Холодный дом.
XLII. В квартире мистера Толкинхорна.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. XLII. В квартире мистера Толкинхорна. (старая орфография)

XLII. В квартире мистера Толкинхорна.

С роскошных лугов и от развесистых дубов в имении Дэдлоков, мистер Толкинхорн переносит себя в обветшалый лондонский зной и в лондонскую пыль. Способ его сообщения между этими двумя местами составляет одну из его непроницаемых тайн. Он прогуливается в Чесни-Воулде, как будто оно находилось за ближайшими дверями от его квартиры и возвращается в свою квартиру, как будто он не удалялся за пределы Линкольнинских Полей. Он не имеет обыкновения ни переменять одежды перед путешествием, ни говорить о нем по возвращении. Он вышел из своей башенной комнаты сегодня утром так тихо, как тихо входит он в поздния сумерки на свои сквэр.

Как одна из черных птиц, сидящих на насестах в этих отрадных полях, где все овцы превращаются в пергамент, козы в шарики, и вся пажить в мятую солому, прокопченный и выветренный адвокат, обитающий в кругу людей, но не имеющий с ними ничего общого, состаревшийся, не испытав веселой юности, и так давно усвоивший привычку свивать свое неуклюжее гнездо в щелях и углах человеческой природы, что он совершенно позабыл о возможности свивать его в более обширных размерах и лучшем виде, медленно пробирается к дому. В огромной печи, сделанной из раскаленной мостовой и раскаленных зданий, он запек себя суше обыкновенного и утоляет свою жажду воображением, которое рисует перед ним его усладительный пятидесяти-летний портвейн.

Фонарщик поднимается и спускается по своей лесенке по той стороне Линкольнинских Полей, где находится квартира мистера Толкинхорна, когда этот хранитель аристократических тайн является на своем скучном дворе. Он поднимается на лестницу и, при входе в мрачную приемную, встречается на самой верхней ступеньке с униженно кланяющимся маленьким человечком.

-- Это Снагзби?

-- Точно так, сэр. Надеюсь, вы здоровы, сэр. Я сию минуту поднялся наверх, и хотел идти домой.

-- В чем дело? Чего вы хотите от меня?

-- Дело в том, - отвечает Снагзби, приподняв шляпу и держа ее с боку головы, в знак уважения к своему лучшему покупателю: - что я имел желание сказать вам слово, сэр.

-- Можете сказать его здесь?

-- Совершенно могу, сэр.

-- Так говорите.

Адвокат поворачивается, облокачивается на железные перила на вершине лестницы и смотрит на фонарщика, освещающого двор.

-- Оно касается, - говорит мистер Снагзби с таинственным видом и тихим голосом: - оно касается, не придавая этому слишком важного значения, до иностранки, сэр.

Мистер Толкинхорн смотрит на него с некоторым удивлением.

-- Какой иностранки?

-- Женщины, сэр. Француженки, если я не ошибаюсь. Я сам-то незнаком с тем языком, но, судя по её манерам и наружности, она должно быть француженка; во всяком случае верно то, что она иностранка. Та самая, которая была у вас наверху, когда мистер Боккет и я имели честь служить вам вместе с уличным мальчиком.

-- Ах, да, да. М-lle Гортензия.

-- В самом деле, сэр? (Мистер Снагзби кашляет за шляпу особенным своим кашлем, выражающим на этот раз его покорность). Я не знаком с именами иностранцев вообще, но в этом имени я нисколько не сомневаюсь.

Мистер Снагзби, повидимому, решился на этот ответ с отчаянным намерением повторить имя француженки; но по некотором размышлении снова кашляет своим особенным кашлем, в знак извинения.

-- Что же вы можете сказать насчет её? - спрашивает мистер Толкинхорн.

-- Извольте видеть, сэр, - отвечает поставщик канцелярских принадлежностей, прикрывая шляпой свое объяснение: - это обстоятельство ставит меня в некоторое затруднение. Мое домашнее счастие велико, по крайней мере так велико, как можно ожидать, но моя хозяюшка подвержена ревности. Не придавая этому слишком важного значения, она в сильном градусе подвержена ревности. Так вот извольте видеть, иностранка с такой прекрасной наружностью приходит однажды в лавку, и с тех пор шляется... Я никогда почти не употребляю сильных выражений, никогда, если только можно обойтись без них, но она решительно шляется, сэр, по Подворью. Как вам это кажется, сэр? Я только предоставляю вам посудить об этом.

-- Что вы хотите сказать? - спрашивает мистер Толкинхорн.

-- Так точно, сэр, - отвечает мистер Снагзби: - я был уверен, что вы почувствуете это сами и извините справедливость моих чувств, особливо если сочетать их вместе с известною раздражительностью чувств моей хозяюшки. Извольте видеть, иностранка, имя которой вы сию минуту упомянули, я уверен, с совершенно национальным акцентом, подхватила слово Снагзби в известный вам вечер, навела справки, получила адрес и пришла к нам в обеденное время. Густер, наша молодая служанка, очень боязлива и в добавок подвержена припадкам; испугавшись взглядов иностранки, которые, правду сказать, несколько свирепы, и насточивой манеры, с которой она говорила, а это верно было сделано с тем, чтоб застращать слабое создание, не выдержала этого, полетела с лестницы на кухню, и с ней делались один за другим такие страшные припадки, каких, я думаю, по временам, не входило в чей-либо дом и не выходило, кроме нашего. Вследствие этого для моей хозяюшки открылась бездна занятий по хозяйству, и только мне одному пришлось выйти в лавку с ответом. Сказав мне, что мистер Толкинхорн, по словам его писца, никогда не бывает для нея дома, она предоставила себе удовольствие заходить ко мне, пока ее впускали. Но когда перестали впускать, она начала, как я уже сказал, шляться... шляться, сэр, (мистер Снагзби повторяет это слово, делая на него сильное ударение) по Подворью. Действие этого движения с её стороны невозможно исчислить. Я не должен удивляться, если оно послужило поводом к самым грустным заблуждениям в умах соседей, не упоминая уже о моей хозяюшке (если только подобная вещь возможна). Между тем, как Богу известно, - говорит мистер Снагзби, качая головой: - я никогда не имел определительной идеи о чужеземке, кроме только того, что в старину я не иначе представлял себе ее, как со связкой метелок и с грудным ребенком, а в настоящее время не иначе, как с тамбурином и с большими серьгами. Уверяю вас, сэр, я никогда не имел никакого понятия о них!

Мистер Толкинхорн выслушивает эту жалобу весьма серьезно и спрашивает, когда поставщик канцелярских принадлежностей кончил:

-- И это все, что вы хотели сказать, Снагзби?

-- Точно так, сэр, это все, - говорит мистер Снагзби, заключая кашлем, который ясно добавляет: "но и этого слишком довольно... для меня".

-- Если m-lle Гортензия не сумасшедшая, то я, право, не знаю чего она хочет и что она думает, - говорит адвокат.

-- Даже, если-б она и была сумасшедшая, вы знаете, сэр, - замечает мистер Снагзби: - плохое утешение иметь постоянно перед глазами подозрительное лицо. Кто знает, что у нея на уме...

-- Ничего не может быть, - говорит адвокат. - Ну, да, хорошо! Это надобно прекратить. Мне очень жаль, что вы поставлены в такое неприятное положение. Если она придет еще раз, пришлите ее ко мне.

Мистер Снагзби, с множеством поклонов и коротеньким кашлем, в виде извинения, оставляет адвоката и отправляется домой с спокойным сердцем.

Мистер Толкинхорн отправляется наверх и говорит про себя: "Эти женщины, кажется, для того только и созданы, чтоб безпокоить других. Мало того, что имеешь дело с госпожей, хлопочи еще и за её служанку! Но с этой-то дрянью я не стану долго церемониться".

Сказав это, он отпирает свою дверь, ощупью пробирается в свои мрачные комнаты, зажигает свечи и осматривается. Слишком темно теперь, чтобы видеть аллегорию на плафоне: впрочем, безотвязный римлянин, который падает из облаков и указывает в пространство, рельефно бросается в глаза во всякое время и при всяком освещении. Не удостоивая его особенным вниманием, мистер Толкинхорн вынимает из кармана небольшой ключ, которым отпирает комод; там находится другой ключ, этим ключем отпирается сундук, в котором находится еще ключ; и таким образом доходит до ключа от погреба, с которым он приготовляется спуститься в хранилища старого вина. Он подходит к дверям со свечей в руке, как вдруг раздастся стук.

-- Кто это? А-га, мистрисс, это вы, не правда ли? Вы пожаловали очень кстати. Я сию минуту слышал о вас. Скажите, чего вы хотите?

Обращаясь с этим приветствием к m-lle Гортензии, он ставит свечку на каминную полку в зале писца и постукивает по сухой щеке своим железным ключем. M-lle Гортензия, эта кошачья особа с крепко сжатыми губами и косвенными взглядами на мистера Толкинхорна, прежде, чем отвечать, тихо запирает дверь.

-- Мне стоило большого труда застать вас дома, сэр.

-- Неужели?

-- Я была здесь очень часто, сэр. Мне всегда говорили, что "его нет дома, он занят, он там и сям, он вовсе не для вас".

-- Совершенно справедливо.

-- Неправда. Ложь.

По временам, в приемах, в движениях и в манере m-lle Гортензии проявляется какая-то внезапная быстрота, что-то в роде прыжков всем телом, так что лицо, перед которым проявляется эта быстрота, невольным образом пугается и откидывается назад. Так точно случилось и теперь с мистером Толкинхорном, хотя m-lle Гортензия, с глазами почти совсем закрытыми, ничего не делает, как только презрительно улыбается и качает головой.

-- Сэр, вы поступили со мной нехорошо. Вы поступили низко, подло.

-- Что такое? Низко, подло? - отвечает адвокат, потирая себе нос клиочем.

-- Да. Что же из этого? Вы сами знаете, что поступили низко, подло. Вы поставили мне ловушку, поймали меня собственно затем, чтоб доставить вам необходимые сведения; вы просили меня показать вам платье, в которое миледи была одета к известный вам вечер, вы умолили меня придти в этом платье сюда, встретиться здесь с каким-то мальчишкой. Что? Это неправда?

И m-lle Гортензия делает еще прыжок.

-- Ух! Какая ты злая, - думает про себя мистер Толкинхорн, недоверчиво поглядывая на нее и потом отвечает: - чего ты хочешь? Я ведь платил тебе!

-- Вы заплатили мне! - повторяет она с бешеным отвращением. - Два соверена! Я еще не дотронулась до них, я отказываюсь от них я презираю их, я швыряю их от себя!

И она буквально исполняет это, вынув их из-за лифа и швырнув с такою силой, что они отскочили от полу, прежде, чем покатились по углам, сильно повертелись на своих местах и плавно легли.

-- Ну, что? - говорит m-lle Гортензия, снова помрачая свои большие глаза. - Вы заплатили мне? Да, да, заплатили!

Мистер Толкинхорн потирает голову ключом, между тем, как она заливается саркастическим смехом.

-- Ты должно быть очень богата, моя милая, - спокойно замечает он: - если бросаешь такими деньгами!

-- Да, я богата, - отвечает она: - я очень богата ненавистью. Я ненавижу миледи от всей души. Вы это знаете.

-- Я знаю это? Почему же я должен знать это?

-- Потому что вы знали это совершенно, прежде чем умоляли меня сообщить вам необходимые сведения. Потому что вы знали совершенно, что я была вне себя от бешенства.

И в подтверждение слов своих m-lle Гортензия сжимает, оба кулака и стискивает зубы.

-- О! Неужели я знал это? - говорит мистер Толкинхорн, разсматривая затейливые прорези в ключе.

-- Да, без сомнения. Я ведь не слепая. Вы были уверены во мне, потому что знали это. Вы были тогда в здравом разсудке! Я ненавижу ее.

М-lle Гортензия складывает на груди руки и бросает на него замечание через одно из своих плеч.

-- Сказав это, не имеете ли вы еще чего-нибудь сказать?

-- Я еще до сих пор не пристроена. Пристройте меня, найдите для меня хорошее место! Если вы не можете или не хотите сделать этого, наймите меня преследовать ее, опозорить ее, обезчестить ее. Я помогу вам прекрасно и притом с прекрасным расположением. Ведь вы сами делаете то же самое. Разве я не знаю этого?

-- Ты, кажется, знаешь очень многое, - замечает мистер Толкинхорн.

-- Разве я не знаю? Неужели вы думаете, что я до такой степени легковерна, что поверила вам, как ребенок, будто я приходила сюда в платье миледи и встретилась с оборванным мальчишкой собственно затем, чтоб решить маленький спор, какое-то пари? Так и есть! отгадали!

В этом ответе, даже до последняго слова "пари" включительно, m-lle была иронически вежлива и мила, но потом вдруг разразилась самым сильным и самым колким презрением, так-что в одно и то же время её черные, глаза были совсем закрыты и страшно вытаращены.

-- Да, да! Посмотримте, - отвечает m-lle, сердито и принужденно кивая головой.

-- Ты приходишь сюда с тем, чтобы представить замечательно скромное требование, о котором ты сейчас упомянула, и не получив на него удовлетворения, ты снова приходишь.

-- Я снова приду, - говорит m-lle, еще сердитее и еще принужденнее кивая головой: - и еще снова, и еще, и еще. Буду вечно ходить!

-- И не только сюда, но может быть ты станешь ходить и к мистеру Снагзби? Не удастся первый визит, ты, может статься повторишь его?

-- И повторю, - говорят m-lle, ни на волос не отступай от сноси решимости: - и еще раз приду, и еще, и еще! Буду вечно ходить!

-- Очень хорошо. Так вот что, m-lle Гортензия, позвольте мне посоветовать вам взять эту свечку, и подобрать ваши деньги. Я думаю вы найдете их за перегородкой моего писца, вон в том углу.

M-lle Гортензия снова заливается саркастическим смехом и не трогается с места.

-- Вы не хотите?

-- Не хочу!

-- Чем беднее станете вы, тем богаче буду я! Посмотрите, сюда, мистрисс, вот этот ключ от моего винного погреба. Ключ этот велик, но тюремные ключи гораздо больше. В этом городе есть исправительные заведения (где, между прочим, для женских ног устроены особого рода мельницы); ворота у этих заведений очень крепки и тяжелы, и нет сомнения, что и ключи имеют те же качества. Я боюсь, что леди с вашим духом и вашей деятельностью почувствует величайшее неудобство, если один из таких ключей повернется для нея в замке на весьма неопределенный срок. Какого вы мнения об этом?

-- Я думаю, - отвечает m-lle без всякого гнева и чистым, хотя и принужденным голосом - я думаю, что вы самая презренная тварь!

-- Весьма быть может, - возражает мистер Толкинхорн, спокойно сморкаясь. - Но я не спрашиваю, что ты думаешь обо мне; я спрашиваю, что ты думаешь о тюрьме.

-- Ничего. Какое мне дело до нея?

-- А вот какое, - говорит адвокат, без всякого принуждевия убирая платок и поправляя манжеты: - закон в нашем государстве имеет такую деспотическую власть, что не позволяет нарушать домашнее спокойствие каждого из наших добрых граждан, даже еслиб это нарушение происходило от посещения молодой леди, но против его желания. И при первой жалобе за нарушение спокойствия, он арестует безпокойную леди и запирает ее в тюрьме под строгим надзором. Поворачивает за ней ключ в замке.

И мистер Толкнихорн поясняет слова свои поворотом ключа от винного погреба.

-- В самом деле? - спрашивает m-lle тем же приятным голосом: - как это глупо! Но все же какое мне до этого дело?

-- Прекрасный друг мой, - говорить мистер Толкинхорн: - сделайте еще визит сюда или к мистеру Снагзби, и тогда вы узнаете.

-- В таком случае вы отправите меня в тюрьму, быть может?

-- Быть может. Словом сказать, - говорит мистер Толкинхорн: - мне очень неприятно быть невежливым, но если ты покажешься здесь или там незваная, я отдам тебя полиции. Любезность констэблей велика безспорна, но они водят безпокойных людей по улицам самым позорнейшим образом, привязывают их ремнем к доске.

-- Я вам докажу, - шепчет m-lle, вытягивая руку: - я постараюсь, если вы осмелитесь сделать это!

-- И если, - продолжает адвокат, не обращая на нее внимания: - и если я доставлю тебе место в тюрьме под замком, то не ручаюсь за кратковременный срок, после которого ты снова будешь на свободе.

-- Я докажу вам, - повторяет m-lle змеиным шипеньем.

-- Подумай ты, - отвечает она: - двести двадцать-два раза!

-- Ведь твоя леди отпустила тебя, - замечает мистер Толкинхорн, провожая ее до лестницы: - как самую дерзкую и необходительную женщину. Так советую тебе перемениться и воспользоваться предостережением. Я что говорю, то верно; и если я делаю угрозы, то непременно и исполню их.

и от времени до времени, откидывая голову к стенке своего кресла, усматривает римлянина, упорно сохраняющого свое положение на потолке и указывающого вниз.