Холодный дом.
IV. Телескопическая филантропия.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. IV. Телескопическая филантропия. (старая орфография)

IV. Телескопическая филантропия.

Мистер Кэндж, когда мы прибыли в его контору, объявил, что мы проведем ночь в доме мистрисс Джэллиби, и потом, обратясь ко мне, сказал, что, по его мнению, я непременно должна знать, кто такая эта мистриссь Джэллиби.

-- Совсем нет, сэр, я ее не знаю, - возразила я. - Может быть, мистер Карстонь... или мисс Ада...

Но нет, они решительно ничего не знали об этой леди.

-- И в самом деле! Так, позвольте, я вот что скажу вам. Мистриссь Джэллиби, - сказал мистер Кэндж, повернувшись к камину спиной и устремив свои взоры в пыльный, передкаминный ковер, как будто в узорах этого ковра была начертана биография мистрисс Джэллиби: - я должен вам сказать, что мистриссь Джэллиби весьма замечательная женщина, по необыкновенной силе своего характера и по тому еще, что она совершенно посвящает себя публичным предприятиям. Она посвящала себя, в разные периоды, бесконечному разнообразию публичных проектов и в настоящее время (пока внимание её не обратилось на какой нибудь другой предмет) посвятила себя африканскому проекту, имеющему целью всеобщее разведение кофейного дерева и учреждение, из излишняго народонаселения нашего отечества, счастливых колоний на берегах африканских рек. Мистер Джорндис, всегда готовый помогать всякому предприятию, которое можно назвать добрым предприятием, - мистер Джорндис, к которому обращаются и которого уважают все филантропы, имеет, как мне кажется, весьма высокое понятие о мистрисс Джэллиби.

При этих словах мистер Кэндж поправил свой галстух и взглянул на нас.

-- А позвольте узнать, сэр, что за особа мистер Джэллиби? спросил Ричард.

-- А! о! Мистер Джэллиби, - сказал мистер Кэндж: - мистер Джэллиби такая особа... такая особа... впрочем, мне кажется, вернее описания его особы нельзя представить, как только сказать вам, что он муж мистрисс Джэллиби.

-- Это верно какая-нибудь диковинка, сэр, существо небывалое, - сказал Ричард шутливым тоном.

-- Нет, я не говорю этого, - возразил мистер Кэндж, весьма серьезно. - Тем более я не могу сказать этого, что вовсе не знаю мистера Джэллиби. Быть может, он и превосходный человек; одно только, он ужасно, так сказать, углублен... погружен в более блестящия качества своей жены.

После этого мистер Кэндж объяснил нам, что так как дорога в Холодный Домь показалась бы нам в такую ночь крайне длинною, мрачною и скучною, и так как мы и без того уже проехали сегодня очень много, то мистер Джорндис сам предложил сделать это распоряжение, но что завтра до обеда к дверям дома мистера Джэллиби явится карета, которая и вывезет нас из Лондона.

Вслед за тем он позвонил в колокольчик, и в комнату вошел молодой джентльмен. Мистер Кэндж, назван этого джентльмена именем Гуппи, спросил его, отосланы ли вещи мисс Соммерсон "по принадлежности". Мистер Гуппи отвечал утвердительно и прибавил, что у подъезда уже давно дожидается карета отвезти и нас по принадлежности, если нам угодно.

-- Мне остается только, - сказал мистер Кэндж, прощаясь с нами пожатием руки: - выразить мое искреннее удовольствие (добрый день, мисс Клэр!), что распоряжения этого дня кончились (прощайте, мисс Соммерсон!), и мою искреннюю надежду, что это распоряжение непременно поведет всех, до кого оно относится, к счастию (очень рад, что имел честь познакомиться с вами, мистер Карстон!), поведет к благополучию и к тем существенным выгодам, которые ожидают нас впереди! Гуппи, смотри, чтобы дорогие мои гости доехали туда благополучно.

-- Где же это "туда", мистер Гуппи? - спросил Ричард, в то время, как мы спускались с лестницы.

-- Весьма недалеко отсюда, - отвечал мистер Гуппи: - это будет за домом Тавия; вы ведь знаете этот дом?

-- Напротив, я утвердительно могу сказать: не знаю, потому что приехал сюда из Винчестра, и для Лондона - совершенно чужой человек.

-- Это будет сейчас за угол, - сказал мистер Гуппи. - Мы сейчас завернем в Канцлерский переулок, проедем немного по улице Голборн и минут через пять будем на месте; словом сказать, это отсюда как рукой подать. - А вот и опять лондонская особенность, - не правда ли, мисс?

Повидимому, он очень восхищался этим выражением и употребил его собственно затем, чтоб подтрунить на мой счет.

-- Надобно надеяться, что он не тяжел для вас, - заметил мистер Гуппи, поднимая ступеньки кареты. - Напротив того, мне кажется, судя по вашей наружности, он производит на вас благодетельное влияние.

Я знала, что мистер Гуппи хотел этими словами выразить мне комплимент, и потому, когда он захлопнул дверцы кареты и отправился на козлы, я от души посмеялась над тем, что при его словах сильная краска выступила мне на лицо. Мы все трое смеялись над этим, шутливо разсуждали о нашей неопытности и о Лондоне, как месте, совершенно незнакомом нам, до тех пор, пока карета наша не подъехала под какую-то арку, в узенькую улицу с высокими домами, подобную продольной цистерне для хранения тумана, и, наконец, к месту нашего ночлега. Около дома, у которого мы остановились, и на дверях которого красовалась полированная медная дощечка с надписью: Джеллиби, - около этого дома собралась толпа народа, но преимущественно ребятишек.

-- Не испугайтесь! - сказал мистера Гуппи, заглянув в окно кареты: - один из маленьких Джэллиби завязь головой в железной решетке.

-- О, бедный ребенок! - вскричала я: - пожалуйста, мистерь Гуппи, выпустите меня поскорей!

-- Сделайте одолжение, мисс, будьте осторожней, поберегите себя. Надобно вам сказать, что маленькие Джэллиби ни на минуту без проказ, - заметил мистер Гуппи.

Я отправилась прямо к ребенку, который был один из самых грязных маленьких несчастных созданий, каких когда либо случилось мне встречать. Его лицо пылало; сам он, стиснутый по шее между двумя железными стойками, был очень перепуган и громко ревел, между тем как продавец молока и полицейский сторож, движимые чувством сострадания, старались освободить его из этого положения, тянули его за ноги, в том убеждении, что чрез это средство череп ребенка немного сожмется, и тогда успех их будет несомненный. Успокоив немного ребенка и увидев, что это был маленький мальчик с огромной головой, я подумала, что если в отверстие прошла голова, то непременно должно пройти и туловище, а потому предложила, как самое лучшее средство для спасения ребенка, протолкнуть его вперед. Это предложение было так радушно принято продавцом молока и полицейским, что несчастный мальчик непременно полетел бы вниз головой в глубокую яму, еслиб я не успела схватить его за рубашенку и еслиб в то же время Ричард и мистер Гуппи не успели пробежать через кухню и подхватить его снизу. Наконец, ребенок благополучно был поставлен на ноги; но, вместо благодарности, несчастный шалун принялся с изступлением бит мистера Гуппи палкой, которою до приключения своего катал по улице обруч.

Из всей толпы, окружавшей дом, никто, повидимому, не принадлежал к этому дому, исключая женщины в деревянных башмаках, которая, при виде ребенка в опасном положении, совала в него из кухни метлой. Не знаю, с какой именно целью она поступала такимь образом, - думаю, однако, что и она не знала. Из всего этого я заключила, что мистрисс Джэллиби не было дома, но можете представить мое положение, когда та же самая женщина явилась в коридоре, без башмаков, и, поднявшись впереди меня и Ады в заднюю комнату первого этажа, доложила о нашем приезде.

-- Две молодые барышни приехали, мистрисс Джэллиби!

Поднимаясь по лестнице, мы встретили еще несколько детей, с которыми в потемках трудно было не столкнуться; и в то время, как мы представлялись мистрисс Джэллиби, один из бедных маленьких созданий упал с самого верху лестницы и пролетел, как мне послышалось, до самого низу, с величайшим стуком и криком.

Мистрисс Джэллиби, не обнаруживая ни легчайшей тени того безпокойства, которого мы не могли скрыть на наших лицах в то время, как голова несчастного ребенка возвещала о своем полете громким стуком о каждую ступеньку - а этик ступенек, как говорил впоследствии Ричард, считалось всего семь, кроме площадки - приняла нас с совершенным равнодушием. Она была недурна собой, невысокого роста, довольно полная женщина, от сорока до пятидесяти лет, с приятными глазами, хотя они и имели странную привычку смотреть в недосягаемою даль. Как будто - я опять сошлюсь на выражение Ричарда - как будто ближе Африки другого они ничего передо собой не видели.

-- Очень рада, что имею честь принять вас в моем доме, - сказала мистрисс Джэллиби приятным голосом. - При моем уважении к мистеру Джорндису, я не могу оставаться равнодушной к тем, в ком он принимает живое участие.

Мы выразили нашу благодарность и сели подле двери, на хромоногую, увечную софу. Мистрисс Джэллиби имела прекрасные волосы; но, при обширнейших занятиях по африканскому проекту, она никогда не убирала их. Шаль, слегка накинутая на плечи, упала на стул, когда мистрисс Джэллиби встала, чтобы встретить нас; и когда она снова возвращалась к стулу, мы не могли не заметить, что платье её не сходилось сзади на несколько дюймов, и что открытое пространство было задернуто решеточкой из корсетных шнурков, точно как окно в летней беседке.

Комната, усыпанная различными бумагами и крайне стесненная огромным письменным столом, заваленным тем же самым материалом, который валялся на полу, была не только очень неопрятна, но и очень грязна. Все это по необходимости поражало орган нашего зрения, между тем как слухом мы провожали бедного ребенка, слетевшого с лестницы, как кажется, на кухню, где кто-то старался если не задушить его, то заглушить его рыдания.

Но что всего более поразило нас, так это изнуренная, болезненного вида, хотя ни под каким видом не простая девушка которая сидела за письменным столом, грызла перо и, выпуча глаза, смотрела на нас. Мне кажется, никто еще не бывал перебрызган и перепачкан так чернилами, как эта девушка и, начиная с её взъерошенных волос до хорошеньких ножек, которые уродовались истасканными, истертыми, изорванными и стоптанными на сторону атласными башмачками, ни одна вещь из её наряда, до последней булавки, не имела надлежащого вида, не находилась в надлежащем месте.

-- Мы застаете меня, мои милые, - сказала мистрисс Джэллиби, снимая нагоревшую светильню с двух огромных свечей в жестяных подсвечниках, - свечей, от которых разливался по комнате сильный запах топленого сала (огонь в камине давно уже потух и на решетке камина ничего больше не было, кроме холодной золы, вязки дров и маленькой кочерги): - вы застаете меня, мои милые, за всегдашними занятиями и, вероятно, извините меня, если стану продолжать их. Африканский проект поглощает все мое время. Он вовлекает меня в огромную переписку с различными обществами, торговыми домами и частными лицами, которые пекутся о благоденствии своих единоземцев, и, признаюсь, с особенным удовольствием могу сказать, что это дело подвигается вперед. Мы надеемся, что на будущий год около этого времени от ста-пятидесяти до двухсот здоровых семей будут возделывать кофе и просвещать туземцев из племени Борриобула-Ха, на левом берегу реки Нигера.

В то время, как Ада ничего не говорила, но только смотрела на меня, я решилась заметить, что это занятие должно быть очень приятно.

-- И еще как приятно, если-б вы знали! - сказала мистрисс Джэллиби. Оно поглощает всю энергию моей души; но это ничего не значит, если я вижу впереди успех и если с каждым днем более и более удостоверяюсь в этом успехе. Знаете ли, мисс Соммерсон, меня немного удивляет, почему вы сами не вздумали обратить ваше внимание на Африку, сосредоточить ваши мысли над этой частью света...

Этот быстрый вопрос до такой степени был для меня неожидан, что я решительно не знала, как мне принять его. Я намекнула что-то на тамошний климат.

-- Въсамом деле, сударыня?

-- Могу нас уверить. Конечно, и там требуются маленькия предосторожности. Без предосторожности подите вы по Голборну, и через вас переедут. С предосторожностью идите вы по той же улице Голборн, и вас пальцем не заденут. Это же самое можно применить и к Африке.

-- С этим я совершенно согласна, - сказала я.

Но, само собою разумеется, я соглашалась в этом с мнением о предосторожностях на улице Голборн.

-- Не угодно ли вам просмотреть несколько замечаний собственно по этому предмету и вообще по всему африканскому делу? - сказала мистрисс Джэллиби, подавая нам кипу бумаг. - А я между тем кончу письмо, которое диктую теперь моей старшей дочери - моему домашнему секретарю...

Девица, сидевшая за столом, перестала грызть перо и на наш поклон отвечала также поклоном, с полу-застенчивым, с полу-угрюмым видом.

--...и тем заключу на этот раз мои занятия, - продолжала мистрисс Джэллиби с сладенькой улыбкой: - хотя мои занятия, можно сказать, бесконечны... На чем остановились мы, Кадди?

--...Свидетельствует свое почтение мистеру Суолло и просит..." - сказала Кадди.

--...и просит, - сказала мистрисс Джэллиби, продолжая диктовать: - уведомить ее касательно вопросительного письма по африканскому проекту.

-- Ах, Пипи, ради Бога, не ходи сюда!

Пипи был тот несчастный ребенок (добровольно принявший на себя это название), который упал с лестницы, и который прервал корреспонденцию появлением своей особы с разбитым лбом, залепленным кусочком пластыря, и с очевидным намерением показать ушибы на ногах.

Ада и я не знали, что больше всего заслуживало сожаления - ушибы ли ребенка, или грязь, которой дн был покрыт. Мистрисс Джэллиби не обратила особенного внимания на несчастного. Она только прибавила, с невозмутимым спокойствием, с которым она говорила вообще обо всем: "уйди отсюда вон, негодный Пипи!", и снова устремила свои прекрасные глаза на Африку и снова приступила к диктовке. В это время, не думая прервать её занятий, я решилась остановить бедного Пипи, выходившого из комнаты, и взять его на руки. Казались, эта ласка и поцелуи Ады очень изумили ребенка. Продолжая всхлипывать реже и реже, ок совершенно успокоился и, наконец, заснул у меня на руках. Я до такой степени занялась маленьким Пипи, что совершенно упустила из виду подробное содержание африканского проекта, хотя общее впечатление этого проекта о громадной важности Африки и совершенной ничтожности всех других мест и предметов было таково, что мне стало стыдно за мое невнимание.

-- Скажите пожалуйста, уж шесть часов! - сказала мистрисс Джэллиби. - А наш обеденный час назначен в пять. Я говорю только: назначен, потому, что мы обедаем в каком часу придется... Кадди, покажи мисс Клэр и мисс Соммерсон их комнаты... Быть может, вам угодно сделать какие-нибудь перемены в вашем туалете? Я знаю, что при моих занятиях вы извините меня... О, какой этот негодный мальчик! Сделайте одолжение, мисс Соммерсон, пустите его на пол!

Я попросила позволения держать его на руках, чистосердечно уверяя, что Пипи не делает мне ни малейшого безпокойства и труда, и вслед за тем снесла его наверх и положила на мою постель.

Аде и мне отведены были две верхния комнаты, между которыми находилась дверь. Обе оне были чрезвычайно пусты и неопрятны. Занавеска у окна моей комнаты прикреплялась старой изломанной вилкой.

-- Вам вероятно, - нужно горячей воды? - сказала мисс Джэллиби, которой взоры старались встретиться с рукомойником и старались тщетно.

-- Не мешало бы, сказали мы: - если только это не составит большого безпокойства.

-- О ни малейшого, - возразила мисс Джэллиби: - но дело в томе, найдется ли у нас хоть сколько нибудь горячей воды.

Вечер быль такой холодный и комната имела, такой сырой, болотный запах, что, должно признаться, мы находились в весьма жалком положении. Бедная Ада едва не плакала. Как бы то ни было, мы вскоре развеселились и деятельно занялись своим туалетом. Между тем возвратилась мисс Джэллиби, с известием, что, к крайнему её сожалению, горячей воды не отъискалось ни капли, что нигде не могут найти чайника, и что котел на плите оказывается негодным к употреблению.

Мы просили ее не безпокоиться и употребили всевозможную поспешность спуститься вниз к камину. В течение этого времени все маленькия дети собрались на площадке лестницы за дверями нашей комнаты, удивляясь небывалому феномену, по которому Пипи очутился на моей постели, и привлекали наше внимание к своим носам и пальцам, которым безпрестанно угрожала опасность быть прищемленными между дверями. Затворить дверь которой либо комнаты не было возможности: на моем замке не было ни ключа, ни рукоятки, а на замке дверей, ведущих в комнату Ады, хотя и была рукоятка, но она так гладко вертелась во все стороны, что на самую дверь не производила желаемого действия. Вследствие этого я предложила всем детям войти в мою комнату, расположиться около стола и слушать сказку про "Красную Шапочку", которую вызвалась рассказывать им во время моего туалета. Дети исполнили это и были так тихи, как мышки, - в том числе и Пипи, который проснулся как раз к тому времени, когда в сказке является на сцену серый волк.

"Подарок с Торнбриджских минеральных вод"; в этой кружке плавала горящая светильня и тускло освещала корридор. В гостиной (которая соединялась с кабинетом мистрисс Джэллиби посредством открытой двери) мы застали молодую женщину с распухшим и закутанным в фланель лицом. Она усердно раздувала огонь в камине и задыхалась от сильного дыма, который так свободно разгуливал по комнате, что мы кашляли от него и плакали, и сидели с полчаса при открытых окнах, между тем как мистрисс Джэллиби распоряжалась африканскими письмами с невозмутимым спокойствием духа. На этот раз я от души радовалась её многотрудным занятиям: они представляли Ричарду возможность рассказать нам, каким образом он умывал себе руки в паштетном блюде, каким образом на его туалетном столике очутился чайник вместо умывальника, - и Ричард представлял нам это в таком забавном виде, что Ада от души хохотала, увлекая и меня в непринужденный смех.

Вскоре после семи часов мы отправились в столовую к обеду и спускались, по совету самой мистрисс Джэллиби, весьма осторожно, потому что ковры, кроме того, что имели большой недостаток в проволоках, которыми они прикреплялись к лестнице, были до такой степени изорваны, что на каждом шагу представляли опасную ловушку. Нам подали прекрасную треску, кусок ростбифа, блюдо котлет и пуддинг. Обед был бы превосходный, еслиб все было приготовлено надлежащим образом; но, к сожалению, он подан был чуть-чуть не в сыром виде. Молодая женщина в фланелевой подвязке прислуживала за столом, ставила на стол каждое блюдо куда, и как ни попало и ничего не убирала до самого конца. Молодая женщина, которую я видела в деревянных башмаках, и которая, как я полагала, исполняла в доме обязанность кухарки, часто подходила к дверям столовой и бранилась с женщиной в фланелевой подвязке; а из этого я заключила, что оне жили в сильном раздоре.

В течение всего обеда, продолжительного вследствие неожиданных казусов - как, например, блюдо картофелю опрокинулось в угольный ящик, ручка от штопора нечаянно оторвалась и молодая женщина вовсе неумышленно нанесла себе сильный удар в подбородок - в течение всего обеда, повторяю я, мистрисс Джэллиби сохраняла удивительную ровность своего характера. Она рассказывала нам множество интересных подробностей об африканском племени Борриобула-Ха и получала такое множество писем, что Ричард, сидевший подле нея, сразу увидел, что в его тарелке с супом плавали четыре конверта. Некоторые из писем сообщали ей о совещаниях дамских комитетов или о следствиях дамских митингов, о чем она немедленно прочитывая нам; другия служили просьбами от частных лиц, принимавших живейшее участие во всем, что касалось возделывания кофе и распространения просвещения между дикими народами; третьи требовали немедленных ответов, для отправлении которых мистрисс Джэллиби раза три или четыре высылала старшую дочь из за стола. Короче сказать, у мистрисс Джэллиби были полные руки дела, и, судя по её словам, она неоспоримо была всей душой предана африканскому проекту.

Меня подстрекало сильное любопытство узнать, кто такой был кроткий джентльмен с порядочной лысиной и в очках, который занял за столом пустой стул уже после того, как мы кончили рыбу, и который, повидимому, разыгрывая страдательную роль по всем, что касалось Борриобула-Ха, не принимал деятельного участии в этом громадном проэкте. Во время обеда он не проговорил ни слова, а потому его легко можно было бы принять за африканского туземца, еслиб этому предположению не противоречил цвет его лица. До самого окончания обеда и до тех пор, пока этот джентльмен не остался с Ричардом наедине за опустелым столом, мне и в голову не пришло подумать, что это был мистер Джэллиби. Но оказалось, что это действительно был сам мистер Джэллиби; к тому же, болтливый молодой человек, по имени мистер Квэйль, с огромными лоснящимися выпуклостями вместо висков, и с волосами, зачесанными совершению назад, который пришел к нам поздно вечером, и который объявил Аде, что он филантроп, объявил вместе с тем, что супружеский союз мистрисс Джэллиби с мистером Джэллиби он называет союзом души и тела.

Этот молодой человек, кроме того, что имел очень много сказать с своей стороны насчет Африки и насчет собственного своего проэкта инструкции колонистам, каким образом им должно внедрить просвещение между туземцами и распространять внутреннюю и внешнюю торговлю, - кроме этого, он находил особенное удовольствие выставлять на вид неутомимые труды мистрисс Джэллиби.

-- Я уверен, мистрисс Джэллиби, - говорил он: - что вы получили сегодня по крайней мере от полутораста до двухсот писем насчет Африки, - не правда ли? Или, если память не изменяет мне, мистрисс Джэллиби, то, кажется, вы говорили когда-то, что послали с одной почтой сразу пять тысяч циркуляров?

И, получив ответ от мистрисс Джэллиби, молодой человек каждый раз повторял его нам, как будто он был для нас переводчиком. С течение всего вечера мистер Джэллиби молча сидел в углу, прислонясь к стене головой; нам казалось, что он находился под влиянием самого неприятного расположения духа. Я замечала, что мистер Джэллиби, оставшись после обеда наедине с Ричардом, несколько раз открывал рот, как будто хотел признаться ему в том, что именно тяготило его душу - и, не сказав ни слова, закрывал рот, к величайшему смущению Ричарда.

Мистрисс Джэллиби сидела как в гнезде, святом из негодных бумаг, пила безпрестанно кофе и от времени до времени диктовала старшей дочери. Изредка она вступала с мистером Квэйлем в горячия прения, предметом которых, сколько понимала я, было учреждение Человеколюбивого Братства, и между прочим выражала теплые чувства и прекрасные мысли. Не могу похвалиться, что я была такой внимательной слушательницей, какой бы мне хотелось быть, потому что Пипи и другия дети целой ватагой окружили Аду и меня в углу гостиной и неотступно просили рассказать им новенькую сказку. Уступая их желаниям мы сели между ними и шепотом говорили им сказку о "Коте в сапогах", - говорили множество подобных пустяков, до тех пор, пока мистрисс Джэллиби случайно вспомнила о детях и приказала им отправиться спать. При этом Пипи так горько расплакался и так убедительно просил меня проводить его до постели, что я принуждена была снести его наверх. Здесь молодая женщина в фланелевой подвязке как дракон налетела на толпу малюток и в несколько минут уложила их в постели.

После этого я занялась нашей маленькой комнаткой, - старалась, сколько от меня зависело, придать ей веселый вид, старалась приласкать огонь в камине, который при моем приходе выглядывал оттуда весьма сердито, но вскоре запылал ярко и отрадно. По возвращении в гостиную, я заметила, что мистрисс Джэллиби поглядывала на меня весьма неблагосклонно, за мое ребячество. Я очень сожалела об этом, но в то же время была убеждена, что имела на это ребячество полное право.

Было уже около полночи, когда для нас представился удобный случай отправиться наверх; но даже и тогда мы оставили мистрисс Джэллиби за бумагами и за кофе, а мисс Джэллиби - за пером, которое она грызла безпрестанно.

-- Какой странный, какой удивительный дом! - сказала Ада, когда мы очутились в нашей комнате. - Я удивляюсь, почему вздумалось моему кузену Джорндису отправить нас сюда!

-- Душа моя, - сказала я: - это и меня крайне смущает. Я всячески стараюсь разгадать, постичь - и не могу, при всем моем желании.

-- Чего же ты не можешь разгадать? - спросила Ада, сопровождая вопрос своей пленительной улыбкой.

и пользы диких народов; но... но Пипи, но домашнее хозяйство!

Ада громко засмеялась, и, в то время, как я задумчиво смотрела на пылающий огонь в камине, она обвила ручкой мою шею и говорила, что я тихое, прекрасное и доброе создание, и что я вполне обворожила ее.

-- Вы так задумчивы, Эсфирь, - говорила она: - и вместе с чем так веселы. - Вы делаете так много, и делаете все так мило, так чистосердечно! Мне кажется, что при вас и в здешнем доме было бы отрадно!

О, добренькая, простенькая любимица моей души! Она вовсе не знала, что этими слонами выражала похвалу самой себе, и что собственно по доброте своей души она видела во мне такое множество прекрасных качеств!

-- Этот вопрос касается вашего кузена, мистера Джорндиса. Я ему очень, очень много обязана. Не можете ли вы описать мне его наружность?

Откинув назад золотистые локоны, Ада устремила на меня свои глазки с таким смеющимся удивлением, что я сама невольно удивилась, частию её красоте, а частию её удивлению.

-- Эсфирь! вскричала она.

-- Душа моя!

-- Да; ведь я никогда не видела его.

-- Но ведь и я никогда не видела! - возразила Ада.

-- Неужели это и в самом деле правда?

когда говорила о его благородном, великодушном характере, которому должно вверяться более всего земного, - и Ада вверялась ему. Несколько месяцев тому назад мистер Джорндис написал своей кузине "безъискусственное, правдивое письмо", как выражалась Ада, в котором извещал о распоряжениях относительно нас и упоминал, что "это распоряжение излечит современем некоторые раны, нанесенные несчастной тяжбой в Верховном Суде". Ада отвечала на это выражением душевной признательности за его предложение. Ричард также получил подобное письмо и также послал на него подобный ответ. Он видел мистера Джорндиса раз, - но один только раз, пять лет тому назад, в Винчестерской школе. В кабинете канцлера, в то время, когда Ада и Ричард стояли перед камином, облокотясь на экран, и когда я впервые встретилась с ними, Ричард говорил Аде, что в его воспоминании мистер Джорндис сохранился, как "тучный, краснощекий мужчина". Вот все, что могла передать мне Ада о личносты её кузена.

Это описание до такой степени углубило меня в размышление, что Ада уже давно заснула, а я все еще оставалась перед камином, мечтая и уносясь воображением в Холодный Дом, снова мечтая и снова уносясь воображением так далеко, что все события минувшого дня казалось мне, как будто совершались когда-то очень, очень давно. Не знаю, где именно блуждали мои мысли в то время, когда легкий удар в дверь нашей комнатки снова привел их в надлежащий порядок.,

Я тихо отворила дверь и увидела там мисс Джэллиби, которая, с изломанной свечей, поставленной в изломанный подсвечникь, в одной руке, и каменной чашечкой для вареного яйца в другой, дрожала от холода.

-- Спокойной ночи! - сказала она, чрезвычайно угрюмо.

-- Спокойной ночи! - отвечала я.

-- Конечно, можете, - сказала я. - Но, пожалуйста, не разбудите мисс Клэр.

Она не хотела присесть, но, став подле камина, безпрестанно обмакивала запачканный чернилами средний палец правой руки в каменную чашечку, в которой находился уксус, и натирала им чернильные брызги и пятна на лице, не переставая в то же время хмуриться и казаться угрюмою.

-- Я от души желаю этой Африке провалиться! - сказала она вовсе неожиданно.

Я хотела сделать какое-то возражение.

Я сказала ей, что она очень устала, и что мне очень жаль ее. Вслед за тем я приложила руку к её голове и заметила, что она очень горяча теперь, но что к утру это пройдет. Мисс Джэллиби все еще стояла у камина, продолжая хмуриться и бросать на меня сердитые взгляды; ко вдруг она поставила на пол каменную чашечку и тихо подошла к постели, где лежала Ада.

-- Она очень хороша! - сказала мисс Джэллиби, с тем же мрачным видом и с тою же жесткой, неприятной манерой.

Одной только улыбкой я выразила свое согласие.

-- Ведь она сирота, - не правда ли?

-- Однако, я полагаю, она знает кое-что? Вероятно, умеет и танцовать и играть на фортепьяно, и петь? Умеет говорить по французски, знает географию, и глобусы, и рукоделье и... и... решительно все?

-- Без сомнения, - отвечала я.

-- А я так ничего не знаю, - возразила она. - Кроме одного письма, я ровно ничего не знаю. Я всегда пишу для моей мамы, удивляюсь, право, как вам не стыдно было войти в наш кабинет сегодня и увидеть, что, кроме письма, я ничего другого на смыслю. Как это мило с вашей стороны! А поди-ка, еще считаете себя прекрасными девицами!

Я видела, что бедная девушка с трудом удерживала слезы. Не сказав ей ни слова, я опустилась на стул и стала смотреть на нее так кротко и с таким участием, каким только моя душа могла располагать.

бывает пьяна. Большой стыд и большая ложь будет с вашей стороны, если скажете, что вы не заметили, как страшно разило от нея вином. Когда она прислуживала за столом, это было все равно, что в каком нибудь трактире; вы сами знаете, что это правда... вы сами заметили это.

-- Милая моя, я ничего не заметила, - сказала я.

-- Вы заметили, - сказала мисс Джэллиби, весьма откровенно вы не смеете сказать, что не заметили. Вы заметили.

-- О, друг мой, - сказала я: - если вы хотите, чтобы я говорила...

-- Да ведь вы же и говорите. Вы сами знаете, что говорите. Нет, мисс Соммерсон, меня вы не обманете.

-- Я не хочу выслушивать вас.

-- А мне кажется, что вы хотите выслушать, - сказала я: - в противном случае с вашей стороны было бы весьма неблагоразумно. Я вовсе не знала о том, что вы рассказали мне, потому что во время обеда ваша служанка не подходила ко мне близко; но, во всяком случае, я нисколько не сомневаюсь в ваших словах, и мне очень неприятно слышать их.

-- Вероятно, вы не будете рассказывать об этом другим, - сказала она.

тяжело, и мне было очень жаль ее; но, несмотря на то, я разсудила за лучшее не говорить с ней.

-- Я желала бы лучше умереть! - сказала она наконец. - Я желаю, чтобы все мы умерли; это было бы для нас лучше всего.

Спустя минуту, она упала подле меня на колени и, спрятав лицо свое в складках моего платья, с горячностью просила у меня прощения и горько плакала. Я утешала ее, хотела поднять ее; но она сопротивлялась и непременно хотела оставаться в этом положении.

-- Вы учили маленьких девочек, - сказала она. - Если-б вы могли только выучить меня, я стала бы учиться у вас! Я такая жалкая, несчастная, но я люблю вас, - очень очень люблю.

попрежнему скрыла лицо свое в складках моего платья. Мало по малу, бледная, утомленная девушка, стала, засыпать. Я приподняла её голову так, чтобы она могла покоиться на моих коленях, и потом прикрыла как ее, так и себя теплыми платками. Огонь в камине погас, а бедная мисс Джэллиби проспала в этом положении перед камином с холодной золой в течение всей ночи. Сначала я с болезненными чувством преодолевала сон и тщетно старалась с сомкнутыми глазами забыться и потерять из виду сцены минувшого дня. Наконец с медленной постепенностью оне становились неясны, неопределенны, смутны. Я начинала терять сознание о том, чья голова покоилась на моих коленях. То казалось мне, что это была Ада, то - одна из моих пансионерок, с которыми я так недавно разлучилась, хотя никак не могла уверить себя, что эта разлука случилась недавно. То представлялось мне, что это была маленькая безумная старушка, утомленная до крайности своими безпрерывными приседаниями и улыбками, то - кто нибудь из старейших и властительных членов Холодного Дома. Наконец ничего и никого не представлялось мне более, и я потеряла всякое сознание о своем существовании.

Близорукий, подслеповатый день слабо боролся с туманом, когда я открыла глаза мои, чтобы увидеть наяву грязнолицое маленькое привидение, которого взоры пристально устремлены были на меня. Это был Пипи. Оставив свою маленькую кроватку, он пробрался в нашу комнату, в спальной сорочке и шапочке, и то такой степени перезяб так продрог, что зубы его громко стучали.