Холодный дом.
II. Модный мир.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. II. Модный мир. (старая орфография)

II. Модный мир.

В этот же самый грязный и сумрачный вечер нам нужно мельком заглянуть в модный мир. Этот мир имеет такое близкое сходство с Верховным Судом, что мы так же легко можем перенестись с одной сцены на другую, как летают вороны. Как модный мир, так и Верховный Суд - вещи, освященные временем и привычками; это все равно, что сказочные, погруженные в непробудный сон Рипь-фан-Винкльсы, которые во время страшной грозы играли в какие-то странные игры, - все равно, что двенадцать спящих дев, которые рано или поздно, то пробудятся при появлении рыцаря, и тогда все вертелы на кухне в один момент придут в быстрое движение!

Этот мир не велик. Относительно к миру, в котором мы обитаем и который имеет также свои границы (в чем нетрудно убедиться: стоит только сделать маленький тур и достигнуть крайняго его предела), - в отношении к нашему миру модный мирь представляет собою крошечное пятнышко. В нем есть много хорошого, в нем есть много добрых, справедливых и честных людей, он имеет свое предназначенное место. Зло, которое заключается в нем, состоит в том, что этот мир чрезмерно украшает себя драгоценными тканями и драгоценными каменьями, - в том, что он не может слышать стремления больших миров, не может видеть, как эти миры обращаются вокруг солнца. Этот мир остается в каком-то безчувственном, мертвенном состоянии; за недостатком воздуха, его производительная сила бывает иногда зловредна.

Миледи Дэдлок возвратилась в свой столичный дом на несколько дней до отъезда в Париж, где её превосходительство намеревается пробыть несколько недель; а оттуда дальнейшия её следования неизвестны. Так по крайней мере сообщают нам фешенебельные газеты, которым известно все фешенебельное, и сообщают в отраду жителям Парижа. Говорить об этом иначе, было бы не фешенебельно. Миледи Дэдлок находилась, (как она в дружеской беседе выражается) в своей линкольншэйрской "резиденции". В Линкольншэйре сделалось наводнение. Свод каменного моста в парке сначала подмыло, а потом и совершенно размыло. Близлежащия низменные поля, на полмилю в ширину, покрылись водой. Печальные деревья представляли в этих огромных лужах маленькие островки, и гладкая поверхность воды в течение целого дня испещрялась крупными каплями дождя. "Резиденция" миледи Дэдлок казалась чрезвычайно скучною. Погода, в продолжение многих дней и ночей, была такая дождливая, что деревья, повидимому, промокли насквозь; легкие удары и надсечки топора лесничого, подчищавшого аллеи в парке, не производят резкого звука и срубленные сучья не трещат при их падении. Мокрые олени покидают топкия болота, служившия им пастбищем. Звук винтовочного выстрела теряет в влажном воздухе свою пронзительность, и дым, в виде маленького облачка, медленно стелется по зеленой, покрытой кустарником отлогости, составляющей отдаленный план в картине падающого дождя. Вид из окон собственной комнаты миледи Дэдлок не представляет никакого разнообразия: он по очереди то изменяется в картину свинцоватого цвета, то в картину, нарисованную китайской тушью. Вазы, поставленные на каменной террасе, в течение целого дня собирают дождь, тяжелые капли которого надают и в безмолвии ночи однообразно отдаются на широкой, каменной площадке, называемой с давнишних времен "Площадкой замогильного призрака". Небольшая церковь в парке в воскресные дни кажется мрачною, покрытою темными, отсырелыми пятнами; из дубовой кафедры выступают капли холодного пота, - и вообще по всей церкви распространяется удушливой, неприятный запах, как будто выходящий из могил покойных Дэдлоков. Миледи Дэдлок (мимоходом сказать, бездетная), взглянув, при начале сумерек, из окна своего будуара на домик привратника, в конце длинной аллеи, видит, как светлый огонек играет в решетчатых окнах этого домика, как серый дым вылетает из трубы его, видит ребенка, который, впереди какой-то женщины, бежит под дождем на встречу мужчины, подходящого к воротам парка, - видит это все и приходит в самое неприятное расположение дула. Миледи Дэдлок говорит, что ей "скучно до смерти".

домом проходила по его старинным комнатам и запирала ставни, казалось, что портреты Дэдлоков, из которых одни навсегда оставили этот мир, а другие только на время покинули свое поместье, - прятались в отсыревшия стены, выражая на лицах своих упадок духа. Когда же Дэдлоки снова возвратятся в Линкольншэйр? - фешенебельная газета, этот зловещий демон, которому известно все настоящее и прошлое, кроме одного только будущого, не может сказать утвердительно.

Сэр Лэйстер Дэдлок все еще только баронет, но такой могущественный баронет, каких не отъищется во всей Британии. Древность его фамилии может равняться только с древностию гор, окружающих его поместья, и безпредельно респектабельнее их. Он держится такого мнения, что мир мог бы существовать и без гор, но совершенно бы погиб без Дэдлоков. Он готов допустить, что природа - весьма хорошее произведение (немного простовато, это правда, если не обнесено решеткой), но произведение, которого совершенство вполне зависит от знаменитых фамилий. Это - джентльмен самых строгих правил, - джентльмен, чуждый всему мелочному и низкому и готовый скорее перенесть смерть, какую бы вам ни вздумалось назначить, но не подать малейшого повода к упреку касательно его честности и прямодушия. Короче сказать, это - почтенный, твердый в своих правилах, честный, справедливый, великодушный человек, но вместе с тем человек, до высшей степени одаренный предразсудками и лишенный способности судить о предметах основательно.

Сэр Лэйстер ни больше, ни меньше, как двадцатью годами старше миледи. К нему уже не придет вторично шестьдесят-пятый, ни шестьдесят-шестой, ни даже шестьдесят-седьмой год. От времени до времени к нему являются припадки подагры. Походка его немного принужденна. Белокурые волосы, с заметной сединой, седые бакенбарды, тонкая сорочка с пышными манжетами, безукоризненной белизны жилет и синий фрак, постоянно застегнутый золотыми пуговицами, придают его наружности весьма почтенный вид. В отношении к миледи, при каком бы то ни было случае, он соблюдает крайнюю церемонность, выказывает величие своей особы, соблюдает особенную вежливость и личным достоинствам миледи оказывает безпредельное уважение. Его рыцарское внимание к миледи, нисколько не изменившееся с тех пор, как он старался ей понравиться, составляет в нем единственную и притом легкую черту романтичного настроения души.

И в самом деле, сэр Лэйстер женился на миледи по любви. В фешенебельном мире и теперь еще носится слух, что она происходила из неизвестной фамилии; впрочем, круг фамилии сэра Лэйстера был так обширен, что к распространению его он не предвидел особенной необходимости. Миледи одарена была красотой, гордостью, честолюбием, необузданной решимостью и здравым разсудком в такой степени, что этими качествами можно бы было оделить целый легион прекрасных леди. При помощи этих качеств, а также богатства и положения в обществе, миледи очень скоро взлетела наверх, - так что в течение весьма немногих лет миледи Дэдлок очутилась в центре фешенебельного мира и на самой вершине фешенебельного древа.

Каждому известен исторический факт, как горько плакал Александр Македонский, когда убедился, что для его побед не было других миров; по крайней мере каждый хоть немного, но должен быть знаком с этим замечательным фактом, потому что о нем упоминалось чрезвычайно часто. Миледи Дэдлок, завоевав свой ни участием в делах света, ни удовольствием, составляют трофеи её победы. Она может назваться благовоспитанною, в строгом смысле этого слова. Если-бь на завтра ей пришлось взнестись за облака, то, право, она улетела бы туда, не ощутив в душе ни малейшого восторга.

Миледи Дэдлок до сей поры не утратила своей красоты, и если эта красота перешла уже пределы пышной зрелости, зато не достигла еще степени увядания. Лицо у нея прекрасное, - лицо, которое в лучшую пору жизни можно было бы назвать скорее хорошеньким, нежели прекрасным; но, вместе с выражением своего фешенебельного величия, оно усвоило в некоторой степени классичность. Её стан изящен во всех отношениях, а высокий рост придаст еще больший эффект - не потому, чтобы она была действительно высока, но потому, что она "как нельзя правильнее сложена во всех своих статьях", как неоднократно и клятвенно утверждал достопочтеннейший Боб Стэблз, большой знаток и любитель лошадей. Этот же самый авторитет замечает, что она сформировалась вполне, и присовокупляет, в особенности в похвалу волос миледи, что по масти она из целого завода, по всей справедливости, может называться отличнейшею.

Увенчанная такими совершенствами, миледи Дэдлок оставила загородную резиденцию, благополучно прибыла (преследуемая фешенебельной газетой по горячим следам) в Лондон, с тем, чтоб провести в столичном своем доме несколько дней до отъезда в Париж, где миледи намерена пробыть несколько недель, и затем дальнейшее её следование покрыто мраком неизвестности. В этот же самый грязный и мрачный вечер, о котором мы упомянули, в столичный дом миледи Дэдлок является старомодный, старолетний джентльмен, присяжный стряпчий и в добавок прокурор Верховного Суда, - джентльмен, имеющй честь действовать в качестве советника фамилии Дэдлоков и в конторе которого хранится множество железных сундуков, украшенных снаружи этим именем, как будто нынешний баронет представлял собою очарованную монету фокусника, по прихоти которого она невидимо переносилась по всему собранию этих сундуков. С помощию дворецкого - настоящого Меркурия в пудре - старый джентльмен проведен был по отлогим лестницам, через огромный зал, вдоль длинных коридоров, мимо множества комнат, которые в течение летняго сезона бывают ослепительно-блестящи, а во все остальное время года невыразимо скучны, которые покажутся волшебным краем для кратковременного посещения, но настоящей пустыней - для постоянного в них пребывания, этот джентльмен, говорю я, проведен, был Меркурием в верхние аппартаменты и, наконец, представлен пред лицо миледи Дэдлок.

На взгляд старый джентльмен кажется весьма обыкновенным; но, занимаясь составлением аристократических брачных договоров и аристократических духовных завещаний, он приобрел известность и прослыл богачом. Он окружен таинственным кругом фамильных секретов и считается верным и безмолвным хранителем врученных ему тайн. Много есть великолепных мавзолеев, которые в течение столетий пускают корни в уединенные прогалины парков, между высящимися деревьями и кустами папоротника, и в которых, быть может, схоронено гораздо менее тайн в сравнении с тем, что обращается в народе, или с тем, что заперто в груди мистера Толкинхорна. Это человек, как говорится, старой школы - выражение, обыкновению означающее, всякую школу, которая, повидимому, никогда не была молодою. Он носит коротенькие панталоны, поднизанный на коленях лентами, носит подвязки и чулки. Одна особенность его черной одежды и его черных чулок - будь они шелковые или шерстяные - состоит в том, что ни та, ни другие не имеют лоску. Безмолвный, скрытный, мрачный, - и одежда его вполне соответствует ему. Он никогда не вступает в разговор, если предмет разговора не касается его профессии и если в разговоре не требуют его советов. Его нередко можно найти, молчаливого, но совершенно как в своем собственном доме, за банкетами знаменитых загородных домов и вблизи дверей аристократических гостиных, относительно которых фешенебельная газета всегда бывает особенно красноречива. Здесь каждый знает его, здесь половина английских перов останавливается перед ним, чтобы сказать: "как вы поживаете, мистер Толкинхорн?" Мистер Толкинхорн принимает эти приветы с серьезным, важным видом и погребает их в груди своей, вместе с другими заветными тайнами.

Сэр Лэйстер Дэдлок находится в одной комнате с миледи и, судя по словам его, очень счастлив видеть мистера Толкинхорна. В наружности, взглядах и приемах мистера. Толкинхорна есть что-то особенное, освященное давностию, всегда приятное для сэра Лэйстера, - и сэр Лэйстер принимает это за выражение покорности к своей особе, за дань в своем роде. Сэру Лэнстеру нравится одежда мистера Толкинхорна, и в этом также он видит что-то вроде дани своему высокому достоинству. И действительно, одежда мистера Толкинхорна в высшей степени заслуживает уважения: она напоминает собой вообще что-то ливрейное. Она выражает семейных тайн и вместе с тем дворецкого при погребе Дэдлоков.

Думал ли хоть сколько нибудь об этом сам мистер Толкинхорн? Быть может, да, - быть может, нет. Впрочем, это замечательное обстоятельство нетрудно объяснить всем тем, что только имеет связь с миледи Дэдлок, как с первейшей женщиной из своего класса, как с единственной предводительницей и представительницей своего маленького мира. Она считает себя за существо неисповедимое, совершенно выступившее из сферы обыкновенных смертных: такою по крайней мере она видит себя в зеркале, - и, действительно, в зеркале она кажется именно такою. Но, несмотря на то, каждая тусклая маленькая звездочка, которая обращается вокруг нея, начиная от горничной и до режиссера Итальянской Оперы, знает все еи слабости, все предразсудки, все недостатки, все прихоти и всю надменность: каждый окружающий ее, сделает такое верное определение, снимет такую аккуратную мерку с её моральной натуры, какую снимает портниха с её физических размеров; каждый из них знает, что от этой верности и аккуратности зависит едва ли не самый важный источник их существования. Понадобятся ли ввести новую моду в одежде, особый костюм, потребуется ли дать ход новой певице, новой танцовщице, новой форме бриллиантов, новому гиганту или карлику, нужно ли будет открыть подписку на сооружение нового храма или вообще сделать что-нибудь новое, - и, право, найдется премножество услужливых людей из дюжины различных сословий и профессий, которых миледи Дэдлок считает ни более, ни менее, как за своих рабов, но которые вполне изучили ее и, если угодно, научат вас, каким образом должно поступить с милэди, как будто она для них все равно, что маленький ребенок, - которые в течение всей своей жизни ничего больше не делают, как только нянчат ее, которые, показывая вид, будто смиренно и со всею покорностию следуют за ней, водят за собой ее и всю её свиту, - которые, поймав на крючок одного, на тот же крючек ловят всех и вытаскивают их, как Лемуель Гулливер вытащил вооруженный флот лилипутов.

нашим, говорят ювелиры Глэйз и Спаркль, подразумевая под словом миледи Дэдлок и других: - то не забудьте, что вам придется иметь дело не с обыкновенной публикой: вы должны прежде всего отъискать у наших ". - "Чтобы пустить в ход этот товар, джентльмены, говорят магазинщики Шин и Глось своим друзьям-фабрикатам: - вы должны пожаловать к нам, потому что мы знаем, откуда можно взять людей фешенебельных, и съумеем сделать ваш товар фешенебельным". - "Если вы хотите, сэр, чтобы эстамп лежал на. столах высоких людей, с которыми я нахожусь в хороших отношениях, говорит книгопродавец мистер Сладдери: - или если вы хотите, сэр, поместить этого карлика или этого великана в домах моих высоких знакомых, если вы хотите приобрести для этого увеселения покровительство моих высоких знакомых, то, сделайте одолжение, сэр, предоставьте это мне; потому что я привык уже изучать колонновожатых моих высоких знакомых, и, смею сказать вам, без всякого тщеславия, что могу повернуть их вот так... "вокруг пальца": и действительно, мистер Сладдери, как честный и прямой человек, говорил это без всяких преувеличений.

Из этого модно заключить, что хотя мистер Толкинхорн и показывал вид, будто не знает, что происходило в настоящее время в душе Дэдлока, но весьма вероятно, что он знал.

-- Что скажете, мистер Толкинхорн? Верно, дело миледи снова представлялось канцлеру? - спросил сэр Лэйстер, протягивая руку адвокату.

-- Да, милорд, представлялось, и не далее, как сегодня, - отвечал мистер Толкинхорн, делая один из своих скромных поклонов миледи, которая сидит на софе перед камином, прикрывая лицо свое веером.

-- Безполезно было бы спрашивать, - говорит миледи, с тем сухим, скучным выражением в лице, которое она вывезла с собой из загородной резиденции, - безполезно было бы спрашивать, сделано по этому делу что нибудь или нет.

-- И никогда не будет сделано, - замечает миледи.

Сэр Лэйстер не представляет ни малейшого возражения против нескончаемого процесса, производимого в Верховном Суде, это быль медленный, сопряженный с огромными издержками, британский, конституционный процесс. Само собою разумеется, что сэр Лэйстер не принимал живого участия в тяжебном деле, - а роль, которую миледи разыгрывала в этом деле, составляла единственную собственность, принесенную ею в приданое милорду. Сэр Лэйстер имел неясное убеждение, что для его имени, для имени Дэдлоков быть замешанным в каком нибудь тяжебном деле и не находиться во главе того дела было бы самым забавным обстоятельством. Впрочем, он питает к Верховному Суду совершенное уважение, несмотря даже на то, что по временам замечались в нем медленность в оказании правосудия и пустая, незаслуживающпи внимания путаница; он уважал его как особенное нечто, которое, вместе с разнообразным множеством других нечто, изобретено человеческой мудростью для прочного благоустройства в мире всего вообще. И во всяком случае сэр Лэйстер был твердо убежден, что подтверждать выражением своего лица какие бы то ни было неудовольствия относительно суда было бы то же самое, что поощрять какое бы то ни было лицо из низшого сословия к возвышению его на каком бы то ни было поприще.

-- Сегодня, миледи, ничего не было сделано, - говорить мистер Толкинхорн: - но так как к вашему делу присоединились новые показания, так как эти показания довольно кратки, так как я держусь многотрудного правила передавать моим клиентам, с их позволения, все новости, какие будут открываться при дальнейшем производстве дела (мистер Толкинхорн, как видно, человек весьма осторожный: он не принимает на себя ответственности более того чего требует необходимость), и, наконец, так как я вижу, что вы отправляетесь в Париж, поэтому я и принес в кармане сегодняшния показания.

(Мимоходом сказать, сэр Лэйстер также отъезжал в Париж; но фешенебельные газеты восхищались отъездом одной только миледи).

" - Заседание Верховного Суда. По тяжебному делу между Джоном Джорндисом..."

На этом слове миледи прерывает чтение мистера Толкинхорна и просить избавить ее по возможности от всех ужасов приказных формальностей.

Мистер Толкинхорн бросает взгляд через очки и начинав чтение несколькими строками ниже; миледи безпечно и с видом пренебрежения напрягает свое внимание. Сэр Лэйстер, в огромном кресле, посматривает на каминный огонь и, по видимому с величайшим удовольствием, вслушивается в присяжные выражения, повторения и многоглаголания, составляющия в своем роде национальный оплот. Каминный огонь, на том месте, где сидет миледи, разливает теплоту чрезмерно сильно; веер прекрасен на вид, но не слишком полезен, - драгоценен по своей работе, хотя и очень мал. Миледи, переменив свое место останавливает взор на деловых бумагах, наклоняется, чтобь взглянуть на них поближе, смотрит на них еще ближе и, под влиянием какой-то непонятной побудительной причины, делает неожиданный вопрос;

-- Кто писал эти бумаги?

-- Неужели это и есть тот почерк, который у вас называется канцелярским? - спрашивает миледи, пристально и с прежней безпечностью взглянув в лицо адвоката и играя веером.

-- Нет, миледи: было бы несправедливо с моей стороны подтвердить ваш вопрос, - отвечает мистер Толкинхорн, разсматривая почерк. - Вероятно, сколько я могу судить, что канцелярский почерк этого письма образовался уже после основательного изучении калиграфии. Но позвольте узнать, миледи, к чему этот вопрос?

-- Ни для чего больше, как для разнообразия в этой невыносимой скуке. Продолжайте, пожалуйста!

И мистер Толкинхорн снова приступает к чтению. Жар от каминного огни становится сильнее; миледи закрывает веерон лицо. Сэр Лэйстер дремлет. Но вдруг он вскакивает с места и торопливо восклицает:

-- Со мной только обморок, едва внятным голосом произносит миледи Дэдлок, - губы её побелели: - со мной необыкновенная слабость, очень похожая на слабость предсмертную. Не говорите со мной. Позвоните в колокольчик и снесите меня в мою комнату.

пожаловать в прежнюю комнату.

-- Миледи теперь лучше, - замечает сэр Лэйстер, предлагая адвокату садиться и продолжать чтение для него одного. - Я очень испугался. До этой минуты я не знал, чтобы с миледи делались обмороки. Впрочем, удивляться тут не чему: погода такая несносная, и притом же миледи, действительно, соскучилась до смерти в нашем поместьи.