Холодный дом.
LI. Открытие.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. LI. Открытие. (старая орфография)

LI. Открытие.

Мистер Вудкорт по приезде в Лондон, в тот же день отправился к мистеру Вользу, на подворье Сэймонда. С той минуты, как я умоляла его быть другом Ричарду, он еще ни разу не пренебрег своим обещанием, не забывал его. Сказав, что принимает это поручение за священный долг, он был верен своему слову.

Он застал мистера Вольза в конторе, сообщил мистеру Вользу о своем условии с Ричардом, и потому зашел в контору справиться об его адресе.

-- Точно так, сэр, - сказал мистер Вольз. - Место жительства мистера Карстона не за горами, сэр; нет, нет, не за горами; он живет отсюда не за сотни миль. Прошу покорно садиться, сэр.

Мистер Вудкорт поблагодарил мистера Вольза, но кроме сказанного он не имел до него никакого больше дела.

-- Точно так, сэр, - сказал мистер Вольз, спокойно принуждая гостя занять место, не давая ему адреса: - я полагаю, сэр, что вы имеете влияние на мистера Карстона. Я уверен, что вы имеете.

-- Я этого не замечал за собой, - отвечал мистер Вудкорт: - но, вероятно, вы знаете лучше.

-- Сэр, - сказал мистер Вольз, по обыкновению принуждая себя как в голове, так и вообще во всем: - знать лучше - это составляет часть моих служебных обязанностей. Изучать и понимать джентльмена, который поверяет мне все свои интересы, составляет также часть моих служебных обязанностей. Мои служебные обязанности, сэр, будут легче для меня, если я буду иметь достаточные сведения о моих клиентах. Не имея их, я могу, даже при самых лучших намерениях, делать промахи. Но я не сделаю их, если буду иметь помянутые сведения, сэр.

Мистер Вудкорт опять напомнил об адресе.

-- Позвольте, сэр, - сказал мистер Вольз. - Потерпите минутку... Сэр, мистер Карстон, играя в большую игру, не может играть без... нужно ли вам говорить без чего?

-- Без денег, я полагаю.

-- Сэр, - сказал мистер Вольз: - если говорить с вами откровенно... заметьте, откровенность мое золотое правило; все равно, выигрываю ли я через это, или проигрываю, но кажется, что я постоянно проигрываю... если говорить с вами откровенно, так деньги есть надлежащее слово. Теперь, сэр, касательно шансов игры мистера Карстона, я не выражаю вам никакого мнения, решительно никакого. Со стороны мистера Карстона было бы в высшей степени неблагоразумно после такой продолжительной и высокой игры отстать от нея; это было бы несчастьем. Я ничего не говорю об этом, сэр. Нет, сэр, - сказал мистер Вольз, опуская ладонь свою на крышку конторки самым положительных образом: - я ничего не говорю.

-- Вы, кажется, забываете, сэр, - отвечал мистер Вудкорт: - что я вовсе не требую от вас никаких объяснений и не принимаю никакого участия в ваших словах.

-- Извините меня, сэр! - возразил мистер Вольз: - вы несправедливы к самому себе. Несправедливы, сэр! Извините меня! Вы не должны в моей конторе, сколько я понимаю вещи, оказывать себе несправедливость. Вы интересуетесь всем решительно, что касается вашего друга. А настолько знаю человеческую натуру, сэр, что не решусь допустить возможности, чтоб джентльмен вашей наружности не интересовался тем, что касается его друга.

-- Прекрасно, - отвечал мистер Вудкорть: - это все может быть. Но в настоящее время я в особенности интересуюсь его адресом.

-- Нумер его квартиры, сэр, - сказал мистер Вольз в виде вводного предложения, поставленного в скобки: - (мне кажется, я уже сказал вам). Если мистер Карстен станет продолжать такую высокую игру, сэр, он непременно должен иметь фонды. Понимаете меня? В настоящее время фонды под рукою. Я ничего не прошу; фонды под рукою. Но для дальнейшей игры, должно приготовить более фондов, если только мистер Карстон не бросит того, чему посвятил себя однажды, и что вполне и нераздельно составляет весьма важное обстоятельство. Я считаю долгом откровенно высказать вам это, как другу мистера Карстона. Но и без фондов, я всегда с удовольствием буду действовать и хлопотать за мистера Карстона, ограничиваясь только такими издержками, которые можно будет уделить из моего состояния, отнюдь не более. Я не могу выйти из этих границ, сэр, не повредив кому нибудь. Я должен повредить или трем моим милым дочерям, или моему почтенному родителю, который совершенно живет на моем иждивении, в долине Тонтон, или кому нибудь другому. Между тем как я решился действовать, сэр, не причиняя никому вреда, назовите это пожалуй слабостью или глупостью... как угодно, так и назовите.

Мистер Вудкорт довольно угрюмо заметил, что ему приятно слышать это.

-- Я хочу, сэр, оставить за собой доброе имя, - сказал мистер Вольз. - Поэтому я пользуюсь всяким случаем откровенно сообщить другу мистера Карстона в каком положении находится мистер Карстон. Что касается меня, сэр, так поверьте, что такой работник, как я, всегда стоить своей платы. Если я берусь приложить плечо к рычагу, так я его и прикладываю, и соразмерно с своими усилиями делаю приобретения. Я живу здесь именно для этой цели. Мое имя выставлено на уличной двери собственно для этой цели.

-- Что же адрес-то мистера Карстона, мистер Вольз?

своего делового советника, и я нисколько не против этого, потому что занимаюсь следствием по его процессу.

При этом мистер Вудкорт пожелал мистеру Вользу доброго дни и отправился отыскивать Ричарда, перемену в наружности которого он начинал понимать теперь слишком хорошо.

Он нашел его в скучной, мрачной, весьма скудно меблированной комнате почти также, как я застала его не задолго перед этим, в его казарменной квартире, с тою только разницею, что теперь он не писал, но сидел за открытой книгой, в которую он не смотрел, и от которой мысли его блуждали где-то далеко. Дверь была открыта, и мистер Вудкорт несколько минут стоял перед Ричардом, не будучи замеченным. Он сказал мне, что ему никогда не забыть той угрюмости в его лице и уныния, которые так резко обозначались на нем до того, как он пробудился от своих мечтаний.

-- Вудкорт, мой добрый друг! - вскричал Ричард, вскакивая с места с протянутыми руками: - ты явился ко мне как привидение.

-- Только самое дружеское, - отвечали Вудкорт: - и ожидавшее, как это делают все привидения, когда заговорят с ним. Ну, что, как идут дела в мире смертных?

Они сели друг от друга в близком разстоянии.

-- Весьма дурно и весьма медленно; так по крайней мере я могу отвечать за свои дела.

-- Да какие дела?

-- В Верховном Суде.

-- Я от роду не слышал, - сказали мистер Вудкорт, качая головой: - чтобы дела в этом суде шли хорошо.

-- И я тоже, - сказал Ричард печально: - да и не знаю, кто бы слышал иначе?

На минуту он снова просветлел и сказал с своей прирожденной откровенностью:

-- Вудкорт, мне было бы жаль оставлять тебя в недоразумении касательно моих дел, даже еслиб я и выигрывал чрез это в твоем уважении. Ты должен узнать, что я ничего не сделал хорошого в течение такого долгого времени. Я не думал сделать дурного, но, мне кажется, что я не был способен ни на что другое. Быть может, я поступил бы лучше, еслиб удалялся от сетей, которыми опутывала меня моя судьба; быть может, действуя по своему, я поступил благоразумно, хотя ты скоро услышишь, если уже только не услышал, совсем другое мнение по этому предмету. Короче сказать, я искал цели; теперь я нашел ее, или пожалуй она нашла меня, и теперь уже слишком поздно трактовать об этом. Принимай меня как я есмь и пожалуйста не суди меня.

-- Будь по твоему, - сказал мистер Вудкорт: - в свою очередь и ты не суди меня.

-- О, ты, - отвечал Ричард: - ты можешь заниматься своим искусствомь из любви к нему, ты можешь положить руку на плуг и не бросать его, ты можешь извлекать цель для себя из всего и стремиться к ней. Ты и я совершенно различные создания.

Он говорил с сожалением, и на минуту углубился в свое усталое, утомленное состояние.

-- Но ничего, - воскликнул он, снова сбрасывая с себя неприятное ощущение: - всему бывает конец! Мы подождем! Итак, ты принимаешь меня, как я есмь, и не станешь судить меня?

-- Да, Ричард, поверь мне.

И смеясь, они пожали руки друг другу от искренняго сердца. По крайней мере за одного из них я смело ручаюсь в этом.

-- Ты явился здесь как клад, - сказал Ричард; - кроме Вольза, я никого не вижу здесь. Есть еще один предмет, который я должен сообщить тебе, раз и навсегда, при самом начале наших переговоров. Если я не сделаю этого, тебе трудно будет понять мое положение. Ты знаешь, что я люблю мою кузину, Аду?

-- Так сделай милость, - продолжал Ричард: - не считай меня чудовищем самолюбия. Не думай, что я разбиваю себе голову и сокрушаю свое сердце над этой несчастнейшей тяжбой в Верховном Вуде, защищая только собственные моя нрава и интересы. Нет, нет! Права и интересы Ады тесно связаны с моими; их нельзя разъединить, Вольз работаеть для нас обоих. Пожалуйста подумай об этом!

Он так сильно безпокоился по этому предмету, что мистер Вудкорт передал ему самые искренния уверения, что он всегда был справедлив к нему.

-- Дело в том, - сказали, Ричард с некоторым пафосом в его желании распространиться по поводу этого предмета, хотя распространение вовсе не имело подготовки или предварительвого изучения: - перед таким прямодушным человеком как ты, показавшим сюда свое дружеское лицо, я не могу переносить мысли, что кажусь ему самолюбивым или низким. Я хочу видеть Аду оправданною, Вудкорт, также как и себя; я хочу употребить всевозможные усилия, чтоб оправдать ее, точно так, как и себя; я употреблю всевозможные средства вывести ее из её настоящого положения. Умоляю тебя, Вудкорт, подумай об этом!

Впоследствии, когда мистер Вудкорт начинал припоминать былое, сильное безпокойство Ричарда по этому предмету какое произвело на него впечатление, что, рассказывая мне вообще о его первом посещения подворья Сэймонда, он особенно распространялся об этом объяснении. Оно пробудило во мне прежния мои опасения касательно того, что все достояние моей милой подруги поглотитсы мистером Вользом, и что оправдание Ричарда перед самим собою непременно должно иметь такое основание. Это свидание с Ричардом случилось именно в то самое время, как я начала ходить за Кадди. Теперь я обращаюсь к тому времени, когда Кадди совершенно поправилась, а тень между мной и моей милочкой все еще оставалась.

В то утро я предложила Аде навестить Ричарда. Меня немного изумила её нерешительность и то обстоятельство, что она не так охотно принимала мое предложение, как я ожидала.

-- Душа моя, - сказала я: - ты верно не поссорилась с Ричардомь во время моих частых и продолжительных отсутствий?

-- Нет, Эсфирь.

-- Быть может, ты ничего не слышала о нем? - сказала я.

-- Нет, я слышала о нем, - отвечала Ада.

И какие слезы навернулись на её глазках и сколько любви выражалось в её личике! Я не могла понять моей милочки. Не пойти ли мне одной к Ричарду? - сказала я. Нет! Ада полагала, что лучше будет, если я не пойду одна. Так, не пойдет ли она со мной? Да, Ада полагала, что лучше бы она пошла со мной. Не идти ли нам теперь? Да, пойдем теперь. Но все же я не могла понять моей милочки, и со слезами на глазках, и с любовью в её личике.

Мы скоро оделись и пошли. День был пасмурный и от времени до времени падали капли холодного дождя. Это быль один из тех безцветных дней, когда все предметы кажутся тяжелыми и угрюмыми. Дома хмурились на нас, пыль поднималась на нас, дым разстилался над нами, ни один предмет не гармонировал с другим, не носил на себе приятного отпечатка. Мне казалось, что любимице души моей вовсе бы не следовало выходить на такия угрюмые улицы, мне казалось, что по мрачным мостовым проходило мимо нас гораздо более погребальных процессий, чем мне когда нибудь случалось видеть.

Прежде всего нам нужно было отыскать подворье Сэймонда. Мы хотели зайти в лавку и спросит; но Ада сказала, что, кажется, оно находится вблизи переулка Чансри.

-- Значит, мы скоро придем туда, если пойдем вот по этому направлению, - сказала я.

Итак, мы отправились в переулок Чансри, и там, разумеется, очень скоро отыскали надпись: "Подворье Сэймонда".

Теперь нам предстояло отыскать нумер квартиры "или все равно отыскать контору мистера Вольза, потому что его контора радом с квартирой Ричарда".

При этом Ада сказала, что контора мистера Вольза должна быть вон там, на углу. И действительно, она была там.

Потом предстоял вопрос, в которую из двух дверей войти? Я пошли в одну дверь, а моя милочка в другую; и она опять отгадала. Поднявшись во второй этаж, мы увидели имя Ричарда, написанное большими буквами на такой дощечке, какую прибивают к гробам.

Я хотела было постучаться, но Ада сказала, что может статься лучше будет, если повернуть ручку и войти. И мы вошли к Ричарду, сидевшему за столом, покрытым пыльными кипами бумаг, которые казались мне пыльными зеркалами, отражавшими в себе всю его душу. На какой бы предмет я не посмотрела, на каждом я видела, что зловещия слова Джорндис и Джорндись врезались в него и повторялись по нескольку раз.

Он принял нас весьма ласково, и мы заняли стулья.

и вполовину не имея его занятий, непременно бы сказали, что не имеют никакой возможности зайти ко мне. К тому же он так весел, с такими свежими чувствами, так умен, так внимателен, так... словом сказать, так не похож на меня, что это место светлеет, когда он приходит, и помрдчастся, когда он уходит.

-- Да благословит его небо за его преданность мне, подумала я.

-- Он не имеет того сангвинического темперамента, Ада, - сказал Ричард, бросая унылый взгляд на кипы бумаг: - какой имеет Вольз и я; он смотрит на предметы с внешней стороны, и не пускается в эти мистерии. Мы зашли в них слишком далеко, а он и шагу не сделал. Нельзя и думать, чтобы он имел какое нибудь понятие о подобном лабиринте.

В то время, как блуждающие взоры его еще раз остановились над пыльными бумагами, и когда он провел обеими руками по голове, я заметила, какими впалыми и какими большими казались глаза его, как сухи были его губы, и как искусаны были его ногти.

-- Как вы думаете, Ричард, не вредно ли для здоровья жить в этом месте? - спросила я.

-- Что делать моя милая Минерва, - отвечал он с своим прежним веселым смехом: - это место не сельское и нельзя сказать чтоб было веселое; когда солнце светит в здешней улице, то можете подержать какое угодно пари, что оно не заглянет сюда. Впрочем, на время эта квартира очень хороша: не далеко от присутственных мест и близко от Вольза.

-- Быть может, - намекнула я: - удаление от тех и от другого...

-- Принесло бы мне больше пользы? - сказал Ричард, досказывая мою мысль с принужденным смехом, - Может быть. Я не должен удивляться этому. Но она хороша для меня в одном только случае, или, вернее сказать, в двух случаях. Здесь, Эсфирь, или должна тяжба кончиться, или истец должень кончить свою жизнь. Но, душа моя, вернее всего, что кончится тяжба.

Последния слова относились к Аде, которая сидела рядом с ним. Её лицо было обращено к Ричарду, так-что я не могла видеть его.

-- Дела наши идут отлично, - продолжал Ричард, - Вольз вам скажет это. Мы шибко подвигаемся вперед. Спросите Вольза. Мы не даем им покоя. Вольз знаеть все их увертки и крючки, поэтому мы нападаем на них со всех сторон. Мы уже успели поставить их в тупик. Мы разбудим это гнездо сонных людей, запомните мои слова!

Его надежда была для меня прискорбнее его уныния. Это чувство так далеко было от сходства с надеждой; оно имело что-то насильственное в своей решимости и сделаться надеждою, было до такой степени принужденно и несносно, что постоянно и давно трогало меня до глубины души. Пояснение этого чувства неизгладимо написанное на его прекрасном лице, представлялось мне плачевнее прежнего. Я говорю: "неизгладимо" потому, что была убеждена, что если эта роковая тяжба могла бы кончиться когда нибудь, согласно с его блестящими предположениями, то в минуту её скончания следы преждевременного душевного безпокойства, упреков самому себе и обманутых ожиданий, причиной которых была та же самая тяжба, остались бы на лице его до последней минуты его жизни.

-- Взгляд на предметы нашей милой хозяюшки, - сказал Ричард, между тем как Ада все еще оставалась спокойною и безмолвною: - так понятен мне, и её сострадающее личико так живо напоминает мне её личико минувшей поры...

-- Ах, нет, нет.

Я улыбнулась и покачала головой.

--...так живо напоминает мне её личико минувшей поры, - говорил Ричард своим задушевным голосом и взяв мою руку с тем истинно братским уважением, которое ничто не изменяло: - что я не могу сердиться на нее. Я колеблюсь немного, это правда. Иногда я надеюсь, моя милая, а иногда я не совсем прихожу в отчаяние, но близко к тому. Я, - сказал Ричард, тихо освобождая мою руку и проходя по комнате: - я так устал!

Он несколько раз прошелся по комнате и потом опустился на софу.

-- Я, - повторил он мрачно: - я устал, устал! Это такая тяжелая, утомляющая работа!

Слова эти говорил он, облокотясь на руку и потупив взоры. Вдруг моя милочка встала, сняла свою шляпу, стала на колени перед ним, и её золотистые кудри упали, как солнечный свет на его голову; она обняла его и повернула свое личико ко мне. О сколько любви и сколько преданности я увидела в нем!

-- Эсфирь, душа моя, - сказала она очень спокойно: - я не пойду домой!

В один момент все объяснилось мне.

Вместе с этим моя милочка склонила голову Ричарда к себе на грудь. И если втечение всей моей жизни, я видела олицетворенную любовь, которую кроме смерти ничто не могло изменить, так я видела ее в эту минуту перед собой.

-- Говори с Эсфирью, моя милая, моя неоцененная, - сказал Ричард, прерывая молчание: - разскажи ей, как это было.

Я встретила ее прежде, чем она подошла ко мне, и сжала ее в моих объятиях. Мы не сказали ни слова; впрочем, когда щека её лежала на моей щеке, я ничего не могла и не хотела слышать.

-- Мои милочка, - сказала я: - душа моя, моя бедная, бедная Ада!

Я очень, очень жалела ее. Я очень любила Ричарда, но, несмотря на то, я жалела ее по какому-то невольному чувству.

-- Эсфирь! Я знаю, ты простишь меня; но простит ли меня кузен мой Джон?

-- Душа моя, - сказала я: - сомневаться к этим хотя на минуту, значит оказывать ему величайшую несправедливость. А что касается меня!..

И в самом деле, что касается меня, то в чем-же я-то должна простить ее?

Я отерла слезы на глазах моей милочки, села подле нея на софу, а Ричард сел на другую от меня сторону. Я сейчас-же напомнила им о том замечательном вечере, когда они впервые решились доверить мне свои сердечные тайны, и когда они, безумно счастливые, решились действовать по своему; а они рассказали мне, как это было.

-- Все, что я имела, принадлежало Ричарду, - сказала Ада: - Ричард не захотел бы отнять этого, Эсфирь. Что же могла я сделать для него, при моей страстной любви к нему? Что, как только быть его женой!

-- А вы были так сильно и так великодушно заняты, превосходнейшая бабушка Дорден, - сказал Ричард: - что, право, мы не имели возможности переговорить с вами. И к тому же это не был давно задуманный шаг. Мы вышли из дому однажды утром и обвенчались.

-- И когда это сделалось, - сказала моя милочка: - я постоянно думала о том, каким бы образом сказать тебе об этом, и какие лучше принять меры. Иногда я думала, что ты должна немедленно узнать; а иногда мне казалось, что ты ничего не должна знать об этом, и что мне должно скрывать все от кузена Джона; короче, я не знала, что мне делать, и сильно тосковала.

Как самолюбива я была, не подумав об этом прежде! Не помню, право, что я говорила теперь. Я так печалилась и при всем том я так любила их, и так радовалась, что и они любили меня; я очень, очень сожалела их, а между тем чувствовала некоторую гордость, что они так верно любили друг друга. Я никогда в одно и то же время не испытывала такого грустного и приятного ощущения; и я не могла решить, которое из них во мне преобладало. Но не мне омрачать их путь; да я бы я не подумала об этом.

Когда я была менее безразсудна и более спокойна, моя милочка сняла с груди свое обручальное кольцо, поцеловала его и надела на палец. Потом я вспомнила последний вечер и сказала Ричарду, что Ада со дня своей свадьбы носила это кольцо по ночам, когда никто ее не видел. Ада, краснея, спросила, каким образом узнала я это? Я отвечала ей, что видела, как она прятала свою руку под подушку, и как мало я думала, к чему это делалось. После того они еще раз рассказали мне действия свои с начала и до конца; и я снова сожалела и радовалась, снова становилась безразсудною и отворачивала от них свое лицо, сколько могла, опасаясь, что оно произведет на них неприятное впечатление.

Время между тем проходило, и, наконец, наступила пора, когда необходимость заставила меня подумать о возвращении домой. Наступившая минута разлуки была самая тяжелая, потому что милочка моя совершенно упала духом. Она крепко обняла меня, называла меня всеми ласковыми именами, какие могла припомнить, и говорила, что станет она делать без меня! Положение Ричарда было нисколько не лучше; а что касается моего положения, то оно было бы хуже всех, еслиб я не сказала самой себе довольно строго: "Послушай, Эсфирь, если только ты не будешь тверда, так я никогда больше не стану говорить с тобой!"

-- Помилуйте, - сказала я: - я никогда не видела такой жены. Мне кажется, что она вовсе не любит своего мужа. Ради Бога, Ричард, отнимите ее от меня.

А между тем я продолжала крепко держать ее в своих объятиях и готова была проплакать над ней Богь знает как долго!

-- Я должна заметить, наконец, этой молодой чете, - сказала я: - что я ухожу отсюда теперь с тем, чтобы завтра опять придти, и что я буду ходить сюда и отсюда так часто, пока не надоем всему подворью Сэймонда. Поэтому, Ричард, я не хочу прощаться с вами; к чему это послужит, если я вернусь сюда так скоро!

Я сказала им самым веселым и громким голосом, что если они ничем не ободрят меня на приход к ним, то не знаю, можно ли мне будет отважиться на такую смелость; при этом моя милочка взглянула на меня, слегка улыбнулась сквозь слезы, и я, сложив её пленительное личико между своими руками, в последний раз поцеловала ее, засмеялась и убежала.

И, спустившись с лестницы, о как я горько заплакала! Мне казалось, что я навсегда лишилась моей Ады. Я была так одинока без нея, мне так грустно было идти домой без всякой надежды увидеть ее там, что на некоторое время, в течение которого ходила взад и вперед по мрачному подворью, я только и утешала себя горькими слезами.

Однако же, с помощью маленьких упреков самой себе, я скоро поправилась от душевного волнения и наняла до дому коляску. Несчастный мальчик, с которым я встретилась в Сент-Албансе, снова появился в Лондоне, не за долго перед этим, и лежал теперь на смертном одре; он тогда уже умер, хоть я не знала об этом. Мой опекун уехал навестить его и не возвращался до обеда. Оставаясь дома одна, я еще поплакала немного; но при всем том, мне кажется, в этом отношении я вела себя добропорядочно.

Весьма натурально, что я не вдруг могла привыкнуть к потере моей милочки. Каких-нибудь три-четыре часа ничего не значили после многих лет, проведенных вместе. Но эта неожиданная сцена, в которой я оставила ее, так резко впечатлелась на моей душе, я рисовала ее в своем воображении такою мрачною, я так желала быть вблизи её, и поберечь ее, что решилась сходить на подворье в тот же вечер, только взглянуть на её окна.

новому странному жилищу моей милой подруги, в котором из-за желтых штор проглядывал свет. Не спуская глаз с окон, мы осторожно прошли мимо их раза четыре и чуть-чуть не встретились с мистером Вользом, который в это время вышел из твоей конторы, и до ухода домой, тоже посмотрел на окна Ричарда. Его тощая черная фигура и безмолвие этого уголка во мраке как нельзя более гармонировини с настроением моей души. Я думала о юности, любви и красоте моей пленительной Ады, заточенной в такое угрюмое место, казавшееся мне местом пытки.

Оно было очень уединенно и очень скучно, и я нисколько не сомневалась, что могу безопасно прокрасться наверх. Я оставила Чарли внизу, тихо поднялась по лестнице, нисколько не тревожная тусклым светом масляных фонарей. Я остановилась на несколько секунд, и в затхлом, гнилом безмолвии всего дома, мне кажется, я слышала говор их свежих голосов. Я приложилась губами к дощечке на дверях, воображая себе, что целую мою милочку, и спокойно спустилась вниз, думая, что когда-нибудь я признаюсь им в этом визите.

И, действительно, это меня облегчило. Хотя кроме Чарли и меня никто больше не знал об этом, но я чувствовала, как будто мой поступок уменьшил разлуку между Адой и мною и еще раз сближал нас на эти минуты. Я пошла назад, не совсем сще привыкшая к перемене, но все же после этой прогулки мне стало как-то легче на душе.

Опекун мой воротился домой, и задумчиво стоял у темного окна. Когда я вошла, лицо его стало веселее, и он подошел к своему стулу. Но в то время, как я взяла свечку, свет её ярко озарил мое лицо.

-- Что с тобой, миленькая хозяюшка? - сказал он: - ты плакала!

Я опустила руку на спинку его стула и по выражению в его лице заметила, что мои слова я мой взгляд на опустелое место Ады приготовили его.

-- Она верно обвенчалась, душа моя?

Я рассказала ему все об этом, рассказала, что первые мольбу её были о его прощении.

-- Напрасно она безпокоится об этом, - сказал он. - Да благословит небо ее и её мужа!

-- Бедная, бедная девочка! - прибавил он: - бедный Рик! Бедная Ада!

После этого наступило молчание; наконец, опекун мой, тяжело вздохнув, сказал:

-- Что делать, моя милая! Холодный Дом заметно пустеет.

-- Но в нем остается его хозяйка, мой опекун.

-- Она употребит все усилия, чтоб сделать его счастливым, - сказала я.

-- И она успеет в этом, душа моя!

Письмо не произвело между нами никакой перемены, кроме того, что место подле него сделалось моим; оно не делало никакой перемены и теперь. Он обратил на меня свой светлый отеческий взор, попрежнему положил свою руку на мою, и еще раз сказал:

-- Она успеет в этом, душа моя. А все-таки, моя милая хозяюшка, Холодный Дом заметно пустеет.

ответ.