Холодный дом.
XIX. Изгнание.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. XIX. Изгнание. (старая орфография)

XIX. Изгнание.

В пределах переулка Чансри настали вакации. Добрые корабли "Юстиция" и "Юриспруденция", выстроенные, из дуба, обшитые медью, скрепленные железными болтами, украшенные бронзовыми статуйками, и ни под каким видом не скороходы, втянулись в гавань и наслаждаются отдыхом. Летучий Голландец, с своей командой из призраков-клиентов, умоляющихь всякого встречного разсмотреть их документы, отнесло на это время Бог весть куда. Суды все заперты, публичные конторы предаются сладкой дремоте. Даже сама Вестминстерская Палата представляет собою тенистый безлюдный уголок, где могли бы, кажется, петь соловьи и гулять челобитчики более нежного класса в сравнении с теми челобитчиками, которые обыкновенно встречаются там.

Темпль, переулок Чансри, Линкольнинский Суд и даже самые Лникольнинския Поля как будто обратились в гавани, куда корабли входят только во время отливов, где обмелевшее судопроизводство, конторы на якорях, ленивые писцы на стульях, согнувшихся на бок и имеющих придти в вертикальное положение с наступлением прилива, стоять обнаженные от киля до верхней окраины бортов и сушатся во время длинных вакаций. Наружные комнаты судейских приказов заперты, и все письма и посылки собираются в одну груду, в комнате привратника. Между щелями мостовой вокруг Линкольнинского Суда вырос бы целый сенокос травы, еслиб разсыльные не сидели тут в прохладной тени и, от нечего делать, прикрыв голову передником, не гоняли бы мух, не рвали бы этой травы и не жевали бы ее с задумчивым видом.

Во всем городе один только судья, но и он является в суд по два раза в неделю. Если бы провинциалы ассизных городов, подлежащих его ведомству, могли только взглянуть на него теперь! Нет напудренного парика, нет стражи в красных куртках, с длинными копьями, нет белых палочек. Сидит один только чисто выбритый джентльмен в белых панталонах и в белой шляпе, судейское лицо его приняло бронзовый цвет, солнечные лучи слупили с судейского носа его кусочки белой кожицы; отправляясь в суд, он заходит в лавки с устрицами и пьет инбирное пиво со льдом.

Адвокаты Англии разсеялись по всему лицу земному. Каким образом может Англия обойтись без адвокатов в течение четырех длинных летних месяцев, без своего убежища в несчастии и единственного законного триумфа в счастии? Это до нас не касается; вероятно, Британия в течение этого времени не очень нуждается в своем верном оплоте. Один ученый джентльмен, страдавший страшным негодованием от неслыханных, ожесточенных нападений на чувства своего клиента со стороны противной партии, теперь значительно понравился в Швейцарии. Другой ученый джентльмен, на ответственности которого лежит самая тяжкая обязанность, и который поражает своих противников самыми грозными сарказмами, проводит самую безпечную и веселую жизнь в приморских местах Франции. Еще один ученый муж, который заливался слезами при малейшем к тому поводе, в течение шести недель не пролил еще ни одной слезинки. Еще один ученый джентльмен, который охлаждал натуральный жар своего инбирного темперамента в потоках и фонтанах юриспруденции, пока накопить не сделался великим в судейском крючкотворстве, непостижимом для умов непосвященных в эту тайну и для большей части посвященных, бродить, с характеристическим наслаждением, по засухе и пыли в окрестностях Стамбула. Другие разбросанные обломки от этого великого палладиума находятся на каналах Венеции, у вторых порогов реки Нила, в купальнях Германии, и разсыпались по всему протяженно песчаных берегов Англии. Едва-едва можно встретиться с одним из них в опустелых пределах переулка Чансри. И если этот одинокий член общества британских адвокатов встретит здесь случайно докучливого просителя, который не. в силах разстаться с местами, служившими, быть может, в течение лучших лет его жизни, свидетелями его душевных истязаний, они испугаются друг друга и спрячутся по разным углам.

Таких жарких, длинных вакации не запомнят в течение многих лет. Все молодые писцы, сообразно с различными степенями своего положения в конторах, влюблены до безумия и томятся по обожаемым предметам в Маргэте, Гамсгэте или И'рэвзенде. Все пожилые писцы находят, что их семейства слишком велики. Все бездомные собаки, которые привыкли бродить по подворьям Линкольнинского Суда, томятся жаждою на лестницах и других безводных местах и от времени до времени издают жалобные стоны. Все собаки слепых приводят своих хозяев к помпам и заставляют их спотыкаться об ушаты с водой. Магазин, над окнами которого спущены маркизы, тротуар которого полить водою и в окнах которого стоят вазы с серебряными и золотыми рыбками, считается эдемом. Темпль-Бар так раскален, что для прилегающих к нему улиц, Странд и Флит, служит как бы трубой в самоваре и заставляет их кипеть в течение всей ночи.

В подворьях Линкольнинского Суда есть еще конторы, в которых можно прохладиться, если только стоить покупать прохладу ценой такой невыносимой скуки; впрочем, в маленьких переулках, тотчас за этими уединенными местами, жарко как в раскаленном котле. Во дворе мистера Крука так знойно, что жители выворотили свои дома наизнанку и сидят на тротуарах, включая в число жителей и мистера Крука; рядом с своей кошкой (которой никогда не жарко) он на улице продолжает свои ученые занятия. Гостинница Солнца прекратила гармонические митинги, и маленький Свильз ангажирован в Пасторальные Сады, лежащие на Темзе близко её устья, где он поет комическия песенки самого невинного содержания, с тою целью (как говорится в афише), чтобы не оскорбить чувства самых разнообразных людей.

Над всем приказным околотком висит, подобно облаку ржавчины или гигантской паутины, бездействие и сонливость длинных вакаций. Мистер Снагзби испытывает на себе это влияние, не только в душе своей, как симпатичный и созерцательный человек, но также и в своем занятии, как поставщик канцелярских принадлежностей. В эти длинные вакации он имеет более свободного времени предаваться созерцаниям на архивном дворе и в любимой своей загородной гостинице, нежели во всякое другое время года. Он часто говорит своим двум прикащикам: - "Какая славная вещь воображать в такие знойные дни, что живешь на каком нибудь острове, где со всех сторон море катит свои волны и ветерок приносить отрадную прохладу!"

В один из таких знойных дней, мистер и мистрисс Снагзби имеют в виду принять к себе гостей, и по этому поводу Густер хлопочет около маленькой гостиной. Ожидаемые гости скорее избранные, нежели многочисленные: они состоять только из мистера и мистрисс Чадбанд. Мистер Чадбанд неоднократно в описаниях своей особы, как изустных так и письменных, сравнивает себя с кораблем, а потому люди, незнакомые с ним лично, иногда ошибочно считали его за джентльмена, посвятившого себя мореплаванию; между тем на самом деле он, употребляя его собственное выражение: "человек духовный". Вообще же мистер Чадбанд не имеет особого наименования, а враги его утверждают, будто бы он, при всем своем желании выказать себя красноречивым оратором, не сказал еще ничего замечательного при самых важных случаях и что нередко погрешал против своей совести; но несмотря на то, он имеет своих последователей, и к числу их принадлежит мистрисс Снагзби. Ей до такой степени нравились правила мистера Чадбанда, что она во что бы то ни стало решилась усвоить их и для этого считала необходимым свести с ним более короткое знакомство.

Итак, Густер, убежденная в том, что хотя на время будет прислуживать Чадбанду, одаренному способностию проговорить без отдыха часа четыре сряду, деятельно занимается приготовлением маленькой гостиной к чаю. Пыль с мебели обметена, портреты мистера мистрисс Снагзби обтерты мокрым полотенцем; на столе выставлен лучший чайный сервиз, и около него расположена чайная провизия, как-то: мягкий хлеб и сдобные сухари, свежее сливочное масло, тоненькие ломтики ветчины, копченого языка и колбасы и нежный ряд анчоусов на петрушке, не говоря уже о свежих яицах, которые имели быть принесены прямо из кастрюли в салфетке, и вместе с поджаренными на масле тостами. Мистер Чадбанд, надобно заметить, корабль, уничтожающий провизию - враги говорят, что это даже обжорливый корабль - и замечательно искусно умеет управлять такими абордажными орудиями, как например вилы и ножик.

Мистер Снагзби, в лучшем сюртуке своем, смотрит на все эти приготовления и, прокашлянувь в кулак свой значительный кашель, спрашивает мистриссь Снагзби:

-- В котором часу, душа моя, ты ожидаешь мистера и мистрисс Чадбанд?

-- В шест, - отвечает мистрисс Снагзби.

Мистер Снагзби кротко и как будто мимоходом замечает, что шесть часов давно уже пробило.

-- Так не думаешь ли ты начать без них? - говорит мистрис Снагзби с гневным упреком.

Повидимому, мистер Снагзби не прочь от этого; но, прокашлявшись кротко и почтительно, он говорит:

-- О, нет, душа моя, как это можно! Я только хотел спросить: в котором часу обещались они быт?

-- Что значит час в сравнении с вечностью? - замечает мистрисс Снагзби.

-- Совершенно справедливо, - отвечает мистер Снагзби. - Но я хочу только сказать, что если кто приготовляет для кого нибудь закуску к чаю, тот должен назначить время. И если час для чаю назначен, то следовало бы явиться аккуратно в этот час и приступить к чаю.

-- Приступить! - восклицает мистрисс Снагзби, с заметным неудовольствием. - Приступить! Как будто мистер Чадбанд какой нибудь кулачный боец!

-- Совсем нет, душа моя; я этого во говорю, - отвечает мистер Снагзби.

В это время, Густер, смотревшая в спальне из окна, с шумом и треском сбегает с маленькой лестницы и восклицает, что мистер и мистрисс Чадбанд показались на дворе. Пследь за тем раздался звонок в парадную дверь. Густер получает приказание от от мистрисс Снагзби принять гостей в корридоре и доложить о них с надлежащим приличием, - в противном же, случае мистрисс Снагзби немедленно отправит ее в благотворительное заведение. Сильно встревоженная этой угрозой, Густер, при докладе, совершенно сбивается с толку и страшно искажает фамилию гостей:

Мистер Чадбанд огромный жолтого цвета человек, с жирной улыбкой, и вообще, судя по наружности, имеющий в своей системе большое количество масла. Мистрисс Чадбанд угрюмая, грозновзирающая, молчаливая женщина. Мистер Чадбанд двигается тихо и неповоротливо, совершенно как медведь, выученный ходить на задних лапах. Он очень затрудняется насчет своих рук, как будто оне мешают ему, или как будто хотел он стать на четвереньки; голова его безпрестанно потеет, и когда он начинает говорить, то прежде всего поднимает свою огромную руку в знак того, что намерен наставлять своих слушателей.

-- Друзья мои! - говорит мистер Чадбанд. - Мир дому сему! Мир и согласие хозяину сего дома и его хозяйке и молодым служанкам и молодым приказчикам! На чем я желаю мира друзья мои? Что такое мир? Война ли это? Нет не война. Вражда ли это? Нет не вражда. Что же это такое? Это нежное, сладостное, прекрасное, умилительное, светлое, отрадное чувство! По этому-то, друзья мои, я и желаю вам мира.

Вследствие этого мистрисс Снагзби кажется глубоко тронутою; мистер Снагзби считает приличным произнести аминь! и очень кстати произносит.

-- Теперь, друзья мои, - продолжает мистер Чадбанд: - избрав эту тему...

В эту минуту является Густер. Мистрисс Снагзби, не сводя глаз с Чадбанда, вполголоса, но совершенно внятно говорит: - поди вон!

Густер не уходит, но что-то ворчит себе под нос.

-- Поди вон! - повторяет мистрисс Снагзби еще внятнее.

-- Теперь, друзья мои, - говорить мистер Чадбанд: - одушевляемые чувством любви к ближнему, мы спросим...

Густер собирается с духом и плачевным голосом прерывает:

-- Тысяча семьсот восемьдесят второй нумер...

Мистер Чадбанд останавливается с решимостию человека, привыкшого страдать от преследователей, и, задумчиво сложив свои губы для выражения жирной улыбки, говорит:

-- Позвольте нам выслушать девственницу! Говори, девственница, что тебе нужно?

-- Тысяча семьсот восемьдесят второй нумер желает знать, сэр, за что вы дали ему шиллинг? - говорит Густер, едва переводя дух.

-- За что? - возражает мистрисс Чадбанд. - Разумеется за езду!

Густер отвечает, что "тысяча семьсот восемьдесят второй нумер требует за езду шиллинг и восемь пенсов, в противном случае грозит полицией".

Мистрисс Снагзби и мистрисс Чадбанд готовы разразиться негодованием, но мистер Чадбанд поднятием своей руки усмиряет бурю.

-- Друзья мои, говорит он; - я помню, что вчера не исполнил свой долг и потому, по всей справедливости, должен сегодня поплатиться. Мне не следует роптать на это. Рахиль, заплати восемь пенсов!

Пока мистрисс Снагзби, переводя дух, бросает суровый взгляд на мистера Снагзби, как будто говорит: - вот как нужно поступать! и пока мистер Чадбанд сияет смирением и маслом, - мистрисс Чадбанд отсчитывает восемь пенсов. Мистер Чадбанд имеет привычку, - хотя немного странную привычку, оставаться в долгу и потом расчитываться при свидетелях, - вероятно, это делал он в назидание своим слушателям,

-- Друзья мои, говорит мистер Чадбанд: - восемь пенсов еще немного, могло быть шиллинг и четыре пенса, могло быть даже полкроны. О, будем же радоваться! будем веселиться!

Вместе с этим замечанием, заимствованным, без сомнения, из какой нибудь песенки, мистер Чадбанд тихо подходит к столу, и прежде, чем взялся за стул, поднял свою увещательную руку.

-- Друзья мои, говорит он: - что мы видим распростертым перед нами? Мы видим закуску. Нуждаемся ли мы в закуске, друзья мои? Да, мы нуждаемся. А почему мы нуждаемся в ней, друзья мои? Потому, что мы смертны, потому что мы греховны, потому что мы созданы из земли, потому что мы не из воздуха. Можем ли мы летать, друзья мои? мы не можем летать. Почему мы не можем летать, друзья мои?

Мистер Снагзби, ободренный успехом своего прежнего замечания, решается вторично заметить и на этот раз веселым и утвердительным тоном говорит:

Мистрисс Снагзби хмурит лицо и бросает на мистера Свагзби суровый взгляд.

-- Я спрашиваю вас, друзья мои, продолжает мистер Чадбанд, совершенно отвергая и уничтожая замечание мистера Снагэби: - почему мы не можем летать? Не потому ли, что нам назначено ходить? Да, именно потому. Могли ли бы мы, друзья мои, ходить без сил? Конечно не могли бы. Чтобы мы стали, друзья мои, делать, не имея сил? Наши ноги отказались бы влачить нас, колени бы подгибались, ступни бы вывернулись, и мы как сноп повалились бы за землю. И так друзья мои, откуда же мы должны почерпать силы, необходимые для наших членов? Откуда? При этом мистер Чадбанд окинул взглядом накрытый чайный стол: - откуда, как не из хлеба в различных его формах, из масла, сбиваемого из сливок, доставляемых нам коровами, из яиц, снесенных птицами, из ветчины, из колбасы, из языка и тому подобного? Так разделимте же трапезу, которая накрыта перед нами!

Преследователи мистера Чадбанда утверждали, что он обладает даром делать-набор слов, по представленному нами образцу; но это утверждение можно принять за доказательство их настойчивости, с которой они преследуют его. Всякому известно, что ораторский слог мистера Чадбанда приобрел уже обширную известность, и все им восхищаются.

Как бы то ни было, мистер Чадбанд, заключив свою спичь, садится за стол и начинает действовать за ним с неподражаемым усердием. Превращение пищи всякого рода в масло, составляет, по видимому, процесс до того не раздельный с устройством этого примерного корабля, что, начиная пить и есть, он становится похож на огромную маслобойню или на обширный завод, устроенный в обширных размерах для производства этого продукта.

В этот период угощения, Густер, несовсем еще оправившаяся от первого промаха, не упустила из виду ни одного позволительного и непозволительного средства, чтоб навлечь на себя негодование. Из числа всех её неловких подвигов, мы, для сокращения, упомянем только о двух: военный марш, который она тарелками проиграла на голове мистера Чадбанда, и сдобные пирожки, которые она просыпала на мистера Чадбанда. В этот период угощения, Густер шепчет мистеру Снагзби, что его требуют в лавку.

-- Меня требуют, не придавая этому слишком важного значения, меня требуют в лавку! говорит мистер Снагзби, вставая. - Надеюсь, что почтенная компания извинит меня, если я отлучусь на полминуты.

Мистер Снагзби спускается в лавку и видит, что его прикащики внимательно осматривают полицейского констэбля, который держит за руку оборванного мальчишку.

-- Ах, Боже мой! говорить мистер Снагзби: - что это значит!

-- Вот этот мальчишка, говорит констэбль: - несмотря на многократные повторения, не хочет идти....

-- Я всегда хожу, сэр, возглашает мальчик, утирая рукавом свои жалкия слезы. С тех пор как родился, я постоянно только и знаю, что хожу. Куда же мне еще идти, сэр, и как еще идти мне?

-- Не хочет идти да и только, спокойно говорить констэбль и слегка подергивает шеей, чтоб доставить ей более покойное положение в туго затянутом галстухе: - я говорил ему не раз, предостерегал его и теперь должен взять его под стражу. Это самый упрямый мальчишка: не хочет идти да и только.

-- О, Боже мой! Куда же я еще пойду! восклицает мальчик, страшно взъерошивая волосы и топнув босой ногой по досчатому полу.

-- Если ты не пойдешь, так я разделаюсь с тобой по своему! говорит констэбль, заключая слова свои выразительным толчком. - Я получил приказание, чтобы ты шел. Кажется, я говорил тебе об этом пять-сот раз.

-- Но куда же? спрашивает мальчик.

-- И в самом деле, констэбль; говорит мистер Снагзби задумчиво и с кашлем в кулак, выражавшим величайшее недоумение: - согласитесь, кажется, что нужно сказать ему куда идти.

-- В мои приказания этого не входит; отвечает констэбль. - Мои приказания заключаются в том, что этот мальчик должен идти да и только!

Мистер Снагзби не делает на это никакого возражения; он не говорит на это ни слова; но совершает самый отчаянный кашель, не подающий ни той ни другой стороне повода сделать какое нибудь заключение. Между тем, мистер и мистрисс Чадбанд и мистрисс Снагзби, услышав спор внизу и не постигая причины его, явилось на лестнице. Густер постоянно оставалась в конце корридора, и таким образом весь дом собрался в одно место.

-- Простой вопрос состоит в том, говорит констэбль: - знаете ли мы этого мальчишку? Он говорит, что вы знаете.

-- Не знает, не знает! с возвышения восклицает мистрисс Снагзби.

-- Душа моя! говорит мистер Свагзби, бросая взгляд на лестницу. - Душа моя, позволь мне самому отвечать. Пожалуйста, имей на минуту терпение. Я кое-что знаю об этом мальчике, и в том, что я знаю о нем, ничего нет дурного. Быть может напротив, констэбль: в этом заключается много хорошого!

И при этом поставщик канцелярских принадлежностей сообщает констэблю приятные и неприятные сведения о Джо, умалчивая, впрочем, о полкроне.

-- Хорошо! говорит констэбль: - теперь я вижу, что в словах его есть несколько правды. Когда я брал его под стражу на улице Голборн, он сказал мне, что знает вас. При этом из толпы вышел молодой человек и сказал, что он знаком с вами, что вы почтенный человек, и что если я зайду к вам и вздумаю навести справки об этом мальчике, так и он тоже явится к вам. А между тем молодой человек, как видно, не имеет расположения сдержать свое слово.. А! да вот и он

Входит мистер Гуппи, слегка кивает головой мистеру Снагзби и с вежливостью, свойственною адвокатским писцам, обращается к дамам, стоящим на лестнице, и прикасается пальцами к полям шляпы.

-- Идучи из конторы домой, я заметил на улице шум, говорит мистер Гуппи, обращаясь к поставщику канцелярских принадлежностей: - в шуме этом упомянули ваше имя, сэр, и я счел за обязанность вмешаться.

-- Это очень хорошо с вашей стороны, сэр, говорит мистер Снагзби: - и я вам очень обязан.

При этом мистер Снагзби еще раз повторяет все, что ему известно по этому предмету, и еще раз забывает сказать о полкрове.

-- Теперь я знаю где ты живешь, говорит констэбль, обращаясь к Джо. - Ты живешь в улице Одинокого Тома. Не правда ли, что это славное местечко?

-- Поди-ко ты очень беден? говорит констэбль.

-- Да, отвечает Джо: - я очень, очень беден.

-- Теперь посудите же вы сами! Я собственными моими руками нашел у него вот эти две полкроны, говорит констэбль, показывая всей компании две монеты.

-- Они остались у меня от соверена, мистер Снагзби, говорит Джо: - от соверена, который подарила мне леди, под вуалью; пришла однажды вечером ко мне на перекресток и попросила показать ей, где вот этот дом, где дом, в котором умер человек, которому давали вы работу, и где кладбище, на котором его похоронили. Ты ли, говорит, тот мальчик, о котором писали, говорит, в газетах. Я говорю - да, тот самый. Можешь ли ты, говорить, показать мне все эти места, говорит. Я говорю: да, я могу. Так покажи же, говорит; ну я и показал, и она дала мне за это соверен. Из этого соверена мне немного досталось, говорит Джо, обливаясь грязными слезами: - пять шиллингов нужно было отдать за квартиру, пять шиллингов украл мальчишка, другой мальчишка стянул еще шиллинг, да хозяин два, так что у меня всего на все осталось только две полкроны.

-- Не знаю, сэр, поверит ли кто, отвечает Джо. - Я ничего, не думаю; только это не сказка, а быль.

-- Каков негодяй? а! замечает констэбль, обращаясь к слушателям. - Послушайте, мистер Снагзби, если я не запру его сегодня на замок, ручаетесь ли вы, что он пойдет куда следует?

-- Нет, нет! восклицает с лестницы мистрисс Снагзби.

-- Душа моя! говорит мистер Снагзби убеждающим тоном. - Я не сомневаюсь, господин констэбль, что он пойдет. Ты знаешь Джо, что тебе, во всяком случае, должно идти, говорит мистер Снагзби.

-- Ну так и делай! замечает консиэбль. - Ты ведь знаешь, что должно тебе делать. Делай же! Да помни, что в другой раз так легко не отделаешься. Возьми свои деньги, и чем скорее уберешься отсюда миль на пять, тем лучше будет для тебя и для других.

Сказав этот совет на прощанье и указав на заходящее солнце как будто за тем, чтобы Джо знал по крайней мере в какую сторону должно идти ему, констэбль желает честной компании доброго вечера, выходит на улицу, идет по отененной стороне её, неся в руках кожанную свою шляпу для лучшого освежения головы, и эхо подворья Кука вторит его одиноким и медленным шагам.

Неправдоподобная история Джо пробудила в большей или меньшей степени любопытство во всем обществе. Мистер Гуппи, который от природы одарен проницательным умом, особливо в делах, требующих доказательства, и которому длинные вакации становятся невыносимыми, принимает участие в этом обстоятельстве и обнаруживает свое участие приступом к настоящему допросу, который до такой степени становится интересным для дам, что мистрисс Снагзби очень ласково приглашает мистера Гуппи на верх выпить чашку чаю и заранее просит извинения за безпорядок на чайном столе, произведенный до его прихода. Мистер Гуппи, изъявив согласие на это предложение, приказывает несчастному Джо идти за ним; ставит его у дверей, снова берет его в свои следственные руки, жмет его как масленики жмут куски масла, чтобы придать им требуемые формы. Допрос идет надлежащим образом и сохраняет все условия судопроизводства как в отношении продолжительности, так и в отношении окончания. Несмотря на то мистер Гуппи сознает свой талант, мистер Снагзби чувствует, что подобное обстоятельство не только удовлетворяет её любознательным наклонностям, но некоторым образом возвышает заведение её мужа в глазах молодого, но опытного юрислрудента. В течение этого тонкого допроса, корабль Чадбанд, предназначенный исключительно для перевоза масла, садится на мель и ждет, когда прилив приподнимет его и даст ему возможность пуститься в дальнейшее плавание.

-- Кончено! говорят мистер Гуппи: - или этот мальчик решительно хочет поставить на своем, или это такой необыкновенный случай, какой не встречался мне во всю мою бытность в конторе Кэнджа и Карбоя.

-- Может ли это быть! восклицает мистрисс Снагзби.

-- Представьте! эта леди знает контору Кэнджа и Карбоя дивным давно! с торжествующим вялом мистрисс Снагзби объясняет мистеру Гуппи. - Эта леди, мистрисс Чадбанд, супруга вот этого джентльмена, мистера Чадбанд.

-- В самом деле! говорит мистер Гуппи.

-- Не имели ли вы какого нибуд дела в нашей конторе? спрашивает мистер Гуппи.

-- Нет.

-- Решительно никакого дела?

Мистрисс Чадбанд мотает головой.

-- Немножко не угадали, отвечает мистрисс Чадбанд с принужденной улыбкой.,

-- Немножко не угадал, повторяет мистер Гуппи. - Очень хорошо. Позвольте вас спросить, сударыня, была ли эта леди из ваших знакомых, имевших дело в конторе Кэнджа и Карбоя (в настоящее время мы не станем говорить какого рода дело), или джентльмен? Не торопитесь вашим ответом, сударыня. Мы сейчас решим дело. Скажите только, мужчина это или женщина?

-- Ни мужчина и ни женщина! отвечает мистрисс Чадбанд, с прежней улыбкой.

-- А! теперь понимаю! ни мужчина и ни женщина - значит дитя! говорит мистер Гуппи, бросая на восхищенную мистрисс Снагзби самый проницательный и выразительный взгляд, каким обладают одни только британские адвокаты. - Теперь, сударыня, быть может вам угодно сказать нам, какое это было дитя?

был присмотр за ребенком, по имени Эсфирь Соммерсон, которую впоследствии Кэндж и Карбой пристроили куда-то на место.

-- Мисс Соммерсон! восклицает мистер Гуппи, в сильном волнении.

-- Я называла ее просто Эсфирь Соммерсон; говорит мистрисс Чадбанд, с суровым видом. - В ту пору, никто не думал прибавлять к её имени мисс. Ее звали просто Эсфирь. Бывало скажешь: Эсфирь, сделай это! Эсфирь, сделай то! и Эсфирь делала безпрекословно.

-- Милостивая государыня, возражает мистер Гуппи, делая несколько шагов по маленькой гостиной: - покорнейший слуга, который в настоящую минуту говорит с вами, встретил эту молодую леди в Лондоне, когда она впервые приехала сюда с тем, чтобы пожаловать в контору, о которой за минуту перед этим говорили. Позвольте мне, сударыня, иметь удовольствие пожать вам руку.

Мистер Чадбанд, воспользовавшись, наконец, благоприятным случаем, делает обычный сигнал, поднимается с места с дымящейся головой, отирая ее носовым платком. Мистрисс Снагзби шепчет: тс!

сей дом на плодотворной почве вашей планеты, да будет изобилие в хлебах и вине под крышею его; да возрастает он, множится и успевает во всем отныне и до века! Но, друзья мои, вкусили ли мы кроме этой пищи еще чего нибудь? Да, мы вкусили. Чего же мы вкусили? Мы вкусили пищи духовной. Кто же снабдил этою пищею? Друг мой, поди сюда!

Последния слова относятся к несчастному Джо. Он делает несколько шагов вперед, отступает шаг назад, выпрямляется и становится лицом к лицу с красноречивым Чадбандом, очевидно, сомневаясь в его намерениях.

-- Юный мой друг, говорит Чадбанд: - ты для нас неоцененный перл, ты для нас блестящий брильянт, ты для нас дивное сокровище! Но почему? скажи нам, юный друг.

-- Я не знаю, говорит Джо. - Я ничего не знаю.

-- Юный мой друг, говорит Чадбанд: - ты ничего не знаешь, поэтому-то ты и служишь для нас неоцененным сокровищем. Скажи, кто ты и что такое? Зверь ли ты, рыскающий по степям? Нет, ты не зверь. Птица ли ты, летающая по воздуху? Нет, ты не птица. Рыба ли ты, плавающая в морях, реках и источниках? Нет, ты не рыба. Ты, мой юный друг, - человек. О! великое дело быть человеком! А почему великое дело, мой юный друг? Потому, что ты способен получать советы мудрости, потому что ты способен извлекать пользу из слов, которыми в настоящую минуту я обращаюсь к тебе, потому что ты не камень, не дерево, не столб фонарный, не тумба, не пробка! О, сколько радости, сколько неисчерпаемого наслаждения скрывается для человека в реке мудрости! Купаешься ли ты в настоящую минуту в этой реке? Нет, ты не купаешься. Почему ты не купаешься? Потому, что ты блуждаешь в мраке, потому что обретаешься в тьме, потому что ты скован цепями греховности. Почему ты скован? Об этом спрашиваю тебя я, проникнутый чувством любви к ближнему.

-- Друзья мои; говорит мистер Чадбанд, окидывая взором все собрание и складывая подбородок свой в улыбку: - я по делам своим должен испытывать смирение; я создан для того, чтоб переносить тяжкия испытания, я должен сам себя наказывать, я должен исправлять себя. Я слишком возмечтал о себе; недавно я с гордостию помыслил о своей трех-часовой назидательной беседе, был тогда же наказан за это и наказуюсь теперь. О, друзья мои! возрадуемтесь, возвеселимтесь!

Со стороны мистрисс Снагзби обнаруживается чувство умиления.

-- Друзья мои, говорит Чадбаяд, окончательно окидывая взорами все собрание: - я не стану больше беседовать с этам юношей. Приходи, мой юный друг, ко мне завтра, спроси у этой леди, где меня найти для назидательной беседы; как ласточка среди безводных степей, приходи ко мне утолить свою жажду после завтра, приходи на третий, на четвертый день и поучайся слову мудрости.

Джо, которого главное желание, по видимому, состоит в том, чтобы уйти, но отнюдь не приходить, безтолково кивает головой. Мистер Гуппи бросает ему медную монету. Мистрисс Снагзби приказывает Густер проводить его до дверей. Но пока Джо спускается с лестницы, мистер Снагзби нагружает его остатками с чайного стола, и Джо уносит их, крепко прижав обеими руками кгь груди своей.

их начале, - удаляется также. Джо идет к Блякфрайрскому мосту, где он находит согретый камнем уголок и садится закусывать.

И сидит он там, ждет и грызет и смотрит на большой крест, на вершине собора св. Павла, блистающий над красаовато-фиолетовым облаком городского дыму. По лицу несчастного мальчика можно догадаться, что он не постигает этой священной эмблемы. Он видит только, что она горит в лучах солнца, высятся над шумным городом, и что для него она недосягаема. Солнце садится, река катит свои волны, народ стремится мимо его двумя потоками, стремится к своей определенной цели, стремится вперед, вперед! Вот и его вытесняют из тепленького уголка и ему то же говорят вперед, вперед!