Холодный дом.
XVIII. Леди Дэдлок.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. XVIII. Леди Дэдлок. (старая орфография)

XVIII. Леди Дэдлок.

Не так легко было для Ричарда, как казалось с самого начала, поступить на испытание в контору мистера Кэнджа. Главной помехой в этом деле был сам Ричард. Как только он узнал, что имеет полную свободу оставить мистера Баджера, он начал сомневаться в том, действительно ли нужно было оставить его. Ричард говорил, что он не имел повода к тому; ведь медицинская профессия - хорошая профессия; он не мог утвердительно сказать, что она ему не нравится; может статься, она нравилась ему как и всякая другая; нет, надобно еще попробовать! При этом он запирался на несколько недель с своими книгами и костями и, казалось, приобретал с величайшею быстротой значительный запас сведений. По прошествии месяца, это прилежание начинало охлаждаться; а охладившись совершенно, начинало снова возгораться. Колебание Ричарда между юриспруденциею и медициною продолжалось так долго, что наступила середина лета прежде, чем он окончательно отстал от мистера Баджера и поступил на испытание в контору Кэнджа и Карбоя. Во всем этом Ричард винил себя одного и, чтоб загладить свой проступок, он решился на "этот раз" заняться делом серьезно и основательно. Он был так весел, так одушевлен, так нежно и страстно любил Аду, что сердиться на него было весьма трудно.

Что касается до мистера Джорндиса, который, мимоходом сказать, в течение этого промежутка находил, что ветер часто задувал с востока, - что касается до мистера Джорндиса, говорил мне Ричард: - так это, Эсфирь, прекраснейший в мире человек. Даже для того только, чтобы доставить ему удовольствие, я должен прилежно заняться сбоям делом и извлечь из занятий существенную выгоду!

Мысль Ричарда прилежно заняться своим делом, высказанная с его беззаботно смеющимся лицом, с его мечтой, которая могла бы, кажется, поймать все на свете и ничего не удержать, эта мысль была забавно невероятна. Как бы то ни было, от времени до времени он говаривал нам, что он так прилежно занимается, и занятия его приняли такие огромные размеры, что он удивляется, как еще до сих пор не поседела его голова.

Все это время в денежных отношениях, он был тем же самым Ричардом, каким я описывала его прежде: он оставался все тем же великодушным, расточительным, безумно безпечным и совершенно убежденным, что он был разсчетлив и благоразумен. Однажды, около того времени, как он поступил в контору Кэнджа, я полу-шутя, полу-серьезно сказала Аде, в его присутствии, что ему необходимо иметь богатства Креза: до такой степени он безпечен к своим деньгам.

-- Слышишь, моя милая, неоцененная кузина, - отвечал на это Ричард: - слышишь, что говорит наша старушка! Знаешь ли, почему она говорит это? Потому, что несколько дней тому назад я заплатил каких нибудь восемь фунтов стерлингов за белый атласный жилет и за пуговки! Я не вижу в этом ничего дурного. Оставайся я в доме Баджера, я тогда по необходимости бы должен был истратить сразу двенадцать фунтов за какие нибудь сердце раздирающия лекции. Из этого следует, что, купив жилет и пуговки, я остался в барышах на четыре фунта!

Мой опекун несколько раз совещался с Ричардом о том, каким образом устроить его в Лондоне на время его испытания в юриспруденции. Нам давно уже следовало воротиться в Холодный Док, отдаленность которого не позволяла Ричарду являться к нам более раза в неделю. Мой опекун говорил мне, что если-бь Ричард поступил совсем в контору мистера Кэнджа, то нанял бы несколько комнат, где мы, по приезде в Лондон, могли бы останавливаться на несколько дней; "но, моя хозяюшка, прибавил он, потирая себе голову значительно - он еще не поступал туда, и Бог знает поступит ли!" Совещания эти кончились тем, что для Ричарда наняли помесячно маленькую, чистенькую, меблированную квартиру в спокойном старом доме, близ Квин-Сквера. Ричард немедленно приступил к растрате своих денег на покупку разных украшений и безделушек для своей квартиры. Несмотря, что Ада и я отговаривали его от задуманных покупок, совершенно лишних и слишком ценных, он соглашался с нами, что это будет стоить денег, и доказывал, что покупки эти необходимы, но, что купить их подешевле значит остаться непременно в барыше.

Пока устраивались эти дела, поездка наша к мистеру Бойторну откладывалась от одного дня до другого. Наконец Ричард вступил во владение своей квартирой, и нашему отъезду ничто более не мешало. Ричард в это время года, охотно бы поехал с нами, но его удерживали в Лондоне и новизна его положения и энергическия старания разъяснить все мистерии роковой тяжбы. Поэтому мы поехали одни, и моя милочка была в восторге, выхваливая Ричарда за его безпримерную деятельность и трудолюбие.

Мы совершили приятную поездку в Линкольншэйр в дилижансе и в очаровательном обществе мистера Скимпиля. Человек, завладевший домом мистера Скимполя в день рождения его дочери с голубыми глазками, очистил весь дом от мебели, - но мистер Скимполь, повидимому, был весьма доволен этим происшествием.

-- Столы и стулья, - говорил он: - весьма тягостные вещи: они не сообщают вам новых идей, не имеют способности изменять наружный свой вид, надоедают своим однообразием, и вам становится скучно от них. Как приятно по этому не иметь в доме постоянно одни и те же столы и стулья! Брать мебель на прокат гораздо лучше: перелетаешь, как бабочка, из одной лавки в другую, от розового дерева к красному, от красного к ореховому, от одного фасона к другому, смотря к чему имеешь более расположения!

-- Странно, право, - продолжал мистер Скимполь: - я ни гроша не заплатил за свои стулья и столы, а между тем хозяин дома уносит их от меня с невозмутимым спокойствием. Это презабавно, пресмешно! Ведь мебельный мастер не обязался платить за меня квартирные деньги. К чему же хозяин мой затевает с ним ссору? Это все равно, мне кажется, еслиб росла у меня бородавка на носу, которая, по понятиям о красоте моего домовладельца, была бы неприятна для него, и он, ни с того ни с другого, бросился бы царапать нос мебельному мастеру, на котором нет вовсе бородавки! Как хотите, а это ясно доказывает недостаток здравого смысла!

-- Тут очень ясно, - сказал мой опекун, в веселом расположении духа: - что кто обязался заплатить за те столы и стулья, тот и должен заплатить за них.

-- Разумеется! - возразил мистер Скимполь. - Это обстоятельство решает все дело. Я сказал моему хозяину: "любезный мой, если ты уносишь так неделикатно всю мою мебель, то верно не знаешь, что за нее заплатит мой превосходный друг, Джорндис. Неужели ты не хочешь принять во внимание права его собственности?" А он и подумать не хотел о них.

-- И отказался от всяких предложении? - сказал мой опекун.

-- Совсем отказался, - возразил мистер Скимполь. - Я делал ему весьма дельные предложения. Я привел его к себе в кабинет и сказал: "надеюсь, любезный мой, ты человек деловой?" - Да, отвечал он. - "И прекрасно - сказал я - будем же говорить, как деловые люди. Вот тут чернильница, перья, бумага и облатки. Что ты хочешь от меня? Я жил в твоем доме весьма значительное время, и жил к общему нашему спокойствию и удовольствию, пока не возникло между нами это неприятное недоразумение. Будем же по прежнему в одно и то же время и друзьями и деловыми людьми. Скажи, чего ты хочешь от меня?" В ответ на это он употребил фигуральное выражение - одно из тех, которые так употребительны у восточных народов, что будто бы он ни разу еще не видел, какой цвет имеют мои деньги. "Это потому, любезный мой друг, - сказал я - что у меня никогда не бывает денег. Я о них не имею никакого понятия". - Очень хорошо, - сказал он, - что же вы мне предложите, если я отсрочу ваш долг на некоторое время? - "Любезный мой, - отвечал я - да я точно также не имею никакого понятия о времени. Ты сказал мне, что ты человек деловой, в таком случае все, что ты предложишь мне деловое, вот с помощью пера, чернил, бумаги и, пожалуй, облаток - я готов исполнять без всяких разговоров. Пожалуйста, брось правило (довольно глупое) получать долг не с должника своего, но совсем с другого человека; будь, пожалуйста, деловым человеком!" Однако, он не послушался меня, и дело тем кончилось.

Если это можно назвать некоторыми несообразностями в ребячестве мистера Скимполя, то нет никакого сомнения, что оно не лишено было своих особенных выгод. Во время дороги, он имел весьма хороший аппетит к тем кушаньям и лакомствам, какие встречались нам по дороге (в том числе к корзиночке отборных персиков), но никогда не помышлял платить за них. Точно также, когда извозчик, обходя всех пассажиров, просил себе на водку, мистер Скимполь ласково спросил его: какую плату для себя считает он самой щедрой? - и на ответ его: не больше полу-кроны, - сказать, что это весьма немного, и предоставил мистеру Джорндису заплатить ему.

Погода была очаровательная. Поля, засеянные хлебом, роскошно волновались, жаворонки плавали в воздухе и весело пели, живые изгороди были покрыты дикими цветами, а деревья густой зеленью; легкий ветерок разносил по воздуху сладкое благоухание с полей, покрытых бобами и горохом! Уже было далеко за полдень, когда дилижанс наш остановился в небольшом городке, очень скучном городке, с церковным шпицем, с рынком, с площадью, с улицей, совершенно открытой для солнечных лучей, и с прудом, в котором старая лошадь освежала свои ноги. В тех местах, где узкия полосы тени доставляли небольшое прохладу, стояли несколько человек, или лежали в полу-дремоте. После шелеста древесных листьев и волнения полей, окаймлявших дорогу, этот городок казался таким тихим, знойным и бездеятельным, какой в состоянии произвести одна только Англия.

У самой гостиницы мы увидели мистера Бойторна. Он сидел верхом на лошади и поджидал нас с открытой коляской, в которой предстояло нам отправиться в его дом, за несколько миль от города. Увидав нас, он очень обрадовался и быстро соскочил с лошади.

-- Клянусь честью! - сказал он, после радушных приветствий: - это самый безславный дилижанс! Он может служить отличным примером отвратительных публичных возниц, которые когда-либо отягощали землю! Представьте себе, он опоздал сегодня двадцать-пять минут! Извозчика следовало бы повесить за это!

-- Неужели он опоздал? - сказал мистер Скимполь, к которому относились слова мистера Бойторна. - Вы ведь знаете мои слабость: я никакого понятия не имею о времени.

-- Да, да, двадцать-пять... нет, позвольте, двадцать-шесть минут! - отвечал Бойторн, справляясь с часами. - Опоздать с двумя барышнями в дилижансе; да этот бездельник с умыслом опоздал двадцать-шесть минут! Решительно с умыслом! Это нельзя приписать случаю! Да и отец его и дядя были самыми отъявленными плутами, которых когда-либо видали на козлах!

Говоря это с чувством глубокого негодования, он сажал нас нежно в коляску и быль весь улыбка и удовольствие.

я дал клятву, пока живу на белом свете и пока будут продолжаться нынешния наши отношения друг к другу, ни моя нога, ни лошадиная не вступят во владения этого надменного человека!

И при этом, подметив выразительный взгляд моего опекуна, он разразился своим страшно громким смехом, который, казалось, пробудил даже сонный городок.

-- А что, Лоренс, Дэдлоки здесь? - сказал мой опекун, когда мы тронулись с места, и мистер Бойторн поскакал подле кареты по зеленому лугу.

-- Да, сэр Гордец здесь, - отвечал мистер Бойторн. - Ха, ха, ха! Сэр Дэдлок здесь, и я с удовольствием могу сказать, что подагра прижала ему хвост. Миледи, - при этом имени он всегда переменял тон и манеры, как будто она была совсем неприкосновенна к его ссоре с милордом: - миледи ожидают сюда ежедневно. Я нисколько не удивляюсь, что она откладывает свое прибытие сюда по возможности на дальнейшее время. Что могло принудить эту превосходную женщину выйти замуж за такое чучело; право, по моему, это одна из тех тайн, которые остаются и останутся неразрешимыми для человеческого разума. Ха, ха, ха, ха!

-- Я полагаю, однако, - сказал мой опекун, смеясь: - иногда мы можем погулять в парке? Запрещение твое, вероятно, не распространяется на нас?

-- Я не смею налагать никаких запрещений на моих гостей, - сказал он, кланяясь Аде и мне, с той милой вежливостью, которая так шла к нему: - кроме только одного, и именно, на счет их отъезда. Мне очень жаль, что лишаюсь удовольствия быть вашим провожатым по Чесни-Воулда; это, я вам скажу, прекраснейшее место! Но, Джорндис, если ты вздумаешь зайти к владетелю поместья, во время своего пребывания в моем доме, то, клянусь светом летняго дня, ты встретишь там весьма холодный прием. Он держит себя как недельные часы, то есть такие часы, которые вставлены в великолепный футляр, но никогда не ходят и никогда не ходили. Ха, ха, ха! Для друзей же его друга и соседа, Бойторна, у него всегда бывает лишний запас невыносимого высокомерия, в этом я могу ручаться.

-- Не безпокойся, я не предоставлю ему случай подтвердить справедливость твоих слов, - сказал мой опекун. - Смею сказать, что ни он, ни я не имеем расположения познакомиться друг с другом. Погулять в парке, полюбоваться приятным местоположением, осмотреть господский дом, я думаю, позволено каждому, а для меня этого совершенно довольно.

-- И прекрасно! - сказал мистер Бойторн, - Я очень рад такому скромному желанию! На меня смотрят здесь как на Аякса, вызывающого на бой гром и молнию! Ха, ха, ха! Когда, в воскресенье, я прихожу в нашу маленькую церковь, значительная часть нашего незначительного общества так и ожидает, что я повалюсь опаленный и обезображенный под молниями негодования Дэдлока. Ха, ха, ха, ха! Я не сомневаюсь, что он одинакового мнения с нашим обществом, потому что такого надменного человека я никогда еще не видывал!

При въезде на вершину холма нашему другу представился случай показать нам самый Чесни-Воулд и отвлечь свое внимание от его владетеля.

Это было живописное старинное здание, внутри роскошного парка. Между деревьями и не в дальнем разстоянии от господского дома возвышался шпиц небольшой церкви, о которой говорил мистер Бойторн. Какими восхитительными казались и торжественное безмолвие парка, над которым свет и тени перелетали, как будто крылья, разносившия по летнему воздуху, полному упоительного аромата, небесную благодать, и бархатная зелень косогоров, и искристые воды, и сад, где в симметрических клумбах красовались яркие цветы. Дом, с его величавым фронтоном, башней, павильонами, широкой террасой и балюстрадой, около которой вились пышные розы, казался чем-то сверхъестественным, среди глубокого безмолвия, окружавшого его со всех сторон. И дом, и сад, и терраса, и зеленые косогоры, и пруды, и вековые дубы, и желтый папоротник, и мох, и парк, с его длинными аллеями, в конце которых виднелся пурпур горизонта, - все, все носило на себе отпечаток невозмутимого спокойствия!

Когда мы въехали в небольшое селение и поравнялись с маленькой гостиницей, под вывеской "Герб Дэдлоков", мистер Бойторн раскланялся с молодым, сидевшим на скамейке, подле дверей, джентльменом, подле которого лежал рыболовный снаряд.

-- Это внук управительницы дома Дэдлоков, молодой мистер Ронсвел, - сказал мистер Бойторн: - он страстно влюблен в одну миленькую девушку. Леди Дэдлок полюбила эту девушку и намерена взять ее к себе в услужение - честь, которую молодой мой друг не умеет вовсе оценивать. Как бы то ни было, но он не может теперь жениться на ней, хотя бы розанчик и был согласен на это; потому-то он и ищет теперь развлечений и частенько приезжает сюда денька на два, на три, чтоб... чтоб удить рыбу. Ха, ха, ха, ха!

-- А вы не знаете, мистер Бойторн, они уже обручены!-- спросила Ада.

-- Я знаю только одно, моя милая мисс Клэр, - возразил он: что они совершенно понимают чувства друг друга; впрочем, вы сами скоро увидите их, и увидите в каком отношении они находятся друг к другу; таким вещам надо учиться мне у вас, а не вам у меня.

Ада закраснелась; а мистер Бойторн дал шпоры своему старому коню, соскочил с него у дверей своего дома и стоял, готовый встретить нас, с распростертыми объятиями и непокрытой головой.

Он жил в хорошеньком домике, впереди которого разстилался зеленый лужок, с боку премиленький цветник и позади прекрасный фруктовый сад и обильный огород. Все это обнесено было плотной стеной, красноватый цвет которой напоминал собою цвет зрелого плода. Впрочем, все в этом месте носило отпечаток зрелости и обилия. Старая липовая аллея представляла зеленую стену; густые вишни и яблони была обременены плодами, ветви крыжовника гнулись под тяжестью ягод и верхушками своими лежали на земле; земляника и клубника росли в изобилии, и персики сотнями спели на солнце. Под растянутыми сетками и стеклянными рамами блистали и дрожали под лучами солнца зеленый горох, бобы и огурцы в таком изобилии, что каждый фут земли казался прозябаемым сокровищем. Между тем приятный запах душистых трав и других лекарственных растений, не говоря уже о соседних лугах, где сушилось свежее сено, обращали весь воздух в огромный букет. В пределах старинной красной стены царствовали такая тишина и такое спокойствие, что даже гирлянды перьев, развешенные для пуганья птиц, едва колебались в воздухе.

Дом, хотя и не в таком порядке, в каком находился сад, был настоящий старинный дом, с простым очагом на кухне, выстланной кирпичом, и с большими балками под потолками. В одной стороны его находился страшный пункт спорной земли, где мистер Бойторн держал день и ночь часового в синей блузе, которого обязанность состояла в том, чтоб, в случае нападения, немедленно ударить набат в огромный колокол, повешенный для этой цели, спустить с цепи огромного бульдога и с помощью его разить неприятеля. Недовольный этими предостережениями, мистер Бойторн выставил там своего собственного сочинения столбы с черными досками, на которых крупными буквами: написаны были следующия угрозы; "Берегись бульдога. Он страшно зол. Лоренс Бойторн". "Ружье заряжено картечью. Лоренс Бойторн". "Капканы и ловушки стоят здесь во всякое время дня и ночи. Лоренс Бойторнь". "Предостережение: всякий, кто осмелится войти на эту собственность без дозволения владельца, будет жестоко наказан частным образом и, кроме того, подвергнется всей строгости законов. Лоренс Бойторн".

Показывая нам эти надписи из окна гостиной, мистер Бойторн заливался громким смехом, между тем как его канарейка спокойно распевала у него на голове.

-- Но ведь вся эта проделка требует страшных хлопот, - сказал мистер Скимполь, с обыкновенной своею безпечностью; - а вы, как кажется, принимаете ее за шутку!

-- За шутку! - возразил мистер Бойторн, с невыразимым жаром. - За шутку! Нет, извините, сэр! Я готов купить льва вместо собаки, если-б только мог сделать его ручным, и спустил бы его с цепи на первого безумца, который бы осмелился посягнуть на нарушение пределов моей собственности. Пусть сэр Лэйстер Дэдлок согласится решить этот спор дуэлью, и я готов встретиться с ним с оружием каких угодно времен и каких угодно народов. Вот до какой степени я принимаю это за шутку! Ни больше, ни меньше!

Мы приехали к мистеру Бойторну в субботу. В воскресенье утром мы все отправились пешком в маленькую церковь, в парке. При входе в парк, почти тотчас за чертой спорного участка земли, мы вступили на веселую тропинку, которая, извиваясь между деревьями и по роскошным лугам, оканчивалась у самой церкви.

Собрание в церкви было весьма небольшое: оно состояло почти из одних крестьян, за исключением только барской прислуги. В числе последней находились статные лакеи и настоящий образец старинного кучера, до такой степени надменного, что он казался мне оффициальным представителем всей пышности и тщеславия, которые возил на своем веку в каретах. Очень миленькия молодые женщины сидели на своих местах, и между ними прекрасное лицо и статная почтенная фигура домоправительницы обращали на себя внимание больше всех других. Хорошенькая девочка, о которой говорил мистер Бойторн, сидела рядом с ней. Она была так мила, так хороша, что, мне кажется, я бы узнала ее по её красоте, даже и тогда, если-б не видела её стыдливого румянца, выступавшого на её пухленькия щечки под влиянием глаз молодого рыбака, который сидел не подалеку от нея. Одно лицо и довольно неприятное, хотя и красивое, повидимому, злобно следило за каждым движением хорошенькой девочки, следило за всеми и за всем. Это было лицо француженки.

лица, окружавшия меня, казались необыкновенно бледными, монументы и медные доски над могилами потемневшими более обыкновенного, между тем как паперть освещалась ослепительно ярко. Но вскоре движение в народе, почтительное благоговение на лицах крестьян, свирепая надменность на лице мистера Бойторна отвлекли мое внимание от дальнейших наблюдений: я догадалась, что Дэдлоки приехали, и что служба скоро начнется.

Забуду ли я когда-нибудь, как затрепетало мое сердце под влиянием брошенного на меня взгляда! Забуду ли я когда-нибудь выражение тех прекрасных, томных глаз, которые как будто приковали к себе мои глаза! Был один только момент, в течение которого я успела приподнять свои взоры и снова опустить их на молитвенник, но и в такой краткий промежуток времени я совершенно запомнила черты этого прекрасного лица.

И странно, после этой встречи наших взглядов, в душе моей пробудилось какое-то новое чувство, непонятное для меня, но вместе с тем имевшее тесную связь с воспоминаниями о ранних днях моей жизни, - днях, проведенных в доме моей крестной матери, с воспоминаниями даже о тех днях, когда я бывало, одев свою куклу, становилась на цыпочки, чтоб посмотреться в зеркало и поправить свой наряд. Я никогда до сих пор не видала лица этой леди, никогда! А между тем я была убеждена, что она мне знакома давно-давно!

Не трудно было догадаться, что церемонный подагрик, седой джентльмен, был не кто другой, как сэр Лэйстер Дэдлок, и что леди была леди Дэдлок. Но почему лицо её служило для меня, под влиянием какого-то непонятного чувства, в некотором роде разбитым зеркалом, в котором отражались отрывки моих воспоминаний, почему лицо мое загоралось ярким румянцем, и я трепетала всем телом, когда взоры наши случайно встречались? Этого я не могла в ту пору объяснять себе.

Я считала это за ничего не значущую слабость свою и старалась превозмочь ее, внимательно слушая церковное богослужение. И как странно! Мне казалось, что в звуках его голоса я слышу голос моей покойной крестной матери. Это обстоятельство заставило меня подумать, не имеет ли лицо леди Дэдлок сходства с лицом моей крестной? Быть может оно и имело небольшое сходство, но выражения этих лиц были так различны, и суровая решимость в чертах лица моей крестной была так резка, как буря в ущельях скал, и так не согласовалась с чертами лица, стоявшого передо мною, что это, ни под каким видом, не могло быть тем сходством, которое поразило меня. Я не видала ни в одном лице такого величия и гордости, какие замечала в лице леди Дэдлок. А между тем я... я, маленькая Эсфирь Соммерсон, дитя, живущее отдельною жизнию, не знавшее радостей в день моего рождения, повидимому, являлась перед моими собственными глазами, вызванная из давно-прошедшого какою-то сверхъестественною силою в этой фешенебельной леди, которую я никогда не видела, которую никогда не думала увидеть!

Все это до такой степени волновало меня, что я не чувствовала ни малейшого стеснения от наблюдений француженки, которая, как я уже сказала, следила за всеми и за всем, с самого прихода в церковь. Наконец, постепенно я превозмогла это странное волнение. После долгого промежутка, я еще раз взглянула на леди Дэдлок и именно в ту минуту, когда приготовлялась петь перед началом проповеди. Миледи не заметила моего взгляда; биение сердца моего прекратилось, но возобновлялось еще раза два, когда миледи бросала сквозь лорнетку взор на Аду, или на меня.

По окончании службы, сэр Лэйстер величаво и любезно подал руку леди Дэдлок (хотя он и принужден быль идти с помощию толстой палки) и проводил ее к карете, в которой они приехали. - Церковь опустела.

-- Сэр Лэйстер, - сказал мистер Скимполь, к безпредельному восторгу мистера Бойторна: - сэр Лэйстер взирал на всю конгрегацию высокомерным оком.

-- Таков быль и отец его, и дед его и прадед! - сказал мистер Бойторнь.

-- А знаете ли, - продолжал мистер Скимполь, совершенно неожиданно для мистера Бойторна: - знаете ли, мне очень приятно видеть человека подобного рода.

-- Неужели? - сказал мистер Бойторн.

-- Мне сдается, что он хочет покровительствовать мне, - продолжал мистер Скимполь. - И прекрасно! Я не стану противиться его желанию!

-- А я так стану! - сказал мистер Бойторн, с сильным негодованием.

-- В самом деле? - возразил Скимполь, с своим обычным легкомыслием. - Но ведь это значить безпокоить себя по пустому. А зачем же вы гонитесь за этим? Я так совсем иначе думаю об этом; я, как ребенок, готов принимать вещи так, как они кажутся, и через это избегаю всяких хлопот! Вот, например: я приезжаю сюда и встречаю могучого вельможу, требующого безусловной покорности. Прекрасно! Я отвечаю так: "Могучий лорд, примите всю мою покорность! Легче отдать ее, чем удержать за собой. Примите ее, лорд, примите. Если вы можете оказать мне что-нибудь приятное, я буду счастлив; если вы хотите дать мне что-нибудь приятное, я тоже буду счастлив и возьму". Могущественный лордь отвечает следующим образом: "Это очень умный малый. Он не волнует моей желчи и не портит моего пищеварения. Он не налагает на меня необходимости казаться ежом". А что же может быть лучше этого для нас обоих? Вот мой взгляд на подобные вещи, то есть мой детский взгляд!

-- Но положим, что завтра вы переехали в другое место, - сказал мистер Бойторн: - и встретили бы там человека, который не хочет и не думает покориться этому человеку. Что тогда вы скажете?

-- Что я скажу тогда? - отвечал мистер Скимполь, с величайшей простотой и откровенностью: - я скажу то же самое, что говорю теперь! Я бы сказал: "Мой достопочтеннейший Бойторн", положим, что вы представляете собою нашего воображаемого друга; "мой достопочтеннейший Бойторн, вы не хотите покориться этому могущественному лорду? Очень хорошо. Я тоже не хочу ему покориться. Моя обязанность в образованном обществе состоит в том, чтобы угождать; я думаю, что это обязанность каждого человека. Словом сказать, на этой обязанности основывается связь общества и его гармония! Следовательно, если вы не покоряетесь, то и я не покоряюсь. Итак, любезнейший Бойторн, пойдемте обедать!"

-- Но если на это любезнейший Бойторн скажет нам, - возразил наш друг, вспыхнув от гнева: - если он скажет...

-- Понимаю, понимаю! - сказал мистер Скимполь. - Весьма вероятно, он скажет...

--...что я не хочу с вами обедать! - вскричал мистер Бойторн, разражая гнев свой сильным ударом тростью о землю. - И если к этому прибавит он: "Мистер Гарольд Скимполь, скажите, существует ли в порядочном обществе приличие?"

под этим названием, где это находится и кто этим владеет. Если вы сами владеете этим приличием и находите его приятным, я в восторге от этого и от души вас поздравляю. Уверяю вас я решительно ничего не знаю об этом; ведь вы знаете, я настоящее дитя; я не имею претензий на ваше приличие и не нуждаюсь в нем.

Это был один из числа многих между ними маленьких разговоров. Я всегда ожидала, что они кончатся и, весьма вероятно, кончились бы при других обстоятельствах самым жестоким взрывом гнева со стороны мистера Бойторна. Впрочем, он имел такое высокое понятие о своей гостеприимной и ответственной обязанности в качестве хозяина дома и мой опекун смеялся так чистосердечно над мистером Скимполем, над этим ребенком, который, по его словам, целый день забавляется мыльными пузырями, что спор их никогда не принимал серьезного характера. С своей стороны мистер Скимполь, вовсе не подозревая, в какое положение ставил он себя при подобных разговорах, принимался набрасывать ландшафты в парке, разыгрывал на фортепьяно отрывки из какой-нибудь пьесы, цель отрывки романсов, или ложился на спину под тень дерева и любовался небом и вообще был как нельзя более доволен.

-- Предприятия и усилия, - говаривал он нам (лежа на спине), - составляют для меня истинное наслаждение. Я думаю, что я истинный космополит. Я питаю к ним глубочайшее сочувствие. Я лежу под тенью этого дерева и с восторгом представляю себе тех предприимчивых людей, которые пробираются к северному полюсу или проникают в самое сердце тропических стран. Корыстолюбцы спрашивают: "К чему человек бросается к северному полюсу? Какая польза из этого?" Какая польза, я не знаю: я могу сказать только одно, что они отправляются туда с тою целию, хотя они сами вовсе не подозревают её, чтобы доставить пищу моим мыслям, когда я ложусь под тень какого-нибудь дерева.

При этих случаях мне всегда приходило в голову: думал ли он когда-нибудь о мистрисс Скимполь и своих детях и с какой точки зрения представлялись они его космополитическому уму? Сколько я могла понимать, они не представлялись ему вовсе.

и играли на светлых пятнах между тенями, падающими от деревьев, слышать пение птиц и тихое усыпляющее жужжанье насекомых, служило для нас наслаждением. У нас было одно любимое место, покрытое густым мохом и прошлогодними листьями, где лежало несколько срубленных деревьев, с которых кора была очищена. Расположившись на этих деревьях, мы, сквозь зеленую арку, поддерживаемую тысячью натуральных белых древесных колонн, смотрели на отдаленный ярко освещенный ландшафт, столь роскошный через контраст свой с тению, в которой мы сидели, и становившийся еще роскошнее через длинную перспективу, по которой мы смотрели на него, до такой степени роскошный, что он представлялся нам какой-то волшебной панорамой. В эту субботу мистер Джорндис, Ада и я сидели здесь и любовались этой картиной, как вдруг послышались отдаленные раскаты грома, и вскоре крупные капли дождя зашелестили по листьям деревьев.

и молния сделались безпрерывными и дождь так сильно пробивался сквозь листья, как будто каждая капля была свинцовая. Оставаться под деревьями в такую грозу было опасно, а потому мы выбежали из парка и около мшистого вала старались добраться до ближайшого домика лесничого. Мы часто любовались мрачной красотой этого домика, стоящого в глубокой зелени деревьев, любовались плющом, вившимся вокруг него, и глубокой ямой, служившей конурой для собаки лесничого, куда она однажды на наших глазах нырнула как будто в воду.

В домике лесничого было так темно, особливо теперь, когда небо все покрылось черными тучами, что мы только и могли увидеть в нем человека, который при нашем входе подошел к дверям и подал два стула: для меня и Ады. Решетчатые ставни были все открыты, и мы сидели почти в самых дверях и наблюдали за грозой. Картина была величественна: ветер ревел, гнул деревья и гнал перед собою дождь, как облако дыму; гром гремел и молния сверкала безпрерывно. О, с каким благоговением мы думали об ужасных силах, окружавших нас, до какой степени мы сознавали благотворное влияние их на природу! Казалось, что каждый удар этой грозы сообщал свежия силы всякому маленькому цветочку и листику; вся природа как будто обновлялась.

-- Не опасно ли сидеть на таком открытом месте?

-- О, нет, милая моя Эсфирь, - отвечала Ада спокойно.

Ада отвечала мне, но не на мой вопрос.

безчисленное множество картин моей минувшей жизни.

За несколько минут до нашего приюта леди Дэдлок избрала этот домик убежищем от страшной грозы. Она стояла позади моего стула. Обернувшись, я увидела, что её рука была почти у самого моего плеча.

-- Я испугала вас? - сказала она.

-- Нет. Я не испугалась. Да и чего мне было бояться?

-- Мне кажется, - сказала леди Дэдлок, обращаясь к моему опекуну: - я имею удовольствие говорить с мистером Джорндисом?

-- Я узнала вас в церкви в прошлое воскресенье. Мне очень жаль, что какие-то поземельные споры, которых мой муж вовсе не желал, послужат неприятным затруднением оказать вам внимание в нашем доме.

-- Я знаю эти обстоятельства, - сказал мой опекун, улыбаясь: - и считаю себя совершенно обязанным.

Она протянула к нему руку с каким-то равнодушием, повидимому, весьма обычным для нея; говорила с ним с таким же точно равнодушием, хотя и весьма приятным голосом. Она была сколько прекрасна, столько же и грациозна, умела в совершенстве владеть своими чувствами, и вообще казалось, что она одарена была способностью привлечь к себе всякого, еслиб только захотела. Лесничий принес стул для нея, и она села в дверях между нами.

-- Скажите пожалуйста, пристроен ли молодой джентльмен, о котором вы писали к сэру Лэйстеру, и которого желание, к сожалению своему, он не имел возможности исполнить? - сказала она, обернувшись через плечо к моему опекуну.

Казалось она уважала мистера Джорндиса и хотела приобресть его расположение. В её гордой манере было что-то очень привлекательное; она даже становилась фамильярною в то время, как она разговаривала с мистером Джорндисом через плечо.

-- Я полагаю это ваша воспитанница, мисс Клэр?

Опекун мой по всем правилам отрекомендовал ей Аду.

-- Вы утратите часть безкорыстия вашего характера, - сказала леди Дэдлок мистеру Джорндису, опять через плечо: - если только станете защищать от обид и оскорблений таких хорошеньких питомиц. Но отрекомендуйте меня также (и леди Дэдлок повернулась прямо ко мне) и этой молодой леди.

-- Разве мисс Соммерсон лишилась своих родителей? - сказала она.

-- Она очень счастлива в своем опекуне.

Леди Дэдлок взглянула на меня, в тоже время и я взглянула на нее и ответила ей утвердительно. Но вдруг она поспешно и даже с некоторым неудовольствием отвернулась от меня и снова начала говорить с опекуном моим через плечо.

-- Да, много прошло времени. Так по крайней мере мне казалось, пока я не увидел вас в прошедшее воскресенье, - сказал он.

-- Что, неужели и вы сделались льстецом, или, быть может, считаете необходимым казаться льстецом передо мной? - сказала леди Дэдлок, с некоторым пренебрежением. - Вы правы, впрочем; я приобрела на это право.

-- Вы приобрели, леди Дэдлок, так много, - сказал мой опекун: - что должны поплатиться за это. Впрочем, поплатиться не мне.

-- Так много! - сказала она с легким смехом.

При сознании своего превосходства, своей силы очаровывать других, она, казалось, считала нас не более, как за детей. Сказав это, она еще раз слегка засмеялась, взглянула на дождь, успокоилась и так свободно и спокойно углубилась в свои мысли, как будто она была одна.

-- Я думаю, вы знали мою сестру, когда мы были за границей, лучше, чем меня? - сказала она, снова взглянув на моего опекуна.

-- Да, мы встречались чаще, - отвечал он

-- Мы пошли с ней по разным дорогам, - сказала леди Дэдлок: - впрочем, мы имели очень мало общого друг с другом. Хотя и жаль, что так случилось, но помочь этому нельзя.

на мокрых листьях и в каплях падавшого еще дождя. Наблюдая молча за постепенным прекращением грозы, мы увидели, что к нам быстро подъезжал маленький фаэтон.

-- Наконец посланный мой возвращается, - сказала миледи, обращаясь к лесничему: - и вместе с фаэтоном.

Между тем фаэтон подъехал, и мы увидели в нем двух женщин. Они вышли с бурнусами и платками, сначала француженка, которую я видела в церкви, а потом хорошенькая девочка с смущением и нерешительностию.

-- Это что значит? - сказала леди Дэдлок. - Зачем вас две?

-- Я ваша горничная, миледи, - сказала француженка. - Вы изволили послать за служанкой.

-- Да, моя милая, я требовала именно тебя, - спокойно отвечала миледи. - Надень на меня эту шаль.

Она слегка нагнулась, и хорошенькая девочка слегка набросила шаль на её плечи. Француженка стояла незамеченною; она смотрела на это, крепко сжав свои бледные губы.

-- Мне очень жаль, - сказала леди Дэдлок, обращаясь к мистеру Джорндису: - мне очень жаль, что мы не можем возобновить нашего прежнего знакомства. Надеюсь, вы позволите прислать этот экипаж для ваших воспитанниц. Он будет сюда через минуту.

Но опекун мой решительно отказался от этого предложения. Леди Дэдлок весьма ласково простилась с Адой, мне не сказала ни слова и, опираясь на руку мистера Джорндиса, села в фаэтон; это был маленький, низенький, садовый экипаж с верхом.

Фаэтон покатился, и француженка с привезенными бурнусами и шалями стояла неподвижно на том месте, где вышла из фаэтона.

Я думаю, что для гордости ничего нет несноснее, как самая гордость. Француженка в эту минуту испытывала жестокое наказание за свое высокомерие. Она оставалась совершенно неподвижно, пока фаэтон не повернул в ближайшую аллею, и потом, без малейших признаков душевного волнения, сбросила башмаки, оставила их на земле и пошла весьма свободно по самой мокрой траве.

-- Да эта женщина должно быть сумасшедшая? - сказал мой опекун.

-- О, нет, сэр! - отвечал лесничий, который, вместе с женой своей, смотрел за удалившейся француженкой. - Гортензия не из того разряда. У нея такая голова, какой лучше требовать нельзя. Одно только худо: она очень горда и сердита, то есть черезчур горда и сердита. И уж если оставят ее без внимания и вздумают оказать предпочтение другим, так и Боже упаси!

-- Быть может, сэр, затем, чтоб поостынуть! - сказал лесничий.

Спустя несколько минут мы проходили уже мимо господского дома. Прекрасный и безмолвный, каким он показался с первого раза, таким казался и теперь. Капли дождя сверкали вокруг его как брильянты, легкий ветерок чуть-чуть шелестил листья деревьев, птицы громко пели, каждый листок, каждая травка и цветочек получили от дождя свежий, привлекательный вид, и маленький фаэтон стоял у нодьезда и казался серебряной волшебной колесницей. В этой отрадной картине все гармонировало одно другому, только одна мамзель Гортензия ровным шагом и спокойно приближалась к дому, без башмаков, по мокрой траве.