Холодный дом.
XL. Отечественные и домашние интересы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. XL. Отечественные и домашние интересы. (старая орфография)

XL. Отечественные и домашние интересы.

Англия в продолжение, нескольких недель находилась в самом ужасном положении. Лорд Кудль сбирался ехать, сэр Томас Дудль не хотел вступать в должность, а как в Великобритании не было никого (из людей, о которых стоит упоминать) кроме Кудля и Дуддя, то, в строгом смысле слова, без них не было никакого правления. Счастье еще, что неприязненная встреча этих двух великих людей, встреча, казавшаяся некоторое время неизбежною, не состоялась; потому что если бы пистолеты выстрелили и если бы Кудл и Дудль убили друг друга, то должно предполагать, что Англии пришлось бы обойтись без правления, пока молодой Кудль и молодой Дудль, одетые теперь в курточки и обутые в длинные чулки, не успели бы достаточно подрости. Впрочем, это страшное народное бедствие было отвращено заблаговременным заявлением лорда Нудля, что если в жару спора он и позволил себе сказать, что осуждает и презирает неблагородную карьеру сэра Томаса Дудля, но тем не менее он сознает, что антагонизм партий никогда не заставит его отказать дарованиям великого человека в должной дани удивления; точно также с другой стороны, к общему благополучию, сэр Томас Дудль сознался в душе своей и решил окончательно, что лорд Кудль должен сделаться для потомства зеркалом добродетели и заслуг. Таким образом, Англия, как мы уже сказали, несколько недель находилась в неприятном положении, не имея кормчого (согласно удачному замечанию сэра Лэйстера Дэдлока), чтобы бороться с бурею; но что всего удивительнее в этом обстоятельстве, это то, что Англия, повидимому, вовсе не заботилась о своих бедствиях и продолжала есть, пить, жениться, выдавать замуж, ни дать, ни взять, как древний мир во дни, предшествовавшие потопу. Но Кудль понимал опасность, и Дудль понимал опасность, и все их последователи и прихвостники имели самое ясное понятие об опасности. Наконец сэр Томас Дудль не только согласился воротиться, но совершил это с особенно любезными приемами, привез с собою всех своих племянников, всех двоюродных братьев и всех шурьев. Вследствие сего обуреваемому кораблю еще остается надежда на спасение.

Дудль нашел, что ему необходимо налечь на государство преимущественно под видом соверенов и пива. В этом превращенном состоянии он радушно принимается во многих весьма разнородных местах и имеет все средства ораторствовать в большой части концов государства в одно и то же время. Британия, пристально занявшись обшариванием карманов Дудля, с целью добывания соверенов, а также поглощением Дудля под видом пива, не переставая между тем уверять себя в глаза, что она не делает ни того, ни другого, без сомнения, к важному упрочению своей славы и нравственности, не замечает как лондонский сезон приходит между тем к концу, не замечает, потому что дудлисты и кудлисты разсеялись по всей Британии, с целью распространить в ней помянутую благочестивую деятельность.

Из всего этого мистрисс Ронсвел, домоправительница в Чесни-Воулде заключает, хотя она не получила еще никиких особых приказаний, что должно ожидать господь в скором времени, вместе с многочисленною свитою двоюродных братьев и других домочадцев, которые, в случае нужды, всегда могут служить опорой государственным интересам. Потому эта статная и почтенная старушка, ухвативши Время за вихор, водить его взад и вперед по лестницам, вдоль по галлереям и корридорам, по комнатам из угла в угол, с тем, чтобы оно могло служить свидетелем, прежде чем еще состареется на несколько недель, что все совершенно готово к приему, что полы выметены и вычищены, так что блестят, что ковры растянуты, гардины вытрясены, постели оправлены и перебиты, кладовые и кухни поставлены на ноги для начала своей деятельности, что наконец все приготовлено в том виде, как того требует достоинство Дэдлоков.

В нынешний летний вечер, пока солнце, садится, приготовления совершенно окончены. Торжественно и мрачно смотрит этот древний дом, с неисчислимыми удобствами и принадлежностями жизни, но вовсе без обитателей, кроме старинных картин, висящих по стенам.

"Так все они являлись на свет и уходили" - думает, может быть, настоящий представитель Дэдлоков, прохаживаясь по галлерее - точно также и они смотрели на эту опустелую, молчаливую галлерею, как я смотрю теперь на нее; точно также и они мечтали, как мечтаю я, о том унынии, которое нападет на их владения, когда их не станет, точно также и они, как я, полагали, что трудно себе вообразить, чтобы что-нибудь могло существовать без них, точно также они сошли с этого света, как я оставляю их убежище, затворяя теперь эту зеркальную дверь; я не ощущаю особенной пустоты, не встречаясь с ними, и это участь всего, что живет и умирает!"

Чрез некоторые из блестящих рам, столь изящных снаружи, и вделанных, как кажется, при солнечном закате, не в темные зеленоватые камни, но в какие-то эфирные, точно позолоченные стены, свет, которого не знают другия боковые окна, проникает свободно, обильно, целым роскошным потоком, точно среди лета с какого нибудь великолепного сельского ландшафта. Тут окоченевшие Дэдлоки начинают постепенно оживать. Странные движения замечаются на их лицах, когда играет на них тень, отбрасываемая листьями деревьев. Дородное изображение Справедливости, стоящее в углу, начинает щурить глазки. Пучеглазый баронет, с жезлом, образует у себя на подбородке ямочку; на груди у какой-то черствой пастушки приютился клочок огня и теплоты, которые сделали бы эту грудь, лет сто тому назад, вполне привлекательною. Одна из прабабушек Волюмнии, в башмаках, с высокими каблуками, очень похожая на свою правнуку, окружается целым ореолом света, который как будто отдаляет ее от нас еще на целые два столетия. Фрейлина двора Карла Второго, с большими круглыми глазами (и с другими соответствующими прелестями), как будто купается в какой-то огненной реке и плещет во все стороны радужными брызгами.

Но солнечный свет постепенно бледнеет. Даже и теперь пол уже в тени; сумрак начинает подниматься по стенам, низводя Дэдлоков с высоты их величия и погружая их в дряхлость и ничтожество. И теперь, над портретом миледи, украшающим большой камин, какая-то роковая тень ложится от старого дерева; она заставляет бледнеть образ миледи, приводит его в трепет, и на подобие, колоссальной руки, держащей опахало или покрывало, кал будто готовится, при удобном случае, совершенно скрыть его от посторонних взоров. Выше и гуще становятся тени, поднимаясь по стене; вот багровое зарево сосредоточилось на потолке, вот свет угас совершенно. Вся эта картина, которая с террасы казалась столь приближенною к зрителю, стала торжественно удаляться и изменяться в колорите и очертаниях; все предметы от первого до последняго, лежавшие чуть не подле нас, теперь принимают новые формы и превращаются в призраки. Легкий туман поднимается с земли, падает роса и испарения от садовых цветов носятся в сгущенном воздухе. Теперь леса сливаются в сплошные массы, из которых каждая походит на огромное дерево.

Вот и месяц выплывает на небо и снова обозначает предметы; свет его мерцает там и сям и ложится горизонтальными линиями между стволами деревьев; он вытягивается длинною лучезарною полосою, посреди высоких арок собора, рисующих на земле фантастические узоры.

Теперь месяц уже высоко; обширный дом, нуждающийся в обитателях в настоящую минуту более, чем когда либо, подобен телу, из которого вылетела душа. Теперь было бы даже страшно, прокрадываясь по дому, подумать о живых людях, отдыхавших в уединенных спальнях, не говоря уже о покойниках. Теперь пора теней, когда каждый угол представляется пещерою, каждая ступенька лестницы кажется пропастью, когда отуманенное стекло отражается бледными тусклыми цветами на полу, когда тяжелые перила лестницы представляются кем и чем вам угодно, исключая их истинной формы, когда вооружение блещет каким-то зловещим, едва заметным светом, который обличает таинственное движение в этих древних доспехах, когда железные шлемы как будто заставляют предполагать, что внутри их есть мертвые головы. Но из всех теней Чесни-Воулда, тень в гостиной над портретом миледи ложится первая и долее всех держится, без малейшей помехи. В этот вечерний час, при этом полусумраке, тень эта имеет вид поднятых вверх, дрожащих рук, которые как будто угрожают прелестному облику миледи, всякий раз когда грудь её поднимается; повидимому, от тяжелого вздоха.

-- Она не здорова, ма'м, - говорит грум, пришедший в приемную комнату мистрисс Ронсвел.

-- Миледи не здорова? Что с нею?

-- Какже, миледи все дурно себя чувствовала, ма'м, с тех пор, как в последний раз была здесь, то есть не в то время, как была с семейством, а как приезжала сюда освежиться, точно прелестная птичка. Миледи все это время почти не выезжала и не оставляла своей комнаты.

-- Чесни-Воулд, Томас, - отвечает домоправительница с гордою снисходительностью: - поставит миледи на ноги! В целом свете не найдешь такого прекрасного воздуха, такой благодатной почвы!

У Томаса, может быть, есть свои собственные убеждения на этот счет; может быть, что он выражает их отчасти, проводя рукою по своей лоснящейся голове, от затылка ко лбу и обратно; но он не решается высказать их обстоятельнее и отправляется в людскую застольную закусывать мясным пирогом и запивать его пивом.

Этот грум ничто иное как передовая рыба перед целой стаей более благородных акул.

В следующий вечер приезжают сэр Лэйстер и миледи с многочисленною свитою, приезжают кузины и другия приживалки, со всевозможных точек компаса. С этой поры в продолжение нескольких недель снуют взад и вперед какие-то таинственного вида, не имеющие определенных имен люди, которые обегают все края государства, облагодетельствованные золотоносным и пивным дождем Дудля, но которые на самом деле суть люди безпокойные характером и неспособные когда-либо что-либо делать.

При таких обстоятельствах отечества, сэр Лэйстер находит свою родню весьма полезною. Чтобы разсуждать за обедом об охоте, невозможно найти более сведущого собеседника, как достопочтенный Бобль Стэбльз. Трудно было бы отыскать джентльменов, которые бы так неутомимо ездили на баллотировку и избирательные собрания и показывали такую стойкость, держа сторону Англии, как остальные двоюродные братья. Волюмния сама по себе маленькая штучка, но происхождение её не подлежит никакому сомнению, и многие умеют ценить её остроумный разговор, её французские каламбуры до того старые, что с течением времени, они снова сделались новизною, умеют ценить честь вести эту прекрасную представительницу Дэдлоков к обеду или удовольствие получить её руку в танцал. При подобных отечественных обстоятельствах, танцы могли бы назваться услугою, оказанною отечеству; потому, вероятно, Волюмнию почти постоянно можно видеть прыгающею ко благу равнодушного и не назначившого ей пенсии отечества.

Миледи не слишком затрудняет себя приемом многочисленных гостей и, будучи все еще нездоровою, показывается только поздно вечером. Но на всех сочных обедах, утомительных завтраках, вялых балах, одно её упоминание служит уже отрадою. Что касается до сэра Лэйстера, то он считает совершенно невероятным, чтобы можно было чувствовать в чем либо недостаток тому, кому выпала на долю завидная судьба быть принятым в этом доме; и в припадке восторженного самодовольствия он расхаживает посреди своих гостей, наслаждаясь тем блаженством, которое всякий несомненно ощущает от его благосклонного приема.

отправиться в одно из графств, и употребляя замшевые перчатки и дорожные трости, когда нужно побывать в местечке) и являются назад с донесениями, о которых сэр Лэйстер долго разсуждает по окончании обеда. Всякий день эти неугомонные люди, у которых решительно нет цели и занятий в жизни, представляются самыми деятельными и суетливыми. Волюмния ежедневно ведет откровенный родственный разговор с сэром Лэйстером о положении государства - разговор, из которого сэр Лэйстер готов заключить, что Волюмния женщина гораздо более разсудительная, чем он предполагал.

-- Как-то мы успеем ужо? - говорит мисс Волюмния, сложив ручки. - Да находимся ли мы в самом деле в безопасности?

Важное дело, занимающее умы большинства людей, должно скоро разрешиться, и Дудль через несколько дней окончательно развяжет руки государству. Сэр Лэйстер только что вышел в гостиную по окончании обеда; он похож на звезду первой величины, окруженную туманными пятнами в виде кузенов и кузин.

-- Волюмния, - отвечает сэр Лэйстер, держа в руке список: - мы действуем порядочно!

-- Только порядочно!

Хотя теперь еще летняя погода, но сэр Лэйстер возжигает у себя каждый вечер неугасимый огонь. Он садится перед камином на привиллегированное кресло, снабженное экраном, и повторяет с чрезвычайною твердостью и некоторым нсудовольствием, как человек, желающий показать, что он субъект, выходящий из ряда обыкновенных, и что если он говорит: "порядочно", то не должно понимать этих слов в прямом, обыденном смысле: "Воломния, мы действуем порядочно".

-- Наконец, у вас нет оппозиции, - замечает Волюмния с уверенностью и простодушно.

-- Нет, Волюмния. Этот безразсудный край наделал много глупостей, я должен признать это с прискорбием, но...

-- Но не совершенно еще обезумел. Очень рада слышать это!

Волюмния, угадав мысль сэра Лэйстера и окончив начатую им фразу, выигрывает его расположение. Сэр Лэйстер с милостивым наклонением головы как будто говорит самому себе: "эта женщина вообще способна чувствовать, хотя иногда она бывает слишком тороплива и опрометчива".

В самом деле, что касается вопроса об оппозиции, замечание прекрасной родственницы Дэдлока совершенно излишне: сэр Лэйстер в этих случаях смотрит на свою кандидатуру, как на выгодную оптовую сделку, которую необходимо окончить поскорее. Два другие менее значительные голоса, которые принадлежат ему, кажутся ему мелочною, неважною перепродажею; посылая своих приказчиков, он говорит начисто торговому народу: "Вы будете так добры, что сделаете из этих материалов двух членов парламента; когда же они будут готовы, вы имеете доставить их обратно по принадлежности".

-- Я должен с прискорбием заметить, Волимния, что во многих местах народ выказал дурное направление умов, и что это противодействие правительству имело характер самый решительный и в высшей степени непреклонный.

-- Нег-год-дя-и! - произносит Волюмния.

-- Да, - продолжает сэр Лэйстер, поглядывая на кузенов, лежащих по софам и оттоманкам: - даже в большей части мест, действительно в большей части мест, где правительство старалось искоренить дух и партии... (Заметим мимоходом, что дудлисты занимают ту же самую позицию в отношении кудлистов). Даже в этих местах.. я должен признаться в том, скрепя сердце и с опасностью за общественный кредит... партия одержала верх, поплатившись значительными суммами. Сотни, присовокупляет сэр Лэйстер, обозревая с возрастающим достоинством и с неудержимым негодованием своих кузенов: - сотни тысяч фунтов!

Если у Волюмнии есть недостаток, то он заключается в том, что она слишком простосердечна, тем более, что подобное простосердечие весьма приличное особе, носящей коленкоровые панталончики и кружевную шемизетку, худо вяжется с набеленною шеей и жемчужным ожерельем. Таким образом и теперь, побуждаемая чистосердечием, она спрашивает:

-- На что это?

-- Волюмния, - упрекает сэр Лэйстер чрезвычайно строгим тоном. - Волюмния!

-- Нет, нет, я не хотела вовсе сказать "на что это!" - кричит Волюмния с свойственным ей в подобных случаях визгом. - Как же я глупа! Я хотела сказать: какая жалость!

-- Приятно слышать, - отвечает сэр Лэйстер: - приятно слышать, что вы хотели сказать: "какая жалость!"

Волюмния спешит сделать замечание, что с безпокойными людьми следовало бы поступать как с изменниками, и что должно заставлять их поддерживать партию.

"какая жалость!" Это неприятно для избирателей. Но хотя вы нечаянно и не обдумав, может быть вполне сделали опрометчивый вопрос: "на что это?" позвольте мне ответить на него: на необходимые расходы. За тем я разсчитаю на ваше благоразумие, Волюмния, что не вы будете ни здесь, ни где либо в другом месте развивать этого вопроса.

Сэр Лэйстер считает обязанностью метать на Волюмнию самые разрушительные взгляды, потому что кое где легкомысленные люди начинают уже поговаривать, что эти необходимые расходы, при сборе, может быть, двух сот претендентов на места, могут быть названы неблагозвучным словом подкупа, а некоторые необразованные остряки предложили даже, чтобы исключить из церковной службы молитву за высокостепенный парламент, и чтобы вместо её духовные конгрегации составили молитву за шестьсот пятьдесят восемь джентльменов, которых карманы пострадали при выборах.

-- Я думаю, - замечает Волюмния, после некоторой паузы, давшей ей средство оправиться от сделанного промаха: - я думаю, что мистер Толкинхорн работал не на живот, а на смерть.

-- Я не понимаю, - возражает сэр Лэйстер, открывая глаза: - зачем мистер Толкинхорн стал бы работать не на живот, а на смерть? Я даже не знаю, какого рода участие мог принимать мистер Толкинхорн в этом деле. Он не был кандидатом.

Волюмния думала, что он мог быть избранным в кандидаты. Сэр Лэйстер желал бы знать: "кем и с какою целью?" Волюмния, снова приведенная в замешательство, говорит: "кем нибудь с целью давать советы и делать необходимые распоряжения". Сэр Лэйстер выражает сомнение, чтобы кто либо из клиентов мистера Толкинхорна нуждался в его помощи.

Леди Дэдлок, сидя у открытого окна и положив руку на одну из подушек, которыми обложено её кресло, смотрит, как вечерния тени опускаются на аллеи парка; только при последних словах сэра Лэйстера, упомянувшого имя адвоката, она как будто показала внимание к его разговору.

Изнеженный кузен, в усах, находившийся в состоянии крайней дряхлости, замечает, лежа на диване, что кто-то сказывал ему вчера, что Толкинхорн ходил к избирателям, намереваясь предложить юридическое мнение о чем-то; и что за окончанием прения, того и гляди, Толкинхорн явится с известием, что кудлисты вылетели в трубу.

Меркурий, разносящий кофе, докладывает вслед за этим сэру Лэйстеру, что мистер Толкинхорн приехал и теперь обедает. Миледи на минуту поворачивает голову внутрь комнаты, потом опять продолжает смотреть в окно.

Волюмния очень рада слышать, что любимец её приехал.

В самом деле он такой оригинал, знает такое множество самых разнообразных вещей и никогда не говорит о них! Волюмния уверена, что он должен быть из числа франк-масонов. Она уверена, что он стоит в главе какой нибудь ложи, что он носит коротенький фартук и отправляет таинственное богослужение при помощи подсвечников и лампадок. Эти остроумные замечания прекрасная родственница Дэдлоков произносить самым простодушным тоном, не переставая заниматься между тем вязанием кошелька.

Может быть это сгущающийся вечерний сумрак, а может быть это следствие сумрачного расположения духа, только тень покрывает в это время лицо миледи, как будто она думает про себя: "Как бы я была этим довольна".

-- Мистер Толкинхорн, - говорит сэр Лэйстер: - здесь будет всегда почетным гостем; он везде одинаково скромен и осторожен. Он исполнен отличных качеств и пользуется заслуженным уважением.

Изнеженный кузен предполагает, что он богат как Крез.

-- У него верно есть капиталец в обороте, без всякого сомнения есть, - говорит сэр Лэйстер. - Впрочем, ему щедро платят, и он стоит почти на одной ноге с некоторыми из членов высшого общества.

-- Боже мой, что это такое! - восклицает Волюмния с свойственным ей глухим визгом.

-- Это крыса, - говорит миледи. - Ее застрелили.

Входит мистер Толкинхорн, за которым следуют Меркурии с лампами и свечами.

-- Нет, нет, - говорит сэр Лэйстер: - я не думаю, чтобы нужно было огня. Вы кажется любите полу-свет, миледи?

-- А Волюмния?

О, для Валюмнии нет более высокого наслаждения, как сидеть и говорить в полу-мраке.

-- Так отнеси же свечи и лампу, - говорит сэр Лэйстер. - Толкинхорн, извините! Как ваше здоровье?

Мистер Толкинхорн приближается с обычною непринужденностью, отвешивает мимоходом поклон и произносит приветствие миледи, жмет руку сэра Лэйстера и садится в то кресло, которое он всегда занимает, когда собирается что-нибудь сообщить - в кресло, на противоположной стороне маленького столика, заваленного газетами. Сэр Лэйстер опасается, что миледи, будучи несовершенно здорова, может простудиться у окна. Миледи очень благодарна ему за внимание, но желает остаться на своем месте, чтобы дышать чистым воздухом. Сэр Лэйстер встает, поправляет на ней шарф и возвращается к своему креслу. Между тем мистер Толкинхорн берет из своей табакерки щепотку табаку.

-- О, очень безтолково с самого начала. ни малейшого шанса. Вздумали привлечь участников обеих партий. Вы совершенно поражены. Пропорция: - три к одному.

Одна из отличительных черт характера мистера Толклихорна состоит в том, чтобы не высказывать никакого политического мнения, даже вовсе не иметь никакого мнения. Потому он говорит: "вы совершенно поражены", а не "мы".

Сэр Лэйстер величестненно разгневан. Волюмния никогда не слыхала о подобных вещах. Дряхлый кузен утверждает, что "это"... что подобные вещи - чистый подкуп, взятки".

-- Это, как вам известно, - продолжает мистер Толкинхорн, при возрастающем сумраке, который кажется еще гуще под влиянием наступившого молчания: - это место, на которое им хотелось посадить сына мистрисс Ронсвель.

с нами в этой комнате; но в его намерении было много прямодушия, которого я не могу не одобрить.

-- А! - говорит мистер Толкинхорн. - Однако я не мог убедить его, чтобы он не очень был деятелен на этих выборах.

В это время сэр Лэйстер открывает рот с несомненным желанием говорить.

-- Так ли я понял вас? Вы хотели сказать, что мистер Ронсвел был очень деятелен на этих выборах?

-- Необыкновенно деятелен.

-- О, да, именно, против вас. Он хороший говорун; отчетливо выражается и ораторствует с увлечением. Он произвел разрушительное действие и приобрел значительное влияние. В деловой, юридической части выборов он удержал решительный перевес.

Все общество убеждено, хотя и не видит, что сэр Лэйстер в эту минуту величественно таращит глаза.

-- И ему много помогал при этом, - произносит мистер Толкинхорн безстрастным голосом: - его сын.

-- Его сын, сэр? - повторяет сэр Лэйстер с зловещею вежливостью.

-- Сын, который изъявил желание жениться на молоденькой горничной миледи?

-- Этот самый. У него только один сын.

-- В таком случае, - говорит сэр Лэйстер, после томительной паузы, в продолжение которой слышно было, как он пыхтел, и понятно каждому, как он таращил глаза: - в таком случае клянусь честью, жизнью, моим именем, моими убеждениями, что бурным потокам общественных страстей открыт свободный выход, что воды... воды... гм... размыли пружины государственного организма и сокрушили посредствующую связь, которою вещи еще держались кое-как!

Общий взрыв негодования кузенов. Волюмния думает, что теперь настоящее время, чтобы предпринять коренной переворот и употребить самые крутые меры. Дряхлый кузен убежден, "что государству не сдобровать, что оно обломает себе ноги, как запаленый жеребец на скачке".

у вас позволения, в отношении этой молодой субретки...

-- Но я вовсе не намерена, - замечает миледи тихим, но решительным голосом и продолжая сидеть у окна: - вовсе не намерена разставаться с этою девушкою.

-- Я этого и не хотел сказать, - отвечает сэр Лэйстер. - Мне очень приятно, напротив того, что вы такого мнения. Я даже думаю, что как вы считаете ее достойною вашего покровительства, то употребите свое влияние, чтобы избавить ее от этого опасного союза. Вы можете объяснить ей, какое насилие делаемо бы было, при подобном браке, её обязанностям и убеждениям, и мы можете. сохранит ее для лучшей доли. Вы можете представить ей, что современем она, вероятно, найдет себе мужа в Чесни-Воулде, - мужа, чрез которого она не будет, - присовокупляет сэр Лэйстер, подумав с минуту: - не будет разлучена с гробницами своих предков.

Эти замечания он делает с обычною учтивостью и вежливостью, которые неизменно соблюдаются им в отношении к своей супруге. Она вместо ответа делает движение рукою. Месяц поднимается на небе; и в том месте, где она сидит, вливается в комнату поток бледного света, в котором виднеется голова её.

-- Надобно, впрочем, заметить, - говорит мистер Толинихорн: - что этот народ очень горд, по моему.

Сэр Лэйстер думает, что он ослышался.

-- Я не буду удивляться, если все они добровольно оставят девушку... все, да и сам влюбленный... по крайней мере менее чем если она оставит их, предположив, что она не покинет Чесни-Воулда при таких обстоятельствах.

-- Хорошо! - говорит сэр Лэйстер дрожащим голосом. - Хорошо! Вы увидите, мистер Толкинхорн. Вам, впрочем, они ближе известны; вы бывали между ними.

-- Действительно, сэр Лэйстер, я подтверждаю ваши слова. Я бы мог даже рассказать вам историю... с позволения леди Дэдлок.

-- Историю! Наконец-то и он что-нибудь разскажет! Тут верно не обойдется без призрака, надеется Волюмния.

-- Нет. Сущия тело и кровь. - Мистер Толкинхорн останавливается на минуту и повторяет с некоторым увлечением довольно резким при его обычной монотонии: - сущия тело и кровь, мисс Дэдлок. Сэр Лэйстер, подробности этого рассказа сделались мне известными в самое недавнее время. Оне очень немногосложны. Оне могут служить наглядным доказательством того, что я сказал. Я не буду пока называть действующих лиц по именам. Я надеюсь, что леди Дэдлок не сочтет это невежливым?

При свете камина, уже очень тусклом, можно разглядеть, что он смотрит в эту минуту в окно. Леди Дэдлок озаряется бледным мерцанием луны и кажется, попрежнему, покойною.

"Земляк этого мистера Ронсвела, человек в таких же обстоятельствах, в каких считают поставленным меня, был так счастлив, что имел дочь, которая заслужила особенное внимание важной леди. Я разумею истинно важную леди - леди не только превосходившую сословие, к которому принадлежал отец этой девушки, но такую, которая была замужем за джентльменом, подобным вам, сэр Лэйстер.

"Так, мистер Толкинхорн!", давая этим понять, что, конечно, эта леди должна была принять слишком обширные моральные размеры в глазах какого нибудь железного заводчика.

"Леди эта была богата и прекрасна собою, чувствовала особенную привязанность к девушке, бывшей при ней, обращалась с нею особенно нежно и не отпускала её от себя ни на минуту. Впрочем эта леди хранила под всем своим величием какую-то тайну. Действительно, еще в ранней молодости она хотела выйти замуж за молодого повесу... он служил капитаном в армии... повесу, от которого нельзя было ожидать ничего порядочного. Впрочем она не вышла замуж, а только произвела на свет дитя которого отцом был этот сорванец".

При свете камина видно, как рассказчик смотрит на облик луны. При свете месяца леди Дэдлок видна в профиль и кажется совершенно покойною.

"Когда этот армейский капитан умер, она подумала, что она теперь вне всякой опасности; но цепь обстоятельств, рассказом о которых я не буду утруждать вас, повела к открытию этой тайны. Как мне передавали историю, обстоятельства эти имели началом собственную неосторожность леди, которая в один прекрасный день попалась; это доказывает только, как трудно людям с самым твердым характером (а она отличалась особенною твердостью характера) быть всегда на готове к нападению. В доме, как вы можете себе представить, все пришло в безпокойство и изумление. Я предоставляю также вам вообразить отчаяние мужа. Но все это, впрочем, не имеет прямой связи с настоящим делом. Когда земляк мистера Ронсвела узнал об этой развязке, он решительно не хотел, чтобы дочь его пользовалась долее вниманием и благосклонностью леди, точно так же, как не позволил бы, чтоб дочь его растоптали в его глазах. Он был так самолюбив, что решительно не признавал чести, сделанной ему и его дочери благосклонной леди, решительно не признавал. Он озлобился на судьбу молодой девушки, как будто леди была обыкновеннейшим из обыкновенных существ. Вот вам и история. Я надеюсь, что леди Дэдлок простит меня за печальный характер моего рассказа".

Выражаются разнообразные мнения, более или менее несогласные с мнением Волюмнии. Это молодое прелестное создание не может допустить мысли, чтобы подобная леди когда нибудь существовала и вообще разрушает всю историю в пух и прах. Большинство придерживается убеждений дряхлого кузена, которые выражаются в следующих немногих словах: "таковский и был проклятый земляк Ронсвела". Сэр Лэйстер приводит себе на память Ватта-Тэйлора, и располагает происшествия по собственному своему плану. Разговор тянется вяло.

впервые зашевелилась, встала и подошла к столу, чтобы выпить стакан воды. Мигающие кузены, на подобие летучих мышей, слетаются на свет, чтобы услужить миледи; Волюмния (всегда готовая на что-нибудь более утонченное, если только это возможно) берет другой стакан воды и удовлетворяется одним самым умеренным глотком; леди Дэдлок, преисполненная грации, владея совершенно собою, привлекая к себе удивленные взоры, тихо проходит опять по длинной перспективе, мимо этой нимфы, отражая на нее не слишком выгодный свет в силу контраста.