Холодный дом.
XX. Новый постоялец.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. XX. Новый постоялец. (старая орфография)

XX. Новый постоялец.

Длинные вакации так медленно приближаются к концу, как медленно тихая река катится к морю по низменным равнинам.

Мистер Гуппи ждет этого конца с нетерпением и проводит время в неисходной скуке. Он наточил уже перочинный ножик свой и сломал кончик у него, втыкая этот инструмент в конторку по всем направлениям не потому, что он питал какое нибудь зло к конторке, но потому что ему надо было делать что нибудь, с тем однако, чтобы занятие не волновало его, чтобы оно не налагало слишком тяжелой контрибуции на его физическия и интеллектуальные силы. Он находит, что с его расположением духа ничто не может так согласоваться, как вертеться и балансировать на ножке своей табуретки, колоть ножиком конторку и зевать.

Кэндж и Карбой уехали за город; отданный в ученье писец отправился в провинцию к отцу; два товарища мистера Гуппи, два писца на жалованье, гуляют в отпуску. Мистер Гуппи и мистер Ричард Карстон разделяют честь находиться в конторе. Мистер Карстон на время расположился в комнате мистера Кэнджа, а это обстоятельство до такой степени возбуждает гнев мистера Гуппи, что он, ужиная с своей матерью морского рака с салатом, с едким сарказмом, описывает ей новичков, поступающих в контору Кэнджа и Карбоя.

Мистер Гуппи подозревает этих новичков в злобных замыслах против его особы. Он убежден, что каждый из них намерен столкнуть его с места. Спросите его, как это может случиться, когда и для чего? он прищурит один глаз, покачает головой и ни слова не скажет. В силу таковой предусмотрительности, он принимает величайший труд прибегать к самым тонким хитростям, для отвращения коварных замыслов против него, существующих только в его воображении, - словом, он без противника разъигрывает самые замысловатые партии в шахмат.

Поэтому, мистер Гупни испытывает безпредельное удовольствие, когда кто нибудь из новичков начнет рыться в бумагах по делу Джорндис и Джорндис: он очень хорошо знает, что из них, кроме досады и страшной путаницы, ничего не почерпнешь. Его удовольствие обыкновенно сообщается третьему писцу, точно так же, как и он, утомленному продолжительностию вакаций в конторе Кэнджа и Карбоя, и именно, молодому Смолвиду.

Был ли молодой Смолвид (которого в шутку называют просто Смол и Чиг-Вид, тожь, что означает цыпленка в куриных перьях), был ли он когда нибудь ребенком, в этом сомневается Линкольнинский квартал. Ему теперь немного больше пятнадцати, а уже он, как говорится, старая нога в юриспруденции. Насмешники утверждают, что он страстно влюблен в одну леди, содержательницу табачной лавочки, по соседству с переулком Чансри, а что ради этой леди изменил другой, к которой питал нежную страсть в течение многих лет. Он уроженец Лондона и потому имеет маленький рост и бледное, худощавое, продолговатое лицо; впрочем, его можно завидеть весьма далеко, по его высокой шляп. Сделаться мистером Гуппи составляет цель его честолюбивых замыслов. Он одевается по вкусу того джентльмена, подражает ему в разговоре и походке, - словом, копирует с него все до тонкости. Он пользуется особенным доверием мистера Гуппи, от времени до времени предлагает ему советы, почерпаемые из глубочайшей опытности, и разрешает трудные вопросы из домашней его жизни.

Мистер Гуппи целое утро продремал у открытого окна; впрочем, он тогда только предался этому наслаждению, когда перепробовав все табуретки, он убедился, что ни одна из них не в состоянии разогнать его тоску, и когда несколько раз прикладывал голову к железным сундукам, чтоб прохладить ее. Мистер Смолвид два раза бегал за шипучими напитками, два раза наливал их в два конторские стакана и два раза размешивал их конторской линейкой. Мистер Гуппи, в назидание мистера Смолвида, излагает парадокс, что чем больше пьешь, тем больше пить хочется, и, снедаемый тоской, склоняет голову на подоконник.

Любуясь тенью Старого Сквера и разсматривая несносные кирпичи и известь, мистер Гуппи видит наконец, что из под сводов выходят огромные бакенбарды и берут направление к открытому окну конторы Кэнджа и Карбоя. Через несколько секунд раздается по двору свисток и вслед за ним сдержанное восклицание:

-- Гей! Гуппи!

-- Вот неожиданно, так неожиданно! говорит мистер Гуппи, пробужденный - Смол! Посмотри: здесь Джоблинг!

Смол высовывает голову в окно и кивает Джоблингу.

-- Откуда это принесло тебя? спрашивает мистер Гуппи.

-- С Торговых садов из под Дептфорда. Я больше не в силах выносить это. Я пойду в солдаты. Послушай, одолжи мне, пожалуйста, полкроны. Клянусь честно, и умираю с голоду.

Действительно, Джоблинг кажетеся голодным и вообще имеет наружность цветка, который дозрел в Торговых Садах и обратился в семечко.

-- Пожалуйста, брось мне полкроны, если есть у тебя лишняя. Я смерть хочу пообедать.

-- Подожди немного, мы будем вместе обедать; - говорит мистер Гуппи, бросая монету, которую мистер Джоблинг весьма ловко подхватывает налету.

-- А долго ли ты продержишь меня? спрашивает Джоблинт.

-- Не больше полчаса. Я выжидаю здесь, когда удалится неприятель, отвечает мистер Гуппи, кивая головой на соседнюю комнату.

-- Новичок. Поступает к нам в контору. Так ты подождешь?

-- Не можешь ли выслать мне что-нибудь почитать? говорит мистер Джоблинг.

Смолвид предлагает адвокатский список. Но мистер Джоблинг с особенной живостью отвечает, что этого списка он терпеть не может.

-- Я вышлю газету, говорит мистер Тупой. - Смол вынесет тебе. Однако; лучше будет, если тебя никто не увидит здесь. Садись на нашу лестницу и читай. Там очень спокойно.

В знак совершенного согласия, Джоблинг кивает головой. Предупредительный Смолвид выносит газету и бросает с лестницы проницательный взгляд на гостя, вероятно для предостережения, чтобы гость не соскучился ожиданием и не ушел бы преждевременно. Наконец неприятель отступает, и Смолвид проводит Джоблинга на верх.

-- Здравствуй, Джоблинг, как ты поживаешь? говорит мистер Гуппи, сжимая Джоблингу руку.

-- Так себе. А как ты?

Получив ответ от мистера Гуппи, что ему не чем похвастаться, мистер Джоблинг предлагает дальнейший вопрос:

-- А что она?

Мистер Гуппи считает этот вопрос за непозволительную дерзость и вследствие того замечает:

-- Джоблинг, есть струны в человеческом сердце....

Джоблинг просит прощения.

-- Спрашивай меня о чем тебе угодно, только не об этом! говорит мистер Гуппи, с мрачным выражением своего неудовольствия. - Есть струны, Джоблинг....

Мистер Джоблинг вторично просит прощения.

В течение этого краткого разговора, деятельный Смолвид, который также принадлежал к обеденной партии, написал на лоскутке бумаги, четким почерком: Сейчас будем дома! Это объявление для всех, до кого будет касаться, он выставляет на крыльце над письменным ящиком и потом, надев свою высокую шляпу, под тем же углом наклонения, под которым надета шляпа мистера Гуппи, докладывает своему патрону, что теперь им можно отправиться.

"Слап-Ганг", где, по мнению некоторых, служанка, большая трещотка, лет под сорок, произвела довольно сильное впечатление на восприимчивое сердце молодого Смолвида, который, мимоходом сказать, не знает постоянства в любви и никакого внимания не обращает на лета. Мистер Смолвид с каким-то странным упорством хочет доказать, что он, несмотря на свои юношеские годы, обладал уже столетиями совиной премудрости. Если он когда нибудь лежал в колыбели, то лежал отнюдь не в пеленках, но во фраке. Смолвид имеет старый, очень старый вид; он пьет и курит, как самая старая обезьяна; его шея не гнется; его ни в чем не подловишь; он знает все, что вам угодно. Короче сказать, воспитанный юриспруденцией, он сделался чем-то в роде ископаемого чертёнка; но чтоб объяснить его земное существование распустили, где следует, слухи такого рода, что отец его был Джон До, а его мать единственный потомок в женском колене из фамилии Ро, и что первые пеленки его сшиты были из синих адвокатских мешков.

Итак, мистер Смолвид, в главе своих товарищей, входит в гостинницу, не обратив ни малейшого внимания на обольстительную выставку в окне, состоящую из выбеленной искусственным образом цветной капусты, из красивеньких корзин с зеленым горохом, из свежих, только что с грядки, огурцов, из кусков сочной говядины, сию минуту готовых на вертел. Его все знают здесь и оказывают ему достодолжное внимание. Здесь есть у него любимая перегородка; он требует себе газеты и весьма неделикатно нападает на почтенного лысого старца, который продержал их дольше десяти минут. Избави Бог подать ему неполновесный хлеб, или не зажаренный как следует кусок говядины. Касательно бульона - он настоящий алмаз.

Сознавая его могущество и покоряясь его безпредельной опытности, мистер Гуппи советуется с ним о выборе блюд на предстоящий банкет. Бросив на него умильный взгляд, когда служанка кончила рэестр готовых блюд, он спрашивает:

-- Как ты думаешь, Чик, чего нам взять?

Чик, из глубокого убеждения в свое искусство, предпочитает лучше всего: телятину и ветчину с французскими бобами.

-- Да не забудь, Полли, соусу, прибавляет Чик, заключая слова свои убийственным взглядом.

Мистер Гуппи и мистер Джоблинг отдают такое же приказание и прибавляют к нему три стакана грогу. Служанка живо возвращается, неся на руках, по видимому, модель вавилонской башни, но на самом-то деле, груду тарелок и плоских жестяных покрышек. Мистер Смолвид, одобряя все, что перед ним поставлено, сообщает своему древнему взгляду ласковое выражение и, вместе с тем, подмигивает служанке. После этого, среди постоянного прибытия и отбытия гостей, среди беготни служанок и стукотни фаянсовых тарелок, среди подъема и спуска машины, доставляющей из кухни различные яства, среди громких приказаний вниз на кухню о присылке новых блюд, среди звона монет, отсчитываемых за уничтоженные блюда, среди румяности и пара, окружающих жареное мясо в разрезанном и неразрезанном виде, среди значительно разгоряченной атмосферы, в которой запачканные ножи и скатерти, по видимому, самопроизвольно превращаются в бесконечное накопление жиру и пивных пятен, среди всего этого - присяжный триумвирате приступает к удовлетворению вопиющого аппетита.

Мистер Джоблинг застегнут на пуговицы плотнее, чем требует того обыкновенное украшение своей особы. Поля его шляпы представляют глянцовитую поверхность, как будто они служили змеям любимым местом для прогулки. Этот же самый феномен проявляется на некоторых частях его сюртука, особливо по швам. Вообще он имеет полинялую, изношенную наружность джентльмена в затруднительных обстоятельствах; даже его белокурые бакенбарды не ластятся к его щекам, но повисли, всклокочены и довольно безобразны.

Его аппетит до такой степени силен, что невольным образом заставляет думать, что владетель его за несколько минут перед этим вырвался из объятий голодной смерти. Он так проворно действует над блюдом телятины с французскими бобами и начисто опоражнивает его, когда его товарищи едва-едва добрались до половины, что мистер Гуппи предлагает ему сделать репетицию.

-- Спасибо, Гуппи, говорит мистер Джоблинг: - впрочем... почему же... я не вижу, почему бы мне и в самом деле не сделать повторения.

Подано другое блюдо и мистер Джоблинг нападает на него с прежним аппетитом.

Мистер Гуппи мало наблюдает за ним до тех пор, пока мистер Джоблинг, достигнув половны второго блюда и сделав несколько глотков из стакана, протягивает ноги под столом и потирает ладони.

-- Тони, говорит мистер Гуппи, замечая этот неподдельный восторг: - ты снова можешь назвать себя человеком!

-- Не совсем еще, говорит мистер Джоблинг. - Пожалуй, если хочешь, новорожденным человеком!

-- Не хочешь ли еще какой нибудь зелени? Салату? горошку? капусты?

-- Спасибо, Гуппи, говорить мистер Джоблинг. - И в самом деле, разве попробовать капусты?

Приказание отдано, с саркатическим присовокуплением со стороны мистера Смолвида: - Только пожалуйста, Полли, без букашек! И капуста подана.

-- Знаешь ли, Гуппи, я начинаю подростать! говорит мастер Джоблинг, тряся с самодовольным видом вилкой и ножом.

-- В самом деле, мне как будто сейчас только пошел второй десяток, говорит мистер Джоблинг.

После этого он не говорит ни слова до окончания своей усиленной работы, которое, впрочем, аккуратно совпадает с окончанием работы мистера Гуппи и Смолвида. Таким образом, одержав решительную победу над бобами и телятиной, он берет верх над этими двумя джентльменами.

-- Ну, Смол, говорит мистер Гуппи: а что ты посоветуешь насчет пирожного?

-- Мозговые пуддинги, отвечает мистер Смолвид, нисколько не задумываясь.

-- Славно, чудесно! восклицает мистер Джоблинг, с лукавым взглядом. - Вот кстати, так кстати! Спасибо тебе Гуппи! И в самом деле, почему бы не попробовать мозгового пуддинга?

Пуддинги поданы, и мистер Джоблинг с совершенным удовольствием прибавляет, что он быстро приближается к третьему десятку. За пуддингами, по приказанию мистера Смолвида, являются "три порции честерского сыру", а затем "три рюмки ликера". При этом пышном заключении всего банкета, мистер Джоблинг протягивает ноги на диван, обтянутый ковром, и говорит:

-- Я совершенно вырос теперь, Гуппи. Я достиг совершенно зрелых лет.

-- И прекрасно. А что думаешь теперь насчет того.... говорит мистер Гуппи: - надеюсь, ты не стесняешься присутствием Смолвида?

-- Ни на волос. Я с удовольствием готов выпить за его здоровье.

-- Ваше здоровье, сэр! отвечает мистер Смолвид.

-- Я спрашиваю тебя, что ты думаешь насчет того?... повторяет мистер Гуппи: - насчет поступления в солдаты?

-- До обеда, Гуппи, я думал одно, отвечает мистер Джоблинг: - а после обеда другое. Но даже и после обеда я все-таки предлагаю себе один и тот же вопрос: "что я стану делать? чем я стану жить?"

-- Еслиб кто нибудь осмелился сказать мне даже в ту пору, когда мы ездили с тобой баклуши бить в Линкольншейр и осматривать барские хоромы в Кастль-Воулд.

Мистер Смолвид поправляет его.

-- Вы хотите сказать в Чесни-Воулд....

-- Да, да; в Чесни-Воулд. Благодарю вас, благородный друг, за это исправление. Еслиб кто нибудь осмелился сказать мне, что я в настоящее время затвердею таким образом, я бы решительно пустил в него... и при этом мистер Джоблинг, в подтверждение слов своих, берет в руки стакан с холодным грогом: - я бы пустил ему в голову вот этим!

-- Не спорю Гуппи, не спорю. Действительно мое положение было незавидное. В этом отношении я держусь золотого правила: все идет своим чередом и все творится к лучшему. На этом правиле я основывал все мои надежды. Перемелется - мука будет, говорит мистер Джоблинг с какою-то неопределительностию в выражении лица и в значении слов своих. - Но я обманулся в ожиданиях. Они никогда не выполнялись. Мне надоел этот шум кредиторов, эти безпрестанные жалобы из за самой ничтожной суммы денег, и я поневоле должен был оставить место. Поступи я куда нибудь в другое место, опять началась бы таже самая история, и чего доброго, пожалуй еще посадят в мешок. Скажи же на милость, что станет делать человек в подобных обстоятельствах? Я удалился отсюда, жил дешево, проводил время в Торговых Садах; но какая польза из того, если в кармане у тебя нет пенни? Это все равно, что жить дорого.

-- Последнее, по моему, еще лучше, замечает мистер Смолвид.

-- Разумеется. Это в модном вкусе; а мода и бакенбарды были моею исключительною слабостию, чорт возьми, самою величайшею! Итак, продолжает мистер Джоблинг, прибегнув для большого одушевления к стакану грога: - итак, скажите, что должен делать человек в подобных обстоятельствах? Больше ничего, как идти в солдаты?

Мистер Гуппи вступает в более серьёзный разговор и хочет доказать, что, по его мнению, должен делать человек в трудных обстоятельствах. Его манера и слова прямо обнаруживают в нем человека, который не падал еще в жизни, хотя и сделался жертвою нежной страсти по милости своего влюбчивого сердца.

-- Джоблинг, говорит мистер Гуппи: - я и общий наш друг, Смолвид....

(Мистер Смолвид скромно произносит: "Ваше здоровье, джентльмены!" и пьет.)

-- Мы не раз говорили об этом предмете, с тех пор....

-- С тех пор, как я попал в мешок! прерывает мастер Джоблинг, с горькой улыбкой. - Ты ведь это хочешь сказать, не правда ли?

-- Не-е-ет! С тех пор, как вы оставили контору, весьма деликатно замечает мистер Смолвид.

-- С тех пор, как ты оставил контору, говорит мистер Гуппи: - и я не раз сообщал нашему общему другу, Смолвилу, план, который мне бы очень хотелось привесть в исполнение. Ты знаешь коммиссионера Снагзби?

-- Я знаю, что где-то существует такой коммиссионер, возражает мистер Джоблинг. - Он не был из наших, и потому я не знаком с ним.

-- Ну так я тебе скажу, Джоблинг, что он из наших: - и что я знаком с ним, замечает мистер Гуппи положительным тоном. - Так дело вот в чем! Недавно я с ним познакомился короче, по одним случайным обстоятельствам, и получил доступ в круг его домашней жизни. Я не считаю за нужное объяснять тебе эти обстоятельства. Они могут, а может быть и нет, иметь некоторую связь к предмету, который может быть набросил, а может быть еще и не набросил, тень на мое существование.

Так как мистер Гуппи имел довольно странное обыкновение - с притворным и обдуманным унынием завлекать истинных друзей своих этим таинственным предметом, и как только они сами коснутся его, гневно нападать на них и напоминать о струнах человеческого сердца, поэтому мистер Джоблинг и мистер Смолвид, соблюдая безмолвие, избегают ловушки.

-- Все это может случиться, повторяет мистер Гуппи: - или не может. Это не касается до настоящого дела. Довольно сказать, что как мистер так и мистрисс Снагзби охотно готовы сделать мне одолжение, и что Снагзби, в деловую пору, дает на сторону много переписки. В его руках вся переписка Толкинхорна, и кроме того принимает множество других заказов. Я уверен, что общий наш друг Смолвид подтвердил бы слова мои, еслиб был знаком с этим обстоятельством.

Мистер Смолвид кивает головой и, по видимому, готов подтвердить это клятвой.

-- Итак, джентльмены юриспруденты, говорит мистер Гуппи: - то есть я хочу сказать, итак, Джоблинг, ты можешь сказать, что это слишком скудный источник к существованию. Согласен. Но согласись и ты, что это лучше, чем ничего. Тебе нужно время, чтоб забыть прошедшия огорчения, и ты будешь иметь его вдоволь. Тебе придется проводить его гораздо хуже во всяком другом положении, нежели в переписке для Снагзби.

Мистер Джоблинг хотел было прервать слова мистера Гуппи, но проницательный Смодвид предупредил его сухим кашлем и словами: "Гм! настоящий Шекспир!"

Джоблинг, продолжает мистер Гуппи, употребляя допросный и вместе с тем ободряющий тон: - я думаю, ты знаешь Крука, Канцлера, который живет недалеко отсюда?

-- Да, я знаю его на вид, отвечает мистер Джоблинг.

-- Ты знаешь его на вид. Прекрасно. А знаешь ли ты старушку Фляйт?

-- Как не знать, все ее знают, говорит мистер Джоблинг.

-- Ее все знают. Прекрасно. Надобно тебе сказать, что в в последнее время на мне лежала обязанность выдавать Фляйт еженедельно небольшую сумму денег, удерживая из нея несколько шиллингов за квартиру. Удержанные деньги, вследствие данных мне наставлений, я уплачивал самому Круку в присутствии Фляйт. Это обстоятельство сблизило меня с Круком и дало мне возможность узнать его дом и его привычки. Я знаю, что у него есть комната, которую он отдает в наем. Ты можешь нанять ее за самую пустую плату, жить в ней под каким угодно именем, и так спокойно; как будто ты находишься отсюда за сотню миль. Он не будет распрашивать тебя, кто ты такой; по одному слову моему он примет тебя на квартиру, и если хочешь, так будешь принят сию минуту. Да вот что еще скажу тебе, Джоблинг, говорит мистер Гуппи, внезапно понизив свой голос и снова приняв приятельский тон: - этот Крук чрезвычайно странный старикашка: вечно роется в груде каких-то бумаг и добивается того, чтоб научиться читать и писать, ни на волос, как кажется, не подвигаясь вперед в этом занятии. Чрезвычайно странный старикашка! Не знаю право, не мешало бы.... знаешь того.... не много присмотреть за ним.

-- Не думаешь ли ты?... говорит мистер Джоблинг.

-- Я думаю, прерывает мистер Гуппи, с приличной скромностию подернув плечами: - то есть я хочу сказать, что я не могу разгадать этого человека. Обращаюсь к общему нашему другу, Смолвиду, замечал ли я ему или нет, что я не могу разгадать этого человека?

Мистер Смолвид подтверждает справедливость этого замечания.

-- Я видел на своем веку многое, Тони, и какое нибудь да могу сделать заключение о человеке, говорит Гуппи, с самоуверенностию. - Но это такой старый хрыч, до такой степени скрытен, до такой степени хитер и так мало говорит, что я решительно не могу постичь его. А согласись, что он должен быть очень интересный старик, если принять в расчет, что он одинокий и, как носятся слухи, владеет несметным богатством. Кто он такой: контрабандист ли, ростовщик ли, не принимает ли он краденых вещей, об этом я часто думал, и об этом ты можешь разузнать, как нельзя легче, живя с ним в одном доме. Право не знаю, почему бы тебе не принять этого предложения, когда все благоприятствует к тому.

Мистер Джоблинг, мистер Гуппи и мистер Смолвид кладут локти на стол, упирают подбородки в руки и устремляют взоры в котелок. Спустя несколько времени, все они пьют, плавно откидываются назад, засовывают руки в карманы и смотрят друг на друга.

-- Еслиб я имел энергию, которая некогда была во мне, Тони, говорит мистер Гуппи с тяжелым вздохом. - Но есть струны человеческого сердца...

Выразив остаток этой печальной сентенции длинным глотком грогу, мистер Гуппи еще раз советует Тони Джоблингу согласиться на это предложение и говорит ему, что в течение вакации и пока дела его не округлятся он может брать из кошелька его и тратить на что ему угодно три, четыре и даже пять фунтов стерлингов.

-- Я не хочу, прибавляет мистер Гуппи, с особенным ударением: - я не хочу, чтобы кто нибудь сказал, что Вильям Гуппи повернул спину к своему нуждающемуся другу.

Последняя часть предложения так прямо идет к делу, что мистер Джоблинг говорит с душевным волнением:

-- Гуппи, друг мой, дай руку!

Мистер Гуппи протягивает руку и говорит:

-- Джоблинг, друг мой, вот она!

Мистер Джоблинг возражает:

-- Гуппи, мы были друзьями, Бог знает, с каких пор!

-- Да, Джоблинг, мы с тобой давнишние друзья.

И они крепко пожимают руки друг другу. Разстроганный Джоблинг прибавляет:

-- Спасибо, Гуппи, спасибо; не знаю, право, почему бы мне, в честь нашего старого знакомства, не выпить еще стаканчик.

-- Последний жилец Крука умер там, замечает мистер Гуппи как-то случайно.

-- В самом деле! говорит мистер Джоблинг.

-- Там было следствие. Скоропостижная смерть. Но тебе ведь это все равно?

-- Конечно, все равно, говорит мистер Джоблинг: - впрочем, было бы лучше, еслиб он умер где нибудь в другом месте. Чертовски странно, однако, что ему понадобилось умереть в моей квартире.

Эта вольность со стороны покойного писца крайне не нравится мистеру Джоблингу, он несколько раз обращается к ней с следующими замечаниями:

-- Мне кажется, и без того есть много мест, где бы он мог умереть!... Вероятно и ему бы не понравилось, еслиб я вздумал умереть на его месте!

Как бы то ни было, условие между друзьями заключено надлежащим образом. Мистер Гуппи предлагает командировать расторопливого Смолвида для узнания: дома ли мистер Крук, и если дома, то покончить дело без дальнейшого отлагательства. Мистер Джоблинг одобряет это предложение. Смолвид прячется под свою высокую шляпу, выносит ее из гостинницы по образцу мистера Гуппи и вскоре возвращается с известием, что мистер Крук дома, что он, как видно было в двери, сидит в заднем конце лавки и спит как мертвый.

-- Ну, так я расплачусь, говорит мистер Гуппи: - и мы пойдем к нему. Смол, сколько с нас следует?

Мистер Смолвид одним поднятием бровей требует к себе служанку и отвечает:

честерского сыру - пять и три, шесть хлебов - пять, четыре кружки портеру - шесть и три, четыре рюмки рому - восемь и три, да три пенса Полли, будет восемь и шесть. Восемь шиллингов и шесть пенсов составляют пол-соверена, возьми Полли и принеси сдачи восемнадцать пенсов.

Не истощив сил своих таким громадным вычислением, Смолвид отпускает друзей с холодным поклоном и остается в гостиннице полюбезничать с Полли, если представится к тому удобный случай, и почитать газетные новости. Газетные листы так велики сравнительно с ним, конечно, когда он без шляпы, что когда он берет в руки газету "Times" и перебегает глазами столбцы, то кажется, как будто он лежит в постели и спрятался под одеяло.

Между тем мистер Гуппи и мистер Джоблинг отправляются в магазин всякого хлама и застают там Крука все еще спящим как мертвый, то есть совершенно безчувственным к окружающим его звукам и даже к легким толчкам. На столе подле него, между обычным хламом, стоит опорожненная бутылка джину и стакан. Тяжелая атмосфера лавки до того пропитана запахом этого напитка, что даже зеленые глаза кошки, сидящей на полке, открываясь и закрываясь и бросая искры на посетителей, кажутся пьяными.

-- Эй! вставайте! восклицает мистер Гуппи. - Мистер Крук! вставайте, сэр!

Но, кажется, легче было бы разбудить связку старого платья, пропитанного винным запахом.

-- Если это случается с ним часто, замечает Джоблинг, несколько встревоженный: - то, мне кажется, что в скором времени он заснет вечным сном.

-- Это скорее похоже на обморок, чем на сон, говорит мистер Гуппи, сновд толкая полумертвого Крука. - Эй, вставайте, милорд! Право, его можно пятьдесят раз обокрасть! Откройте глаза!

После усиленных толчков Крук открывает глаза, но он не видит посетителя, не видит ничего. Хотя он и расправляет свои ноги, складывает руки на грудь и несколько раз сряду открывает и закрывает свои обсохшия губы, но, по видимому, по прежнему остается безчувственным ко всему, что окружает его.

-- Во всяком случае, он жив, говорит мистер Гунни. - Как ваше здоровье, милорд-канцлер? Я привел к вам моего приятеля, сэр. У нас есть маленькое дельцо!

глаза.

-- Как ваше здоровье, мистер Крук? говорит мистер Гуппи с некоторым безпокойством. - Как ваше здоровье, сэр? Надеюсь, что вы в добром здоровье?

Старик, нацелив безполезный удар в мистера Гуппи, а может быть и сам не зная в кого или во что, поворачивается от размаху и упирается лицом в стену. В этом положении он остается несколько минут и потом, шатаясь из стороны в сторону, бредет к выходу из лавки. Свежий воздух, движение по двору, время или соединение всех этих сил приводят его в чувство. Он возвращается в лавку довольно твердым шагом, поправляет на голове меховую шапку и осматривает с головы до ног своих посетителей.

-- К вашим услугам, джентльмены; я вздремнул. Хи, хи! меня иногда трудненько разбудить!

-- Правда, правда, сэр! замечает мистер Гуппи.

-- Так, немножко, отвечает мистер Гуппи.

Глаза старика останавливаются на пустой бутылке; он берет ее в руки, осматривает и медленно поворачивает кверху дном.

-- Вот тебе раз! говорит он хриплым голосом. Кто-то опорожнил ее без меня!

-- Уверяю вас, говорит мистер Гуппи: - мы нашли ее пустою. Не угодно ли я прикажу наполнить ее?

мол, за четырнадцать пенсов. Ужь там знают меня все!

Он так быстро и с таким повелительным взглядом передает пустую бутылку мистеру Гуппи, что этот джентльмен, кивнув головой своему приятелю, принимает на себя поручение, спешит из лавки и поспешно возвращается с полной бутылкой. Старик хватает ее в руки, как любимую внучку, и нежно гладит ее.

-- Однако, послушайте! шепчет он, прищуря глаза и хлебнув из бутылки: - это не канцлерский в четырнадцать пенсов. Это в восьмнадцать пенсов!

-- Я полагал, что это вам лучше нравится, говорит мистер Гуппи.

-- Вы настоящий нобльмен, сэр, отвечает Крук, и горячее дыхание его обдает посетителей как пламя. - Вы настоящий владетельный барон.

не переводит известного предела опынения или трезвости), употребляет несколько времени, чтоб осмотреть с ног до головы предлагаемого постояльца и, по видимому, остается доволен им. - Угодно вам посмотреть квартирку, молодой человек? говорит он. - Я вам наперед скажу, это славная комната. Недавно ее выбелил. Недавно вымыл ее мылом с поташем. Хи, хи! Теперь можно пустить ее за двойную цену, тем более, что к вашим услугам всегда будет готов такой прекрасный собеседник как я, и пугать мышей у вас такая удивительная кошка, как моя Миледи.

Расхваливая таким образом комнату, старик ведет их наверх и, действительно, они находят комнату чище прежнего и кроме того замечают в ней несколько старых стульев, выкопанных Круком из его неистощимых запасов. Условия заключены без всякого затруднения, да и нельзя иначе, потому что лорд-канцлер не смеет стеснять особу мистера Гуппи, которому более или менее известны дела, производимые Кэнджем и Карбоем, известна тяжба Джорндис и Джорндис и другия, подлежащия решению Верховного Суда. Решено было, что мистер Вивль на другой же день займет свою квартиру. После этой сделки, мистер Вивль и мистер Гуппи отправляются на Подворье Кука, в улицу Курситор, где первый лично представляется мистеру Снагзби, а главнее всего приобретает в свою пользу содействие мистрисс Снагзби. Оттуда они спешат с донесением о своем успехе к знаменитому Смолвиду, который, в своей высокой шляпе, ожидает их в конторе, и наконец разстаются. При прощании мистер Гуппи объявляет, что к довершению такого праздника, он намерен отправиться в театр; но есть струны в человеческом сердцекоторые заставляют его смотреть на это удовольстие, как на злобную насмешку.

На другой день, в глубокия сумерки, мистер Вивль скромно является в доме Крука, разумеется, не стесняемый своим багажем, помещается в новой квартире, и два глаза в ставнях смотрят на него во время его сна с полным удивлением. Ни следующий день мистер Вилл, ловкий, но безтолковый молодой человек, занимает иголку и нитку у мисс Фляйт и молоток у хозяина и начинает шить оконные занавески, вколачивая гвозди для полок, развешивая на ржавые крючки две чайные чашки, молочник, различную глиняную, полу-разбитую утварь, - словом сказать, распоряжается как добрый матрос после кораблекрушения.

Но что всего более ценит мистер Вивль (исключая своих белокурых бакенбардов, к которым он питает такую привязанность, какую одни только бакенбарды могут пробудить в душе человека) - это отборная коллекция гравюр, в истинно национальном вкусе, изображающих богинь Албиона, или Блистательную Галлерею Британских красавиц, иначе сказать, изображающих дам из высшого британского круга, в полном блеске и величии, каких только могло произвести искусство в товариществе с капиталом. Этими великолепными портретами, непочтительно хранившимися в простой картонке во время затворничества Джоблинга в цветочных садах, он украшает свою комнату. И так-как Галлерея Британских красавиц представляет вместе с тем разнообразие пышных нарядов, играет на различных музыкальных инструментах, ласкает различных собачек, любуется очаровательными ландшафтами и окружается цветами и гирляндами, то эффект выходит восхитительный.

полосами фешенебельное небо по различным направлениям, составляет для мистера Джоблинга верх наслаждения. Знать какой член какого блестящого круга совершил блестящий подвиг вчера, или замышляет совершить не менее блестящий подвиг завтра, производит в душе его трепетное ощущение радости. Иметь сведения, что намерена делать Блистательная Галлерея Британских красавиц, какие блистательные браки имеют совершиться, какая блистательная молва ходит по городу, значит знакомиться с славнейшими судьбами человечества. Мистер Вивль отрывается от газеты и устремляет взор на блистательные портреты, и ему кажется, что он знает оригиналы этих портретов, и что в свою очередь они знают его.

Во всех других отношениях он спокойный жилец, полный множества разнообразных замыслов, услужливый, способный и стряпать и стирать не только для себя, но и для кого угодно, и обнаруживает наклонности к общежитию, когда вечерния тени ложатся на двор. В это время, если его не посетит мистер Гуппи или подобие мистера Гуппи в огромной черной шляпе, он выходит из своей мрачной комнаты, где он наследовал от его предшественника деревянную конторку, окропленную чернилами, беседует с Круком, или "весьма непринужденно", как говорят на дворе, вступает в разговор со всеми, кто имеет к тому расположение. Вследствие этого, мистрисс Пайпер, колоновожатая всего квартала, сообщает мистрисс Перкинс два следующия замечания: первое, что если бы её Джонни имел бакенбарды, то она желала бы, чтоб они были точь-в-точь такия, как у этого молодого человека, и второе: "запомните слова мои, мистрисс Перкинс, и пожалуйста не удивляйтесь, если я скажу, что этот молодой человек явился здесь собственно за тем, чтобы овладеть деньгами старого Крука!"