Холодный дом.
XI. Наш любезный собрат.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. XI. Наш любезный собрат. (старая орфография)

XI. Наш любезный собрат.

Легкое прикосновение к морщинистой руке адвоката, в то время, как он в крайней нерешимости стоит в мрачной комнате, заставляет его вздрогнуть и вскрикнуть:

-- Это кто?

-- Это я, возражает старик, хозяин дома, которого тяжелое дыхание отзывается в ушах адвоката. - Неужели вы не можете разбудить его?

-- Не могу.

-- Что сделали вы с вашей свечей?

-- Она погасла. Вот она; возьми ее.

Крук берет свечку, подходит к камину, наклоняется над потухающей золой и старается выдуть из нея огонь. Но в потухающей золе не оказывается и искры огня, и старания Крука остаются тщетными. Сделав несколько безответных возгласов к своему постояльцу и проворчав, что спустится вниз и принесет огня из магазина, старик уходит. Мистер Толкинхорн, по причинам, ему одному известным, не решается ждать возвращения Крука внутри комнаты, но выходит на площадку лестницы.

Желанный свет вскоре разливается по закоптелым стенам лестницы, вместе с тем, как Крук медленно поднимается наверх, в сопровождении зеленоглазой кошки, следующей за ним по следам.

-- Скажи, неужели твой постоялец спит всегда так крепко? в полголоса спрашивает адвокат.

-- Хи, хи! не знаю, сэр! отвечает Крук, тряся головой и вздергивая кверху свои махнатые брови. - Я почти ровно ничего не знаю о его привычках; знаю только, что он держит себя назаперти.

Перешептывяясь таким образом, они вместе входят в комнату, и когда огонь озаряет ее, два огромные глаза в ставнях, по видимому, плотно смыкаются. Но не смыкаются глаза спящого на жалкой постели.

-- Господи помилуй нас! восклицает мистер Толкинхорн. - Он умер!

Крук опускает оледеневшую руку, которую приподнял было, и опускает ее так внезапно, что она как камень свешивается с кровати.

Крук и Толкинхорн бросают друг на друга моментальный взгляд.

-- Пошлите за доктором! Кликните сверху мисс Фляйт! Я вижу яд подле кровати! Кликните скорее мисс Фляйт! произносит Крук, раскидывая, как крылья вампира, свои костлявые руки над трупом постояльца.

Мистер Толкинхорн выбегает на лестницу.

-- Мисс Фляйт! кричит он. - Кто бы вы ни были, мисс Фляйт! Фляйт! скорее сюда! Торопитесь, мисс Фляйт!

Крук глазами провожает Толкинхорна, и в то время, как последний кличет мисс Фляйт, он находит случай подкрасться к старому чемодану и крадучи удалиться от него на прежнее место.

-- Бегите, Фляйт, бегите! к ближайшему доктору! бегом бегите, Фляйт!

от обеда врача, с толстой верхней губой, покрытой слоем табаку, и с грубым шотландским произношением.

-- Эге, друзья мои! утешьтесь! говорит угрюмый доктор, окинув, после минутного молчания, окружающих внимательным взором. - Утешьтесь, друзья мои! он мертв, как мертвый человек!

Мистер Толкинхорн, стоя подле старого чемодана, спрашивает, давно ли он умер.

-- Давно ли он умер? повторяет медик. - Разумеется, недавно! Да так себе часа три тому назад!

-- Да-с, смею сказать-с, не дальше этого времени, замечает темнолицый молодой человек.

Как и когда явился он по другую сторону кровати, никто не знает.

-- А вы, должно быть, тоже по нашей части, сэр? спрашивает первый доктор.

Темнолицый молодой человек отвечает утвердительно.

-- В таком случае я могу уйти отсюда, замечает первый доктор: - мне нечего здесь делать.

Вместе с этим кратковременный визит кончается, и доктор спешит окончить начатый обед.

Темнолицый молодой человек несколько раз подносит свечку к лицу покойника, тщательно осматривает адвокатского писца, который, сделавшись решительно никем, окончательно подтверждает права свои на принятую им на себя, но никем не признанную фамилию.

-- Я очень хорошо припоминаю этого человека, говорит молодой врач. - Года полтора тому назад он купил у меня опию. Скажите, есть кто побудь из вас сродни ему? заключает медик, окинув взглядом предстоящих.

-- Я здешний домохозяин, угрюмо отвечает Крук, принимая свечку из протянутой руки молодого доктора. - Впрочем, когда-то он сказывал мне, что я ближайший ему родственник.

-- Нет никакого сомнения, что он умер от излишней дозы опия, продолжает медик. - Вы замечаете, какой сильный запах разливается по всей комнате. Да вот и тут (принимая чайник из костлявой руки Крука) положено этого яду такое количество, какого весьма довольно для отравы целой пол-дюжины людей.

-- Неужели вы думаете, что он сделал это с умыслом?

-- То есть что вы хотите сказать? с умыслом ли он принял лишнюю дозу?

-- Ну да! отвечает Крук, облизывая губы под влиянием любопытства, сообщающого невыразимый ужас.

-- Не умею сказать вам, но должен считать такое предположение невероятным, потому что он привык принимать большие дозы. Впрочем, никто не может сказать вам утвердительно. Я полагаю, он был очень беден?

-- Полагаю, что был. По крайней мере его комната не показывает, что он был богат, говорит Крук, окидывая комнату своими зелеными, сверкающими глазами. - Надобно вам сказать между прочим, что с тех пор, как он поселился здесь, я ни разу не заглядывал к нему; а он был слишком молчалив, чтоб открывать передо мной свои обстоятельства.

-- А что

-- За шесть недель только.

-- Ну так можно смело сказать, что он вам не заплатит, говорит молодой человек, снова приступая к разсмотрению трупа. - Нечего и сомневаться, он мертв как фараон. Судя по его наружности я положению, смерть послужила ему отрадой. А должно быть в молодости он был красавец, был мужчиной благовидным.

И доктор, поместясь на конце постели, с лицом, обращенным к лицу покойника, и рукой, положенной на охладевшее сердце, произносит эти, слова не без чувства.

-- Я припоминаю, что в его манере, несмотря на всю его небрежность к своей наружности, было что-то особенное, обличающее его падение в жизни. Скажите, правда ли это? продолжает он, еще раз окидывая взором предстоящих.

-- Пожалуй вы захотите, чтобы я рассказал вам биографию тех барынь, волосами которых у меня внизу битком набиты мешки? говорит Крук. - Кроме того, что он был моим постояльцем в течение осьмнадцати месяцев и жил, или, пожалуй, не жил, одной только перепиской бумаг, я больше ничего не знаю о нем.

Во время этого разговора, мистер Толкирхорн, закинув руки назад, стоял в стороне от прочих, подле старого чемодана, совершенно чуждый всякого рода чувств, обнаруживаемых у кровати, - чуждый профессивного внимания молодого доктора к покойнику, - внимания, тем более замечательного, что оно, по видимому, вовсе не имело никакой связи с его замечаниями касательно личности покойника, - чуждый какого-то неизъяснимого удовольствия, которое, против всякого желания, обнаруживалось на лице Крука, - чуждый благоговейного страха, под влиянием которого находилась полоумная старушка. Его невозмутимое лицо было так же невыразительно, как и его платье, не имеющее на себе нисколько лоску. Взглянув на него, другой бы сказал, что в эти минуты он вовсе ни о чем не думал. Он не обнаруживал ни терпения, ни нетерпения, ни внимания, ни разсеяния. Он ровно ничего не обнаруживал, кроме своей холодной скорлупы. Легче бы, кажется, можно было извлечь музыкальный тон из футляра какого нибудь нежного инструмента, чем самый слабый тон души мистера Толкинхорна - из его оболочки.

Но вот наконец и он вступает в разговор: он обращается к молодому медику с своей холодной манерой, как нельзя более соответствующей его профессии.

-- Я только что перед вами заглянул сюда, замечает он: - и заглянул с тем намерением, чтобы дать этому уже умершему человеку, которого, мимоходом сказать, я никогда не видел в живых, несколько бумаг для переписки. Я узнал о нем от нашего коммиссионера - Снагзби, живущого на Подворье Кука. Здесь, как кажется, никто ничего не знает об этом человеке: так недурно, я думаю, послать за Снагзби. Да вот кстати: не сходите ли вы?

Последния слова относились к полоумной старушке, которая часто видала его в Верховном Суде, которую он тоже часто видал, и которая охотно вызывается сходить за коммиссионером.

Между тем как мисс Фляйт исполняет поручения, медик прекращает дальнейшия, безплодные исследования и накидывает на предмет их стеганое одеяло, покрытое безчисленным множеством заплат. После этого доктор меняется с мистером Круком парой слов. Мистер Толкинхорн соблюдает безмолвие и, по прежнему, остается подле старого чемодана.

В комнату торопливо вбегает мистер Снагзби, в сереньком сюртучке и в черных нарукавниках.

-- О, Боже мой, Боже мой! говорит он. - Неужли это правда? Господи помилуй! как это удивительно!

-- Снагзби, не можете ли вы сообщить хозяину здешняго дома какие нибудь сведения об этом несчастном создании? спрашивает мистер Толкинхорн. - Кажется, на нем остался долг за квартиру; да к тому же, вы знаете, его нужно похоронить.

-- Я, право, ничего не знаю, сэр, отвечает мистер Снагзби и в знак оправдания кашляет в кулак: - я решительно не знаю, что посоветовать вам, - разве только одно - послать за приходским старостой.

-- Я не прошу вашего совета, возражает мистер Толкинхор. - Я бы и сам мог посоветовать....

(Я уверен, сэр, лучше вашего никто не посоветует, говорит мистер Снагзби, не словами, но своим почтительным кашлем.)

-- Я спрашиваю вас о том, не можете ли вы указать на кого нибудь из его родственников, не можете ли сказать, откуда он прибыл сюда, или вообще что касается его.

-- Уверяю вас, сэр, отвечает мистер Снагзби, предварив ответ свой кашлем, выражающим глубокое смирение: - уверяю вас, сэр, что мне столько же известно, откуда он прибыл сюда, сколько известно....

-- Сколько известно вам, куда он отправился отсюда, дополняет доктор, чтоб вывести мистера Снагзби из затруднительного положения.

Мистер Толкинхорн устремляет взоры на присяжного коммиссионера.

Мистер Крук, с разинутым ртом, ожидает, кто первый нарушит молчание.

-- Что касается до родственников покойного, говорит мистер Снагзби: - то скажи мне теперь кто нибудь: "Снагзби, вот тебе двадцать тысячь фунтов билетами английского банка, - только скажи, кто родственники этого человека", и клянусь вам, сэр, я и тогда не умел бы сказать! Года полтора тому назад, если только память не изменяет мне, - года полтора тому назад, он впервые явился жильцом в доме владельца нынешняго магазина тряпья и всякого хламу....

-- Именно так: это было в ту самую пору, замечает Крук, утвердительно кивая косматой головой.

-- Так года полтора тому назад, продолжает мистер Снагзби, заметно ободренный словами Крука: - однажды утром, сейчас после завтрака, этот человек явился ко мне в лавку и, встретив мою хозяюшку (употребляя это название, я подразумеваю мистрисс Снагзби), представил образец своего почерка и дал ей понять, что желает заняться перепиской бумаг, и находился - не придавая этому слишком важного значения (любимая поговорка мистера Снагзби во время чистосердечных объяснений, к которой он постоянно прибегал, для большей выразительности своего чистосердечия) - этот человек находился в затруднительном положении. Моя хозяюшка, надо вам заметить, не имеет обыкновения оказывать излишней благосклонности к незнакомым людям, особливо к таким - не придавая этому слишком важного значения - которые в чем нибудь нуждаются. Впрочем, этот человек понравился моей жене, - не знаю, потому ли, что борода его была не брита, потому ли, что волоса его требовалй некоторого попечения, или просто по одной только женской прихоти - и предоставляю вам самим решить это обстоятельство; знаю только, что она взяла образчик почерка и спросила его адрес. Нужно вам сказать, что моя хозяюшка немного туговата на ухо насчет собственных имен, продолжает мистер Снагзби, посоветуясь сначала с многозначительным кашлем в кулак: - и потому имя Немо она без всякого различия смешивала с именем Нимрода. Вследствие этого она взяла себе в привычку делать мне за нашей трапезой такого рода вопросы: мистер Снагзби, неужли вы не достали работы для Нимрода? - или мистер Снагзби, почему вы не дадите Нимроду громадных тетрадей по делу Джорндиса? или что нибудь в этом роде. Таким-то образом он и начал получать от нас заказы; и в этом заключается все, что я знаю о нем; могу еще одно только прибавить, что он писал бойко и не гнался за отдыхом, до того не гнался, что если бы вы, например, отдали ему в среду вечером тридцать-пять канцлерских листов, он возвратил бы в совершенной исправности на другое утро в четверг. Все это, заключает мистер Снагзби, делая весьма джентильное движение шляпой к постели: - я нисколько не сомневаюсь, подтвердил бы мой почтенный друг, еслиб находился в состоянии исполнить это.

-- Не лучше ли разсмотреть бумаги покойника? говорит мистер Толкинхорн, обращаясь к Круку. - Может статься, оне наведут на след. По случаю скоропостижной смерти твоего постояльца, тебя, без всякого сомнения, призовут к следствию. Умеешь ты читать?

-- Нет, не умею, возражает старик, оскалив зубы.

-- Снагзби! говорит мистер Толкинхорн: - осмотрите с ним комнату. Иначе он наживет себе хлопот. Поторопитесь, Снагзби; я подожду здесь; если окажется нужным, я пожалуй засвидетельствую, что все ваши показания справедливы. Если ты подержишь, мой друг, свечу для мистера Снагзби, он увидит, чем может быть полезен для тебя.

-- Во первых, здесь есть старый чемодан, говорит мистер Снагзби.

Ах, да! и в самом деле тут старый чемодан! А мистер Толкинхорн, по видимому, и не замечал его, хотя и стоял подле него и хотя в комнате кроме чемодана ничего больше не было!

Продавец морских принадлежностей держит свечу, а присяжный коммиссионер канцелярских принадлежностей производит обыск. Медик облокачивается на угол камина; мисс Фляйт дрожит от страха и от времени до времени выглядывает из за дверей. Даровитый последователь старинной школы, в тусклых, черных панталонах, перевязанных на коленях черными лентами, в своем огромном черном жилете и длиннополом черном пальто, с своим бантом шейного платка, так коротко знакомым английской аристократии, стоит аккуратно на прежнем месте и в прежнем положении.

нищеты; там же находится измятая, истертая бумага, издающая сильный запах опия; на ней нацарапано несколько слов, как видно для памяти: принял тогда-то, столько-то гранов; принял вторично тогда-то; число гранов увеличил на столько-то; видно было, что эти приемы длились довольно долго, как будто с намерением регулярно продолжать их, и потом вдруг прекратились. Тут же находилось несколько грязных обрывков от газет, с описанием судебных следствий над мертвыми телами, и больше ничего. Снагзби и Крук осматривают маленький буфет и ящик окропленного чернилами стола. Но и там не отъискивается ни клочка от писем, ни от какой нибудь рукописи. Молодой медик осматривает платье адвокатского писца. Перочинный ножик и несколько медных монет - вот все, что он находит. Наконец все убеждаются, что совет мистера Снагзби принадлежал к числу практических советов, и приглашение приходского старосты оказывается необходимым.

Вследствие этого маленькая полоумная квартирантка отправляется за старостой, а прочие выходят из комнаты.

-- Пожалуйста, не оставляйте кошку здесь, замечает доктор: - это не годится.

Мистер Крук выгоняет кошку, и она крадучи спускается по лестнице, размахивая гибким, пушистым хвостом и облизывая морду.

-- Доброй ночи! говорит мистер Толкинхорн и уходит домой беседовать с Аллегорией и углубляться в созерцания.

вперед к самым окнам мистера Крука, в которых они совершают тщательную рекогносцировку. Полицейский страж уже поднялся в комнату покойника и снова спустился к уличной двери, где он стоит, как неприступная крепость, случайно удостоивая своим взглядом ребятишек, собравшихся у его подножия; но при этих взглядах атакующие окна мистера Крука колеблются и отступают. Мистрисс Перкинс, которая вот уже несколько недель находится в разрыве с мистрисс Пайпер, вследствие неудовольствия, возникшого по поводу сильной потасовки, претерпенной молодым Пайпером от молодого Перкинса, возобновляет при этой благоприятной оказии дружеския отношения. Прикащик из ближайшого углового погребка, обладая оффициальными сведениями о жизни человеческой вообще и в частности близкими сношениями с пьяными людьми, обменивается с полицейским несколькими сентенциями, обличающими взаимную друг к другу доверчивость; он имеет вид неприступного юноши, недосягаемого для руки констебля, незаточаемого в съезжих домах. Разговор ведется из окон одной стороны Подворья в окна противоположной стороны. Из переулка Чансри являются курьеры с открытыми головами; они спешат узнать в чем дело. Общее чувство, кажется, выражает радость, что смерть похитила не мистера Крука, но его постояльца, хотя к этой радости и примешивалось чувство обманутых ожиданий насчет своих предположений. Среди этих ощущений является приходский староста.

Приходский староста хотя в обыкновенное время и не пользовался особенным расположением соседей, но в настоящую минуту становится популярным, как единственный человек, которому предоставлено право осматривать мертвые тела. Полицейский страж хотя и считает его за существо безсильное, бездейственное, слабоумное, за останки от варварских времен, когда существовали сторожевые будки в Лондоне, но в настоящую минуту пропускает его в двери, как особенное нечто, терпимое в народе до тех пор, пока правительству угодно будет стереть его с лица земли. Любопытство усиливается, когда из уст в уста переходит молва, что староста уже явился и делает осмотр.

Но вот староста выходит и еще более усиливает любопытство, находившееся в течение осмотра в невыносимо-томительном состоянии. Оказывается, что для завтрашняго следствия староста не имеет в виду свидетеля, которой мог бы сказать что нибудь судье и следственному приставу об умершем. Вследствие этого он немедленно обращается к безчисленному собранию людей, которые ровно ничего не знают. Со всех сторон раздаются восклицания, что сын мистрисс Грин был тоже адвокатским писцом и, вероятно, знал покойника лучше других. Это обстоятельство ставит старосту втупик, тем более, что по наведенным справкам оказалось, что сын мистрисс Грин в настоящее время находится на корабле, месяца три тому назад отплывшем в Китай, и что, конечно, можно получить от него необходимые сведения посредством телеграфа: стоит только получить на это позволение лордов Адмиралтейства. После этого староста заходит в некоторые магазины, собирает там различные сведения и при этом случае, затворяя за собою дверь, мешкая и вообще обнаруживая в действиях своих недостаточность соображений, выводит из терпения любознательную публику. Полицейский страж меняется улыбками с прикащиком из погребка. Любопытство и внимание народа ослабевают и уступают место реакции. Пронзительный голос ребятишек осыпает старосту таким сильным градом насмешек, что полицейский страж считает необходимым привести в действие свою неограниченную власть: он схватывает первого дерзкого и, разумеется, освобождает его при побеге прочих, но освобождает с условием - сию минуту замолчать и убраться прочь в одну минуту! условие это выполняется буквально. Таким образом общее ощущение и любопытство замирают на некоторое время, и неподвижный полицейский страж (на которого прием опиума, в большем или меньшем количестве, не произведет особенного действия), с его лакированной шляпой, с его жестким, накрахмаленным воротником, с его несгибающимся сюртуком, крепкой перевязью и вообще всей аммуницией, медленно подвигается по тротуару, постукивает ладонями своих белых перчаток одной о другую и останавливается от времени до времени на перекрестке улицы, чтоб убедиться, нет ли чего нибудь в роде затерявшагося ребенка или убийцы.

Под прикрытием ночи, слабодушный староста как призрак летает по переулку Чансри с своими повестками, в которых имя каждого судьи жалким образом искажено; даже самые повестки написаны совершенно непонятно. Одно только имя старшины написано верно и ясно; но его никто не читает и никто не хочет его знать. Повестки наконец разнесены, свидетели приглашены, и старшина отправляется в магазин мистера Крука, где он назначил свидание нескольким беднякам. Бедняки эти сбираются, и их проводят во второй этаж, в комнату покойника, где они предоставляют огромным глазам в ставнях случай посмотреть на что-то новенькое, что составляет последнее жилище для

И вот, в течение всей той ночи, готовый гроб стоит подле старого чемодана. На постели лежит одинокий труп, которого стезя в жизни прокладывалась в течение сорока-пяти лет, но на этой стезе столько же осталось заметных следов, сколько остается их от младенца, заброшенного и заблудившагося в лабиринте улиц многолюдного города.

На другой день двор Крука оживился; так по крайней мере мистрисс Перкинс, более, чем примирившаяся с мистрисс Пайпер, замечает в дружеской беседе с этой превосходной женщиной. Следственный судья должен держать заседание в гостиннице Солнца, где гармонические митинги собираются два раза в неделю, и где стул президента бывает занят джентльменом, ознаменовавшим себя своей профессией, а противоположный стул - маленьким мистером Свильзом, комическим певцом, который питает необъятные надежды (согласно с билетом, выставленным в окне), что друзья соберутся вокруг него и поддержат его первоклассный талант. В течение наступившого утра гостинница Солнца ведет бойкую торговлю. Даже ребятишки, под влиянием общого волнения, до такой степени нуждаются в подкреплении сил, что пирожник, расположившийся на этот случай в одном из углов Подворья, замечает, что его пышки исчезают как дым, - между тем как приходский староста, переваливаясь с боку на бок во время прогулки своей между заведением мистера Крука и гостинницей Солнца, показывает некоторым скромным особам предмет, вверенный его хранению, и в замен того получает приглашение выпить стаканчик элю или чего нибудь в этом роде.

В назначенный час приезжает следственный судья, которого присяжные ждут с минуты на минуту, и приезд которого приветствует стук кеглей, принадлежащих гостиннице Солнца. Следственный судья чаще всех других смертных посещает общественные заведения. Запах опилок, пива, табачного дыма и спиртуозных напитков составляет неразрывную связь его призвания с смертию, во всех её самых страшных видоизменениях. Приходский староста и содержатель гостинницы провожают его в комнату гармонических митингов, где он кладет свою шляпу на фортепьяно, и занимает виндзорское кресло в главе длинного стола, составленного из нескольких различного рода столов, поверхность которых украшена бесконечно разнообразным сцеплением липких колец, отпечатанных донышками кружек и стаканов. За столом размещается такое множество присяжных, какое могут только допустить его размеры. Все прочие располагаются между плевальницами и трубками или прислоняются к фортепьяно. Над головой судьи висит шнур с рукояткой для звонка и напоминает собою виселицу.

Начинается перекличка присяжных и произносится клятвенное обещание. В то время, как происходит эта церемония, между присутствующими производится некоторое волнение маленьким человеком с влажными глазами и воспламененным носом, пухлые щеки которого прикрываются огромными воротничками, и который смиренно занимает место у самого входа, как один из прочих зрителей, но, по видимому, коротко знакомый с гармонической комнатой. Быстро пролетевший шопот говорит нам, что эта особа - маленький Свильз. Полагают, не без некоторого основания, что вечером, во время гармонического митинга, этот мистер Свильз представит следственного судью в каррикатурном виде и доставит безпредельное удовольствие всему собранию.

-- Молчать! восклицает приходский староста.

Разумеется, это восклицание не относится к судье, хотя другие и могли бы допустить подобное предположение.

-- Итак, джентльмены, снова начинает судья: - вы приглашены сюда на следствие, по поводу скоропостижной смерти некоторой особы. Что он действительно умер, это будет вам показано; касательно же обстоятельств, предшествовавших кончине, и решения, какое вам угодно будет положить, смотря на.... (кегли, опять кегли! господин староста! это нужно прекратить!) ...смотря на эти обстоятельства, а не на что нибудь другое. Первым делом нам следует осмотреть мертвое тело...

-- Эй, вы! разступитесь! восклицает старшина.

присяжных выходят бледные и черезчур торопливо. Приходский староста весьма заботится о том, чтоб два джентльмена, с заметно обтертыми обшлагами и с заметным недостатком в числе пуговиц, видели все, что нужно было видеть. Для вящшого удобства, он нарочно приставляет маленький столик в комнате гармонических митингов, не вдалеке от почетного места следственного судьи. Эти джентльмены, по образу жизни и по призванию - летописцы городских происшествий; а приходский старшина не нужд человеческих слабостей и питает надежды прочитать в печати о том, что говорил и делал "Муни, этот деятельный, умный староста такого-то прихода"; он даже желает увидеть имя Муни упомянутым так же свободно и в таком же покровительственном тоне, как упоминались в предшествовавших примерах имена великих людей!

Маленький Свильз ожидает возвращения судьи и присяжного суда. Ждет того же самого и мистер Толкинхорн. Мистера Толкинхорна принимают с особенным отличием и сажают подле судьи; его сажают между этим высоким блюстителем закона, между миниатюрным столиком, поставленным для летописцев, и ящиком для каменного угля. Следствие ведется своим чередом. Суд присяжных узнает, каким образом умер предмет судебного следствия, и больше ничего не узнают!

-- Джентльмены! говорит судья: - с нами присутствует знаменитый адвокат, который, как мне известно, случайно находился в доме Крука, когда сделали открытие смертного случая; но так как он, к пополнению нашего следствия, может повторить только показания медика, домовладельца и его квартирантки, поэтому я не считаю за нужное безпокоить его. Не знает ли кто нибудь из соседей что нибудь о покойнике?

Мистрисс Перкинс выталкивает вперед мистрисс Пайпер. Мистрисс Пайпер, для соблюдения делопроизводства, произносит клятву в справедливости своих показаний.

-- Джентльмены! да будет вам известно, это Анастасия Пайпер, замужняя женщина.... Ну, что же мистрисс Пайпер, что вы нахмерены сказать нам по этому предмету?

столярным ремеслом), и уже между соседями сделалось давным-давно известно (и мменно дни за два перед тем, как Александр-Джемс Пайпер, умер на восемьнадцати месяцах и четырех днях от роду; впрочем, никто и не ждал, что он будет долговечен: во время прорезания зубов этот младенец, джентльмены, перенес страшные страдания!)... так вот, изволите видеть, между соседями давным-давно распространились слухи, что подсудимый (мистрисс Пайпер непременно хотела называть покойника подсудимым) продал себя дьяволу. Вероятно, угрюмая наружность подсудимого послужила главным поводом к распространению подобной молвы. Мистрисс Пайпер часто видала подсудимого и находила, что вид его был действительно свирепый, и, чтоб не пугать детей, ему бы не следовало позволять показываться между ними (а если сомневаются в её показаниях, то не угодно ли спросить у мистрисс Перкинс: она тоже здесь и во всякое время готова доказать, что делает честь её супругу, самой себе и своему семейству). Она видела, как дети сердили подсудимого и выводили его из терпения (ведь дети всегда останутся детьми - нельзя же требовать, чтоб при их живом, резвом характере они были такими-же солидными людьми, какими и вы, джентльмены, никогда не бывали). Но поводу всего этого и по поводу его мрачного вида, ей часто снилось во сне, будто бы он вынимал мотыгу из кармана и разсекал голову маленькому Джонни (а этот ребенок не знал что такое страх и безпрестанно бегал за ним так близко, что чуть-чуть не наступал на пятки). Впрочем, она никогда не видела, чтобы подсудимый и в самом деле употреблял мотыгу или какое нибудь другое орудие. Она видела, как он бегал от детей, как будто не имел к ним ни малейшого расположения; она не замечала, чтобы покойник когда нибудь разговаривал не только с ребятами, но и взрослыми людьми (исключая, впрочем, мальчишки, который подметает весь переулок до самого угла; и еслиб этот мальчишка был здесь, он непременно бы сказал вам, что подсудимый часто с ним разговаривал).

"Здесь ли этот мальчик?" вопрошает судья. "Его здесь нет", отвечает староста. "Привести его сюда!" говорит судья. Во время отсутствия деятельного и умного старосты судья разговаривает с мистером Толкинхорном.

-- Ага! вот, джентльмены, и мальчик на лицо.

Действительно, мальчик на лицо, весьма грязный, весьма оборванный и с весьма хриплым голосом. Ну, мой милый! Впрочем, остановитесь на минуту. Предосторожность всегда не лишнее. Мальчику надо сделать несколько предварительных вопросов.

Зовут этого мальчика Джо. О своем имени он ничего больше не знает. Ему вовсе неизвестно, что каждый человек имеет по крайней мере два имени. Он ничего подобного не слышал. Для него имя Джо лучше всякого длинного названия. Джо полагает, что и это имя слишком длинно для него. Он не считает себя виновным в этом. Может ли он написать его? Нет. Он не умеет писать. У него нет ни отца, ни матери, ни друзей. В школе не бывал. Родительского крова не знавал. Знает, что метла есть метла, и знает, что лгать - грешно. Не помнит, кто ему сообщил понятие о метле и о лжи, но знает то и другое. Не может с точностию сказать, что будет ему после смерти, если скажет ложь джентльменам, но уверен, что ему сделают что нибудь не хорошее, что его накажут за это, и накажут по-делом, а поэтому он будем говорить истину.

-- Как вы думаете, сэр, можно ли принять это за показание? спрашивает один из внимательных присяжных.

-- Помилуйте, зачем? это, я вам говорю, не идет к делу! замечает судья. Ведь вы слышали мальчика? слышали, как он сказал: "я не могу с точностью сказать вам", а, согласитесь сами, это ни к чему не ведет. Нам нельзя слушать вздор перед лицом правосудия. Это было бы ужасное злоупотребление. Отведите мальчика прочь.

Мальчика отводят прочь, к величайшему назиданию посторонних лиц, особливо маленького Свильза, комического певца.

Ну, что же теперь делать. Нет ли еще свидетелей? Но других свидетелей не является.

Если вы имеете причины думать, что он учинил самоубийство, вы можете сделать это заключение. Если же вы приписываете смерть этого человека несчастному случаю, то согласно с этим мнением будет сделан приговор.

Приговор делается согласно с этим мнением. Смерть неизвестного человека приписывается несчастному случаю. В этом нет ни малейшого сомнения. Джентльмены, заседание кончилось. Прощайте!

Следственный судья застегивает свой длиннополый сюртук и с мистером Толкинхорном дает в углу частную аудиенцию непринятому свидетелю.

Это несчастное, отталкивающее от себя создание только и знает, что соседние ребятишки часто с криком и бранью гонялись за покойным, которого он узнал по желтому лицу и черным волосам; что однажды, в холодную зимнюю ночь, когда он, то есть мальчик, дрожал от стужи на своем перекрестке, покойный, пройдя мимо, оглянулся назад, потом вернулся к "у меня тоже нет друзей, - нет ни души!" и подал ему денег на ужин и ночлег. С тех пор этот человек часто разговаривал с ним, часто спрашивал, каково он спал в прошедшую ночь, как он переносит холод и голод, не желает ли он скорее умереть, и тому подобные странные вопросы; что когда у этого человека не было денег, то, проходя мимо мальчика, он обыкновенно говорил: "сегодня., Джо, я так же беден, как и ты!"; при деньгах же он всегда был рад поделиться с ним (чему несчастный мальчик верил от чистого сердца).

-- Он был очень добр до меня, говорит мальчик, отирая глаза лохмотьями своего рукава. - Я бы желал, чтоб в эту минуту он услышал меня. Он был очень добр до меня, очень, очень добр.

В то время, как мальчик боязливо спускался с лестницы, мистер Снагзби, дожидавшийся внизу, всовывает ему в руку полкроны. "Если увидишь меня, когда я, с своей хозяюшкой, то есть с женой моей, буду проходить мимо твоего перекрестка, говорит мистер Снагзби, приложив указательный палец к кончику носа, то, смотри, об этом ни гу-гу!"

Присяжные на несколько минут остаются в гостиннице Солнца в дружеской беседе. Спустя немного, шестеро из них окружаются облаками табачного дыму, который неисходно господствует в помянутой гостиннице; двое отправляются в Гамстет, а остальные четверо соглашаются итти вечером за полцены в театр и заключить дневные занятия устрицами. Маленького Свильза подчуют со всех сторон, - спрашивают его мнения насчет утренняго заседания, и он выражает его двусмысленными словами (его любимый способ объясняться). Содержатель гостинницы, сделав открытие, что маленький Свильз пользуется необыкновенной популярностью, в изысканных выражениях рекомендует его присяжным и всему собранию, и при этом замечает, что в характеристических ариях он неподражаем, и что гардероба его для драматических лиц не свезти на двух телегах.

Таким образом гостинница Солнца постепенно покрывается темнотою ночи и наконец ярко освещается газовыми лучами. Час гармонического митинга наступает. Джентльмен, знаменитый по своей профессии, занимает почетное кресло; обращается лицом (краснолицым) к крошечному Свильзу; друзья окружают их и поддерживают первоклассный талант. В самом разгаре вечера, крошечный Свильз обращается к собранию ценителей таланта с следующею речью: "Джентльмены, если позволите, я попробую представить вам сцену из действительной жизни, - сцену, которой я был свидетелем не далее, как сегодня." Громкия рукоплескания сопровождают речь и весьма ободряют крошечного Свильза. Он выходит из комнаты Свильзом, а возвращается следственным судьей (не имеющим ни малейшого сходства с действительным судьей), описывает следствие, с аккомпаниментом фортепьяно, для разнообразия и с припевом (следственного судьи) , типпи-ли!

Дребезжащее фортепьяно замолкает наконец и гармонические друзья собираются вокруг своих подушек. Одинокого покойника, помещенного теперь в его последнее земное обиталище, окружают торжественный покой и безмолвие. В течение немногих часов безмятежной ночи на него взирают только два огромные глаза, прорезанные в ставнях. Еслиб мать этого одинокого, заброшенного человека, к груди которой он, будучи младенцем, ластился, поднимал глаза на её лицо, озаренное чувством материнской любви, и не зная каким образом нежной рученкой обнять шею, к которой карабкался, если бы мать этого отшедшого человека могла прозреть в будущее, - о, до какой степени это зрелище показалось бы ей невероятным! О, если в более светлые дни отлетевшей жизни в душе этого человека пылал огонь к любимой женщине, навсегда потухший теперь, то где же она в эти минуты, когда бренные останки любимого ею существа не преданы еще земле!

Хотя ночь и наступила, но в доме мистера Снагзби нет покоя; там Густер убивает сон, переходя, как выражается сам мистер Снагзби - не придавая этому слишком важного значения - от одного припадка к двадцати. Причина этих припадков состоит в том, что Густер имеет от природы нежное сердце, и что-то пылкое, весьма вероятно, пылкое воображение, которое, быть может, развилось бы в ней, еслиб постоянный страх возвратиться в благотворительное заведение не служил препятствием к этому развитию. Как бы то ни было, но только рассказ мистера Снагзби, за чаем, о судебном следствии, при котором он лично присутствовал, до такой степени подействовал на чувствительную Густер, что за ужином она спустилась в кухню, предшествуемая куском голландского сыра, и упала в обморок необыкновенно продолжительный; от этого припадка она оправилась только затем, чтобы упасть в другой, в третий и так далее, в целый ряд припадков, отделяемых один от другого небольшими промежутками, которые она употребляла на убедительные просьбы к мистрисс Снагзби не прогонять ее, "когда она очнется", и упрашивала всех вообще в доме мистера Снагзби положить ее на каменный пол и отправляться спать. Не смыкая глаз в течение ночи и услышав наконец, что петух на ближайшем птичном дворе начинает приходить в искренний восторг по случаю наступавшого разсвета, мистер Снагзби, этот тери еливейший из людей, вдохнув в себя длинный глоток воздуха, говорит: "наконец-то, любезный мой! а я ужь думал, не умер ли ты."

Какой вопрос разрешает эта восторженная птица, распевая во все горло, или зачем она должна петь таким образом при наступлении утренняго света, - обстоятельство, которое ни под каким видом не может быть важным для нея, мы не беремся объяснить: это её дело (люди - дело другое: они кричат громогласно, при различных торжественных оказиях). Достаточно сказать, что вместе с криком петуха, наступает разсвет, за разсветом - утро, за утром - полдень.

кладбище, откуда заразительные болезни часто сообщаются телам наших собратий и сестер, еще не отшедших из этого мира. Они разрывают клочок смердящей земли, от которой турок отвернулся бы с презрением и затрепетал бы кафр, и опускают туда нашего любезного собрата, исполняя обряд христианского погребения.

дыхание смерти, все элементы тления действуют прямо на жизнь, - там предают земле нашего любезного собрата, там обрекают его тлению.

Наступи скорее, ночь, наступи, непроницаемая темнота! впрочем, вы не можете явиться слишком скоро или оставаться слишком долго подле такого места! Явитесь скорее, блуждающие огоньки, в окнах этих безобразных домов, и вы, которые совершаете пороки внутри этих домов, совершайте их по крайней мере опустив занавес на эту страшную сцену! Покажись скорее, газовое пламя, так угрюмо пылающее над железными воротами, на которых ядовитый воздух ложится какими-то скользкими слоями! О, как бы хорошо было, еслиб эти слои говорили каждому прохожему: "Взгляни сюда!"

С наступлением ночи, сквозь арку ворот проходит изогнутая фигура и приближается к железной ограде. Руками она придерживается за ворота, посматривает сквозь решетку и в этом положении остается на некоторое время.

После этого фигура слегка обметает ступеньки, ведущия на кладбище, очищает проезд под воротами. Она исполняет все это деятельно и аккуратно, потом снова смотрит за решетку и уходит.

Хотя и отверженный свидетель, который "не умеет сказать", что будет сделано предмету его попечений руками более сильными, чем людския руки, ты еще не совсем обретаешься во тьме. В твоих несвязных словах: "он был добр до меня, очень добр!", является отдаленный и радостный луч света!