Холодный дом.
XXVI. Стрелки.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. XXVI. Стрелки. (старая орфография)

XXVI. Стрелки.

Зимнее утро мрачно и угрюмо смотрит на соседния улицы Лэйстерского сквера и видит, что жители их неохотно покидают свои постели. Многие из них не привыкли вставать рано даже в самые ясные и теплые времена года: это ночные птицы; они сидят и дремлют на своих насестах, когда солнышко высоко; бодрствуют и гоняются за добычей, когда на небе мерцают звезды. За грязными сторами и занавесами, в верхних этажах и в чердаках, скрываясь более или менее под ложными именами, ложными волосами, ложными титулами, ложными бриллиантами и ложными рассказами, покоится первым сном шайка негодяев. Джентльмены, которые могли бы, по личному опыту, рассказать все подробности об иностранных галерах и отечественных мельницах, приводимых в действие человеческими ногами; лазутчики, которые постоянно находятся в страхе; мошенники, игроки, шуллеры, плуты и лжесвидетели; некоторые не без клейм каленым железом, под их грязными лохмотьями; все с большею жестокостию в них, чем в Нероне и с большими преступлениями, чем в Ньюгетской тюрьме. Как бы ни был страшен демон в бумазейной блузе или истасканном фраке, страшен он в том и другом, но он еще страшнее, нечувствительнее, неумолимее, когда зашпилит шейный платок свой бриллиантовой булавкой, когда называет себя джентльменом, сядет за карточный стол, станет играть на бильярде, знает кое-что о векселях и других письменных обязательствах, - тогда он в тысячу раз страшнее, чем во всякой другой форме. Но и в такой форме мистер Боккет отыщет его, если захочет, стоит ему только заглянуть во все закоулки, окружающия Лэйстерский сквер.

Но зимнее утро не нуждается в нем и не будит его. Оно будит мистера Джорджа, в галлерее для стрельбы в цель, и преданного ему сподвижника. Мистер Джордж, выбрив свою бороду перед зеркальцом миниатюрных размеров, выходит, с открытой головой и обнаженной грудью, к помпе на маленьком дворе и тотчас возвращается с блестящим лицом от желтого мыла, усиленного трения, искусственного дождя и чрезвычайно холодной воды. В то время, как он утирается огромным полотенцем и пыхтит, как род военного водолаза, который только что вынырнул из воды, и чем больше трется, тем плотнее и плотнее становятся его кудрявые волосы на загорелых висках, так что, повидимому, их невозможно расчесать никаким инструментом, кроме как железными граблями или скребницей, в то время, как он утирается, пыхтит, отдувается и полируется, поворачивая голову с одной стороны на другую, чтоб удобнее осушить кожу, и наклонясь всем телом вперед, чтоб капли воды не падали на его воинственные ноги, Филь, стоя на коленях, раздувает огонь, озирается кругом, как будто вместо того, чтоб идти умываться, ему стоит только взглянуть, что делает его хозяин и тогда он запасается достаточным освежением на целый день от избыточного здоровья, которое сбрасывает с себя мистер Джордж.

Вытершись до суха, мистер Джордж начинает чесать свою голову двумя жесткими щетками и действует с таким немилосердием, что Филь, потирая плечом стены, в то время, как метет галлерею, смотрит на эту операцию с состраданием. С окончанием прически быстро оканчивается и орнаментальная часть туалета мистера Джорджа. Он набивает себе трубку, закуривает ее и, но принятому обыкновению, начинает ходить взад и вперед по галлерее, между тем, как Филь, наполняя воздух запахом горячих тостов, приготовляет завтрак. Мистер Джордж. курит серьезно и тихим шагом марширует по своей галлерее. Быть может утренняя трубка табаку посвящена им памяти покойного товарища Гридли.

-- Итак, Филь, - говорит Джордж, хозяин галлереи для стрельбы в цель и проч.: - сегодня тебе снилась деревня?

Филь, действительно, вставая с постели, рассказывал свой сон.

-- Точно так, хозяин.

-- На что же похожа эта деревня?

-- Не умею вам сказать, хозяин, на что она похожа, - отвечает Филь, с задумчивым видом.

-- Да почему же ты знаешь, что это была деревня?

-- Я думаю, что по траве, да еще по лебедям, которые были на траве, - говорит Филь, после некоторого размышления.

-- Что же лебеди делали на траве?

-- Да что? Я полагаю, щипали и ели ее, - отвечает Филь.

Хозяин принимается снова ходить по галлерее, а Филь продолжает заниматься приготовлением завтрака. Длинных приготовлений для завтрака не требуется; они весьма просты: нужно только поставить на стол два прибора и разогреть перед огнем на ржавой решетке несколько кусочков провесной ветчины; но так как Филь должен пройти и обтереть своимь плечом значительную часть галлереи, отправляясь за каждым предметом, в котором нуждается, и никогда не захватывая за раз двух предметов, то при таких обстоятельствах приготовления занимают весьма значительный промежуток времени. Наконец завтрак готов. Филь докладывает об этом; мистер Джордж выколачивает трубку о заслонку, ставит ее в уголок подле камина и садится за стол. Когда Джордж удовлетворил первые требования аппетита, Филь следует его примеру: он садится у противоположного конца продолговатого стола и берет тарелку к себе на колени. Делает ли это он из покорности или из желания скрыть свои грязные руки или собственно из одной привычки - мы не знаем.

-- Гм! деревня! - говорит мистер Джордж, играя ножем своим и вилкой: - я думаю, Филь, ты никогда не видывал деревни?

-- Я видел однажды болота, - говорит Филь, продолжая завтракать с самодовольным видом.

-- Какие болота?

-- Такия, командир, как и все болота, - отвечает Филь.

-- Где же ты их видел?

Хозяин и командир - это два слова, которые Филь с одинаковым уважением и одинакою преданностью употребляет, обращаясь к одному мистеру Джорджу.

-- Я сам родился в деревне, Филь.

-- В самом деле, командир?

-- Да; и вырос там.

Филь приподнимает одну бровь, и почтительно взглянув на мистера Джорджа, чтоб выразить свое участие, и не спуская глаз с него, пропускает в горло огромный глоток кофею.

-- Там нет ни одной птички, которой бы голос я не знал, - говорит мистер Джордж. - Нет ни листка, ни ягодки, которых бы я не умел назвать. Нет ни одного дерева, на которое бы я и теперь не мог влезть, разумеется, когда меня подсадят. Добрая матушка моя жила в деревне.

-- Должно быть она была у вас славная старушка, - замечает Филь.

-- Лет тридцать-пять тому назад она не была еще старушкой, говорит мистер Джордж. - Но я готов держать пари, что и в девяносто лет она была бы так же стройна и так же широка в плечах, как я.

-- А разве она умерла в девятом десятке? - спрашивает Филь.

-- О, нет! Оставим это! Знаешь ли, что меня заставило завести речь о деревенских мальчиках, об этих негодных шалунах? Это ты, любезный мой! Я знаю, что ты никогда не видывал деревни; ты видел болота, видел впрочем и деревни, да только во сне. Не правда ли?

Филь мотает головой.

-- А хочешь ли ты видеть деревню?

-- Н-н-нет; особенного желания не имею, - говорит Филь.

-- Тебе, я думаю, хорошо и в городе?

-- Дело в том, командир, - говорит Филь: - я привык здесь и полагаю, что уже слишком стар для развлечений.

-- А сколько тебе лет, Филь? - спрашивает кавалерист, поднося к губам дымящееся блюдечко.

-- Право не знаю; знаю только, что с чем-то восемь, - говорит Филь. - Не может быть, чтоб это было восемьдесят, да и не восемнадцать, а так, что-то между этим.

Мистер Джордж медленно опускает блюдечко, не прихлебнув из него, и начинает, смеясь:

-- Кой чорт, Филь, какже узнать...

-- Мне было ровно восемь, - говорил Джордж: - когда я встретился с странствующим медником. Не помню, меня зачем-то послали из дому, а я и увидел этого медника, сидит себе преспокойно подле огонька у старого строения. "Хочешь - говорит он - шататься со мной?" - "Хочу", говорю я. Вот мы и отправились вместе, он, я да огонь, в Клеркенвель. Это было первого апреля. Я мог тогда считать до десяти. Вот наступило в другой раз первое, апреля, я и говорю себе: тебе теперь, старый негодяй, один с восемью. После того опять пришло первое апреля, и я опять говорю себе: тебе теперь два с восемью. Таким образом я дошел до десяти с восемью и до двух десятков с восемью, а уж потом сбился со счету; знаю только, что мне всегда было сколько-то с восемью.

-- Вот оно что! - говорит мистер Джордж, принимаясь за завтрак, - А где же странствующий медник?

-- Пьянство посадило его в госпиталь, хозяин; а госпиталь посадил его под стеклянный колпак; так мне говорили, - отвечает Филь таинственно.

-- Значит через это ты повысился? Взялся за его ремесло?

-- Да, командир, взялся. Только не слишком оно прибыльно. Около Саффон Гилля, Хаттонского Сада, Клеркенвеля, Смифельда, живет бедный народ: держат котлы свои до тех пор, пока и чинить нечего. Бывало к нему приходили другие медники, чтобы жить в нашем месте и нанимали у него квартиру: вот в этом-то и состояли его доходы; но ко мне они не приходили. Они не полюбили меня. Он умел бывало петь для них и песни, а я не умель. Он умел выигрывать разные штуки на каком угодно горшке, на медном ли или на железном, а я только и умел лудить их да паять: не далась мне эта музыка, хозяин. Да к тому же я был слишком некрасив собой и жены их то и дело, что жаловались на меня своим мужьям.

-- Верно они были больно разборчивы. В толпе, Филь, ты бы так себе... туда и сюда, говорит кавалерист с приятной улыбкой.

-- Нет, хозяин; - отвечает Филь, мотая головой: - я бы и в толпе немного выиграл. Когда я встретился с медником, так был еще сносен, хотя и тогда не чем было похвастаться. Но после того мне пришлось и раздувать огонь губами, и коптить лицо перед огнем, и палить свои волосы, и глотать дым; это все еще не беда: я был тогда молод. А вот как вырос постарше, да несколько раз обварил себя оловом, да стал получать колотушки от медника, когда он быль пьян, а это случалось почти каждый день, ну так уж тогда куда как не красив, больно не красив я сделался. Потом я прожил лет двенадцать в темной кузнице, где народ был негодяй на негодяе, и в добавок меня опалило в газовом заведении, да спасибо еще, что при взрыве выбросило из окна на мостовую, а то бы сгорел, как курица. Я думаю от этого не похорошеешь. Я так безобразен, так безобразен, что меня можно показывать как диковинку.

Обрекая себя такому положению с полным самодовольствием, Филь просит позволения выпить еще чашку кофею.

-- Вот после этого-то взрыва, хозяин, я и встретился с вами в первый раз. Помните, командир? - говорит Филь, приступая к другой чашке кофею.

-- Помню, Филь. Ты еще шел по солнечной стороне.

-- Я полз, командир, а не шел; полз около стен.

-- Правда, Филь, ты плечом прокладывал на них свой путь.

-- Да еще как! в колпаке! - воскликнул Филь, приходя в восторг.

-- Да, в колпаке...

-- И на костылях! - продолжает Филь с большим одушевлением.

-- На костылях. И когда...

-- И когда вы остановились против меня, - восклицает Филь, поставив чашку и блюдечко на стол и торопливо сняв с колен тарелку: - остановились да и сказали мне: "э-э, товарищ! верно ты был на войне?" Я не сказал вам на это ни слова, хозяин; меня больно удивило, что такой сильный, здоровый и смелый мужчина вздумал говорить с таким мешкомь ломаных костей, каким я был тогда. Вот вы и сказали мне, да сказали так ласково, как будто поднесли мне стакан чего-то горячого: "Что за несчастие случилось с тобой? Эк тебя, голубчик, изуродило! Разскажи же, старик, отчего это с тобой? Разсказывай веселее!" Веселее! Я уж так был весел, как нельзя больше! Я и рассказал вам, вы еще что-то сказали, и я еще что-то сказал, вы опять сказали что-то, вот я и очутился здесь, командир, у вас! У вас, мой командир, у вас! - восклицает Филь, вскакивая со стула и начинает невыразимо странно ковылять с боку на бок. - И если понадобится мишень, для лучшого успеха в вашемь деле, пусть стреляют в меня. Моей красоты не испортят! Пускай их стреляют. Если не с кем будет боксироваться, пусть боксируют меня, пускай себе колотят меня в голову, мне это ни почем! Если нечего будет подбрасывать какому нибудь силачу, пусть подбрасывает меня. Мне от этого не будет хуже! Меня подбрасывали в течение всей моей жизни на разные лады!

Окончив эту энергическую, неожиданную речь, сопровождаемую телодвижениями, в пояснение гимнастических упражнений, о которых он упоминал, Филь прокладывает путь плечом около трех стен галлереи, круто останавливается перед своим командиром, тычет в него головой в знак своей преданности и затем начинает прибирать завтрак.

Мистер Джордж похохотав от чистого сердца и потрепав Филя по плечу, помогает ему и вместе с ним приводит в надлежащий порядок галлерею. Окончив это, он берет гимнастические шары, несколько раз подбрасывает их, потом садится на весы и заметив, что делается "слишком мясист", начинает с величайшею важностью биться на саблях с воображаемым противником. Между тем Филь становится к столу с тисками, где он привинчивает и отвинчивает, чистит и пилит, посвистывает в скважины, пачкается более и более, приделывает и разделывает все, что можно в ружье приделать и разделать.

из увечной и отвратительной фигуры, из двух носильщиков, которые неели эту фигуру на стуле и худощавой женщины, с лицом очень похожим на сплюснутую маску, которая, так и думаешь, начнет читать народную песню, в воспоминание тех дней, когда старушку Англию хотели взорвать на воздух; но ожидания не сбываются, потому что губы у этой маски так крепко сжаты и так неподвижны, как стул, который носильщики становят на пол. При этом случае отвратительная фигура произносит: "О, Боже мой! О, как меня растрясли! Как вы поживаете, мистер Джордж? Как ваше здоровье?"

И мистер Джордж только теперь узнает в этой процессии достопочтенного мистера Смолвида, вынесенного для прогулки, и его внучку Юдифь, которая провожает своего дедушку, как самый верный телохранитель.

-- Мистер Джордж, любезный друг мой, - говорит дедушка Смолвид, снимая свою правую руку с шеи носильщика, которого чуть-чуть не удавил во время дороги: - как ваше здоровье? Вы, я думаю, дивитесь моему посещению, любезнейший друг?

-- Я бы не столько удивился посещению вашего приятеля из Сити, сколько удивляюсь я вашему, - отвечает мистер Джордж.

-- Я очень редко выхожу из дому; - с трудом переводя дух, произносит мистер Смолвид. - Я не выходил в течение многих месяцев. Знаете, прогулки мои сопряжены с большими неудобствами... и требуют больших издержек. Но, если бы вы знали, с каким нетерпением я хотел увидеть вас. Как ваше здоровье, сэр?

-- Я здоров, - говорит мистер Джордж. - Надеюсь и вы тоже здоровы.

-- Ну и слава Богу, если вы здоровы, мой неоцененный друг! - и мистер Смолвид берет его за обе руки. - Вы видите, я привел с собой и мою внучку Юдифь. Я не мог оставить ее дома: она так нетерпеливо хотела вас видеть.

-- Гм! Что-то не верится! - бормочет мистер Джордж.

-- Вот, знаете мы и взяли карету, поставили в нее кресло и здесь как раз на углу они подняли меня из кареты, посадили в кресло да и принесли сюда и принесли собственно затем, чтоб увидать мне моего неоцененного друга в его собственном заведении. Это вот, - говорит дедушка Смолвид, указывай на носильщика, который, избежав опасности быть задавленным, уходит, расправляя дыхательное горло: - извозчик. Ему платить не надо. Это по условию включено в плату за карету. Этого человека... - указывая на другого носильщика: - мы наняли на улице за кружку пива. А кружка пива стоит два пенса, так отдай ему Юдифь два пенса. Я право не знал, любезный мой друг, что у вас здесь есть работник, а то нам бы и не нужно было нанимать.

Дедушка Смолвид ссылается на Филя и, смотря на него с некоторым ужасом, произносит едва внятным голосом: "О, Боже мой! О, Господи!" Испуг его имеет впрочем, некоторое основание, потому что Филь никогда не видавший этого привидения в черной бархатной ермолке, вдруг остановился в своей работе и с ружьем в руке принял такую позу, как будто хотел в один момент подстрелить мистера Смолвида, как какую нибудь чудовищно безобразную птицу из породы ворон.

-- Юдифь, дитя мое, - говорит дедушка Смолвид: - отдай этому человеку два пенса; ах, как это много за его труды!

Человек этот один из тех необыкновенных грибов, мгновенно выростающих на западных улицах Лондона, которые всегда одеты в старую красную куртку, всегда готовы подержать лошадей или сбегать за наемной каретой, получает два пенса, без особенного удовольствия, подбрасывает их вверх, ловит рукой и удаляется.

-- Любезный мистер Джордж, - говорит дедушка Смолвид: - будьте так добры, перенесите меня к камину. Вы знаете, я привык к огоньку... я стар и скоро зябну... О, Боже мой!

Последнее восклицание вылетает из груди достопочтенного джентльмена но поводу внезапный быстроты, с которой мистер Сквод, как какой нибудь силач, хватается за кресло, поднимает его и перетаскивает к самому камину.

-- О, Господи! - говорит мистер Смолвид, едва переводя дух. - О, Боже мой! О, звезды мои! Любезный друг мой, ваш работник страшно силен и проворен. О, Боже мой! как он проворен! Юдифь, отодвинь меня немного назад, у меня ноги начинают гореть.

И в самом деле, в этом удостоверяются носы присутствующих смрадом от затлевшихся шерстяных чулков дедушки Смолвида.

Нежная Юдифь отодвинула дедушку немного назад, потрясла его по обыкновению, и освободила его глаз от нависшей ермолки.

-- О, Господи! о, Боже мой! - повторяет мистер Смолвид, озирается кругом, встречает взор мистера Джорджа и снова протягивает к нему обе руки. - Любезный друг мой! какое счастье, что я вижу вас! И это ваше заведение? Какое очаровательное место! Да это просто картинка! Однако у вас здесь ничего опасного не случается? - прибавил дедушка Смолвид с заметным безпокойством.

-- Ничего решительно. Пожалуйста не бойтесь ничего.

-- А ваш работник... Он... о, Господи!.. он... этак... ничего... Никому не причинит вреда? Скажите, любезный друг мой, никому?

-- Однако он мог бы. Он кажется черезчур изуродовал себя, так пожалуй, чего доброго, изуродует точно также и других, - возражает старый джентльмен. - Он может сделать это неумышленно, а может сделать и умышленно. Мистер Джордж, пожалуйста, прикажите ему оставить эти адския ружья и выйти вон.

Повинуясь одному движению головы со стороны кавалериста, Филь с пустыми руками удаляется на другой конец галлереи. Уверенный в своей безопасности, мистер Смолвид начинает потирать себе ноги.

-- Так ваши дела идут хорошо, мистер Джордж? - говорит он кавалеристу, который стоит против него с саблей в руке. - Вы начинаете благоденствовать? И слава Богу, слава Богу!

Мистер Джордж отвечает холодным киваньем головы и говорит:

-- Приступайте к делу, мистер Смолвид. Я знаю, вы ведь не затем пришли сюда, чтоб говорить мне это.

-- Вы такой весельчак, мистер Джордж, - отвечает почтеннейший дедушка. - Вы такой славный человек!

-- Ха, ха! Приступайте же к делу, мистер Смолвид! - говорит мистер Джордж.

-- Любезнейший друг мой! Но эта сабля так страшно смотрит на меня - такая светлая и острая. Пожалуй, случайно, зарежет кого нибудь! Меня так и бросает в дрожь, мистер Джордж... Чорт бы его побрал! - говорит этот превосходный джентльмен, обращаясь к Юдифи в то время, как кавалерист отходит на несколько шагов и кладет свою саблю. - Он должен мне и пожалуй еще вздумает покончить все расчеты в этом разбойничьем месте.

Мистер Джордж, возвратясь на прежнее место, складывает руки на груди и, наблюдая, как старик все ниже и ниже опускался в своем кресле, спокойно говорит:

-- Ну, что же вы скажете мне? Зачем вы приехали сюда?

-- Гм! - произносит мистер Смолвид, потирая себе руки с каким-то особенным клокотаньем в груди. - Да, правда. Зачем я приехал сюда?

-- Верно за трубкой табаку, - говорил мистер Джордж и вместе с тем преспокойно ставит себе стул к углу камина, берет трубку, набивает ее, закуривает и начинает пускать клубы дыму.

Этот вопрос сильно безпокоит мистера Смолвида, и он так затрудняется начать приступ к объяснению, какого бы рода оно ни было, что тайком царапает воздух с безсильной злобою, выражая этим желание исцарапать и, если бы можно, разорвать на клочки лицо мистера Джорджа. Ногти джентльмена длинны и синеваты, его руки костлявы и жилисты, его глаза зелены и покрыты влагой. Продолжая царапать воздух и вместе с тем скользить со стула и превращаться в какую-то неопределенную массу грязного платья, он принимает такой страшный, даже для привычных глаз Юдифи, вид, что эта дева бросается к нему более чем с чувством дочерней любви и так сильно потрясает его, так быстро выравнивает и обминает различные части его тела, особливо те, которые более всего защищаются во время кулачного боя, что дедушка, в жалком безсилии своем, производит усиленные звуки, имеющие сходство со звуками колотушки, которую каменьщик опускает на булыжник, приправляя его в мостовой.

Выпрямив этими средствами в стуле старика, лицо которого побледнело, а нос посинел (однако он все еще продолжает царапать воздух), Юдифь выправляет сморщенный свой палец и тычет им в спину мистера Джорджа. Кавалерист приподнимает голову, а Юдифь между тем дает толчок своему почтенному дедушке, и таким образом, пробудив их, устремляет свой оледеняющий взор в пылающий огонь.

-- Ой, ой! у-у-ух! - произносит дедушка Смолвид, глотая свое бешенство. - Что же вы скажете, любезный друг мой, - говорит он, продолжая царапать ногтями по воздуху.

-- Я вам вот что скажу, - отвечает мистер Джордж: - если вы хотите говорить со мной, так говорите. Я человек простой и не жалую околичностей. Я не умею и не привык к этому. Я не смею назвать себя умницей: это название мне не к лицу. По моему, коли хотите говорить дело, так говорите! - Кавалерист снова принялся пускать клубы дыму: - А нет, так, чорт возьми, убирайтесь вон отсюда.

И мистер Джордж надувает свою грудь до последних пределов, как будто хочет доказать этим, что присутствие таких гостей для него несносно.

-- Если вы пришли сюда, чтоб сделать мне дружеский визит, - продолжает мистер Джорж: - я крайне обязан вам и готов осведомиться о вашем здоровье. Если вы пришли сюда, с тем, чтобы высмотреть есть-ли у меня какая-нибудь движимость, так смотрите. Если вы хотите что-нибудь мне высказать, так говорите.

Цветущая Юдифь, не отводя глаз от камина, дает другой толчок своему дедушке.

-- Она стоит подле меня и смотрит за мной, сэр, - говорит дедушка Смолвид: - Любезный мистер Джордж, ведь, я старик и имею некоторое право на её внимание. Впрочем, я еще не так стар на самом деле, как этот адский попугай (и при этом мистер Смолвид оскаливает зубы и безсознательно ищет подушки), но все же, любезный друг мой, я имею некоторое право на внимание моей дочери.

-- Хорошо, - отвечает кавалерист, придвигая свой стул к старику: - что же дальше?

-- Мой приятель в Сити, мистер Джордж, имел небольшую сделку с вашим учеником.

-- В самом деле имел? - говорит мистер Джордж: - Очень жаль, очень жаль!

-- Да, он имел, - говорит дедушка Смолвид, потирая себе ноги. - Ваш ученик сделался славным воином, мистер Джордж, и его зовут Карстоном. Пришли, знаете, друзья его и заплатили за него все; это, по моему, благородно.

-- В самом деле заплатили? - говорит мистер Джордж. - Что же? Не хочет-ли приятель ваш выслушать добрый совет?

-- Да, ему бы хотелось, мой добрый друг, и особенно от вас.

-- Ну, так я ему советую не иметь больше подобных сделок. Выгоды от них ему не будет. Молодой джентльмен, сколько мне известно, ничего не имеет за душой.

-- Нет, любезный друг мой, не правда. Нет, мистер Джордж, не правда. Не правда, сэр, не правда, - возражает дедушка Смолвид, лукаво потирая свои тощия ноги: - этого нельзя сказать. У него есть добрые друзья, он получает жалованье, он может передать свое место, у него есть в виду счастливое окончание тяжбы, у него есть в виду богатая невеста, - словом сказать, мистер Джордж, этот молодой человек чего-нибудь да стоит, - говорит дедушка Смолвид, сдвинув на бок бархатную ермолку и почесывая за ухом, как обезьяна.

Мистер Джордж ставит трубку в угол, закидывает руку на спинку своего стула и выбивает такт ногой, как будто ему очень не нравится направление разговора.

-- Но перейдемте лучше от одного предмета к другому, - продолжает мистер Смолвид. - Перейдемте для того, чтобы поддержать разговор, как сказал бы какой-нибудь шутник. Перейдемте, мистер Джордж, от прапорщика к капитану.

-- Что вы еще хотите сказать? - спрашивает мистер Джордж, нахмурив брови и, вероятно, в знак воспоминания о своих усах, проводит рукой по верхней губе. - К какому капитану?

-- К нашему капитану. К капитану, которого мы знаем. К капитану Гаудону.

-- О! вот оно что! - говорит мистер Джордж, свиснув тихонько, между тем, как дедушка и внучка внимательно смотрят на него. - Вот оно куда пошло! Прекрасно! Я не в силах больше терпеть ваших околичностей. Говорите же, говорите скорей!

-- Любезный друг мой, - отвечает старик. - Вчера... Юдифь, потряси меня немного... Вчера у нас была речь об этом капитане, вследствие которой я остаюсь при своем мнении, что капитан еще не умер.

-- Вздор! - замечает мистер Джордж.

-- Вы что-то говорите, любезный друг? - спрашивает дедушка, приложив руку к уху.

-- Вздор!

-- Ага! - произносит дедушка. Смолвид. - Мистер Джордж, вы сами можете судить о моем мнении, если примете в соображение вопросы, которые мне были предложены; можете судить я о причинах, возбудивших эти вопросы. Как вы думаете, чего хочет от меня адвокат, предлагавший мне эти вопросы?

-- Ничего подобного не было.

-- Значит он не адвокат, - говорит мистер Джордж, - складывая руки на груди с твердой решимостью.

-- Нет, любезный мой друг, - он адвокат, да еще весьма знаменитый адвокат. Он хочет видеть почерк руки капитала Гаудона. Он не возьмет его себе, а только хочет видеть и сличить его с почерком, который находится в его руках.

-- Что же из этого следует?

вы, неоцененный мой друг. Позвольте пожать мне ваши руки... как я рад был в тот день. Не придите вы, и я не имел бы удовольствия пользоваться вашим дружеским расположением.

-- Что же следует дальше, мистер Смолвид? - говорит мистер Джордж, протягивая свою руку с некоторой сухостью.

-- У меня не было ничего подобного. У меня ничего нет, кроме его подписей. Чтоб ему умереть от чумы и от голода, - говорит старик, сжимая от злости бархатную ермолку костлявыми руками. - мне кажется, у меня хранится полмиллиона его подписей! Но у вас, - говорит мистер Смолвид, с трудом возвращая прежнее спокойствие, между тем, как Юдифь снова поправляет ермолку на лысой голове своего дедушки: - у вас, любезный мой мистер Джордж, вероятно, есть письма капитана или бумаги, которые как нельзя бы лучше шли к делу. Всякая рукопись капитана пошла бы к делу.

-- Рукопись капитана? - говорит кавалерист с грустным и задумчивым видом: - Быть может, у меня и есть она.

-- Неоцененный друг мой!

-- Ну, вот еще! - говорит дедушка Смолвид с некоторым испугом.

-- Но еслиб у меня и были целые кипы рукописей капитана, я бы не показал вам лоскутка, не зная зачем.

-- Сэр, ведь я вам сказал зачем.

-- Мне мало этого, - говорит кавалерист, мотая головой. - Я должен знать более, чтоб согласиться на ваше желание.

у которых стрелки были похожи на кости скелета, - Я сказал ему, что, вероятно, заеду к нему между десятью и одинадцатью, а теперь половина одинадцатого. Не угодно-ли, мистер Джордяг, вам самим повидаться с этим джентльменом?

-- Гм! - говорит мистер Джордж весьма серьезно: - мне очень не угодно. И, право, я не знаю, почему вы так хлопочете об этом.

-- Я хлопочу обо всем, что бросает хотя бы слабый свет на следы капитана. Разве он не поддел нас на удочку? Разве он не должен нам несметные суммы? Почему я хлопочу? Кто же станет больше хлопотать о нем, как не я? Я не хочу, любезный друг мой, - говорит дедушка Смолвид, понизив голос: - я не хочу, чтобы вы изменили ему в чем-нибудь - у меня и на уме нет этого. Ну, что же, готовы ли вы, неоцененный друг мой?

-- Да, я буду готов сию минуту! Но вы знаете, я ничего не обещаю вам.

-- Нет, любезный мистер Джордж, ничего, ничего!

Этот вопрос приходится так по сердцу мистеру Смолвиду, что он хохочет перед камином на разные лады, на разные манеры, и между тем поглядывает через свое немощное плечо на мистера Джорджа, внимательно наблюдает, как мистер Джордж отпирает грубой работы шкаф в отдаленном конце галлереи, видит, как он осматривает полки и, наконец, берет с одной из них какие-то бумаги, складывает их и кладет к себе в карман. После этого Юдифь дает толчок дедушке, и дедушка отвечает ей тем же.

-- Я готов, - говорит кавалерист, ворпувшись назад. - Филь, вынеси этого джентльмена в карету, да смотри, не просить с него на водку.

-- О, Боже мой! О, Господи! Постойте на минутку! - говорит мистер Смолвид. - Ваш Филь такой проворный! Не потрудитесь-ли вы, неоцененный мой друг, вынести меня.

Филь, не. говоря ни слова, хватается за стул с его грузом и, крепко обнятый теперь безмолвным Смолвидом, быстро ковыляет со стороны на сторону по корридору, как-будто на нем лежало поручение доставить старого джентльмена на ближайший вулкан. Ковылянье его прекращается у самой кареты, куда он сажает свою ношу. Прекрасная Юдифь садится рядом с дедушкой, кресло служит украшением верхушки кареты и мистер Джордж занимает порожнее места на козлах.

с ермолкой на боку, ниже и ниже скользит с своего места, и в то же время поглядывает на мистера Джорджа и безмолвным взглядом из незакрытого глаза дает ему знать, что его сильно поколачивает в спину.