Холодный дом.
Часть вторая.
Глава XVII. Развязка.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть вторая. Глава XVII. Развязка. (старая орфография)

ГЛАВА XVII.
Развязка.

Опять Линкольнширский замок закрыл свои безчисленные очи, опять Лондонский отель пробудился. В Линкольншире мертвые Дэдлоки дремлют в золотых рамах и. когда ветер стонет в большой картинной галлерее, кажется, будто они тяжело вздыхают. В Лондоне живые Дэдлоки гремят своими каретами, разгоняя ночной мрак их огненными глазами, а Дэдлокские Меркурии, посыпав главы пеплом, см речь пудрой, - в знак своего уничижения, дремлют не утрам у маленьких оконцев передних.

Фешенебельный мир - своеобразная планета почти пять миль в окружности - завертелся и теперь в полном ходу, солнечная система почтительно движется в назначенных ей пределах.

Там, где сборища всего многочисленнее, где огни горят всего ярче, где присутствует все, что чарует чувства изысканностью и изяществом, там и леди Дэдлок. Она не сходить с той лучезарной высоты, которая была ею завоевана. Хотя теперь разбита её прежняя уверенность в том, что под покровом надменности она может скрыть все, что ей будет угодно; хотя она не знает, останется ли завтра для окружающих такою же, как была сегодня, - но не в её характере опускать голову или сдаваться, когда на нее с завистью устремлены тысячи глаз.

Про нее теперь говорят, что за последнее время она стала еща прекраснее, еще надменнее. Разслабленный кузен говорит:

-- К'асоты хоть на целую сво'у женщин... но какого-то т'евожного со'та... напоминает ту безпокойную особу... у Шекспп'а, кото'ая ходит по ночам и моет уки.

Мистер Телькингорн ничего не говорит, ни на что не смотрит, теперь, как и прежде; в своем старомодном белом галстуке юн стоит у дверей салонов, принимая покровительство пэрства и ни единым знаком не обнаружил своих чувств. Из всех мужчин он последний, в ком можно предполагать хотя малейшую власть над миледи; из всех женщин она последняя, в ком можно предполагать хотя малейший страх перед ним.

Со времени их последняго свидания в башенной комнате Чизни-Вуда ее мучил один вопрос, теперь она решилась, она обдумала что ей делать.

В большом свете утро, хотя солнце маленьких людей давно уже перешло за полдень. Меркурии, измученные долгим глазеньем в окна, предаются в прихожей сладкому отдохновению, свесив головы на грудь, точно перезрелые подсолничники; их аксельбанты и галуны еще более увеличивают сходство.

Сэр Лейстер в библиотеке спит ради блага страны над отчетом парламентской коммиссии; миледи сидит в той комнате, где она давала аудиенцию молодому человеку, по имени Гуппи. С нею Роза; она читала ей, писала под её диктовку, а теперь занята каким-то вышиванием. Миледи долго молча смотрит на хорошенькую головку Розы, склоненную над работой; сегодня она уже не в первый раз смотрит на нее.

-- Роза!

Прелестное личико весело обращается к миледи, но при виде её серьезного взгляда выражает недоумение и безпокойство.

-- Посмотрите, заперта ли дверь.

Роза пополняет приказание и вернувшись смотрит еще более изумленной.

-- Я хочу откровенно поговорить с вами, дитя мое; я знаю, что могу разсчитывать если не на вашу разсудительность, то на вашу привязанность; поэтому перед вами и не стану притворяться. Я вверяюсь вам; не говорите никому о том, что я вам скажу.

Застенчивая красавица с жаром обещает быть достойной доверия миледи.

-- Знаете ли вы, Роза, говорит лэди Дэдлок, делая ей знак придвинуться поближе, - знаете ли вы, что с вами я совсем не такая, как с другими?

-- Да, миледи, со мною вы добрее. Я часто думаю о том, что только я одна знаю, какая вы на самом деле.

-- Вы так думаете? Бедное дитя!

-- Думали ли вы когда нибудь, Роза, что вы мое утешение, моя отрада? Что я счастлива присутствием подле меня молодого существа, такого безыскусственного, любящого и преданного, как вы?

-- Не знаю, миледи, почти не смею надеяться... но желала бы этого от всего сердца.

-- Верьте, что это так, моя крошка.

Хорошенькое личико краснеет от удовольствия, но пасмурное выражение прекрасного лица миледи удерживает девушку от изъявлений радости; застенчивым взглядом она спрашивает объяснения.

-- Когда я скажу вам: Уходите, Роза, бросьте меня! - я сказку это с огорчением и болью в сердце, и когда вы уйдете, дитя, я сильно почувствую свое одиночество.

-- Миледи, чем я вас прогневила?

-- Ничем. Подите сюда.

Роза садится на скамеечку у ног миледи, та кладет, руку на её темную головку с той же материнской лаской, как в ту достопамятную ночь, после посещения горнозаводчика.

-- Я сказала вам, Роза, что желаю вашего счастья и устрою его, если только могу сделать кого нибудь счастливым на земле. Но оставить вас у себя я не могу; есть причины, не имеющия никакого отношения к вам, по которым вам будет гораздо лучше не оставаться дольше у меня. Я решила, что вы не останетесь, и написала отцу вашего жениха; сегодня он будет здесь. Я поступила так из любви к вам.

Плачущая девушка покрывает поцелуями руки миледи. "Что будет со мною, когда я разстанусь с вами!" твердить она.

Вместо ответа миледи целует ее.

-- Ты будешь счастлива, ты будешь любима, дитя мое!

-- Ах, миледи, иногда, - простите, что позволяю себе говорить так смело, - иногда мне приходило в голову, что вы несчастливы.

-- Я!

-- Будете ли вы счастливее, отослав меня? Умоляю вас, подумайте, позвольте мне остаться с вами, пожалуйста!

-- Я уже сказала, дитя, что поступаю так ради вас, а не ради себя! Все кончено. Помните, Роза, что по. отношению к вам я всегда та, какою вы меня теперь видите, а не та, какою я буду отныне. Помните это и никому не говорите, - сделайте это для меня! Между нами теперь все кончено.

Она отрывается от своей любимицы и выходит из комнаты.

Когда, несколько времени спустя, миледи вновь появляется на лестнице, она холоднее и высокомернее, чем когда либо; глядя на нее теперь, можно подумать, что чувство, нежность, участие навсегда исчезли со света вместе с теми чудовищами, которые населяли землю в глубокой древности. Меркурий доложил о мистере Роуисвеле - это и есть причина появления миледи; по она направляется не туда, где ждет мистер Роунсвель, а в библиотеку: там сэр Лейстер, и миледи желает сперва переговорить с ним.

-- Сэр Лейстер, я хотела... но вы заняты.

-- О, нет! Тут только мистер Телькингорн.

Всегда близко, всегда тут. Ни минуты покоя, ни минуты отдыха.

Она говорит, что в этом нет надобности, и добавляет взглядом: вы знаете, что в вашей власти остаться, если вы пожелаете.

Мистер Телькингорн подвигает ей кресло с неуклюжим поклоном и становится у противоположного окна, заслоняя собою последний свет угасающого дня; тень от его фигуры падает на миледи и омрачает все вокруг нея, как сам он омрачает её жизнь.

Улица, куда выходит окно, одна из самых фешенебельных, но как она печальна! Два ряда её пышных домов-дворцов так сурово глядят друг на друга, точно это не создания рук человеческих из обыкновенного камня, а одушевленные, постепенно окаменевшия существа. Эта улица так угрюма в своем великолепии, так далека от малейшого намека на веселье, что двери и окна её палат, кажется, навеки замкнулись в мрачном величии своей черной окраски и пыли, а примыкающия к ним сзади огромные конюшни, где на просторе гулко раздается эхо, имели такой суровый вид, как будто предназначены для помещения каменных коней благородных статуй. Замысловатые хитросплетения из железа осеняют подъезды палат, а в глубине этих окаменелых беседок разевают свою пасть гасильницы для факелов, вышедших из употребления и смененных выскочкой-газом. Кое-где среди заржавленной листвы еще уцелело железное кольцо, и дерзкие мальчишки даже изловчаются бросать сквозь него шайки - единственное употребление, которое имеют теперь эти кольца, следы блаженной памяти исчезнувшого масла. Впрочем масло еще не совсем покинуло эти края; кое-где виднеются нелепые стеклянные стаканчики с выпуклым дном вроде устрицы, которые, совершенно так же, как и их владелец в Палате лордов, каждую ночь щурятся и дуются на дерзкие светочи новейших времен.

Поэтому не особенно удивительно, что леди Дэдлок не имеет охоты взглянуть на окно, у которого стоит мистер Телькингорн, и все-таки... и все-таки она бросает по этому направлению один взгляд, который говорит о том, как дорого бы она дала, чтоб эта черная фигура куда нибудь сгинула.

Сэр Лейстер извиняется перед миледи. Она желала что-то сказать?

-- Только-то, что приехал мистер Роунсвель, по моему приглашению; лучше теперь же кончить с этим вопросом относительно молодой девушки. Мне это смертельно наскучило.

-- Чем могу вам... служить? довольно нерешительно спрашивает сэр Лейстер.

-- Примем его здесь и покончим раз навсегда это дело. Не угодно ли вам будет за ним послать?

-- Будьте так добры, мистер Телькингорн, позвоните. Благодарствуйте. Попросите пожаловать сюда... говорит сэр Лейстер появившемуся Меркурию, не сразу вспоминая, как прозывается этот промышленник, - пожаловать сюда этого железного мастера.

Меркурий отправляется за названным джентльменом и вводит его в библиотеку. Сэр Лейстер милостиво приветствует железного гостя.

-- Надеюсь, что вы здоровы, мистер Роунсвель, прошу садиться. - Мой поверенный, мистер Телькингорн. - Миледи пожелала говорить с вами, мистер Роунсвель... сэр Лейстер величественным мановением руки передает гостя миледи.

-- С величайшим вниманием выслушаю все, что лэдii Дэдлок будет угодно сообщить мне, отвечает железный мастер.

Обернувшись к ней, он находит, что теперь она производит менее благоприятное впечатление, чем в первый раз: она окружена леденящей атмосферой неприступной надменности и ничто в её манерах не вызывает на откровенность, как было в прошлое свидание.

-- Позвольте спросить вас, сэр, был ли у вас с вашим сыном разговор о его... капризе? спрашивает леди Дэдлок самым небрежным тоном, не считая нужным подарить гостя взглядом.

-- Если память мне не изменяет, леди Дэдлок, то в тот раз, когда я имел удовольствие вас видеть, я говорил, что серьезно посоветую сыну побороть... этот каприз. (Повторяя слово "каприз", мистер Роунсвель делает на нем выразительное ударение).

-- Вы так и сделали?

-- Само собою разумеется.

Сэр Лейстер скрепляет ответ мистера Роунсвеля одобрительным кивком, - похвально: раз железный мастер сказал, что сделает, он был обязан сделать. В этом отношении, как оказывается, нет разницы между простым и драгоценным металлами. Весьма похвально.

-- Что же, последовал он вашему совету?

-- По истине, не могу вам дать точного ответа, леди Дэдлок. Боюсь, даже почти уверен, что нет. Люди нашего круга часто так упорно привязываются к своим капризам, что им бывает не так-то легко от них отделаться. Мне кажется, настойчивость - свойство нашего сословия.

Мистер Роунсвель держится вполне прилично и учтиво, но, - насколько позволяют эти границы, - очевидно согласует свой тон с приемом, оказанным ему в этот раз.

-- Я осведомляюсь потому, что много думала об этом вопросе, и он мне ужасно наскучил.

-- Мне очень жаль, могу вас уверить.

-- При том же я вполне согласна с тем, что было высказано сэром Лейстером. (Баронет польщен). И так, если вы не можете поручиться, что каприз вашего сына прошел, то для девушки будет лучше разстаться со мной.

-- Никоим образом не могу поручиться, леди Дэдлок.

-- В таком случае лучше ей уехать.

-- Извините, миледи, почтительно прерывает ее баронет, - не будет ли это незаслуженным оскорблением для молодой особы? Перед нами молодая особа, (величественный жесть правой руки сопровождает изложение дела; сэр Лейстер преподносит его слушателям на ладони, как на блюде) - перед нами молодая особа, которая имела счастье привлечь на себя внимание и благосклонность высокопоставленной леди; молодая особа живет под высоким покровительством, окруженная разнообразными преимуществами своего положения, безспорно огромными, - безспорно огромными, сэр, - для молодой особы её круга. Является вопрос: должна ли молодая особа лишиться этих неисчислимых преимуществ и этого счастия (заключая свою фразу, сэр Лейстер в виде извинения отвешивает горнозаводчику полный достоинстива поклон) только потому, что удостоилась внимания сына мистера Роунсвеля. Заслужила ли она это наказание? Справедливо ли такое решение? Этим ли мы решили на предыдущем совещании?

-- Виноват, не позволите ли мне высказаться, сэр Лейстер? прерывает отец сына мистера Роунсвеля. - Я полагаю, что можно сократить нашу беседу, если мы согласимся не принимать в соображение преимуществ здешняго положения молодой особы. Если вы, - на что я, впрочем, не в нраве разсчитывать, - не забыли одно ничтожное обстоятельство, то потрудитесь припомнить, что моей первоначальной мыслью было не оставлять се здесь.

Не принимать в соображение преимущества состоять под покровительством Дэдлоков! О! Сэр Лейстер не может не верить своим ушам, которые перешли к нему от длинного ряда предков, иначе им ни за что не поверил бы, что они точно передали слова железного мастера.

Но прежде чем баронет успел прийти в себя от изумления, миледи замечает с величайшей холодностью:

-- Совершенно безполезно входить в эти подробности. Девушка очень добра, я против ноя ничего не имею, но она остается на столько нечувствительной к многочисленным выгодам своего положения, что нисколько их не ценить, и даже влюбилась, - по крайней мере вообразила, что влюбилась.

Сэр Лейстер просит позволения заметить, что это совершенно меняет дело; к тому же он твердо убежден, что миледи в своих решениях руководствуется наилучшими основаниями и мотивами, и потому вполне согласен с высказанным ею мнением; молодой особе лучше удалиться.

-- Как справедливо заметил сэр Лейстер в наше последнее свидание, когда мы, кажется, вполне исчерпали эту тему, мы не намерены входить с вами в какие бы ты ни было сделки. И теперь я просто говорю, что при настоящих условиях девушка здесь не у места и лучше ей уехать; я ей об этом уже заявила. Отослать ли ее назад в деревню, или вы возьмете се, - что вы предполагаете?

-- Могу я говорить откровенно, леди Дэдлок?

-- Сделайте одолжение.

-- Я предпочел бы поскорее облегчить вас от неприятной обузы и теперь же удалить молодую девушку от занимаемого ею положения.

-- Сказать откровенно, я и сама того же мнения, говорит миледи тем же умышленно беззаботным тоном. - Должна ли я понять из ваших слов, что вы берете ее с собою?

Железный мастер отвешивает безстрастный поклон.

-- Сэр Лейстер, пожалуйста позвоните.

Мистер Телькингорн идет от окна к колокольчику и звонит.

Мистер Телькингорн с обычным поклоном спокойно возвращается на место; появляется Меркурий, получает соответствующия инструкции, выскальзывает из комнаты, приводит Розу и исчезает.

Роза плакала и теперь еще очень печальна. Когда она входит, горнозаводчик встает со стула, берет се за руку и остается с нею у двери, собираясь откланяться.

-- Вы видите, о вас позаботились, говорит девушке миледи с прежним скучающим видом, - вы уедете отсюда под надежным покровительством. Я не забыла упомянуть о том, что вы девушка добрая; плакать вам не о чем.

-- Кажется, она плачет оттого, что уезжает, говорит мистер Телькингорн и, заложив руки за сипну, выступает немного вперед.

-- Видите ли, она не получила хорошого воспитания, быстро отвечает мистер Роунсвель, точно радуясь тому, что стряпчий дал ему случай высказаться, - она неопытная девочка и не умеет скрывать своих чувств. Еслиб она осталась здесь, сэр, она, без сомнения, во многом бы усовершенствовалась.

-- Без сомнения, серьезно отвечав мистер Телькингорн.

Роза рыдая говорит, что плачет оттого, что разстается с миледи, что она была очень счастлива в Чизни-Вуде, у миледи, и бесконечно благодарна ей за все.

-- Полно, глупенькая! останавливает ее шепотом, по нисколько не сердись мистер Роунсвель, - о чем вам горевать. если вы любите Уатта!

Миледи равнодушно говорит:

-- Довольно, дитя, довольно. Вы добрая девушка. Прощайте.

Сэр Лейстер сохраняет величественный нейтралитет и молчит, погрузившись в святилище своего синяго фрака.

Мистер Телькингорн стоит у окна, выходящого на улицу, усеянную теперь огоньками ламп; его фигура рисуется в неясных очертаниях, и миледи кажется, будто эта фигура как-то выросла и стала еще чернее, чем прежде.

-- Сэр Лейстер и леди Дэдлок, говорить горнозаводчик после некоторого молчания. - Прежде чем проститься, я должен принести извинение в том, что, хотя и не по собственному почину, обезпокоил вас вторично этим наскучившим вам предметом. Теперь, могу вас уверять, я хорошо понял, как должна была вам наскучить такая ничтожная. мелочь леди Дэдлок. Если у меня остаются какие-нибудь сомнения и недовольство собой, так только в том, зачем я гь самого начала, не подымая шума из пустяков, не постарался увезти отсюда мою молоденькую приятельницу. Но мне казалось, конечно я преувеличивал важность этого ничтожного вопроса, мне казалось, что я окажу вам более почтения и поступлю честнее, объяснив вам положение вещей, осведомившись о ваших желаниях и сообразуясь с вашими удобствами. Надеюсь, вы извините мое малое знакомство с обычаями большого света.

Эти слова вызывают сэра Лейстера из его святилища.

-- Мистер Роунсвель, не извиняйтесь; я полагаю, что ни той, ни другой стороне нет надобности в оправданиях.

-- Весьма рад это слышать, сэр Лейстер. Если позволите, я повторю на прощанье то, что сказал в прошлый раз по поводу долговременных сношений моей матери с вашим семейством; я тогда сказал, что такия сношения доказывают достоинства обеих сторон, а теперь могу сказать ио же по поводу этой девочки, обнаружившей при разставании столько безкорыстной преданности к миледи. Полагаю, что моя мать воспитала в ней эти чувства, но разумеется и леди Дэдлок содействовала их развитию тем глубоким участием и снисходительным вниманием, с какими, надо полагать, относилась к молодой девушке.

Может быть эти слова следует понимать в ироническом смысле, но они гораздо ближе к правде, чем думает мистер Роунсвель; впрочем, хоть он и обращается в ту сторону темной комнаты, где сидит миледи, но тон его, как всегда, прост и прямодушен.

Сэр Лейстер встает и кланяется, мистер Телькингорн опять звонить, опять влетает Меркурий, и мистер Роунсвель с Ризой ославляют дом.

Вносятся свечи. Мистер Телькингорн по прежнему стоит у окна, заложив руки за сипну; миледи сидит на прежнем месте перед этой мрачной фигурой, которая заслоняет от нея не только ясный день, но и темную ночь. Миледи очень бледна, когда она встает с места, чтоб удалиться к себе; мистер Телькингорн думает: "Какова! Самообладание изумительное! Выдержала роль до конца!"

Но и сам он выдержал роль, свою вечную роль безучастного зрителя, и теперь, когда он распахивает двери перед этой женщиной, сти пар глаз, в сто раз более проницательных, чем глаза сэра Лейстера, не нашли бы в исполнении этой роли ни малейшого изъяна.

вполне оправдывающая слова, сказанные о ней разслабленным кузеном, осведомляется, уехал ли сэр Лейстер? - Да. - А мистер Телькингорн? - Нет. - Что он делает? - Меркурии полагает, что он занять писаньем писем в библиотеке; миледи желает его видеть? - Нет.

Но мистер Телькингорн желает видеть миледи. Он свидетельствует ей свое почтение через Меркурия и спрашивает не угодно ли ей будет принять его после обеда, - ему надо сказать ей несколько слов. Миледи желает принять его сейчас. Он приходит, и хотя приходить с её позволения, но разсыпается в извинениях, что помешал ей обедать. Когда они остаются одни, миледи жестом останавливает эти излияния, которые звучат для нея насмешкой, и спрашивает, что ему нужно.

-- Вот, что леди Дэдлок, говорит стряпчий, садясь и медленно потирая свои угловатые ноги: - меня изумляет избранный вами образ действий.

-- Неужели?

-- Да-с, весьма и весьма изумляет. Я не был к нему подготовлен и считаю его нарушением нашего договора и вашего обещания. Это ставит нас в новое положение, леди Дэдлок. Я вынужден сказать, что весьма не одобряю вашего образа действий.

Он перестает тереть ноги и, упершись руками в колени, выжидательно смотрит на нее. Он по обыкновению хладнокровен, ничто в нем не изменилось, но он держит себя как-то свободнее - это новость, и хотя трудно определить, в чем именно разница, но это не ускользает от внимания миледи.

-- Я не вполне вас понимаю.

-- О, вы понимаете! Я уверен, что вы понимаете. Не притворяйтесь и не увертывайтесь, леди Дэдлок; вы любите эту девушку.

-- Что ж из этого, сэр?

-- Вы знаете - и я знаю, - что вы отослали ее вовсе но по тем причинам, - на которые указали, но затем, чтоб по возможности удалить ее, - извините за напоминание - этого требует дело, от огласки и позора, который вам угрожает.

-- Что ж из этого, сэр?

-- Ну-с, я протестую, леди Дэдлок, отвечает юрист, перебросив ногу на ногу и поглаживая колено, - я считаю этот поступок опасным; в нем не было никакой необходимости; он вызовет в доме догадки, недоумения, толки и так далее. Кроме того он нарушает наш договор: вы должны были остаться такою же, какою были прежде, а между тем, согласитесь, и вам, и мне вполне ясно, что сегодня вечером вы были далеко не тою, как обыкновенно. Да-с, клянусь моей душой, это ясно, как Божий день.

-- Знаю, что моя тайна... начинает она.

Но мистер Телькингорн ее прерывает:

-- Леди Дэдлок, обсуждаемый вопрос относится к деловой области, а в делах следует выражаться как можно точнее; позвольте мне заметить, что вы ошибаетесь, - это уж не ваша тайна, это тайна моя, тайна, которая хранится ради сэра Лейстера и фамилии. Еслиб это была ваша тайна, леди Дэдлок, мы не вели бы теперь этого разговора.

-- Совершенная правда. Зная, что тайна известна, и вспомнив то, что вы говорили, рассказывая мою историю моим гостям, я сделала все, что было в моей власти, чтобы удалить невинную девушку от угрожающого мне позора, который мог бы отразиться и на ней. Я действовала согласно заранее принятому решению; ничто в свете не могло бы поколебать моего решения или повлиять на меня.

Миледи говорит вполне обдуманно, голос её звучит вполне внятно, наружно она так же безстрастна, как и он. Что касается мистера Телькингорна, то он обсуждает трактуемый вопрос с такой методичностью, как будто перед ним не живая женщина, а неодушевленный предмет.

-- В самом деле? И так, видите, леди Дэдлок, вам нельзя доверяться; вы огласили дело, - таково буквальное значение вашего поступка, - поэтому вам нельзя доверяться.

-- Может быть вы потрудитесь припомнить, что во время нашего ночного разговора в Чизни-Вуде я выразила некоторое безпокойство относительно этого пункта?

-- Да, холодно отвечает мистер Телькингорн, подымаясь с места и становясь у камина. - Да, леди Дэдлок, я помню, вы действительно упоминали об этой молодой девушке, но это было до заключения нашего договора, а по смыслу и по букве этого договора не допускаются какие бы то ни было действия с вашей стороны, связанные со сделанным мною открытием. Тут не может быть никаких других толкований. Что касается того, чтоб избавить эту девушку от грозящого позора, то разве это может иметь какое нибудь значение? Пощадить ее! Тут задета честь фамилии, леди Дэдлок, тут надо прямо идти к цели, не оглядываясь по сторонам, не обращая внимания на то, что попадется на пути, ничего не щадя, попирая все под ногами!

Она смотрела на стол, но теперь подымает глаза и взглядывает на него; на её лице выражение непреклонной решимости, зубы крепко прикусили нижнюю губу.

"Эта женщина поняла меня", думает мистер Телькингорн, когда она снова опускает глаза: "ее не пощадят, зачем же ей щадить других?"

Несколько времени они сидят молча. Леди Дэдлок не дотрогивалась до кушаньев, но несколько раз твердою рукою наливала себе воды. Встав из за стола, она садится в длинное кресло и откидывается на спинку, чтоб скрыть лицо. Ничто в ней не обнаруживает слабости и не вызывает сострадания; она задумчива, мрачна, сосредоточена.

"Эта женщина стоит изучения", думает мистер Телькингорн, стоя у камина и опять заслоняя ей свет своей темной фигурой. И он изучает ее молча и не спеша; она, должно быть, тоже изучает что-то не спеша и, повидимому, вовсе не намерена прервать молчание, хотя бы мистер Телькингорн простоял здесь до полночи. Он вынужден заговорить первый.

-- Осталось самое неприятное, леди Дэдлок, но что делать: наше свидание деловое, а дело делом. Наш договор нарушен; женщина с вашим умом и характером должна быть готова теперь ко всему. И так, я объявляю нашу сделку уничтоженной и отныне стану действовать по собственному усмотрению.

-- Я к этому давно готова.

Мистер Телькингорн склоняет голову.

-- Не стану вас больше утруждать, лэди Дэдлок.

Он хочет уйти, но миледи останавливает его с вопросом.

-- Должна-ли я понять это как предупреждение с вашей стороны? Я желаю это выяснить.

-- Это не то предупреждение, которое имелось в виду прежде, ибо то предполагало бы существование договора в полной силе. Но, по существу дела, это одно и то же; разница только в понимании специалиста.

-- Я не получу от вас вторичного предупреждения?

-- Совершенно верно, не получите.

-- Вы намерены открыть глаза сэру Лейстеру сегодня?

-- Вопрос слишком прямой, говорит мистер Телькингорн, улыбаясь и покачав головой. - Нет, не сегодня.

-- Завтра?

-- По зрелом размышлении, я считаю за лучшее воздержаться от ответа на ваш вопрос, леди Дэдлок. Если бы я сказал вам, что сам еще не знаю - когда, вы бы мне не поверили, и такой ответ был бы безцелен. Быть может завтра, быть может нет; более я ничего не скажу: вы приготовлены и я не стану возбуждать ожиданий, которых факты могут и не оправдать. Желаю вам доброго вечера.

Повернув к нему свое бледное лицо, она протягивает руку и опять останавливает его, когда он подходит к дверям.

-- Вы еще остаетесь? Говорят, вы писали в библиотеке; вы идете теперь туда?

-- Я зайду туда только за шляпой, я ухожу домой.

Она прощается с ним каким-то странным, почти неуловимым поклоном одними глазами, и он уходит.

Выйдя из комнаты, мистер Телькингорн смотрит на свои часы; ему кажется что они идут неверно. Над лестницей висят редкие великолепные часы, которые славятся своей необыкновенной точностью. Ну, что вы скажите? спрашивает их мистер Телькингорн. Что-то вы скажете?

"Не ходи домой"! Отныне они прославятся на веки, если скажут этому человеку, - только ему одному из всех людей, которые останавливались перед ними за все время их существования: "Не ходи домой"! Но часы внятно и звонко бьют три четверти восьмого и снова принимаются тикать.

А, да вы хуже, чем я о вас думал, говорит мистер Телькингорн своим часам. - Две минуты вперед! Вы хотите заставить меня поторопиться жить.

Что если бы часы воздали ему добром за зло и протикали в ответ: "Не ходи домой"!

кирпичи и известка этих домов, кажется, не имеют тайн от этого человека; высокия трубы телеграфируют ему фамильные секреты, и однако на протяжении целой мили ни один голос не шепнет ему: "Не ходи домой"!

Когда, миновав район фешенебельных улиц, он попадет в городскую сутолоку и среди грохота экипажей, гула голосов, топота ног идет мимо освещенных магазинов, обдуваемый западным ветром, теснимый толпою, идет, влекомый к цели безжалостной судьбой, из всего, что он встречает на пути, ничто не говорит ему: "Не ходи домой"!

Он входит в свой мрачный кабинет, зажигает свечи, оглядывает комнату и видит римлянина с протянутой рукой; но разве есть сегодня что нибудь новое в этой протянутой руке, в порхающих вокруг резвых группах? И он не получает последняго предостережения: "Уходи отсюда"!

Сегодня ночь лунная, по луна на ущербе и теперь только подымается над великим лондонским столпотворением; звезды сияют так же, как сияли над свинцовой крышей башни Чизни-Вуда. На них глядит "эта женщина", как привык в последнее время называть ее мистер Телькингорн. Её душа скорбит и волнуется, она не находит себе покоя; высокия комнаты кажутся ей тесными и душными, она не может их больше выносить, - она задыхается и решает пойти погулять в соседний с домом сад.

Так как миледи причудлива и своенравна во всех своих поступках, то все, что она ни делает, не возбуждает большого изумления в окружающих. Закутавшись в широкую мантилью, она выходит из дома. Меркурий с ключом сопровождает ее; отомкнув калитку сада, он, по приказанию миледи, вручает ей ключ и удаляется. Миледи погуляет, чтоб облегчить головную боль, быть может час, быть может дольше, конвоировать ее не нужно. Калитка повертывается на пружинах и захлопывается. Миледи исчезает в густой тени деревьев.

и случайно взглянув на небо, думает: "какая чудная ночь, какая яркая луна, какое множество звезд. И как тиха эта ночь"!

Да, очень тиха. Кажется, что луна, сияющая там в вышине, проливает тишину и спокойствие всюду даже туда, где жизнь кипит горячим ключом. Ночь тиха не только на пыльных проселочных дорогах и на вершинах холмов откуда стелется на далекое пространство деревенский пейзаж, мирно уснувший в рамке деревьев и покрытый седоватым налетом тумана.

Ночь тиха не только в садах и парках, на росистых, яркозеленых поемных лугах и на реке, что блестит, взвиваясь между веселыми островками, шумливыми запрудами и чуткими камышами; тишина стоит и там, где река пробирается среди тесно сжавшихся в кучу домов, где в ней отражаются мосты, где от длинных набережных и массы судов она кажется черной и страшной; тишина и там, где река поворачивает от этих безобразных громад к болотам с их угрюмыми маяками, напоминающими скелеты, и там, где она разливается в глубоких и высоких берегах, покрытых нивами, ветряными мельницами и колокольнями, и вливает свои воды в вечно волнующееся море.

Ночь тиха не только над морской пучиной и на берегу, откуда сторож маяка следит за кораблем, который, распустив крылья, несется по светлой полосе, пожалованной луною повидимому в его исключительное распоряжение.

Не только там, но даже над огромным неугомонным Лондоном воцарился покой. Его колокольни, башни и громадный единственный купол принимают более воздушные очертания; задымленные крыши под бледным лучезарным освещением кажутся не такими грубыми; уличный шум стихает, на мостовых реже и тише раздаются шаги прохожих.

полях совсем не слышно городского шума в эту тихую лунную ночь, - он доносится сюда лишь слабым отдаленным жужжанием, как-будто там, вдалеке, не город., а огромный звенящий стакан.

Что такое? Откуда этот выстрел? Кто стрелял?

Редкие пешеходы вздрагивают, останавливаются, оглядываются. Раскрываются окна и двери, в них показываются люди. Выстрел громко прозвучал и раскатился глухим отголоском. Он был сделан в одном из домов, говорят прохожие. Он разбудил всех окрестных собак, оне заливаются отчаянным лаем; испуганные кошки перебегают улицу. Среди воя и лая собак начинают бить башенные часы, словно и они испугались. Смолкнувший-было уличный шум тоже как-будто ростеть и, кажется, сейчас превратится в крик.

Но скоро все затихает. Прежде чем раздался последний, десятый удар башенных часов, опять воцаряется безмолвие, а когда часы кончили бить, чудная ночь, ясная луна и множество звезд по-прежнему дышат мирной тишиной.

Был ли обезпокоен мистер Телькингорн?

выстрел выведет этого заржавевшого старика из его безстрашной неподвижности.

Много лет настойчивый римлянин указывает с потолка без всякого определенного смысла. Почему же именно сегодня искать в этой указующей руке какого-то нового смысла? Как и всякий прямолинейный римлянин или даже британец, он проникнут одной идеей - указывать, вечно называть, поэтому весьма естественно, что он в своей невозможной позе указывает и сегодня всю ночь напролет: и при лунном свете, и в темноте, и на разсвете и при восходе солнца, настойчиво указывает на одну точку, но никто не обращает на него внимания.

Но когда настал день и пришли люди убирать комнаты, тогда, - потому ли, что указывающая рука римлянина имеет сегодня какой-нибудь особый смысл, какого прежде не было, потому ли, что человек, вошедший первым, вдруг сошел с ума, но, взглянув вверх на протянутую руку, а потом на то место, куда она указывает, - он вскрикивает и опрометью убегает. Другие, взглянув по тому же направлению, тоже кричат и бегут вон; на улице подымается тревога.

удивляются, старательно изследуют каждый уголок комнаты, заботливо осматривают следы ног на полу, внимательно изучают расположение мебели. Каждый непременно взглянет вверх на римлянина и все шепчут: "Если б он мог рассказать о том, что видел"!

Он указывает на стол, где стоит почти не початая бутылка вина, стакан, две свечи, потушенные, должно быть, вскоре после того, как были зажжены. Он указывает на пустой стул и на пятно на полу возле этого стула, небольшое пятно, которое легко может быть прикрыто рукой.

на потолке, но даже облакам, цветам и баллюстрадам - короче всей Аллегории.

Во всяком случае несомненно, что каждый, входящий в эту темную комнату и увидевший эти предметы, непременно взглянет на таинственного римлянина, - точно он безгласный, онемевший от ужаса свидетель совершенного преступлений.

Пройдет много лет, а в Фильдс-Инне все еще будут рассказывать странные истории об этом пятне на полу, которое так невелико и так неистребимо, и пока римлянин будет указывать с потолка - то-есть пока его пощадят пыль, плесень и паутина - в его протянутой руке будут видеть больше значения, чем она имела во времена мистера Телькингорна. Ибо эти времена навеки миновали, а римлянин указывал в тот вечер на преступную руку, которая поднялась на старика, а потом всю ночь напролет указывал на него самого, лежащого на полу лицом вниз с простреленным сердцем.