того стараюсь обезпечить будущность трех любимых дочерей. Положение мистера Карстона таково, что я опасаюсь, не будет ли он вынужден продать свой патент; во всяком случае я счел необходимым довести об этом до сведения его родных.

Наступило молчание, если можно так выразиться, потому что, когда говорил мистер Вольс, его глухой голос почти не нарушал безмолвия.

Мистер Вольс, смотревший во время своей речи на меня, теперь опять вперил взор в пространство.

помощь или даже намекнуть ему об этом, только раздражить его еще больше.

Мистер Вольс снова обратился ко мне:

-- Замечание мистера Джерндайса совершенно справедливо, это вопрос трудный. Я решительно не вижу, как выйти из затруднения, и не могу посоветовать, что делать. - Не с этой целью я и явился сюда. Цель моего посещения - сообщить вам в конфиденциальной беседе о положении дел, чтоб не было потом нареканий и упреков, что я не действовал открыто. Откровенность в делах мой принцип, я желаю оставить после себя доброе имя. Если бы я принял в соображение только свои интересы и заговорил бы о них с мистером Карстовом, меня бы не было здесь, как вы и сами конечно знаете, ибо он бы этому воспротивился. Мое посещение не имеет официального характера, я явился в качестве частного лица, заинтересованного в этом деле только как член общества, как сын и как отец семейства, закончил мистер Вольс.

Нам казалось, что мистер Вольс говорит правду, указывая на то, что его побуждало сообщить нам о положении Ричарда лишь сознание лежащей на нем ответственности. Все, что я могла придумать, это поехать в Диль, где тогда стоял полк Рачарда, повидаться с ним и попытаться, насколько возможно, отвратить от него грозящую опасность. Я не стала советоваться с мистером Вольсом, а шепотом сообщила свой план опекуну, пока мистер Вольс грел у камина свою худобу и траурные перчатки.

Опекун боялся, что меня утомит эта поездка, но так как более основательных возражений у него не нашлось, то мне удалось получить его согласие, и тогда уже мой проект был представлен на разсмотрение мистера Вольса.

-- Сэр, мисс Соммерсон увидится с мистером Карстовом, сказал опекун. - Мы надеемся, что его положение еще поправимо. Не позволите ли предложить вам чем-нибудь подкрепиться после дороги?

-- Весьма благодарен, мистер Джерндайс, сказал Вольс, простирая вперед свою черную лапу, чтоб помешать опекуну позвонить. - Весьма благодарен, но должен отказаться. У меня разстроенное пищеварение и плохой аппетит: если я съем что-нибудь сытное в эту пору дня, не знаю, какие могут быть последствия. Теперь, когда я откровенно передал вам все, позвольте попросить у вас разрешения распроститься.

-- Ах, когда-то и вам и нам удастся распроститься с этим процессом, который привел вас сюда! сказал опекун с горечью.

Мистер Вольс склонил голову на бок; он стоял у камина и черная краска, которая пропитывала его насквозь, теперь испарялась, распространяя далеко не приятное благоухание.

-- Мы скромные труженики, честолюбие которых заключается лишь в том, чтоб составить себе репутацию солидности; мы только и можем, что налегать изо всех сил на колесо юридической машины, и мы это делаем, сэр, по крайней мере я это делаю и, не желая дурно думать о своих собратах по профессии, полагаю, что и они делают то же. Мисс, надеюсь вы не забудете что не следует упоминать моего имени при вашем свидании с мистером Карстовом?

Я обещала не забыть.

-- Весьма обяжете; имею честь кланяться. Мистер Джерндайс, имею честь кланяться, сэр.

Мистер Вольс дотронулся до моих пальцев черной перчаткой (мне почти не верилось, что она облекает живое тело), потом прикоснулся к руке опекуна, и длинная тощая фигура исчезла. Мне представилось, как в этот солнечный день он едет от нас в Лондон на верху омнибуса и по пути замораживает даже зерна в недрах земли.

Нельзя было не рассказать Аде, куда я еду и зачем; она очень встревожилась и огорчилась, но в её преданном сердечке не нашлось для Ричарда никаких иных слов, кроме сожалений и оправданий. Побуждаемая любовью, - бедная девушка не переставала его любить! - она написала ему длинное письмо, которое и вручила мне.

Чарли должна была сопровождать меня в эту поездку, хотя это было совершенно излишним и я охотно оставила бы ее дома. Добравшись до Лондона, мы заняли два места в почтовой карете и, выехав в тот час, когда обыкновенно ложились спать, покатили к морю в сторону Кента.

Нам пришлось ехать всю ночь, но так как мы вдвоем занимали целую карету, то расположились довольно удобно. Я испытывала то, что, вероятно, испытывали бы многие на моем месте: переходила от надежды к унынию: то мне казалось, что из моей поездки выйдет толк, что с моей стороны это самый разумный поступок, какой я могла сделать; то являлись сомнения, и я начинала дивиться себе самой, как я могла ожидать от нея каких-нибудь полезных результатов. Каким-то я найду Ричарда, что скажу ему, что он скажет мне - эти вопросы занимали меня всю ночь и я решала их то так, то иначе, смотря по настроению духа, а колеса всю ночь выстукивали все тот же припев, заставлявший меня почему-то вспоминать о письме опекуна.

Наконец мы въехали в узкия улицы Диля, очень печальные в это сырое, туманное утро.

Я никогда не видела ничего унылее этой длинной плоской набережной с немногими безпорядочно разбросанными деревянными и каменными домами, загроможденной навесами, мачтами со снастями и блоками, кабестанами, лодками, и этих песчаных пустырей, заросших травою и водорослями. Море тяжело волновалось под густой пеленой седого тумана, не видно было ни одной живой души, кроме работающих спозаранку канатчиков; с головы до ног обмотанные паклей, они имели такой вид, точно жизнь им совсем опротивела и они решились скрутить себя в веревку.

Но когда мы очутились в теплой комнате прекрасной гостинницы и, умывшись и переодевшись, уселись за ранний завтрак (так как ложиться спать было уже поздно) в маленькой комнатке, напоминавшей корабельную каюту и потому несказанно восхищавшей Чарли, тогда Диль показался нам веселее. Туман раздвинулся, точно занавес, и показалось безчисленное множество кораблей, о близости которых мы раньше и не подозревали; по помню уж, сколько кораблей, по словам слуги, стояло тогда в гавани, - некоторые были огромных размеров, особенно один корабль Индийской компании, только что пришедший.

Когда солнце прорвалось сквозь облака, посеребрило местами темную, поверхность моря и прихотливо осветило эти корабли; когда на них закипела жизнь и движение, когда вокруг них суетливо засновали лодки, - все вместе представило очень красивую картину.

о путешествиях, о жаркой Индии с её тиграми и змеями; так как эти вещи интересовали ее и удерживались в её памяти лучше, чем грамматика, то я поспешила удовлетворить её любопытству. Я рассказала ей, что бывают кораблекрушения и случается, что путешественников выбрасывает на необитаемые скалы, что находчивость и мужество одного спасают иногда всех; и на вопрос Чарли, как это может случиться, я рассказала ей все, что некогда узнала из газетной статьи.

Я хотела послать Ричарду записку с уведомлением о своем приезде, по потом подумала, что лучше явиться без предупреждений. Я не знала наверное, удастся ли мне до него добраться, так как он жил в казармах; на всякий случай мы отправились на рекогносцировку. Заглянув в казарменный двор, пустынный в этот утренний час, я увидела у входа в караульню сержанта и осведомилась у него, где живет мистер Карстов; он дал мне проводника, который повел нас по каким-то истертым лестницам и наконец постучался у одной двери.

-- Что надо? раздался изнутри голос Ричарда.

Оставив Чарли в коридоре, я подошла к полуоткрытой двери и сказала:

-- Можно войти, Ричард? Это я, ворчунья.

На полу комнаты были разбросаны в страшном безпорядке чемоданы, платья, футляры, книги сапоги, щетки; сам Ричард в статском платье писал у стола нечесаный, полуодетый; его дикий вид вполне гармонировал со всей окружающей обстановкой.

Все это я разсмотрела уже потом. Придя в себя после первого изумления, Ричард радостно меня обнял, усадил и осыпал самыми искренними приветствиями. Милый Ричард! со мной он был всегда тот же. До самого конца он встречал меня с прежней веселой лаской, всегда напоминавшей мне его раннюю счастлувую юность.

-- Силы небесные, старушка! Каким ветром вас занесло? Вот не ожидал! Что-нибудь случилось! Ада здорова?

-- Совершенно здорова, хорошеет с каждым днем.

-- Ах, бедная Ада! проговорил он. - Я тольчо что писал вам, Эсфирь.

Какой измученный растерянный вид был у этого красивого цветущого юноши, когда, безпомощно откинувшись назад, он комкал в руке мелко исписанный лист бумаги.

-- Вы трудились над этим длинным письмом за тем, чтоб я его даже не прочла?

-- Ах, дорогая, отвечал он с безнадежным жестом, - разве уж один вид этой комнаты не говорит вам о том, что здесь все кончено.

Я стала убеждать его не падать духом и сказала, что, узнав случайно о его затруднительном положении, приехала, чтоб вместе с ним пообдумать, как лучше поступить.

-- Это похоже на вас, Эсфирь, только тут вы ничем не поможете, - это уж не похоже на вас, сказал он с печальной улыбкой. - Я вышел в отставку и сегодня уезжаю; все затруднения уладились продажей моего патента. Ну, что прошло, то быльем поросло. И служба по-боку, туда же, за остальным! Теперь, перебрав все светския профессии, мне остается только поступить в духовное звание.

-- Ричард, неужели ничего нельзя поправить? попыталась я возразить.

-- Нельзя, Эсфирь. Я так близок к позору, что мое начальство очень охотно обойдется без меня. И они правы, - помимо долгов, и кредиторов и тому подобных прелестей, я сам по себе не гожусь для этой службы. У меня только одно на уме, - то, чему я отдался всем сердцем и душой. Еслибы этот мыльный пузырь не лопнул теперь, разве я мог остаться в полку? продолжал он, с ожесточением разрывая свое письмо на мелкия части. - Мне пришлось бы уехать, а разве я могу уехать! Как могу я уехать, когда по опыту знаю, что нельзя доверяться даже Вольсу, если не стоишь над ним!

Должно быть, по моему лицу он угадал, что я хочу сказать, потому что, взяв мою руку, которая лежала у него на плече, закрыл ею мой рот.

-- Нет, госпожа ворчунья, запрещаю! Нельзя касаться двух предметов: первый - Джон Джерндайс, второй - вы сами знаете. Зовите это безумием, но я не могу от него излечиться, ничто мне не поможет. Но это вовсе не безумие, а единственная цель в жизни, которая мне остается. Жаль, что и прежде я дал себя убедить свернуть с этой дорога. Бросить ее, потратив столько времени, пережив столько тревог и мучений, - умно, очень умно! Некоторые люди очень бы этого желали, но я никогда не доставлю им этого удовольствия.

При том настроении, в котором он находился, я сочла за лучшее не противоречить ему, чтоб не раздражить его еще больше; я достала письмо Ады и вложила ему в руку.

Я кивнула головой; он положил письмо на стол, подпер голову рукою и начал читать. Прочтя несколько строк, он опустил голову на, обе руки, чтоб спрятать от меня свое лицо; потом встал, подошел с письмом к окну, как будто у стола было плохо видно, и продолжал читать там, повернувшись ко мне спиною. Сложив письмо, он еще несколько минут простоял у окна, и когда наконец вернулся на прежнее место, я заметила слезы в его глазах.

-- Вам, конечно, известно, о чем она пишет? спросил он меня разстроганным голосом и поцеловал письмо.

-- Да, Ричард.

-- Предлагает мне свое маленькое состояние, которое скоро получит в свое распоряжение, ровно столько, сколько я уже истратил, продолжал он, постукивая ногой об пол, - просит меня взять его, расплатиться с долгами и остаться на службе.

-- Ваше спокойствие для нея дороже всего. Да, Ричард, у нея благородное сердце.

-- Ах, я хотел бы умереть!

Он опять подошел к окну и склонил голову на руку; мне тяжело было видеть его таким, но я не прерывала молчания, надеясь, что горе сделает его более уступчивым; по своей неопытности я никак не ожидала, что его волнение разразится взрывом негодования.

-- И такое-то сердце старается отнять у меня Джон Джерндайс! И безценная девушка делает мне свое великодушное предложение из дома этого самого Джона Джерндайса и с его великодушного соизволения и поощрения! Новая попытка подкупить меня!

-- Ричард, стыдитесь! воскликнула я подымаясь с места. - Я не хочу слышать от вас таких недостойных клевет!

В первый раз в жизни я разсердилась на него. Но когда я увидела его измученное лицо и эти жалкие, умоляющие глава, мой гнев мгновенно растаял и, положив руку ему на плечо, я сказала:

-- Пожалуйста, Ричард, не говорите со мной этим тоном

Ричард объявил, что он кругом виноват, и усердно просил у меня прощения. Я принудила себя ему улыбнуться, но не могла сразу успокоиться после своей спышки и вся дрожала. Ричард сел около меня и возобновил прежний разговор.

-- Припять это предложение, - пожалуйста, простите меня, Эсфирь, я очень сожалею, что разсердил вас, - принять предложение моей безценной кузины, само собою разумеется, невозможно. Да и помимо того, я могу показать вам бумаги, которые вас убедят, что все кончено - я навсегда разпростился с красным мундиром. Но среди всех моих огорчений и тревог меня все-таки утешает мысль, что я охраняю интересы Ады, занимаясь преследованием своих. Вольс, приводя в действие машину, работает благодарение Богу, столько же для Ады, сколько и для меня.

Надежда осветила его лицо, но меня это только еще больше огорчило.

Ричард продолжал в каком-то экстазе:

-- Нет, нет, еслибы даже мне принадлежало маленькое состояние Ады, я не употребил бы ни одного фартинга на то, чтоб остаться на службе, для которой я не создан, которая мне надоела и нисколько меня не интересует. Я употребил бы его туда, где ставка крупнее, где Ада могла бы выиграть больше. Не тревожьтесь обо мне! У меня на уме только одно - наше дело, я буду работать над ним, вместе с Вольсом. Совсем без средств я не останусь: продав патент, я буду в состоянии развязаться с ростовщиками, которые теперь хотят получить все сполна, тогда же, как говорит Вольс, я могу войти с ними в сделку и в мою пользу очистится кое-что. Но довольно об этом. Вы должны передать от меня письмо Аде, дорогая Эсфирь, и уверить ее и себя, что не все погибло и я еще не разорен.

Не стану пересказывать того, что я говорила, ибо это мало интересно; всякий догадается, что в моих словах не могло быть ничего особенно умного. Могу только сказать, что они шли прямо от сердца; он слушал меня терпеливо и видимо был разтроган. Я видела, что теперь безполезно касаться тех двух предметов, о которых он запретил мне говорить; я убедилась в справедливости замечания опекуна, что мы только вредим Ричарду, пытаясь переубедить его, и лучше, предоставить его самому себе.

Поэтому я ограничилась тем, что попросила у него доказательств, которыми он обещал убедить меня, что действительно все кончено (я все еще думала, что ему только так кажется). Он немедленно показал мне бумаги, из которых было ясно, что он вышел в отставку; из его слов я пришла к заключению, что у мистера Вольса есть копии этих бумаг и что Ричард не сделал ни одного шага без совета своего стряпчого.

И так, какие же результаты моей поездки в Диль? Я удостоверилась в участии мистера Вольса, передала письмо Ады, а теперь довезу Ричарда до Лондона. Как ни грустно это было, но приходилось признать, что больше я ничего не могу сделать. Я решила вернуться в гостинницу и дожидаться там, пока Ричард соберется в дорогу; он набросил плащ и проводил меня до ворот.

должно быть, с индийского корабля, и мы с Чарли остановились, чтоб взглянуть на них. Они шли медленно, добродушно разговаривая с окружавшей толпой и переговариваясь между собою; взгляды, которые они бросали вокруг, показывали, как их радует возвращение на родппу.

-- Чарли, Чарли, пойдем скорей!

И я так быстро пошла вперед, что моя служаночка едва могла за мною поспевать. Я перевела дух не раньше, как очутившись в нашей комнатке-каютке, и тогда только могла поразмыслить, стоило ли мне бежать. В одном из загорелых лиц я узнала Аллана Вудкорта и испугалась, что и он меня узнает и увидит мое обезображенное лицо. Я не приготовилась еще к этой встрече и мужество оставило меня.

"Этого не должно быть, сказала я себе, - это лишено всякого смысла. С чего тебе приходить в такое отчаяние, ты не хуже и не лучше, чем была в последнее время. Где же твоя решимость, Эсфирь, призови ее, призови!"

Я вся дрожала, металась по комнате и долго не могла успокоиться; наконец, к моей радости, я овладела собой.

Офицеры вошли в гостинницу, я слышала, как они болтали, подымаясь по лестнице, и среди других голосов узнала голос мистера Вудкорта.

Для меня было большим облегчением уехать домой так, чтоб он не подозревал о моем присутствии, но я решилась сделать иначе.

"Нет, моя милая, нет, нет и нет!"

Я подняла наполовину вуаль, т. е., вернее сказать опустила на половину, хотя это, впрочем не важно, и послала ему свою карточку, написав на ней, что случайно нахожусь здесь с мистером Карстовом.

Мистер Вудкорт сейчас же пришел. Я сказала ему, что очень рада одной из первых поздравить его с прибытием в Англию. Я видела, как он опечалился, взглянув на меня: он жалел меня.

столько мужества. Мы с горячим интересом прочли о ваших подвигах; первая рассказала мне о них ваша прежняя пациентка, мисс Флайт, когда я стала выздоравливать после тяжелой болезни.

-- Ах, маленькая мисс Флайт! Что она? Живет по прежнему?

-- Но прежнему.

Теперь я настолько успокоилась, что сняла вуаль.

-- Она сохранила к вам глубокую благодарность, мистер Вудкорт. У поя любящее сердце, я это знаю по опыту.

Он едва мог говорить от жалости.

-- Да. Я была глубоко тронута её участием и привязанностью ко мне в то время, о котором только-что говорила.

-- Мне очень грустно слышать, что вы были больны.

-- Я была очень больна.

-- Ко мне вернулись и прежнее здоровье, и прежняя веселость; мне легко было поправиться: моя жизнь у доброго опекуна так счастлива, что мне не остается желать ничего лучшого.

Я видела, что он так жалеет меня, как, пожалуй, и я сама не жалела. Я видела, что мне приходится его успокоивать, и это придало мне новое мужество. Я заговорила о его путешествии, о его возвращении на родину, разспрашивала о том, как он намерен теперь устроиться, вернется ли опять в Индию.

Он сказал, что едва ли вернется, так как там счастье ему так же мало благоприятствовало, как и здесь: он уехал простым корабельным врачем и таким же вернулся. Наша беседа продолжалась в том же духе; я с радостью стала замечать, что мне удалось смягчить, если можно так выразиться, потрясение, которое он испытал при виде меня. Явился Ричард, - он еще внизу узнал, кто сидит у меня, - они встретились с искренним удовольствием.

После первых приветствий они заговорили о делах Ричарда, и хотя он был теперь в добром и веселом настроении, так как обрадовался встрече с мистером Вудкортом, которого очень любил, но мистер Вудкорт сейчас же понял, что не все обстоит благополучно. Я заметила это по тому, как тревожно он вглядывался в лицо Ричарда, как часто смотрел на меня, будто желая убедиться, известно ли мне что-нибудь.

рано, и стал опять таким, каким был всегда; я тоже совсем успокоилась, когда увидела, что мне удалось разсеять его грусть.

Но он был все-таки озабочен, его тревожил Ричард, и когда тот вышел присмотреть за укладкой вещей в карету, он заговорил о нем. Я не считала себя в праве рассказывать всю историю Ричарда, но сообщила в нескольких словах об отчуждении, возникшем между ним и мистером Джерндайсом, и об его увлечении злополучным процессом.

Мистер Вудкорт слушал с большим интересом и ныразил искреннее сожаление.

-- Я заметила, как внимательно вы за ним наблюдали, сказала я. - Вы верно нашли в нем большую перемену?

-- Да, он переменился, сказал мистер Вудкорт, грустно покачав головой.

-- Не то, чтоб он похудел или пополнел, моложе или старше, бледнее или румянее, но в его лице появилось какое-то новое выражение. Такого взгляда я никогда не видывал у людей молодых. Туг и тревога, и утомление жизнью... Это взгляд еще не вполне созревшого отчаяния.

-- Не болен ли он, как вы думаете?

-- Нет. На вид он крепкого здоровья.

-- Мы слишком хорошо знаем, что на душе у него неспокойно, продолжала я. - Мистер Вудкорт, вы поедете в Лондон?

-- Ричард очень нуждается в друге, мистер Вудкорт. Он всегда любил вас. Пожалуйста, навещайте его, когда поселитесь в Лондоне; пожалуйста, поддержите его, подружитесь с ним, если можете. Вы окажете ему этим огромную услугу; вы не можете себе представить, как и Ада, и мистер Джерндайс, и я будем вам благодарны!

-- Мисс Соммерсон, заговорил он взволнованным голосом, - именем Бога обещаю вам быть ему верным другом. Принимаю его, как залог, как священный залог!

-- Да благословить вас Бог! - И глаза мои наполнились слезами; этих слез я не стыдилась: ведь я плакала не о себе. - Ада любит его, - мы все его любим, - но так, как она, никто не может любить. Я передам ей то, что вы сказали. Благодарю вас за все, да благословит вас Бог.

Только что мы успели обменяться этими словами, вошел Ричард и, взяв меня под руку, повел усаживать в карету. Не подозревая ничего о нашем разговоре, он сказал:

-- Забыть вас? Да у меня там почти нет друзей кроме вас! Как вас там найти?

-- Я еще сам не знаю, где приищу себе квартиру, ока зал Ричард после некоторого раздумья. - Справьтесь у Вольса в Симондс Инне.

-- Непременно справлюсь.

Они крепко пожали друг другу руки.

Бросив на него последний взгляд, когда экипаж тронулся с места, я заметила, с какою грустью он смотрел на меня, и это меня обрадовало, - как мертвеца, который, вновь посетив здешний мир, нашел бы, что о нем хранят нежное воспоминание, что его жалеют и не совсем еще забыли.