Холодный дом.
Часть вторая.
Глава XXIV. Бегство.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть вторая. Глава XXIV. Бегство. (старая орфография)

ГЛАВА XXIV.
Бегство.

В ту ночь, когда инспектор тайной полиции Беккет еще не нанес своего решительного удара, о котором только что было рассказано, и подкреплял свои силы сном, готовясь к генеральному сражению, в ту самую ночь почтовая коляска катила по замерзшей дороге из Линкольншира в Лондон.

Железные дороги вскоре пересекут эту местность; скоро здесь застучат поезда, локомотив, разсыпая снопы искр, промчится как метеор по мирному ландшафту, и свет луны померкнет перед блеском железнодорожных огней. Но это время пока еще не настало, хотя оно и близко: все приготовления сделаны, путь распланирован, вехи поставлены. Мосты уже строятся, и их каменные устои, еще не связанные между собою, печально переглядываются через потоки и стремнины, точно созданные из извести и цемента несчастные влюбленные, союзу которых мешают непреодолимые препятствия; воздвигаемые и неоконченные насыпи загромождены телегами и тачками, треножники с высокими вехами торчат на вершинах холмов, где как говорят, будут тоннели. Глядя на все начатые работы, нельзя себе представить, что среди этого хаоса когда-нибудь водворится порядок.

Но не заботится о железной дороге почтовая коляска, которая катится в зимнюю ночь из Линкольншира в Лондон по замерзшей дороге. В этой коляске сидит мистрис Роунсвель, почтенная ключница Чизни-Вуда, а рядом с ней мистрис Бегнет в своей серой мантилье и с зонтиком в руках. Мистрис Бегнет предпочла-бы сидеть на передней скамейке, на месте открытом доступу свежого воздуха и более подходящем к её обычному способу передвижения, но мистрис Роунсвель слишком заботится о комфорте своей спутницы, чтоб согласиться на такое предложение.

Мистрис Роунсвель не знает, как ей благодарить старуху; она держит ее за руку и, несмотря на грубость и жесткость этой руки, часто подносит се к губам, безпрестанно повторяя:

-- Добрая душа, вы тоже мать, потому-то вы и отыскали мать моего Джоржа.

-- Ах, Джорж всегда был откровенен со мною, мэм; и как сказал он раз моему Вульвичу: "когда ты выростешь и встанешь взрослым мужчиной, для тебя не будет лучшого утешения, как знать, что не по твоей вине покрылось морщинами лицо твоей матери и поседели её волосы", я тогда-же подумала: "должно быть недавно случилось что нибудь, вызвавшее в его душе воспоминание о матери". В последнее время он часто говорил мне, что был дурным сыном.

-- Никогда, моя голубушка, никогда! возражает мистрис Роунсвель, заливаясь слезами. - Джорж - да благословит его Бог, - всегда был любящим и почтительным сыном, но он был горячого, даже сумасбродного права и сбежал в солдаты. Я знаю, почему он не писал нам: сперва ожидал, чтоб его произвели в офицеры, а когда увидел, что не дождется производства, наверное стал считать себя ниже нас и не хотел позорить нас своим низким положением. Наверное так. О! у моего Джоржа еще в детстве было львиное сердце!

И руки пожилой леди по прежнему дрожат, когда она вспоминает о том, какой красивый, веселый, ласковый юноша был Джорж, какой разумник, как все его любили в Чизни-Вуде, как любил его сэр Лейстер, тогда еще молодой человек, как к нему льнули даже собаки, и даже те, кто сердился на него, простили ему, когда он уехал. И после всего этого увидеть его в тюрьме! - Широкий корсаж тяжело вздымается на груди мистрис Роунсвель, и чопорная прямая фигура гнется под бременем скорби.

С безошибочным инстинктом доброго сердца мистрис Бегнет не мешает своей спутнице предаваться её горю (она и сама утирает ладонью свои добрые глаза), и тогда только, когда та наплакалась вволю, начинает ее ободрять веселой болтовней.

-- Вот я и говорю Джоржу, когда пошла звать его пить чай - он курил на улице: Джорж, что у вас сегодня болит? Я видела вас во всяких переделках, и в хорошую и в дурную пору, и дома и на чужбине, но никогда не видела, чтоб вы были в такой меланхолии: вы сегодня похожи на кающагося грешника". - Именно от того, что я сегодня в меланхолии и каюсь, именно от этого я и такой, мистрис Бегнет", говорит Джорж. - "Что-ж вы такое сегодня сделали, старый дружище? Он покачал головой и говорит: "Не сегодня, мистрис Бегнет, а давным давно, теперь уж не поправишь. Если я и попаду когда нибудь на небо, так не за то, кто был хорошим сыном для своей матери. Больше ничего вам не скажу". - Ну мэм, как он это сказал, мне и приди в голову мысль, которая и прежде у меня бывала; вот я и вытянула от Джоржа, почему именно в этот день он раздумался об этих вещах. Он рассказал, что в этот день случайно в приемной стряпчого видел одну даму, которая напомнила ему его мать: тут он совсем забылся и описал мне, какою была эта дама много лет тому назад. Когда он кончил, я спросила, кто эта дама, он и говорит: мистрис Роунсвель, ключница замка Дэдлоков Чизни-Вуда в Линкольншире, она служит им более пятидесяти лет". Джорж и прежде говорит, что он родом из Линкольншира. В этот вечер, когда он ушел, я сказала мужу: Дуб, держу пари на сорок пять фунтов, что это его мать!"

Все это мистрис Бегнет рассказывает по крайней мере в двадцатый раз впродолжение последних четырех часов и, как голосистая птица, заливается самыми высокими нотами, чтоб старая леди могла разслышать её рассказ, несмотря на стук колес.

-- Бог да благословит вас, добрая душа. Благословляю и благодарю вас.

-- Не стоит благодарности, мэм, уверяю вас, вы лишь по своей доброте благодарите меня. Не забудьте же, мэм, как только вы убедитесь, что Джорж действительно ваш сын, вы должны уговорить его употребить все усплия, чтоб оправдаться от обвинения, в котором он так-же невинен, как мы с вами. Не достаточно что истина и справедливость на его стороне, ему нужны еще закон и законники! восклицает старуха, очевидно вполне убежденная, что закон и законники не имеют ничего общого с истиной и справедливостью и состоят с ними в вечной вражде.

-- У него будет все, что только может ему помочь; я с радостью истрачу все свои сбережения; чтобы выручить его. Сэр Лейстер сделает все, что от него зависит, вся фамилия сделает все, что только возможно. Я... я знаю кое-что, голубушка. Я буду просить, как мать, которая не видела сына столько лет и наконец нашла его в тюрьме.

Необычайное волнение старой ключницы, прерывистый голос, странное выражение, с которым она, ломая руки, произносит последния слова, все это производит сильное впечатление на мистрис Бегнет и при других обстоятельствах сильно изумило-бы ее, но теперь она объясняет все эти явления скорбью, которую вызывает в сердце матери грустное положение сына. Однако для мистрис Бегнет все-таки удивительно, что мистрис Роунсвель как безумная шепчет несколько раз имя миледи.

Ночь проходит; разсвело; почтовая коляска, катясь среди утренней мглы, кажется каким-то фантастическим видением, как и вся окружающая обстановка; деревья, плетни и заборы кажутся какими-то призрачными и только постепенно принимают свои настоящия очертания. Вот и Лондон. Путешественницы выходят из коляски; старая ключница в большом волнении и тревоге, мистрис Бегнет такая-же свежая и бодрая, какою была-бы, если-б, при том-же вооружении и экипировке, высадилась на мысе Доброй Надежды, островах Вознесения, в Гонг-Конге или какой нибудь другой военной стоянке.

Но когда оне подходят к тюрьме, где заключен мистер Джорж, почтенная леди облекается той броней степенности, которая, вместе с платьем цвета лавенды, составляет неотъемлемую принадлежность её особы. С виду она похожа на редкую драгоценную вазу старинного фарфора, красивую и величественную; но сердце её бьется усиленно, и корсаж поднимается выше чем когда нибудь за все эти долгие годы, когда ее волновало воспоминание о сыне.

так тихо, что Джоржу, который сидит за столом и пишет, не приходит в голову, что он не один в комнате, и, погруженный в свое занятие, он не подымаеть глаз при стуке запирающейся двери. Старая ключница смотрит на солдата; одного взгляда на дрожащия руки было-бы достаточно для мистрис Бегнет, чтоб разсеялись все её сомнения относительно их родства, еслиб такия сомнения у нея еще оставались...

Ни слово, ни жесть, ни даже шелест платья не выдают волнения мистрис Роунсвель, пока она стоит, глядя на сына, не подозревающого о её присутствии; только дрожащия руки выражают её чувства. Сколько красноречия в этих руках! Мистрис Бегнет понятен их язык: оне говорят о благодарности, радости, огорчениях, о надежде, о любви, не угасавшей с тех пор, когда этот сильный мужчина был юношей; о том, что этот блудный сын занимал в сердце матери первое место; о том, что его любили, гордились им. И язык этих рук так трогателен, что слезы сверкают в глазах мистрис Бегнет и сбегают по её загорелым щекам.

-- Джорж Роунсвель! Дорогое дитя мое! взгляни на меня.

Джорж вскакивает, бросается на шею матери и опускается перед нею на колена.

Оттого-ли, что его душой овладело позднее раскаяние, оттого-ли, что ему вспомнились ранния впечатления детства, но он складывает руки, как ребенок на молитве, протягивает их к матери, опускает голову и плачет.

-- Джорж, дорогой сын мой, любимец мой? Где ты был эти долгие мучительные годы? Из юноши он превратился в взрослого мужчину, в сильного красивого мужчину; таким точно я представляла его себе, я знала, что он такой, если по милости Божией еще жив!

Она задает ему бесконечные вопросы, он не устает отвечать; все это время старуха стоит, отвернувшись и опершись рукой о выбеленную стену; она прислоняется к ней лбом и утирает глаза концом своей заслуженной серой мантильи; она так счастлива, как только может быть счастлива лучшая из старух.

-- Матушка, говорит Джорж, как только они немного успокоились, - прости меня, мне нужно твое прощение.

Простить его! О, она от всего сердца прощает его, она давно уже простила. В её завещании, много, много лет тому назад, он назван любимым сыном Джоржем, и никогда она не верила дурным слухам, что про него распускали. Если-б она умерла, не дождавшись счастья видеть его, - а она очень стара и жить ей остается недолго, - то до последняго вздоха она благословляла-бы своего любимого сына Джоржа.

-- Матушка, я принес тебе много горя и заслужил свою награду, - я это понял в последние годы. Оставляя дом, я не особенно безпокоился о том, что покидаю, - боюсь, матушка, что я ни о чем тогда не думал - бежал из дому, завербовался в солдаты, безумствовал и дал повод думать, что мне ни до кого нет дела, и никому нет дела до меня.

Глаза его теперь сухи, носовой платок убран, по иногда в его голосе звучат подавленные рыдания и он говорят нежным тоном, составляющим странный контраст с его обычной речью и манерой.

-- Как тебе известно, матушка, я написал тогда домой, что определился в полк под другой фамилией и уезжаю в чужие края. На чужбине я одно время думала" написать домой, но отложил до следующого года, когда мои дела по-' правятся, а когда пришел тот год, я опять отложил до следующого, по мои дела не поправлялись; так прошло десять лет моей службы, я начал стариться и спросил себя: "зачем я буду писать"?

-- Я не виню тебя, дитя, но отчего-же ты не успокоил меня, Джорж? Ни одного словечка матери, которая так тебя любила, она ведь тоже становится все старее и старее.

Это замечание чуть не вызвало новых слез из глаз Джоржа; он громко откашливается, чтоб прочистить горло, и успевает овладеть собою.

-- Боже, прости мне! Я думал, матушка, что для тебя будет небольшим утешением слышать обо мне. Ты жила, окруженная всеобщим уважением; мой брат, имя которого попадалось мне в газетах, благоденствовал и пользовался известностью на севере. Я же был бездомный бродяга-солдат, который не только не добился такого успеха, как брат, а окончательно испортил свою жизнь: молодость прошла безследно, я позабыл то немногое, чему учился, стал ни к чему и ни на что неспособен. Чем мог я заняться? Столько времени было потрачено даром, что наверстывать его было поздно. Ты, матушка тогда перенесла уже самое худшее; ставши взрослым, я понял, что ты грустила обо мне, оплакивала меня, молилась за меня, - но твоя скорбь уже миновала или утихла от времени. И в твоих воспоминаниях я казался лучше, чем был на самом деле.

Старая леди грустно качает головой и, взяв его сильную руку, кладет себе на плечо.

-- Я не говорю, что это действительно было так, но мне так казалось, дорогая матушка. И даже теперь я говорю: что могло-бы выйти хорошого, если-б я дал весть о себе? Конечно, дорогая матушка, для меня из этого вышло-бы много хорошого - в этом-то и заключалась-бы низость такого поступка: ты разыскала-бы меня, выкупила-бы из службы, взяла-бы в Чизни-Вуд, свела-бы с братом и с братниной семьей, стала-бы мучиться мыслью, как сделать из меня что-нибудь путное. Но как могли-бы вы положиться на себя, когда я сам себе не верил. Разве не был-бы вам в тягость, разве не был-бы для вас безчестием ленивый парень, прошедший солдатчину, который сам считал себя опозоренным и ни на что не годным, кроме военной службы! Как-бы я взглянул в лицо детям моего брата? Разве мог я иметь претензию служить им примером в качестве дяди, - я, бродяга, бежавший из родного дома, сделавший несчастной свою родную мать? И всякий раз, когда я делал такой генеральный смотр самому себе, я говорил: "Нет, Джорж, ты сам во всем виноват, - как постелишь так и поспишь".

Мистрис Роунсвель выпрямляется во весь свой величественный рост и горделиво смотрит на старуху, как-бы говоря: "Я вам говорила!"

Чтоб выразить свое участие к разговору и облегчить взволнованные чувства, старуха изо всей силы хлопает Джоржа зонтиком по плечу; этот прием повторяется через небольшие промежутки времени, вроде припадков периодического умопомешательства, неизменно сопровождаясь обращением к серой мантилье и выбеленной стене.

когда ты этого и не подозревала, - я бы так и сделал, если-б не она - жена моего старого товарища, с которой, как оказалось, мне не по силам тягаться. Но я ей благодарен за то, что она оказалась искуснее меня. От всего сердца говорю вам спасибо, мистрис Бегнет!

Мистрис Бегнет отвечает на это двойной порцией ударов по плечу Джоржа.

Тогда старая леди обращается к своему Джоржу, к своему найденному любимому сыну, называя его своей радостью и гордостью, своим светиком ясным, солнышком, озарившим закат её жизни, и всеми нежными именами, какие может придумать материнское сердце, и умоляет его обратиться за советом к опытному адвокату, принять помощь, какую могут доставить деньги и влияние, согласиться действовать так, как следует действовать в таком опасном положении, и не упрямиться, хотя-бы он и разсчитывал на свою правоту. Он должен думать только о том, как будет безпокоиться и мучиться его бедная мать, пока он не получить свободы, и если он не даст обещания исполнить её просьбу, он разобьет ей сердце.

Джорж зажимает ей рот поцелуем и говорит:

-- Матушка, мне не трудно согласиться; приказывай, и я, хоть и поздно, стану тебе во всем повиноваться. Мистрис Бегнет, вы конечно позаботитесь о матушке?

Старуха пребольно хлопает его зонтиком.

-- Познакомьте ее с мисс Соммерсон и мистером Джерндайсом, они одного с нею мнения, от них она получит самые лучшие советы и самую энергичную помощь.

-- Ах, Джорж, говорит старая леди. - Надо как можно скорее послать за твоим братом. Хотя я сама и не знаю, но слышала, что за пределами Чизпи-Куда он славится как очень умный человек и может быть теперь очень полезен.

-- Матушка, только что получив твое прощение, могу я обратиться к тебе с просьбой, - не рэно-ли?

-- Разумеется, нет, мой милый.

-- В таком случае прошу тебя об одной великой милости. Не давай знать моему брату.

-- О чем?

-- Обо мне. Мне нестерпима мысль, что он узнает обо мне: этого я не вынесу. Он вел себя совсем не так, как я; за то время, пока я нес солдатскую лямку, он высоко поднялся; у меня не настолько наглости, чтоб встретиться с ним здесь в тюрьме, обвиненным в тяжком преступлении. Разве можно ожидать, что эта встреча будет приятна такому человеку, как он? Нет, это невозможно. Матушка, окажи мне великую милость, какой я и не заслуживаю: только от него одного сохрани в тайне, что я нашелся, скрой это от него!

-- Но не на всегда-же, дорогой мой?

-- Если и не навсегда, - хотя может случиться, что я и об этом стану просить, - то по-крайней мере теперь; умоляю тебя. Если ему когда-нибудь придется узнать о том, что его блудный брат нашелся, я хотел-бы, чтоб он узнал об этом от меня самого; по тому, как он ко мне отнесется, будет видно как мне поступать дальше: сделать-ли шаг к нему, или бить отбой.

Так как ясно, что относительно этого пункта решение Джоржа неизменно, и по лицу мистрис Бегнет видно, что всякия попытки его поколебать будут напрасны, старая леди дает молчаливое согласие. Джорж горячо ее благодарит.

-- Во всех других отношениях я буду послушен и сговорчив, дорогая матушка, но на этом я стою твердо. Теперь я готов ко всему, даже к приему законников. И бросив взгляд на стол, он прибавляет: - Я составлял здесь краткую записку о моем знакомстве с покойным, о том, как я был вовлечен в это несчастное дело; я писал ясно и точно, как пишутся военные приказы, - чи слова лишняго, только необходимые факты. Я хотел прочесть эту записку, когда меня спросят на суде, что я могу сказать в свою защиту. Надеюсь, что я буду иметь возможность сделать это и теперь, но больше у меня нет своей воли.

Таким образом дело приведено к благополучному концу и, так как уже поздно, то мистрис Бегнет объявляет, что пора по домам. Еще и еще старая леди обнимает своего ненаглядного сына, еще и еще прижимает се солдат к своей широкой груди.

-- Куда вы отвезете мою мать, мистрис Бегнет?

-- Я отправлюсь в Лондонский отель Дэдлоков, дорогой мой. Мне необходимо быть там по делам, отвечает мистрис Роунсвель.

В самом деле не зачем - зонтик мистрис Бегнет убедительно это доказывает.

-- Примите же ее от меня, и вместе с нею примите мою благодарность. Передайте от меня поцелуи Мальте, Квебеку и Вульвичу и сердечный привет Дубу, а это вам; хотел бы, чтоб мой поцелуй превратился в золотой слиток! с этими словами Джорж целует загорелый лоб старухи, и дверь камеры запирается за уходящими.

Никакия просьбы старой ключницы не могут заставить старуху доехать в экипаже до своего дома; она весело выскакивает у дверей Дэдлокского отеля, помогает мистрис Роунсвель взойти на лестницу; распростившись с нею, марширует домой и, вернувшись в недра семьи, сейчас же принимается мыть капусту, как будто ровно ничего и не случилось.

Миледи в той комнате, где в последний раз беседовала с убитым, сидит на том же месте, на котором сидела в тот вечер, и смотрит в тот угол, откуда он так безстрастно изучал ее. Стучат в дверь. Кто там? Мистрис Роунсвель. Что так неожиданно привело мистрис Роунсвель в Лондон?

-- Горе, миледи, тяжелое горе. Могу я сказать вам несколько слов?

Что еще случилось? Какое событие могло так взволновать эту женщину, всегда такую спокойную, которую её госпожа привыкла считать гораздо счастливее себя; отчего у нея такой смущенный вид, отчего так недоверчиво смотрят её добрые глаза?

-- В чем дело? Сядьте, успокойтесь.

-- О, миледи, миледи! Я нашла своего сына, - младшого, который много лет тому назад поступил в солдаты. Нашла его в тюрьме!

-- За долги?

-- О, нет, миледи, я сию же минуту с восторгом уплатила бы его долги.

-- За что же он в тюрьме?

-- Он обвиняется в убийстве, миледи, в убийстве, в котором так-же неповинен, как я. Он обвиняется в убийстве мистера Телькингорна.

Что хочет она сказать этим взглядом, этими умоляющими жестами? Зачем подходит так близко? Какое письмо у нея в руке?

-- Деди Дэдлок, добрая, милостивая, великодушная леди! Ваше сердце должно понять меня, ваше сердце должно простить меня. Я служила фамилии, когда вас еще не было на свете, я её верная, преданная слуга. Но подумайте о моем сыне, которого обвиняют так несправедливо.

-- Я не обвиняю его.

-- Нет, миледи, нет! Его обвиняют другие; он в тюрьме, в опасности. О, леди Дэдлок, если вы можете сказать хоть слово, которое может выяснить его невинность, скажите!

Какие иллюзия у этой старухи? Какую власть предполагает она в женщине, которую молит разсеять несправедливые подозрения, если они действительно несправедливы? Прекрасные глаза миледи смотрят на мистрис Роунсвель с изумлением, почти со страхом.

-- Миледи, вчера вечером я выехала из Чизни-Вуда, и шаги на "Дорожке привидения" раздавались так неумолкаемо и так звонко, как ни разу еще не приходилось мне слышать за эти годы. Уже давно каждую ночь, как только стемнеет, эти звуки отдаются в ваших комнатах, но вчера они были особенно ужасны. Когда же совсем стемнело я, получила это письмо.

-- Какое письмо?

в опасности, и вы сжалитесь надо мною. Если вы знаете что нибудь, неизвестное другим, если у вас есть какое нибудь подозрение, если вы владеете какой нибудь путеводной нитью, и какая нибудь тайная причина побуждает вас скрывать, то подумайте обо мне, дорогая леди, и решитесь объявить все, что вам известно! Это все, что я считаю возможным. Я знаю, у вас не злое сердце, но вы всегда твердою стопою шли своей дорогой, удалялись от своих друзей, и все, кто восхищается вами, - а кто вами не восхищается? - все знают, что вы недоступно далеки от них. Миледи, быть может, вы не хотите рассказывать о том, что вам известно, из гордости или презрения; если это так, молю вас, подумайте о преданной слуге, которая всю жизнь отдала вашей фамилии и горячо ее любит, подумайте о ней и смягчитесь, помогите доказать невинность моего сына. О, миледи, добрая миледи! простодушно прибавляет ключница в свое оправдание: - Я занимаю низкое положение, вы так недоступно высоко поставлены, что не можете себе представить всю силу моей любви к моему детищу, но она так велика, что дала мне смелость явиться сюда и просить вас не относиться к нам с презрением и сделать для нас в это ужасное время то, что в вашей власти!

-- Я должна это прочесть?

-- Когда я уйду. Прочтите и припомните то, о чем прошу.

-- Не знаю, что я могу сделать; я не скрываю ничего, что могло бы помочь вашему сыну. Я никогда его не обвиняла.

-- Миледи, быть может, прочтя это письмо, вы больше пожалеете моего безвинно обвиненного сына.

Старая ключница уходить, оставив миледи с письмом в руке.

Правда, что от природы у миледи не злое сердце; было время, когда вид почтенной старухи, умоляющей ее с таким жаром, глубоко бы ее растрогал, но теперь в ней незаметно даже удивления, она давно привыкла подавлять всякий порыв сострадания и не выдавать своих настоящих чувств, она прошла по собственному желанию долгий курс в той губительной школе, которая закупоривает в сердце все ощущения, выливая в одинаковые формы, облекая одинаковым лоском хорошее и худое, чувство и безчувственность, участие и черствость.

Миледи раскрывает письмо; оно заключает в себе печальный рассказ о том, как был найден труп мистера Телькнигорна, лежащий на полу с простреленным сердцем; внизу же подписано имя миледи и рядом одно только слово: "Убийца".

Письмо выпадает из её рук, она не знает, как долго пролежало оно на полу, по оно все еще там, когда она замечает перед собою Меркурия, докладывающого о молодом человеке, по имени Гуппи. Кажется слуга повторил свой доклад несколько раз, но долго звуки напрасно раздавались в её ушах, пока она поняла их значение.

-- Пусть войдет!

-- Быть может ваше лордство вначале отнесетесь неблагосклонно к визиту человека, посещения которого никогда не были приятны вашему лордству, - на что он и не жалуется ибо принужден признать, что с виду нет никаких особенных причин, чтобы они оказались таковыми. Но надеюсь, когда я изложу мотивы, которые привели меня сюда, вы извините мое вторжение.

-- Излагайте же ваши мотивы.

-- Благодарю, ваше лордство. Но я должен сперва предпослать им некоторые необходимые пояснения, говорить мистер Гуппи, усаживаясь на кончике стула и ставя шляпу на ковер у своих ног. - Мисс Соммерсон, - образ которой, как я докладывал вашей милости, был некогда запечатлев в моем сердце, но потом изглажен обстоятельствами, в которых я не властен, - сообщила мне, после того как я в последний раз имел удовольствие быть у вашей милости, что главное её желание - чтоб я не делал ни одного шага, в каком бы то ни было направлении, имеющого какое нибудь отношение к ней. А так как желания мисс Соммерсон для меня закон, - за исключением всего того, что связано с обстоятельствами, в которых я не властен, то я никак но ожидал, что буду иметь честь еще раз явиться к вашему лордству.

И однако он явился, сухо напоминает ему миледи.

-- И главное изложить ее как можно короче и как можно яснее, говорить ему миледи.

-- Я это и делаю, возражает мистер Гуппи оскорбленным тоном. - Наипаче прошу ваше лордство обратить особенное внимание на то, что не мое личное дело привело меня сюда: не какой-нибудь личный интерес побудил меня явиться к вам. Еслиб дело не касалось обещания, данного мною мисс Соммерсон, которое для меня священно, - то, положительный факт, моя тень никогда бы не омрачила больше вашего порога.

Мистер Гуппи находит, что теперь самая благоприятная минута, чтоб обеими руками взъерошить себе волосы.

-- Осмелюсь напомнить вашему лордству, что будучи у вас в последний раз, я столкнулся с одним из знаменитейших представителей нашей профессии, потерю которого мы все теперь оплакиваем. С того самого времени эта личность стала ко мне в такия отношения, которые я могу назвать весьма неприятными, так что неоднократно мне приходилось сомневаться, не пошел ли я как нибудь нечаянно против желаний мисс Соммерсон. Плохая рекомендация для человека, если он сам себя хвалит, по про себя я все-таки скажу, что смыслю кое что в делах.

-- В самом деле, в комбинации с другими обстоятельствами очень трудно было понять, что имела на уме эта личность, и все время, пока она была в живых, я был совершенно сбит с панталыку; ваше лордство, вращаясь в высших кругах, не поймет этого выражения; это значить: поставлен в тупик. Опять и Смоль тоже, - это один из моих друзей, неизвестный вашему лордству, - Смоль тоже стал таким скрытным и двуличным, что по временам у меня так и чесались руки вцепиться ему в волосы. Но мне помогли отчасти мои скромные таланты и отчасти мой другой друг, по имени Тони Уивль, - он отличается самым аристократическим направлением, у него в комнате всегда висит портрет вашего лордства, - так что теперь у меня есть весьма основательные опасения. Вследствие этих опасений я и явился предупредить ваше лордство, что вам следует быть на-стороже. Во-первых, позвольте спросить, не было-ли у вас сегодня утром довольно необыкновенных посетителей, - я подразумеваю не гостей из высшого общества, а таких людей, как например бывшая горничная, мисс Бербери, или безногий старик в кресле?

-- Нет, не было.

-- Однако-ж могу вас уверить, эти люди вошли сего:, дня в ваш дом и были приняты: я сам видел их у подъезда и, чтоб избежать встречи с ними, подождал за углом, пока они вышли.

-- Зачем мне это знать, и какое вам до этого дело? Я вас не понимаю. Что вы хотите сказать?

словам, которые случайно вырвались у Смоля, и на основании тех сведений, которые нам удалось из него выжать я сильно подозреваю, что письма, которые я должен был принести вашему лордству, не пропали, как я предполагал, то, что должно было остаться неизвестным, стало известным. Я сильно подозреваю, что посетители, о которых я упоминал, приходили сюда требовать денег, и деньги были им даны, или обещаны.

Мистер Гуппи подымает шляпу и встает.

-- Вашему лордству лучше знать, имеет ли какое-нибудь значение, мое сообщение или нет, но в том и другом случае я действовал согласно желаниям мисс Соммерсон: ни во что не вмешиваясь, предоставил дела их собственному течению и, насколько возможно, исправил то, что было мною начато. Этого с меня достаточно. В случае, если я позволил себе слишком большую вольность предупреждать ваше лордство, когда в этом не предвидится никакой надобности, надеюсь, вы забудете о моих догадках, как забуду и я о вашем неодобрении. Теперь позвольте мне откланяться и уверить вас, что отныне вам нечего опасаться моих посещений.

Миледи почти не удостаивает вниманием прощальные слова мистера Гуппи, но через несколько минуть после его ухода звонит.

-- Где сэр Лейстер?

-- Был у него кто нибудь сегодня утром?

Да, несколько человек, по делу. Меркурий описывает этих людей и его описание совершенно сходится с тем, что говорил о них мистер Гуппи. Довольно, Меркурий может идти.

И так все погибло. Её имя на устах этих людей, её проступок стал известен мужу, её позор огласится - и в добавок ко всему, кроме этого громового удара, который она так давно уже предвидела, ее еще обвиняют в убийстве её врага.

Он был её враг, и она часто, - о, как часто, - желала его смерти. Он в могиле, но даже и теперь преследует ее. Это ужасное обвинение - новая казнь, которая поразила ее его безжизненная рука. И в тот роковой вечер она потихоньку ходила к нему и незадолго перед тем отпустила девушку, которая была к ней близка, - это вероятно объяснят тем, что она желала избавиться от лишних глаз; когда все это приходит ей на память, она вздрагивает, будто её шеи уже коснулись руки палача.

её терзания не могли-бы быть сильнее, если-б она в самом деле была виновна в убийстве. Потому что ужасная перспектива, открывшаяся перед нею с этим убийством, заслонялась от нея до сих пор ненавистной фигурой этого человека, которая в её воображении принимала гигантские размеры и мешала ей видеть все последствия, какие поведет за собой его смерть, но они хлынули на нее стремительным потоком с той минуты, как эта фигура исчезла.

Теперь она ясно видит, что, призывая смерть на голову этого человека, думая, что исчезновение его принесет ей свободу, она, в сущности, желала приближения того момента, когда все, что он держал в своих руках, разсыплется в разные стороны и разсеется повсюду. И когда он умер, она почувствовала облегчение, но чему-же ей было радоваться? - Выпал краеугольный камень, поддерживавший мрачный свод, и свод начинает разсыпаться на тысячу кусков, которые раздавят и сокрушат все вокруг!

Ужасная мысль подкрадывается к ней: ей кажется, что от этого преследователя, живого или мертвого, непроницаемого и неумолимого в гробу, нет спасения нигде кроме могилы.

Ее преследуют, ей остается только бежать, - так думает она, подавленная ужасом, стыдом, угрызениями совести, отчаянием; даже самоуверенность, - сила, которая ее постоянно поддерживала, отлетает от нея, точно листок, унесенный могучим порывом ветра.

Она торопливо пишет несколько строк своему мужу и, запечатав записку в конверт, оставляет на столе. Вот эти строки:

"Если меня подозревают или обвиняют в убийстве, верьте, я невинна. По только в этом я и могу оправдаться; остальные обвинения, которые на меня возводят, - вы о них слышали, или услышите - справедливы. В тот роковой вечер он объявил, чтоб я была готова, что он намерен открыть вам все; когда он ушел, я вышла из дому под предлогом прогулки в саду, куда часто ходила, но в действительности я пошла к нему с последней просьбой - не длить ужасной пытки, которою он так долго, - о! вы не знаете как долго - меня мучил, и великодушно вывести меня из томительной неизвестности, завтра же рассказав вам обо всем.

"У него было тихо и темно. Я позвонила два раза но не получила ответа и ушла.

"У меня нет больше дома, я больше не стану обременять вас своим присутствием. Дай Бог, чтоб в вашем справедливом гневе вы забыли женщину, которая была недостойна вашей великодушной привязанности, которая стыдится вас и себя и, уходя из вашего дома, пишет вам это последнее прости".

Она накидывает вуаль, одевается по дорожному, но не берет с собой ни денег, ни драгоценностей. Долго прислушивается, потом сходит с лестницы и, выждав минуту, когда передняя пуста, крадется к выходу; дверь за ней затворяется, и она исчезает среди завываний зимней вьюги.