Холодный дом.
Часть вторая.
Глава XV. Держите!

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть вторая. Глава XV. Держите! (старая орфография)

ГЛАВА XV.
Держите!

Том-Отшельник окутан мраком; с той минуты, как закатилось солнце, тьма сгущалась, прибывала, росла и постепенно охватило все до последняго закоулка. Сначала кое-где еще виднелись слабые огоньки, горевшие в зараженном воздухе так тускло, как лампада жизни в Томе-Отшельнике, и, как она, проливали дрожащий свет на разные ужасы. Но и эти огоньки потухли. Луна взглянула на Тома-Отшельника таким холодным бледным оком, точно признала в нем достойного соперника своим мертвым пустыням, опустошенным вулканическим огнем.

Но и луна скрылась. Самый мрачный из адских кошмаров навалился на Тома-Отшельника и он заснул тяжелым сном.

Много великолепных речей говорилось о Томе в парламенте и вне его, много запальчивых диспутов велось о том, как вывести его на путь спасения. Кому предоставить его исправление: констэблям, бидлям, англиканской или иной церкви, мирянам? Спасет ли его сила витийства, или колокольный звон, или смягчение нравов? Предоставить ли ему смести вороха полемической мякины собственными средствами, или он должен быть обречен на уничтожение?

Из всего этого шума и гама выяснилось одно: существует множество теорий, по которым Том может или должен быть спасен так-то и так то, но ни одна из этих теорий еще не применялась на практике. А пока светлые упования медленно зреют, Том прежним решительным шагом идет к гибели. Но он мстит за себя. Сам вольный ветер, во мраке этой ночи, служит ему гонцом. Каждая капля испорченной крови Тома-Отшельника распространяет заразу и несет смерть; она проникнет сегодня в жилье какого-нибудь знатного рода, сольется с высокопробной кровью, в которой даже химический анализ не открыл бы ни малейшей примеси, и его светлость не посмеет сказать "нет" и отвергнуть унизительный союз. Каждый атом вонючей грязи Тома-Отшельника, каждый кубический дюйм зачумленного воздуха, которым он дышет, служат делу отмщения. Он мстить за себя своей испорченностью, невежеством, развратом, порочностью, своими преступными деяниями, и его месть поражает все общество снизу до верху, до самых гордых и высших его представителей. По истине Том отмщен.

Когда Том-Отшельник отвратительнее, - днем или ночью, - вопрос спорный, но в пользу дня можно привести тот довод, что никакое воображение не в состоянии;представить Тома хуже, чем он есть в действительности, и что, чем больше его видишь, тем ужаснее он кажется.

Светает. Появляется солнце. Для достоинства нации несомненно было-бы лучше, чтоб солнце никогда не всходило над британскими владениями, если между ними ему суждено озарять такия отвратительные чудовища, как Том-Отшельник.

В этот ранний час на пустынной улице показывается какой-то смуглый загорелый джентльмен, очевидно предпочитающий прогуливаться, вместо того, чтоб томиться безсонницей. Дорогой он часто останавливается и с любопытством оглядывается вокруг; но в его темных глазах заметно не одно только любопытство, а глубокое участие и сострадание: повидимому он видит нищету не впервые и умеет понимать ее.

По сторонам грязной сточной канавы, образующей главную улицу Тома-Отшельника, стоят запертые молчаливые развалины; кроме них ничего больше не видно вокруг, ни одного живого существа не попадается на встречу смуглому джентльмену. Наконец он замечает одинокую женскую фигуру, сидящую у входа в один из домов, и направляет свои шаги в ту сторону. Подойдя к женщине, он видит, что её платье забрызгано грязью, покрыто пылью, ноги изранены; должно быть она пришла издалека. Она сидит на пороге, облокотившись рукой о колено и положив голову на руку, в такой позе, - точно кого-то ждет. Подле нея парусинный мешок; она вероятно дремлет, потому-что не обращает никакого внимания на шум приближающихся шагов.

Дорожка так узка, что когда Аллан Вудкорд подходит к тому месту, где сидит женщина, он должен свернут в сторону, чтоб не задеть её. Заглянув ей в лицо и увидав, что она смотрит на него, он останавливается.

-- Что с вами?

-- Ничего, сэр.

-- Вы не можете достучаться. Вам надо сюда войти?

-- Мне сюда не надо, я жду, когда встанут в другом доме. Я присела здесь на солнышке, чтоб погреться, терпеливо отвечает женщина.

-- Вы, кажется, устали; жаль, что вам приходится ждать на улице.

-- Благодарю вас, сэр. Это ничего.

В его манере заметна привычка разговаривать с бедняками; он не впадает ни в покровительственный, ни в снисходительный тон, не говорит слащавым языком нравоучительных детских книжек, - излюбленный прием многих в разговорах с простым народом; - женщина чувствует себя с ним совершенно свободно и просто.

-- Дайте-ка мне взглянуть, что это у вас на лбу, - я доктор, говорит он, наклоняясь к ней. - Не пугайтесь, я не сделаю вам больно.

Конечно, нежное прикосновение этой опытной руки не причинить боли, скорее облегчит страдание. Женщина пробует возразить, уверяя, что это пустяки, по почувствовав прикосновение его пальцев к раненому месту, подымает голову, чтоб он мог лучше разглядеть рану.

-- Сильно ушиблено, кожа глубоко разорвана. Должно быть очень болит?

-- Немножко болит, сэр, отвечает женщина; слова дрожит на её щеке.

-- Позвольте я попробую, нельзя ли вам помочь. Мой носовой платок не разбередит вашей раны.

Он вытирает запекшуюся кровь и осматривает рану; потом осторожно сжимает её края, достает из кармана футляр с медицинскими инструментами, накладывает повязку и, пока совершает эту операцию, продолжает разговаривать с женщиной; улыбнувшись тому, что из улицы устроил хирургическую палату, он спрашивает:

-- Ваш муж кирпичник?

-- Как вы это узнали? говорит изумленная женщина.

-- Я догадался потому, что на вашем платье и на мешке пристала глина; к тому же мне известно, что кирипчники часто ходят работать из одного места в другое, а также к сожалению и то, что они дурно обращаются с женами.

Женщина быстро взглядывает на него, как будто хочет что-то возразить, но, почувствовав легкое прикосновение его руки и увидев его серьезное спокойное лицо, опять опускает глаза.

-- Где ваш муж? спрашивает доктор.

-- Вчера с ним случилась неприятность, сэр, но сегодня он должен был зайти за мною, я его жду.

-- С ним случится когда-нибудь неприятность и похуже, если он будет давать волю своим тяжелым кулакам. Но, как ни безчеловечен его поступок, вы ему прощаете, и я не скажу более ни слова, пожелаю только, чтоб он был достоин вашего прощения. У вас нет детей?

-- Я зову одного ребенка своим, но это Лизин ребенок.

-- Верно ваш собственный умер? Бедный малютка!

Перевязка кончена, женщина встает и благодарить; доктор останавливает ее добродушным жестом и спрашивает:

-- Где вы живете постоянно, далеко отсюда?

-- Двадцать две или двадцать три мили отсюда, в С. Альбане, сэр. Вы знаете С. Альбан? Вы вздрогнули, сэр?

-- Да, знаю. В свою очередь позвольте и мне задать вам вопрос: есть у вас деньги, чтоб заплатить за квартиру?

-- Есть, сэр, и она показывает деньги.

Она принимается опять благодарить; он желает её доброго утра и уходить.

Том-Отшельник все еще объят сном и представляет безлюдную пустыню. Однако не совсем! Достигнув того места, откуда заметил издали женщину, доктор видит какую-то фигуру в рубище, которая крадется по улице, прижимаясь к грязным стенам, повидимому без всякой надобности, и выставив вперед руку. Это мальчик, подросток, исхудалый, с лихорадочно блестящими глазами. Он так старается пройти незамеченным, что даже появление прилично одетого незнакомца не заставляет его обернуться. Закрывшись рваным рукавом, он переходит на другую сторону улицы и, съежившись, безпокойно выставив руку вперед, продолжает идти, едва волоча ноги. Он одет в какие-то ужасные отрепья; невозможно сказать из какого матерьяла было когда-то платье, теперь его лохмотья цветом и видом напоминают пучек болотной, полусгнившей травы.

Аллан Вудкорт приостанавливается, чтоб взглянуть на оборвыша, и смутно припоминает, что уже видел где-то эту фигуру; он не может вспомнить где и когда, но она вызывает в нем какое-то воспоминание. Вероятно он видел этого мальчика в каком-нибудь госпитале или приюте; странно только, почему он так хорошо его заметил.

Размышляя об этом, мистер Вудкорт приближается уже к выходу из Тома-Отшельника, как вдруг слышит за собою топот бегущих ног и, обернувшись, видит, что оборвыш во всю мочь бежит по улице, а за ним гонится жена кирпичника.

-- Держите, держите его! кричит она задыхающимся голосом.

Аллан бежит через улицу, чтоб преградить мальчику дорогу, но тот проворнее его: он пригибается, ловко увертывается из его рук, бросается в сторону и летит вперед. Женщина продолжает кричать: "Держите, держите!" Думая, что мальчик ее обокрал, Аллан продолжает погоню; он несколько раз настигает мальчика и готов уже его схватить, но тот повторяет прежний маневр - нагибается, увертывается и бросается в сторону. Преследователь мог-бы в этих случаях сбить его с ног, но он боится его ушибить, и трагикомическая погоня продолжается. Наконец выбившийся из сил беглец бросается в глухой переулок; здесь груда гнилых досок преграждает ему путь, он падает и остается лежать на земле, тяжело дыша. Задыхающийся преследователь останавливается подле, дожидаясь пока прибежит жена кирпичника.

-- Ах, Джо, наконец-то ты мне попался! кричит она.

-- Джо! повторяет Аллан, внимательно вглядываясь в оборвыша. - Так, наверное это он; я теперь вспомнил, как этого самого парня допрашивал коронер.

то один, то другой; я весь высох, стал кожа да кости. Разве я виноват, что попал на разследование? Я ничего не сделал. Он был очень добр ко мне, очень добр, он один из всех разговаривал со мной на перекрестке. Разве за это? Я и сам хотел-бы умереть. Не знаю отчего я до сих пор еще не бросился вниз головой в воду; право не знаю!

Он говорят это прерывающимся голосом, по лицу его текут неподдельные слезы. Лежа под забором, в этих лохмотьях, он похож на огромный гриб или на какой-то чудовищный нарост, выросший из грязи в этом заброшенном углу. Сжалившись над ним, Аллан спрашивает у женщины.

-- Что вам сделал этот несчастный? Обокрал вас?

Она скорее с удивлением, чем с гневом смотрит на распростертую фигуру и качает головой.

-- Обокрал? Нет, о нет, сэр. Он всегда был добр ко мне, оттого-то я и удивилась...

Аллан с недоумением смотрит то на одного, то на другую, ожидая объяснения этой загадки.

-- Пришел он ко мне, сэр, - я про тебя говорю, Джо. - пришел он ко мне в С. Альбан больной; я не смела оставить у себя его, а молодая леди - Бог да благословит ее; голубушку, - сжалилась над ним и взяла к себе.

Аллан вздрагивает и с ужасом отступает от лежащого оборвыша.

-- Истинная правда, сэр, взяла это она его к себе, устроила. удобно и покойно, а он, неблагодарная тварь, в ту-же ночь убежал и с тех пор ничего про него не было слышно, точно со свету сгинул, пока вот наконец не попался теперь мне на глаза. А молодая лэди, такая хорошенькая, захватила от него болезнь и вся красота её пропала, теперь ее узнать едва можно, разве только по ангельскому характеру, по нежному голоску и ласковому взгляду. Знал ты, об этом, неблагодарный, что ты всему причиной? Знал ты, как заплатил за её ангельскую доброту? спрашивает женщина, приходя все в большую ярость, заливаясь гневными слезами.

Совершенно оглушенный тем, что он услышал, мальчик в замешательстве размазывает рукою грязь по лицу п. уставившись в землю, дрожит с головы до ног, так что трясется вся груда досок, к которой он прислонился.

Аллан простым, по выразительным жестом останавливает женщину.

-- Ричард говорил мне, бормочет он, - да, я о нем слышал. Погодите минутку... Я с ним поговорю.

Он отходить в сторону и несколько минут стоит неподвижно, разсеянно глядя перед собой; когда он возвращается, его лицо спокойно, но женщина к своему изумлению замечает теперь, что он как будто борется с невольным отвращением к мальчику.

-- Ты слышал, что она говорить? Встань!

Мальчик, весь дрожа, медленно становится на ноги и принимает позу, которую обыкновенно принимают ему подобные, находясь в затруднительном положении, - высоко приподнимает плечи, прислоняется боком к груде досок и украдкой почесывает правой рукой левую, а левой ногой треть правую.

-- Ты слышал, что она говорит? Она говорит правду, я это знаю. С тех пор ты жил здесь?

-- Провались я на этом месте, если до сегодняшняго дня хоть раз приходил сюда.

-- А зачем теперь пришел?

Джо озирается, как загнанный зверь, потом смотрит на ноги спрашивающого и наконец отвечает:

-- Я ничего не знаю, ничего не умею, ничего не могу заработать. Мне нечего есть, я болен. Я подумал: пойду я в Том-Отшельник, пока еще никто не вставал, спрячусь где нибудь в развалинах, а когда стемнеет, пойду попрошу деньжонок у мистера Снегсби. Он не откажет, он всегда дает сколько нибудь, не то что мистрис Снегсби - она то всегда меня прогоняет, да и все меня гоняют.

-- Откуда ты теперь явился?

Джо опять озирается, опять упирается взглядом в колени допрашивающого и в заключение отворачивается с таким видом, как будто решился хранить молчание.

-- Слышишь, я спрашиваю, откуда ты явился?

-- Шатался далеко, отсюда не видать.

-- Скажи мне, отчего ты оставил тот дом, куда, на свое несчастие, привела тебя добрая леди, сжалившись над тобою.

Тут Джо, позабыв о своем прежнем намерении, внезапно разражается горячим потоком слов; обращаясь к женщине, он объявляет, что ничего не знал о болезни молодой леди, - в первый раз слышит, - он ни за что в свете не пошел-бы за ней, еслиб знал, что она заболеет; для нея он готов дать изрезать себя на куски, - она была так добра к нему, очень добра. - Его слова сопровождаются горькими рыданиями, и по всему видно, что он говорит вполне искренно.

Аллан Вудкорт убеждается, что тут нет притворства и, принудив себя дотронуться до него, ласково говорить.

-- Полно, Джо, разскажи все, как было.

-- Нет, не смею. Джо опять отворачивается и принимает прежнюю позу. - Не смею и не хочу.

Аллан продолжает его уговаривать, наконец Джо подымает голову и, оглянувшись кругом, говорит шепотом:

-- Ну, так и быть, кое что скажу. Меня увели оттуда. Вот вам!

-- Увели! Ночью?

Джо так боится, не подслушивают-ли его, что оглядывает не только весь переулок, но и всю груду досок, подозрительно косясь на щели, точно боится, не прячется-ли кто за ней, не смотрят-ли на него сверху.

-- Кто тебя увел?

-- Не смею назвать? Не смею, сэр.

-- Мне нужно это знать. Скажи ради той молодой леди. Положись на меня, я никому не скажу.

-- А как он услышит? возражает Джо, боязливо качая головой.

-- Да ведь его здесь нет...

-- Вы так думаете! Он везде. Нет такого места, куда бы он не пробрался.

Аллан недоумевает, но ему сдается, что в странных речах мальчика кроется правда, поэтому он терпеливо ждет более ясного ответа. Это терпение обезоруживает Джо и наконец с отчаянием он шепчет доктору на ухо какое-то имя.

-- А, вот кто! Что же ты сделал?

некуда идти.

-- Нет, Джо, мы постараемся, чтоб ты не попал на кладбище. Но скажи-же, что он с тобою сделал?

-- Отвел меня в гошпиталь, шепчет Джо, - как меня вылсчили, дал мне четыре монеты - полукроны что ли и говорит: "Убирайся, ты никому здесь не нужен; ступай себе по добру по здорову и не смей останавливаться! Чтоб, говорит, я тебя никогда не видел. Ближе как на сорок миль, говорит, и не подходи к Лондону, а то раскаешься". И если он увидит, будет плохо, а он увидит, побей меня Бог! Пока я маюсь на белом свете, мне от него не спрятаться, - так заключает Джо свой рассказ, сопровождаемый прежними предосторожностями и тревожными поглядываниями по сторонам.

Аллан несколько времени стоит в раздумьи, потом, обращаясь к женщине и ободряя Джо взглядом, говорит:

-- Он не такой неблагодарный, как вы думали. Были причины, заставившия его уйти оттуда, хотя но моему и не важные.

помню, как вы были добры ко мне.

знаю, что если ты дашь слово, ты не убежишь.

-- Не убегу, коли не увижу его, сэр.

-- Отлично, значит ты даешь слово. Половина города уже на ногах, а через час и все подымутся, пойдем. Прощайте, голубушка.

-- Прощайте, сэр; еще раз благодарю вас за вашу доброту.

-- Скажите только молодой леди, что кабы я знал, то не пошел бы к ней, скажите ей то, что слышали от джентльмена! повторяет Джо, кивая головой. Он весь дрожит, переступает с ноги на ногу, щурится и размазывает по лицу грязь, не то смеясь, не то плача.

-- Простившись с женщиной, он следует за Алланом, крадучись по другой стороне улицы и прижимаясь к стенам домов. В таком порядке оба выходят за черту Тома-Отшельника и вступают в область солнечного света и чистого воздуха.