Холодный дом.
Часть вторая.
Глава XXX. Открытие.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть вторая. Глава XXX. Открытие. (старая орфография)

ГЛАВА XXX.
Открытие.

Никогда не изгладятся из моей намяли те дни, когда я посещала жалкий закоулок Симондс-Инна, который моя милочка украшала своим присутствием. С тех пор я там была только раз, больше никогда не видела и не хочу видеть этого места, но в моей памяти оно навсегда останется окруженным печальным ореолом.

Разумеется не проходило дня, чтоб я не заходила туда. Первое время я раза два или три заставала там мистера Скимполя, безпечно болтающого и лениво перебирающого фортепианные клавиши. У меня были сильные сомнения относительно того, как отзывается это знакомство на кошельке Ричарда, и кроме того мне казалось, что безпечная веселость мистера Скимполя врывается слишком резким диссонансом в грустную жизнь Ады. Из своих наблюдений я убедилась, что Ада одного со мною мнения, а потому по зрелом размышлении решилась сходить потихоньку к мистеру Скимполю и попробовать как можно деликатнее разъяснить ему неуместность его визитов в Симондс-Инн. Мысль об Аде придала мне смелости.

И так в одно прекрасное утро я взяла с собой Чарли и отправилась в Сомерс-Тоун; подойдя к дому, я чуть было не вернулась назад, ибо поняла, как отчаянно безнадежна моя попытка и как много вероятностей за то, что я потерплю поражение. Но раз я уже пришла, надо было довести дело до конца. Дрожащей рукой постучалась я в дверь, - в буквальном смысле рукой, потому что молоток отсутствовал, - и после долгих переговоров с ирландкой, которая при помощи кочерги раскалывала на дворе дно от бочки на щепки, была допущена в док.

Мистер Скимполь лежал на диване и играл на флейте; он пришел в восторг от моего посещения. Как же ему принимать меня? Которую из дочерей позвать для председательствования на торжестве приема такой гостьи? Кого я изберу: Красоту, Чувство или Искусство? Или, может быть, я предпочитаю соединить их в одном прелестном букете?

Совсем смущенная, я отвечала, что, если можно, я желала бы побеседовать с ним одним.

-- С величайшим удовольствием, мисс Соммерсов, но только не о делах, сказал он с обворожительной улыбкой, передвигая свой стул поближе ко мне. - Если не о делах, то разговор с вами доставит мне удовольствие.

-- Хотя и не о делах, но не совсем приятного свойства, ответила я.

-- В таком случае лучше не говорите, сказал он с пленительной откровенностью. - Зачем говорить о неприятных вещах? Я этого никогда не делаю. Если уж я, "которому до вас, как до звезды небесной далеко", никогда не позволю себе говорить о неприятных вещах, тем более не подходит это вам, такой прелестной особе. Итак, покончив с этим вопросом, поговорим о чем нибудь другом.

Несмотря на все мое замешательство, у меня хватило мужества намекнуть, что я все-таки осталась при своем желании.

-- Я счел бы это ошибкой, сказал он весело разсмеявшись, - еслиб не знал, что мисс Соммерсон неспособна ошибаться.

-- Мистер Скимполь, сказала я, подымая на него глаза, - я часто от вас слышала, что вы совершенный невежда в житейских делах...

-- Вы подразумеваете трех господчиков из банка - Ф, Ш {Фунт, шиллинг и пенсь. Примеч. переводч.} и их младшого компаньона П? сказал мистер Скимполь с ясной улыбкой. - Не имею об них ни малейшого представления!

-- В таком случае вы быть может скорее извините мою смелость. Мне кажется, вы серьезно должны подумать о том, что Ричард теперь беднее прежнего.

-- Представьте себе, - и я тоже! по крайней мере так говорят.

-- Он находится в очень стесненных обстоятельствах.

-- Полнейшая параллель! вскричал он с радостных лицом.

то я решилась сказать вам... что если вам не...

Я была в сильном затруднении, не зная, как изложить свою просьбу, но мистер Скимполь схватил обе мои руки и с самым лучезарным лицом предупредил мои слова.

-- Не ходить туда? Конечно, разумеется. Зачем же мне туда ходить? Где я бываю, я бываю для удовольствия; я не хожу туда, где бывать неприятно, я ведь создан для наслаждений. Неприятности сами приходят ко мне, когда я им нужен. Правду говоря, я в последнее время находил мало удовольствия в своих визитах к Ричарду и вы со своей практической мудростью указали мне причину. Наши молодые друзья утратили ореол юношеской поэзии, который так украшал их, и начинают говорить: "вот человек, который нуждается в гинеях". - Да, я всегда нуждаюсь в гинеях, хотя и не для себя - их требуют мои поставщики. Затем наши юные друзья, сделавшись корыстолюбивыми, говорят: "вот человек, который занял у нас гинеи", - да, я у них занимал, я всегда занимаю. Таким образом наши юные друзья превратились в людей прозаических, - о чем нельзя не пожалеть, утратили прежнее обаяние и посещения их не доставляют мне ни малейшого удовольствия. Зачем же в таком случае я стану к ним ходить? Нелепо!

Разсуждая таким образом, он смотрел на меня, весь сияя улыбкой, в которой сквозило что-то до такой степени безкорыстно-добродушное, что я решительно не знала, что и думать.

-- Кроме того, весело продолжал свою аргументацию мистер Скимполь тоном глубокого убеждения, - если я не хожу туда, где не могу получить удовольствия, что было бы изменой всей задаче моей жизни и чудовищной безсмыслицей с моей стороны, зачем же я буду ходить туда, где я могу доставить неудовольствие? Если я буду навещать наших юных друзей в их настоящем душевном состоянии, мои визиты могут доставлять им неудовольствие. Мой вид будет связан для них с неприятными мыслями; они, быть может, скажут: "вот человек, который занял у нас гинеи и не может нам отдать". Разумеется, я не могу отдать, это неоспоримо. И посему во имя дружбы я не должен к ним приближаться, что я и сделаю.

В заключение он поцеловал мою руку и поблагодарил меня. Только безподобный такт мисс Соммерсов, сказал он, мог открыть ему глаза.

Я была очень сконфужена, но успокоила себя мыслью, что если главная цель достигнута, то не все ли равно, как он истолкует мои побуждения. Но, идя сюда, я намеревалась поговорить с мистером Скимполем еще об одном и решила, что не стану откладывать.

-- Прежде чем уйти, я должна сказать вам, мистер Скимполь, еще одну вещь: я была несказанно удивлена, узнавши недавно из достоверного источника, что вам было известно, кто увел из Холодного дома несчастного маленького бродягу, и что предложенный вам за это подарок был принят. Я ничего не говорила опекуну, не желая напрасно огорчать его, но должна вам сказать, что была очень удивлена вашим поступком.

-- Неужели это вас удивило? Не может быть! проговорил он, вопросительно подымая брови.

-- Да, я была крайне удивлена.

На лице мистера Скимполя появилось недоумевающее выражение; он задумался, но, очевидно не в силах будучи разрешить своих недоумений, с самым любезным видом спросил:

-- Вы ведь знаете, что я дитя, почему же вы удивились?

Не хотелось мне пускаться в обсуждение такого вопроса, но, видя что мистер Скимполь непременно этого желает, я в самых мягких выражениях, какие могла подыскать, дала ему понять, что его поступок заключал в себе пренебрежение к самым основным нравственным обязанностям. Он выслушал меня с большим интересом и удовольствием, и с самой неподдельной наивностью воскликнул:

Неужели? Вы знаете, что я слагаю с себя ответственность за свои поступки, я не могу брать на себя ответственности. Ответственность - такая вещь, которая всегда была выше или ниже моего понимания. Я даже не знал, что совершил предосудительный поступок, но, когда глубокоуважаемая мисс Соммерсов, славящаяся пониманием практических вопросов, с присущей ей ясностью изложила мне дело, я начинаю понимать, что главным образом весь вопрос в деньгах, не так ли?

Я по неосторожности сделала утвердительный знак.

-- А, ну в таком случае безполезно и говорить, - я не пойму, сказал мистер Скимполь, безнадежно качая головой.

Я встала, чтоб уйти, и намекнула ему, что предосудительность его поступка в том, что он обманул доверие опекуна, допустив подкупить себя.

-- Милая мисс Соммерсон, ответил он со свойственной ему чистосердечной улыбкой, - меня нельзя подкупить.

-- Как, даже мистеру Беккету?

-- Ни ему и никому другому. Я не придаю никакой ценности деньгам. Я ничего о них не знаю, я не забочусь о них, не нуждаюсь в них, не храню их - оне тотчас же уплывают из моих рук. Как же могут меня подкупить?

Я дала ему заметить, что остаюсь при особом мнении, хотя и не могу его доказать.

на буксире предразсудков и свободен как ветер. Как жены Цезаря - меня подозрение не может коснуться.

Видано ли когда что-либо подобное этой легкости и игривому безпристрастию! Он обращался с вопросом точно с мячиком, подбрасывая как ему угодно.

-- Заметьте, как было дело, мисс Соммерсон. Вот мальчик, которого приводят в дом и укладывают в постель, несмотря на все мои возражения. Bon. внезапно, точно с неба падает, является незнакомец, требующий мальчика, которого привели в дом и уложили в постель, несмотря на все мои возражения. Вот банковый билет, предложенный незнакомцем, требующим мальчика, которого привели в дом и уложили в постель, несмотря на все мои возражения. Вот Скимполь, принимающий банковый билет, предложенный незнакомцем, требующим мальчика, которого привели в дом и уложили в постель, несмотря на все мои возражения. Таковы факты. Отлично. Откажется ли Скимполь взять банковый билет? Зачем ему отказываться? Скимполь протестует и говорит Беккету: "Зачем мне этот билет? Я не знаю в нем толку, он мне безполезен, возьмите его". Беккет упрашивает взять. Есть ли причины, по которым Скимполю, человеку не идущему на букспре предразсудков, следует принять билет? Да, есть. Скимполь их видит. Какие же это причины? Скимполь так разсуждает сам с собой: "Вот прирученная рысь, деятельный полицейский агент, умный человек с энергией, направленной особенным образом, у которого тонко развиты познавательные и исполнительные способности, который разыскивает наших бежавших друзей и врагов, возвращает нам похищенную собствеи ность, достойно мстит за нас, когда нас убьют. Этот деятельный полицейский агент и умный человек из занятий своим ремеслом приобрел непоколебимую веру в могущество денег, он находит, что эта вера приносит ему много пользы и сам с помощью её приносит пользу обществу. Неужели же потому только, что у меня нет такой веры, - я должен поколебать веру Беккета, умышленно притупить одно из его орудий и тем парализовать его будущия операции? И кроме того, если со стороны Скимполя предосудительно брать деньги, то со стороны Беккета еще предосудительнее предлагать их, - гораздо предосудительнее, ибо он в житейских делах не такой младенец как Скимполь. Но Скимполь хочет быть хорошого мнения о Беккете, Скимполь полагает, что порядок вещей обязывает его быть хорошого мнения о Беккете, государство требует от него доверия к Беккету. Скимполь так и поступает, вот и все.

Мне нечего было возражать на положения, представленные мне мистером Скимполем в свою защиту и я с ним распрощалась. Но мистер Скимполь, находившийся в очень веселом настроения духа, не хотел и слышать, чтоб я вернулась домой в сопровождении одной "маленькой Коавинс", непременно пожелал проводить меня сам и всю дорогу занимал меня самым разнообразным интересным разговором. Прощаясь, он уверял меня, что никогда не забудет, с каким безподобным тактом открыла я ему глаза на положение наших молодых друзей.

Так как после этого свидания мне ни разу не пришлось встретиться с мистером Скимполем, то, чтоб к нему уж больше не возвращаться, я разскажу здесь все, что знаю о его дальнейшей судьбе. Отчуждение, возникшее между ним и опекуном, подготовленное рядом предшествующих фактов, было вызвано главным образом тем, что, как мы впоследствии узнали от Ады, мистер Скимполь не обратил ни малейшого внимания на просьбу опекуна относительно Ричарда.

Мистер Скимполь был очень много должен опекуну, но это обстоятельство не играло никакой роли в охлаждении, возникшем между ними. Мистер Скимполь умер пять лет спустя, он оставил дневник, письма и другие биографические матерьялы; после его смерти его мемуары были опубликованы, в них он представлял себя несчастной жертвой, против которой было в заговоре все человечество. Говорят, что эта книга читается с большим удовольствием; сама я ничего в ней не прочитала, кроме одной, случайно попавшейся мне на глаза фразы: "Джерндайс, подобно большинству людей, которых я знаю, - воплощенный эгоизм".

Теперь я перехожу к той части моей истории, которая касается меня особенно близко, - к изложению происшествий, к которым я совсем не была подготовлена.

Если в моей душе мелькали иногда воспоминания, связанные с моим прежним лицом, они воскресали как образы невозвратного прошлого периода моей жизни, который канул в вечность так-же, как и детство и младенчество мое. Я не скрывала здесь, что были минуты, когда я поддавалась слабости; на сколько сохранила их моя память, я добросовестно их записала; надеюсь, что до конца моего повествования, который теперь уже не далек, мне удастся продолжать свой рассказ с тою же добросовестностью.

Пролетело несколько месяцев; моя милочка, поддерживаемая теми надеждами, о которых она мне говорила, продолжала по прежнему озарять как яркая звезда жалкий угол Ричарда. Ричард, казавшийся теперь еще более измученным и страшным, ежедневно бывал в суде; даже в те дни, когда, как ему было известно, - не было ни малейшого шанса на то, что будет докладываться его дело, он все-таки с разсеянным видом высиживал все заседание от начала до конца. Ричард сделался в суде одной из достопримечательностей. Не знаю, помнил ли кто-нибудь из господ судейских, каким был Ричард, когда впервые появился между ними?

Ричард был весь поглощен своей idée fixe и в светлые промежутки сам признавался, что "свободно дышет только с Вудкортом". Одному мистеру Вудкорту удавалось развлечь и расшевелить его, один мистер Вудкорт умел пробуждать его из летаргии, которая оковывала его душу и тело и приступы которой являлись все чаще и чаще и несказанно нас тревожили. Моя милочка была права, говоря, что если он преследует свою цель с такою страстностью отчаяния, то больше всего ради нея. Я не сомневаюсь, что, из за нея, его желание вернуть потерянные деньги разгоралось в нем все сильнее и стало наконец похоже на изступление азартного игрока.

Я уже упоминала о том, что бывала у своих друзей во всякую пору дня; если мне случалось долго у них засидеться, я обыкновенно приезжала домой с Чарли; иногда опекун ждал меня где-нибудь по соседству и мы возвращались вдвоем. Однажды мы с ним условились встретиться в восемь часов; в этот вечер я не могла с обычной пунктуальностью явиться в назначенное место, потому что непременно хотела кончить работу, которую делала для Ады, но все-таки оставалось несколько минут до восьми часов, когда я закрыла свою рабочую корзинку, поцеловала Аду и вышла; так как уже смеркалось, то мистер Вудкорт пошел меня проводить.

Место, где обыкновенно встречал меня опекун, было неподалеку и мистер. Вудкорт провожал меня туда не в первый раз; когда мы пришли, опекуна еще не было; мы прождали с полчаса, прохаживаясь взад и вперед, но он все не являлся. Оставалось предположить или что ему нельзя было прийти, или что он был, но ушел, не дождавшись меня; мистер Вудкорт предложил проводить меня до дому.

В первый еще раз мне случалось идти с ним вдвоем так далеко; обыкновенно он провожал меня только до того места, где ждал опекун. Всю дорогу мы говорили о Ричарде и Аде; я не благодарила мистера Вудкорта за то, что он для них делает - моя благодарность была выше всяких слов, но надеялась, что он поймет ее без слов.

Прийдя к нам, мы узнали, что ни опекуна, ни мистрис Вудкорт нет дома; мы вошли в ту комнату, куда я привела раскрасневшуюся Аду в тот день, когда объявила опекуну о том, кто избранник её сердца, - в ту комнату, откуда мы с опекуном смотрели, как они шли, озаренные солнечным сиянием, в цвете юности и надежды.

Мы стояли у отворенного окна и глядели на улицу, когда мистер Вудкорт заговорил со мною. Я узнала, что он любит меня, что мое обезображенное лицо для него все еще остается прежним, в его глазах перемена в моем лице не имела никакого влияния на него; я узнала, что чувство, принятое мною за сострадание и жалость, было преданной, великодушной, верной любовью. Но я узнала это слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно! Эта нехорошая мысль первая промелькнула у меня в голове: слишком поздно!

-- Когда я вернулся на родину, говорил он, - когда я вернулся таким же бедняком, каким уехал, и встретил вас, вы едва только оправились от болезни, но уже были поглощены заботами о других, ни одной самолюбивой мысли...

-- О, мистер Вудкорт, перестаньте, перестаньте! Я не заслуживаю ваших похвал, в то время я думала почти только о себе.

-- О, моя возлюбленная, Богу известно, что я говорю правду, что это не пристрастная похвала влюбленного. Вы не знаете, что видят в Эсфири Соммерсон все окружающие; вы не знаете, сколько сердец привлекла она к себе, какую любовь, какое благоговение она всем внушает.

-- О, мистер Вудкорт, великое дело заслужить любовь! Я горжусь тем, что удостоилась этого счастья, по плачу, слушая вас - это и радостные и горькия слезы: я радуюсь, что заслужила любовь, горюю о том, что так мало её достойна. По я не свободна и не могу принять вашей любви.

Я сказала это тверже, чем можно было ожидать, потому что, когда он расточал мне незаслуженные похвалы, я по дрожанию его голоса поняла, как глубоко он верует в их правду, и почувствовала горячее желание быть более достойной его любви. Для этого по крайней мере еще не было слишком поздно: хотя после непредвиденного объяснения между нами все должно было кончиться, но всю свою жизнь я могла стремиться сделаться более достойною его любви. Эта мысль была для меня утешением, была для меня могучим импульсом и я чувствовала, как его слова подняли во мне чувство сознания собственного достоинства.

Он прервал молчание.

сказал он, и глубокое чувство, звучавшее в его словах, вызвало из глаз моих слезы, но вместе с тем укрепило меня. - Скажу вам только одно, дорогая Эсфирь: любовь, которую я унес за собою за море, превратилась теперь в восторженное обожание. Я всегда надеялся открыть вам свою любовь, как только мне улыбнется счастье и мое положение упрочится, и всегда боялся, что моя любовь не встретит ответа. Сегодня вечером мои надежды и мои опасения осуществились. Но я огорчаю вас, простите, не буду больше.

В моей душе промелькнуло что-то похожее на одно из тех возвышенных чувств, какие он считал мне присущими; забывая о себе, я только жалела его, мне захотелось утешить его в понесенной потере, успокоить его горе, но и тут он предупредил меня, прекратив разговор, который по его мнению огорчал меня.

-- Дорогой мистер Вудкорт, сказала я, - прежде чем мы разстанемся, я хотела бы сказать вам одну вещь. Навряд-ли я съумею выразить то, что желаю сказать, - даже наверное не съумею... но...

Прежде чем продолжать, я должна была призвать на помощь мысль о том, что я должна сделаться более достойною его любви, его печали.

-- Я глубоко тронута вашим великодушием и буду хранить как драгоценность воспоминание о нем до конца жизни я знаю, как изменилось мое лицо, я знаю, что моя история для вас не тайна, и понимаю все благородство такой верной любви. Ваши слова не так-бы меня тронули, будь они сказаны другим, они имеют для меня особенную ценность, оттого что я слышу их от вас. Ваша любовь не пропадет безследно, - она сделает меня лучше.

Он закрыл глаза рукою и отвернулся. Могла-ли я надеяться стать когда-нибудь достойной этих слез?

-- Если среди ваших общих забот об Аде и Ричарде, которые конечно будут продолжаться по прежнему, надеюсь, при более счастливых условиях, вы найдете когда-нибудь во мне что нибудь лучшее, то знайте, что этим я обязана вам, что источником этой перемены был наш теперешний разговор. Верьте, дорогой мистер Вудкорт, что я никогда не забуду этого вечера; пока бьется мое сердце, мысль о том, что я заслужила вашу любовь, будет моей радостью и гордостью.

Он взял мою руку и поцеловал. Теперь он опять был самим собою, и я почувствовала, что мое мужество крепнет.

-- Из того, что вы сказали, я заключаю, что ваши планы увенчались успехом? спросила я.

-- Да, ответил он. - Я добился успеха, благодаря мистеру Джерндайсу. Вы которая знаете его так хорошо, можете себе представить, как усердно он помогал мне.

-- Бог да благословит его за это, сказала я, подавая ему руку, - и да благословит вас Бог на вашем новом поприще.

-- Помня это пожелание, я стану лучше исполнять свои новые обязанности, сказал он, - я буду смотреть на них, как на другой священный залог, полученный от вас.

-- Я еще не сейчас еду, но во всяком случае я никогда не оставлю Ричарда, дорогая мисс Соммерсон.

Я считала необходимым, прежде чем мы разстанемся, сказать ему еще одно; если-б я умолчала об этом, то былабы недостойной той любви, которую не могла принять.

-- Мистер Вудкорт, прежде чем мы простимся, вам наверное будет приятно узнать, что передо мной открывается ясное и светлое будущее и счастье мое так велико, что я не могу желать ничего лучшого и мне не остается ни о чем жалеть.

Он сказал, что очень рад это слышать.

которыми я к нему преисполнена.

-- Я разделяю эти чувства, сказал он, - вы говорите о мистере Джерндайсе.

-- Вам известны его достоинства, но никто не понимает хорошо, как я, все величие его души. Его высокия качества всего ярче обнаружились именно в том, как он открыл передо мною это счастливое будущее. Если-бы ваше уважение не принадлежало уже ему, если-б вы не чтили уже его высоко, теперь после того, что я вам сказала, вы оценили бы и полюбили его ради меня, ради того, что он дает мне такое счастье.

Он с жаром отвечал мне, что именно таковы его чувства к мистеру ДжерндайсуЯ опять протянула ему руку, говоря:

-- Да.

-- Покойной ночи, прощайте!

Он ушел, я осталась стоять у окна и продолжала глядеть на темную улицу. Не прошло и минуты после его ухода как мужество оставило меня, я подумала о его любви, постоянстве, великодушии, и слезы хлынули ручьем из моих глаз.

Но то не были слезы сожаления или горя, - о, нет! Он назвал меня возлюбленной, сказал, что я на веки буду ему дорога, и я ликовала, мне казалось что сердце мое не выдержит счастья, каким меня подарило его признание.

насколько он легче его пути!