Холодный дом.
Часть вторая.
Глава XX. Разгадка.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть вторая. Глава XX. Разгадка. (старая орфография)

ГЛАВА XX.
Разгадка.

В первый же день своего приезда в Лондон мистер Вудкорт отправился в Симондс-Инн к Вольсу, ибо с того дня, как я просила его быть другом Ричарда, он ни на минуту не забыл данного обещания. Он сказал, что принимает Ричарда, как священный залог, и всегда был верен своему слову.

Он застал мистера Вольса в конторе и сказал, что по уговору с Ричардом зашел справиться об его адресе.

-- Сию минуту, сэр. Мистер Карстон живет не Вот знает как далеко отсюда. Прошу садиться, сэр.

Мистер Вудкорт поблагодарил и сказал, что кроме справки об адресе у него нет никаких дел к мистеру Вольсу.

Сию минуту, отвечал мистер Вольс, все еще не давая адреса. - Мне кажется, сэр, что вы имеете влияние на мистера Карстона; я хорошо знаю, что вы имеете на него влияние.

-- Значит вы знаете об этом больше меня.

-- Сэр, это входит в круг моих обязанностей, отвечал мистер Вольс, по обыкновению застегнутый на все пуговицы во всех смыслах. - Одна из обязанностей моей профессии - изучать людей, которые вверяют мне свои интересы. Меня, на сколько я знаю, нельзя упрекнуть в том, что я не исполняю обязанностей, возложенных на меня моей профессией; конечно, быть может иной раз, действуя с самыми лучшими намерениями, я преступаю свои обязанности, но не сознательно, сэр.

Мистер Вудкорт опять осведомляется об адресе.

-- Позвольте сэр, минутку терпения. Мистер Карстом замешан в крупную игру и, разумеется, не может играть без... надо ли говорить без чего?

-- Без денег, вероятно?

-- Да, это настоящее слово, если говорить откровенно; откровенность - мое основное правило, хотя с этим правилом я не много выигрываю, вернее сказать, много теряю. Я ничего не скажу о шансах, которые имеются в этой игре у мистера Карстона; отказаться от игры, которая велась так долго и так упорно, было бы, быть может, с его стороны в высшей степени неблагоразумно, а может быть совсем напротив, об этом я ничего не скажу, сэр, и мистер Вольс стукнул по конторке для большей убедительности, - положительно ничего не скажу.

-- Вы кажется забыли, сэр, что я ни о чем вас и не спрашиваю, заметил ему мистер Вудкорт, - все, что вы говорите, нисколько меня не интересует.

-- Извините, сэр, вы несправедливы к себе, возразил на это мистер Вольс. Да, сэр, уж извините меня, но я не могу допустить, чтоб в моей конторе и с моего ведома вы клеветали на себя. Вас интересует все, что имеет отношение к вашему другу. Я хорошо знаю человеческую натуру, сэр, и ни на мгновение не соглашусь допустить, чтоб такой человек, каким вы кажетесь, не интересовался тем, что касается его друга.

-- Пусть так, но более всего я интересуюсь его адресом.

-- Он живет под номером... кажется я уже вам сказал, заметил в скобках мистер Вольс. Если мистер Карстон желает продолжать игру в надежде выиграть крупную ставку, он должен иметь фонды. Поймите меня, пожалуйста: в настоящее время в его распоряжении есть фонды, - не спрашиваю откуда, но есть; для того же, чтоб продолжать игру и впредь, надо заготовить их больше, если только мистер Карстон не откажется от того, что было уже им поставлено на карту, - вопрос, решить который может только он сам. Я пользуюсь случаем откровенно изложить эти обстоятельства вам, как другу мистера Карстона. Я всегда рад являться представителем мистера Карстона в пределах, обезпеченных спорным имуществом; пойти дальше я не могу. Дальше я не могу действовать, сэр, ибо это послужит во вред моим трем дочерям или моему престарелому родителю, который живет в Таунтонской долине и которому я служу единственной опорой, или еще кому-нибудь. Тогда как я не желаю, - пусть это слабость, или безумие, - называйте как хотите, - я не желаю приносить вред кому бы то ни было.

Мистер Вудкорт довольно сухо одобряет такое решение.

-- Я желаю, сэр, оставить после себя доброе имя, посему пользуюсь всяким случаем для выяснения положения мистера Карстона его друзьям. Что касается меня, сэр, - труждающийся достоин пропитания; я исполняю труд, за который взялся, и зарабатываю на свое пропитание. Для этого я нахожусь здесь, с этой целью имя мое написано на дверях этой конторы.

-- Но адрес мистера Карстона, мистер Вольс?

над собою.

На этом мистер Вудкорт разстался с мистером Вольсом и отправился отыскивать Ричарда, начиная теперь понимать ту перемену в Ричарде, которая его так поразила при первой встрече.

Он нашел Ричарда в комнате самого огромного и печального вида, вроде той, в которой я застала его в казармах; Ричард сидел перед раскрытой книгой, но не смотрел в нее, его мысли витали где-то далеко, Дверь стояла открытой, и пока Ричард не очнулся от своего раздумья, мистер Вудкорт, оставаясь незамеченным, несколько времени наблюдал за ним; он говорил мне потом, что никогда не забудет угрюмого и унылого выражения его лица и всей его позы.

-- Вудкорт, милый друг! вскричал Ричард, бросаясь к нему с отверстыми объятиями, - вы явились среди моих мечтаний как призрак.

-- Как дружественный призрак, добавил мистер Вудкорт. - Как идут дела в мире смертных? спросил он, усаживаясь подле.

-- Довольно скверно и вяло, по крайней мере мои.

-- Вы про что именно говорите?

-- Про судебные дела.

-- Я что-то и не слыхивал, чтоб они когда нибудь шли хорошо, заметил мистер Вудкорт, покачав головою.

-- Я тоже, грустно сказал Ричард. - Да кто же об этом слышал! Его лицо мгновенно прояснилось и он Сказал свойственным ему откровенным тоном:

-- Я не хочу, Вудкорт, чтоб вы заблуждались на мой счет, если б даже от этого я и выиграл в вашем уважении. Знайте, что за это время я не сделал ничего хорошого; у меня но было дурных намерений, но, повидимому, я не способен ни на что путное. Может быть для меня было бы лучше держаться в стороне от сетей, в которые судьба запутала меня, но я этого не думаю, хотя вероятно вы уже слышали или услышите совершенно противоположные мнения. Чтобы покончить с этой длинной историей, я скажу, что вероятно прежде мне не доставало твердой цели, но вот она у меня явилась, - или овладела мною, - и теперь я уж не могу с ней развязаться: слишком поздно. Берите меня, каков я есть.

-- С условием, чтоб вы взяли меня взамен.

-- Вас! воскликнул Ричард. - О, вы способны заниматься своей профессией ради нея самой; вы, идя за своим плугом, не оборачиваетесь назад, вы можете создать себе цель в жизни из чего угодно. Мы с вами совершенно разные люди.

В словах Ричарда звучало сожаление о самом себе, к нему вернулся его прежний убитый вид.

-- Ну, будет ныть! вскричал он вдруг, стряхивая с себя грустное настроение. - Всему бывает конец. Поживем, увидим. И так, вы постараетесь сделать из меня что нибудь путное, а пока берете меня, каков я есть.

-- Разумеется, беру.

Они пожали друг другу руки, и хотя оба разсмеялись, но я могу поручиться, что по крайней мере один отнесся к этому рукопожатию в высшей степени серьезно.

-- Вы явились мне, как посланник Божий, я никого не вижу кроме Вольса, сказал Ричард. - Для закрепления нашего дружеского договора я прежде всего и раз навсегда должен выяснить вам один пункт; если я оставлю его невыясненым, едва ли вам удастся сделать из меня что нибудь путное. Вы знаете конечно, что я люблю кузину Аду.

Мистер Вудкорт отвечал, что я намекала ему от этом.

-- Пожалуйста но считайте меня чудовищем эгоизма, не думайте, что я ломаю себе голову и надрываю грудь над этим проклятым процессом только из-за своих личных интересов. Интересы Ады дороги мне не меньше моих собственных и неразлучны с ними, так что Вольс работает для нас обоих. Примите это к сведению!

Ричард так настаивал на этом пункте, что мистер Вудкорт поспешил его уверить, что всегда отдавал ему должную справедливость в этом отношении.

-- Видите ли, Вудкорг, для меня невыносима мысль, что я могу показаться низким эгоистом вам, такому славному человеку, который так дружески относится ко мне. Добиться правосудия необходимо столько же для Ады, сколько и для меня, вложить в это дело все свои силы необходимо как для нея, так и для меня; я рискнул всеми крохами, какие мог наскрести, чтоб и ей и мне развязаться наконец с этим делом. Умоляю вас, примите это в соображение!

После, когда мистер Вудкорт поразмыслил об этом разговоре, его сильно поразило, что Ричард с такой тревогой настаивал на одном и том же пункте, и рассказывая мне о своем визите в Симондс-Инн, мистер Вудкорт особенно долго остановился на этом обстоятельстве. Этот рассказ воскресил мои прежния опасения относительно того, что небольшое состояние Ады поглощено мистером Вольсом; Ричард же совершенно искренно оправдывал себя теми доводами, которые привел мистеру Вудкорту.

Это свидание происходило тогда, когда я еще только начала ходить за больной Каролиной; теперь же я возвращаюсь к тому утру, которое следовало за моим последним разговором с Адой, когда я безуспешно пыталась разогнать тень, разделявшую нас.

В это утро я предложила Аде пойти навестить Ричарда; к моему удивлению она колебалась принять это предложение и далеко не так обрадовалась, как я ожидала.

-- Не поссорились ли вы за это время? спросила я ее

-- Нет, Эсфирь.

-- Может быть ты не имела о нем известий?

-- Нет, имела.

Слезы на глазах, на лице написана любовь... я ничего не понимала. Не пойти ли мне к нему одной?

Нет. Ада думала, что лучше и ей пойти со мною.

Хочет ли она идти со мной?

Да, хочет.

Можем ли мы отправиться сейчас?

Пожалуй, пойдем сейчас.

Я решительно не могла понять Аду, эти слезы на глазах, это лицо, дышавшее любовью...

Мы собрались и пошли. День был пасмурный, по временам накрапывал холодный дождь. Это был один из тех безотрадных дней, когда все принимает угрюмый и печальный вид; дома хмуро глядели на нас, тучи плыли и клубы дыма слепили нам глаза, на пути не встречалось ничего, что носило бы отпечаток веселья, в чем можно было бы найти облегчение. Среди этих мрачных ухабистых улиц моя прелестная спутница представлялась мне существом из другого мира. Мне казалось, что я никогда еще не встречала на улицах столько погребальных процессий, как в этот день.

Прежде всего нам предстояло найти Симондс-Инн; мы хотели было справиться в какой-нибудь лавке, где его искать, по Ада заметила, что вероятно Симондс-Инн находится где нибудь по близости Канцлерского суда, поэтому мы решились идти в этом направлении и вблизи Ченсери-Лэна увидели надпись "Симондс-Инн". Теперь надо было найти дом; я помнила, что Ричард живет рядом с конторой Вольса, но где искать эту контору?

Ада предложила посмотреть, не она ли помещается там, на углу; оказалось, что там действительно была контора Вольса. Но рядом с нею два дома, который же нам нужен? Я подошла к одному, Ада к другому, и опять оказалось, что она угадала.

Мы поднялись во второй этаж; на дверной дощечке, похожей на могильную плиту, была написана белыми буквами фамилия Ричарда.

Я хотела было постучать, но Ада повернула дверную ручку и мы вошли. За столом, заваленным пыльными связками документов, сидел Ричард, поглощенный просмотром этих бумаг, показавшихся мне пыльными зеркалами, в которых отражалась его душа. Там и сям на документах повторялись роковые слова: "Джерндайс с Джерндайсом".

-- Приди вы немножко раньше, вы застали бы у меня Вудкорта. Он находит еще время навещать меня; другой, будь у него на плечах вдвое меньше работы, считал бы невозможным выбрать свободную минутку. Он такой веселый, бодрый, живой, так все понимает, полная противоположность мне; когда он входить, моя комната светлеет и опять погружается во мрак с его уходом.

"Да благословит его Бог, он верен слову", подумала я.

-- Он не разделяет тех надежд, Ада, которые питаем мы с Вольсом, продолжал Ричард, бросая унылый взгляд на связки бумаг, - но он лицо не заинтересованное и не посвящен в тайны судебной процедуры, мы же знаем их и вполне изучили дело. Трудно ожидать, чтоб Вудкорть нашел дорогу в этом лабиринт.

Он закинул руки за голову и его взгляд опять обратился к бумагам, разбросанным на столе; тут я заметила, как глубоко ввалились его глаза, какими огромными они стали, как пересохли его губы, как обкусаны его ногти.

-- Здорово ли жить в этой местности, Ричард?

-- Дорогая моя Минерва, отвечал мне Ричард с прежним веселым смехом, - конечно вы здесь не найдете деревенского приволья, да и вообще веселого здесь мало; когда солнце заглянет сюда одним глазом, можно биться об заклад, что в других местах оно сияет во всем своем великолепии. Но в настоящее время это место для меня самое подходящее, тут близко от конторы и Вольса.

-- Пожалуй быть подальше от того и от другого... попыталась я намекнуть.

-- Было бы для меня полезней? подхватил Ричард, принудив себя разсмеяться. - Что ж, пожалуй оно и так! Но переехать отсюда возможно для меня только в одном или, вернее, в двух случаях: или тогда, когда будет кончено с иском, или тогда, когда будет кончено с истцом. Но конечно прежде кончится иск, дорогая моя, прежде иск!

Последния слова были обращены к Аде; я не видела её лица, потому что она сидела повернувшись к нему.

-- Мы ведем процесс на славу, продолжал Ричард, - и Вольс это вам скажет. Мы то и дело подталкиваем его, спросите у Вольса, мы не даем ему дремать. Вольс знает все их извороты и закорючки, мы постоянно держим их на чеку и не раз уже приводили в изумление. Попомните мои слова, мы подымем на ноги это сонное царство!

Для меня всегда было тяжелее видеть Ричарда в минуты надежды, чем в минуты отчаяния, ибо в такия минуты в нем не было ничего похожого на человека, окрыленного надеждой; когда я видела, как он насильно принуждал себя казаться бодрым, и как, сознавая это, старался замаскировать это сознание лихорадочным одушевлением, у меня больно сжималось сердце.

Но теперь, когда на его прекрасном лице неизгладимо запечатлелись душевные муки, он производил еще более тяжелое впечатление, чем прежде. Говорю "неизгладимо", ибо я глубоко убеждена, что еслиб в эту минуту роковая тяжба закончилась вдруг согласно его самым блестящим мечтаниям, его черты сохранили бы до самой смерти следы ранних тревог, самоугрызений и испытанных разочарований.

Ада все еще сидела безмолвно и неподвижно.

-- Я так привык к дорогой старушке, мне так приятно видеть сочувствие на её лице, которое нисколько не изменилось с тех прошлых незабвенных дней...

-- Что вы, что вы, Ричард!

Я улыбнулась и покачала головой.

-- Нисколько не изменилось с тех прошлых незабвенных дней, задушевно повторил Ричард, пожимая мою руку и глядя на меня тем братским взглядом, которого ничто не могло изменить: - мне так легко в её присутствии, что перед нею я не буду притворяться. У меня бывают колебания, это правда, иногда я надеюсь, иногда почти отчаиваюсь. Я так устал, закончил он, нежно выпуская мою руку и отходя от меня.

Он несколько раз прошелся по комнате и, опустившись на диван, мрачно проговорил:

-- Я так устал, это такая тяжелая работа!

Он сказал это задумчивым тоном и, склонив голову на руку, уставился глазами в пол. Ада встала, сняла шляпку, опустилась на колени подле него и обняла его за шею, покрыв его голову своими золотистыми волосами, точно сиянием.

-- Дорогая Эсфирь, я больше не вернусь домой!

Мне сразу все стало ясно.

-- Я не пойду с тобою, я останусь с моим милым мужем: мы обвенчаны уже два месяца. Иди одна, дорогая Эсфирь, я туда больше не вернусь.

С этими словами она прижала голову Ричарда к своей груди. Я видела перед собою любовь, которую могла убить только смерть.

-- Сокровище мое, разскажи Эсфири, как все случилось, сказал Ричард, прерывая молчание.

Прежде чем Ада подошла ко мне, я бросилась ей на встречу и, обняв ее, прильнула щекой к её щеке, - разве нам надо было говорить!

-- Крошка моя, лббимая моя, бедная моя девочка! говорила я с невольной жалостью.

Я очень любила Ричарда, но глубоко жалела Аду.

-- Эсфирь, простишь ли ты мне? Простит ли кузен Джон?

-- Дорогая моя, ни на минуту не оскорбляй его таким сомнением, а что касается до меня!..

И в самом деле, что мне было прощать ей!

Я отерла ей глазки и села на диване между нею и Ричардом; мне вспомнился тот вечер, когда они впервые взяли меня в свои поверенные и, усадив меня между собою, счастливые и безпечные рассказали мне, как все случилось.

-- Я говорила Ричарду, что все мое состояние принадлежит ему, начала Ада, - но он не хотел брать; что же мне оставалось, как не сделаться его женою, ведь я так любила его!

-- А вы это время были так поглощены своей деятельностью сестры милосердия, о превосходнейшая из женщин! подхватил Ричард. - Разве могли мы улучить минутку поговорить с вами; да и кроме того мы недолго обдумывали этот шаг: в одно прекрасное утро пошли и обвенчались.

-- А когда все было кончено, Эсфирь, я часто думала рассказать тебе, да все не решалась. То мне казалось, что я должна сказать тебе сама; то, что лучше тебе ничего не знать пока, а главное, что необходимо скрывать от кузена Дисона, - словом я не могла ни на что решиться и очень волновалась.

Какой эгоисткой я была, что не подумала об этом раньше! Не помню, что я ей ответила, я была так огорчена и вместе с тем так любила их обоих и так радовалась тому, что они меня любят! Мне было так их жаль и в то же время я так гордилась их взаимной любовью! Никогда не случалось мне испытывать таких радостных и вместе с тем таких тяжелых ощущений, и я никак не могла решить, какие из этих ощущений преобладают в моем сердце. Но я была тут с ними не затем же, чтоб наводить на них тоску своими мрачными предчувствиями, и я ничего не сказала о них.

Когда я немного успокоилась и пришла в себя, моя милочка достала обручальное кольцо, которое было спрятало у нея на груди, поцеловала его и надела на палец. Мне вспомнилось то, что я видела накануне, и я сказала Ричарду, что Ада надевает на ночь обручальное кольцо. Ада краснея спросила меня, откуда я это знаю; я рассказала, как заметила вчера, что она спит, засунув руку под подушку, и подумала, зачем она ее прячет. Тогда они принялись рассказывать мне, как это все произошло, и снова радость и скорбь одновременно овладели мною; я старалась прятать от молодой четы свое лицо, чтоб скрыть от них то, что происходило в моем сердце.

Наконец пора было подумать о возвращении домой. Минута разставания была самая тяжелая; моя милочка пришла в совершенное отчаяние, обняла меня за шею, называла всеми нежными именами, какие могла придумать, и твердила: - Что я буду делать без тебя, Эсфирь, что я буду делать!

Ричард волновался не меньше её, а я, еслиб строго-настрого не запретила себе, оказалась бы самой малодушной из всех трех.

-- Ну, признаюсь, я никогда не видела такой равнодушной жены, она, кажется, совсем не любит своего мужа. Ради всего святого, Ричард, возьмите вы ее от меня! говорила я, а сама крепко прижимала к себе Аду и горько плакала над нею. Прошу молодую чету помнить, что я ухожу только до завтра, а завтра опять приду и буду ходить, пока своей особой не намозолю глаз Симондс-Инну; поэтому я не прощаюсь с вами, Ричард, - зачем прощаться, когда увидишься так скоро!

Я весело сказала, что, если не получу приглашения приходить, пожалуй и не решусь позволить себе такую смелость; тогда моя безценная девочка подняла голову и ответила мне слабой улыбкой сквозь слезы; я в последний раз сжала в своих объятиях прелестное личико, поцеловала его в последний раз и смеясь выбежала из комнаты.

Но как горько я заплакала, когда очутилась одна на лестнице! Мне казалось, что я навсегда потеряла Аду, я чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной, у меня так сжималось сердце при мысли, что вернувшись домой я не найду там моей милочки. И, заливаясь слезами, я долго ходила взад и вперед в темном уголку под лестницей. Дав выход своему горю, я мало по малу успокоилась, взяла карету и отправилась домой.

Я не застала опекуна: тот бедный мальчик, которого я подобрала в С. Альбане, недавно отыскался и теперь умирал (в тот день он уже умер, но я еще об этом не знала); опекун пошел навестить его и не вернулся к обеду, так что я была совершенно одна.

Я опять начала плакать. Не думаю, чтоб это было дурно с моей стороны, - ведь так естественно, что я не могла еще привыкнуть к разлуке с моей милочкой: три-четыре часа слишком небольшой срок после долгих лет, прожитых вместе. Я не могла забыть той совершенно неподходящей для нея обстановки, в которой я ее оставила; место, где она будет жить, рисовалось мне в таких мрачных, непривлекательных красках, я так стремилась к ней, мне так хотелось побыть вблизи её и хоть чем-нибудь доказать ей мою любовь, что вечером я решилась опять пойти в Симондс-Инн, чтоб хоть издали взглянуть на её окна.

моей милочки, уже совсем стемнело и в её окнах сквозь спущенные шторы виднелся свет. Три или четыре раза мы медленно прошлись мимо дома, не сводя глаз с этих окон, и чуть не столкнулись с мистером Вольсом, который в это время вышел из своей конторы и, прежде чем повернуть домой, остановился и взглянул на те же окна.

Эта сухопарая черная фигура, этот мрачный, пустынный переулок только усилили мое грустное настроение; я думала о молодости, красоте, о любви дорогой подруги, которые нашли себе убежище тут, в этом ужасном месте, так мало им соответствующем!

Место было уединенное, безлюдное, и я подумала, что могу вполне безопасно, никем не замеченная, прокрасться к дверям их квартиры. Оставив Чарли внизу, я поднялась по лестнице, тускло освещенной масляными лампами, и прислушалась. Мне послышалось, что среди гробовой тишины ветхого дома я слышу говор их юных голосов; я прильнула губами к черной доске двери, напоминавшей надгробную плиту, поцеловала ее, мысленно посылая этот поцелуй Аде, и сошла вниз в более спокойном состоянии духа.

Мне казалось, что я побыла несколько мгновений с моей милочкой и она стала теперь не так от меня далека, и хотя я все еще не привыкла к перемене, которую внесла в мою жизнь разлука с ней, но, вернувшись домой, я почувствовала некоторое облегчение.

Опекун был уже дома и задумчиво стоял у окна, выходившого на темную улицу. При моем появлении его лицо просветлело, он подошел к своему всегдашнему месту, взглянул на меня и сказал:

-- Да, немножко, опекун. Ада так несчастна, так горюет.

Я положила руку на спинку его кресла и заметила по его глазам, что мои слова и взгляд, который я бросила на пустой стул Ады, приготовили его к тому, что я собиралась сказать.

-- Она вышла замуж?

Я рассказала ему все, я сказала ему, что первое, о чем заговорила Ада, было - простит ли ее кузен Джон.

И у него, как у меня, первым чувством была жалость к молодой чете: - Бедная девочка, бедная девочка! Бедный Рик, бедная Ада!

После этого он умолк, я тоже молчала. Наконец, тяжело вздохнув, он проговорил!

-- Да, дорогая, моя, Холодный дом быстро пустеет!

Он сказал это так грустно, что, как ни неловко мне было об этом говорить, я все-таки сказала:

Со времени письма по произошло никакой разницы в наших отношениях, не изменились они и теперь.

Он посмотрел на меня своим прежним ясным отеческим взором, положил, по своей старой привычке, свою руку на мою и повторил:

-- Она успеет в этом, дорогая, но все-таки, - о, милая старушка! - Холодный дом быстро пустеет.