Холодный дом.
LII. Упорство.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. LII. Упорство. (старая орфография)

LII. Упорство.

Но однажды рано утром, когда мы шли к завтраку, мистер Вудкорт явился к нам в попыхах и с поразительным известием, что совершилось страшное убийство, за которое мистер Джордж схвачен и посажен под стражу. Когда он рассказал нам, что сэр Лэйстер Дэдлок предложил щедрую награду тому, кто предаст ему в руки убийцу, я в первомь припадке изумления и отчаяния не поняла, что могло побудить его к тому; но нескольких слов было достаточно, чтобы объяснить мне, что жертвою убийства был адвокат сэра Лэйстера; и тут страх, который ощущала к нему моя мать, немедленно пришел мне на намять.

Это непредвиденное и насильственное устранение человека, за которым она так долго наблюдала и которому так сильно не доверяла, - человеку, которому она лишь изредка выказывала малую долю снисходительности, всегда видя в нем опасного и тайного врага, явилось мне в такой ужасной форме, что первым моим душевным движением была мысль о моей матери. Как страшно было слышать о подобной смерти, чувствуя способность не питать ни малейшого сожаления! Как страшно было припомнить, что очень вероятно, леди Дэдлок не раз желала избавиться от старика, который так внезапно был выброшен из ряда живых людей!

Все эти думы, накопляясь в душе моей и усиливая волнение и страх, которые я всегда ощущала при имени покойника, привели меня в такое тревожное состояние, что я едва могла сидеть за столом. Я совершенно не могла в продолжение некоторого времени поддерживать разговор, пока не успела придти мало-по-малу в себя. Но когда я ободрилась и увидала, как поражен был мой опекун, когда я заметила с какою важностью говорит он о подозреваемом человеке, приведя себе на память все выгодные впечатления, произведенные им на нас собственною личностью, кроме тех благоприятных слухов, которые доходили о нем до нашего семейства, мое участие к нему и мои опасения до такой степени развились, что я решительно очувствовалась и пришла совершенно в себи.

-- Как вы думаете, опекун, может ли быть, чтобы его справедливо обвиняли?

-- Я не могу этого думать, моя милая. Человек, которого мы видели таким простосердечным и впечатлительным, который с силами великана соединяет смирение и кротость ребенка, который смотрит храбрейшим из людей и вместе с тем так натурален и спокоен, - может ли подобный человек быть справедливо обвинен в таком преступлении? Я не могу этому поверить. Не то, чтобы я не хотел, не желал этому верить; я просто не могу поверить!

-- И я тоже не могу, - сказал мистер Вудкорт. - Впрочем, чтобы мы не слыхали или знали о нем, все-таки не должно забывать, что некоторые обстоятельства говорят против него. Он питал негодование к убитому джентльмену. Он несколько раз сам признавался в этом. Говорят, что он очень резко выражался в своих суждениях о покойном, и сколько могу понять вещи, это очень правдоподобно. Он сам признается, что он находился один на месте преступления спустя лишь несколько минут после того, как оно совершилось. Я охотно верю, что он столь же безвинен в каком бы то ни было участии, сколько например я; но нельзя не сознаться, что есть много улик, которые в этом случае развивают сильное подозрение к нему.

-- Справедливо, - сказал мой опекун; потом он прибавил, обратившись ко мне: - мы бы оказали ему слишком незавидную услугу, моя милая, если бы закрыли глаза и не хотели открыть истину в этом деле.

Я, конечно, чувствовала, что мы должны признать не только в отношении к себе, но и к другим всю важность обстоятельств, обращенных к его обвинению. Но в то же время я сознавала (мне нечего было высказывать это громко), что вся тяжесть подобных обвинений не заставила бы нас оставить несчастного в нужде.

-- Избави Бог! - продолжал мои опекун. - Мы будем стоять за него, как он стоял за двух несчастных созданий, которые сошли уже с земного поприща.

Он разумел под этими словами мистера Гридли и мальчика, которым мистер Джордж дал у себя приют.

Затем мистер Вудкорт сказал нам, что слуга кавалерист встретился с ним вчера, прошатавшись по улицам целую ночь, как будто в припадке помешательства, что одною из первых забот кавалериста было то, чтобы мы не сочли его виновным, что он послал своего слугу с целью свидетельствовать о его совершенной невинности со всеми торжественными уверениями, какие он только мог представить нам, и что мистер Вудкорт тем только и успокоил его, что обещал придти к нам рано утром с намерением изложить эти обстоятельства. Он прибавил, что он теперь намерен отправиться, чтобы повидаться с самимь заключенным.

Мой опекун сказал прямо, что он также намерен идти. Теперь, кроме того, что я очень любила отставного солдата, и что он любил меня, я принимала то тайное участие в случившихся происшествиях, которое было известно лишь моему опекуну. Я чувствовала, что интерес этого дела все ближе и ближе подходил ко мне, все теснее и теснее соединялся со мною. Мне казалось делом чрезвычайно важным, чтобы истина была открыта и чтобы подозрение не падало на невинных, тем более, что подозрение, раз возведенное на кого бы то ни было, получает всегда со временем силу полного убеждения.

Одним словом, мне пришло к голову, что мой долг заставляет меня отправиться с ними. Мой опекун не хотел мне возражать, и я пустилась в путь.

Темница была обширна, с множеством дворов и переходов, столь похожих друг на друга и столь однообразно вычищенных, что я только тут впервые поняла, проходя мимо, почему несчастные узники, заключенные целые годы в однех и тех же кирпичных стенах, всегда питали, как мне случалось читать, особенную привязанность к какой-нибудь ничтожной травке или небольшому куску тощого дерна. В комнате со сводом, напоминавшим изнанку какой-нибудь подвальной лестницы, со стенами до того белыми, что оне выказывали от того железные решетки окон и железную обивку двери вдвое резче и мрачнее, мы нашли кавалериста стоящим в углу. Он все сидел пред тем на лавке, но встал, услыхав звук замка и стук поднимаемых запоров.

Увидав нас, он сделал шаг вперед своею обычною тяжелою поступью, потом остановился и отвесил нам легкий поклон. Но так как я все шла вперед и, приблизясь к нему, положила ему на плечо руку, то он немедленно узнал нас.

-- Теперь у меня - как гора с плеч, мисс и джентльмены, уверяю вас, - сказал он, приветствуя нас с полным чистосердечием и втянув в себя обильный глоток воздуха. - Теперь я уже не буду более заботиться, какой оборот примет дело.

Он очень мало был похож на арестанта. Напротив, по спокойствию, которое сохранял он, и по воинственным приемам его скорее можно было счесть тюремным стражем.

-- Это еще менее приличное место для приема молодой леди, чем моя галлерея, - сказал мистер Джордж: - но я уверен, что мисс Соммерсон не взыщет с меня.

Так как он подвел меня в эту минуту к скамье, на которой прежде сидел, то я и заняла на ней место; это доставило ему, повидимому, большое удовольствие.

-- Благодарю вас, мисс, - сказал он.

-- Совершенно справедливо, сэр. Благодарю вас от всего сердца. Если бы я не быль чист от преступления, я бы не мог смотреть теперь на вас прямо и хранить тайну под влиянием нашего настоящого посещения. Я вполне понимаю ваше одолжение. Я не из краснобаев, но я вполне глубоко чувствую ваше участие, мисс Соммерсон и джентльмены.

Он положил руку на свою широкую грудь и наклонил к нам голову. Хотя затем он снова выпрямился в струнку, тем не менее много глубокого, естественного чувства выразил он этими простыми средствами.

-- Во-первых, - сказал мой опекун: - можем ли мы что-нибудь сделать для доставления вам желаемого комфорта, Джордж?

-- Для чего это, сэр? - спросил он, прочистив себе горло продолжительным вздохом.

-- Для комфорта. Нет ли чего такого, в чем вы имеете нужду и что могло бы облегчить для вас тягость заключения?

-- Так, сэр, - отвечал мистер Джордж после некоторого раздумья. - Я во всяком случае очень обязан вам; но как табак не допускается правилами, то я не могу назвать ничего, что было бы мне нужно.

-- Может быть, мало-по-малу, вы надумаетесь. Когда пожелаете чего-нибудь Джордж, дайте нам знать, сделайте милость.

-- Благодарю вас, сэр. Впрочем, - заметил мистер Джордж с одною из своих улыбок, как будто выжженных солнцем: - впрочем, человек, который шатался по свету как бродяга, так долго как я, сумеет привыкнуть к помещению подобному настоящему, что бы ни ожидало его впереди.

-- Значит, вы освоились с своим положением? - спросил мой опекун.

-- Совершенно, сэр, - отвечал мистер Джордж, сложив руки на груди с полным самосознанием и некоторою пытливостью.

-- Ну как теперь идет дело?

-- Да что, сэр, теперь оно дополняется справками. Боккет дает мне понять, что он будет требовать подобных дополнений от времени до времени, пока не приведет дела в положительную ясность. Как можно привести его в положительную ясность, я решительно не понимаю; но смею сказать, что Боккет как нибудь смастерит это.

-- Что вы, избави Бог! - воскликнул мой опекун, пораженный словами кавалериста: - Вы говорите о себе как о человеке, которому для оправдания нужно прибегать к уловкам.

-- Не удивляйтесь, сэр, - сказал мистер Джордж. - Я очень ценю ваше внимание. Но я решительно не понимаю, как правый человек может помириться с подобным порядком вещей, не разбив предварительно себе головы о стену, если только он не смотрит на дело с моей точки зрения?

-- Это в некотором смысле справедливо, - отвечал мой опекун, смягчаясь. - Но, добрый друг мой, даже правый человек должен принимать обыкновенные предосторожности в собственную защиту.

-- Без сомнения, сэр. Я так и поступил. Я объяснил судьям: "джентльмены, я столь же непричастен этому обвинению, сколько вы сами; что было представлено против меня в отношении фактов, то совершенно справедливо: более я ничего не знаю об этом деле". Я думаю и вперед говорить то же самое, сэр. Что могу я делать кроме этого? Это сущая правда.

-- Но на одной правде далеко не уедете, - продолжал мой опекун.

-- В самом деле, сэр? Я решительно не догадывался об этом, - заметил мистер Джордж с добродушным видом.

-- Вам должно выбрать адвоката, - продолжал мой опекун. - Мы укажем вам вполне знающого человека.

-- Извините меня, сэр, - сказал мистер Джордж, отступив назад. - Я вам и без того очень обязан. Но я буду просить вас позволить мне не принимать на себя этой обузы.

-- Вы не хотите иметь адвоката?

Мистер Джордж закачал головою самым убедительным сбразомь.

-- Я очень благодарен вам сэр но... пожалуйста без адвоката!

-- Почему же так?

-- Я не люблю кляуз и ябеды, - сказал мистер Джордж: - Гридли тоже не жаловал их. И - извините меня, сэр, если я позволю себе выразить подобное мнение - едва ли и мы когда нибудь прибегали к ним, сэр.

-- В вас говорит сама справедливость, - заметил мой опекун, понизив голос: - сама справедливость, Джордж.

-- В самом деле, сэр? - спросил кавалерист с свойственным ему чистосердечием. Я не слишком хорошо знаком с этими мудреными названиями; но говоря вообще, я против кляуз и искательства.

Сняв с груди руки и переменив позу, он стоял, положив одну из колоссальных ладоней на стол, а другую прислонил к своему бедру, представляя живое изображение человека, которого невозможно выбить из занятой им позиции. Напрасно мы все трое говорили ему и старались убедить его; он слушал нас с тою кротостью, которая очень шла к его воинственной осанке. За всем тем он, повидимому, столь же колебался под влиянием наших убеждений, сколько колебались стены его тюрьмы.

-- Подумайте хорошенько еще, мистерь Джордж, - сказала я. - Петь ли у вас какого-нибудь желания относительно вашего дела?

-- Я, конечно, желал бы, мисс, - отвечал он: - чтобы меня судили военным судом; но я вполне уверен, что об этом не может быть и вопроса. Если вы будете столь добры, что удостоите уделить мне две минуты, не более, то я постараюсь объясниться с вами сколь возможно определительнее.

Он посмотрел на всех нас поочереди, потряс головою, как будто приспособляя ее к высокому мундирному воротнику и тугому галстуху, и после минутного размышления начал таким образом:

-- Вы видите, мисс, что я был схвачен, взят под стражу я посажен сюда. Я человек, заслуживший дурное о себе мнение, лишенный возможности оправдываться, и я сижу здесь. Между тем Боккет обшаривает мою галлерею для стрельбы в цель, обшаривает вдоль и поперек. Единственное имущество, которое у меня оставалось, весьма ничтожное, совершенно исчезнет при описи и оценке, так что я не найду и следов его, а между тем, как я уже объяснил вам, я сижу здесь. Я не имею даже права на это жаловаться. Хотя занимаю мою настоящую квартиру, не по собственной воле своей, я все-таки очень хорошо понимаю, что не сделайся я с молоду таким бродягой, каким был до сих пор, со мной не случилось бы этого. Впрочем, это случилось. Потому вопрос состоит в том, как выпутаться из дела.

Он потер свой смуглый лоб с веселым видом а сказал тоном оправдания:

-- Я так подвержен одышке, когда долго говорю, что мне необходимо подумать с минуту.

Подумав, он снова взглянул на своих собеседников и продолжал таким образом:

-- Как выпутаться из дела? Несчастный покойник был сам адвокатом и держал меня в ежовых рукавицах. Я вовсе не желаю тревожить его прах, но будь он жив, я непременно выразился бы, что он дьявольски держал меня в ежовых рукавицах. За то я и не любил всегда его ремесла. Если бы я вполне постигал его ремесло и предохранил себя от его влияния, я не сидел бы теперь в этой тюрьме. Но я не к тому веду речь. Теперь, предположим, что я убил его. Предположим, что я действительно выстрелил в его тело из одного из пистолетов, который Боккет нашел у меня только что разряженным, и который, милые мои, он мог найти во всякое время с тех пор, как я поселился там. Но что же остается мне делать, когда мне покажется очень жутко здесь? Искать адвоката?

Он остановился, услышав шум замков и запоров и не успел собраться с мыслями, пока дверь не была отворена и потом снова заперта. Для какой цели она отворилась я сейчас скажу.

-- Я достал бы себе адвоката, и адвокат этот стал бы говорить (как мне часто случалось читать в газетах): "мой клиент не произносит ни слова, мой клиент заслуживает защиты, мои клиент то, мой клиент се!"` То-то и есть! У этих казуистов не в обычае идти прямою дорогою, как следовало бы но моему мнению, и соображаться, что делают другие. Скажи он, что я невинен, и я возьму подобного адвоката. Он точно так же готов будет признать меня виновным, как и правым; может быть еще более будет убежден в первом. И что же он станет делать? Будет действовать так, как будто я в самом деле преступник, станет зажимать мне рот, уговаривать меня не принимать участия в споре, извращать настоящий смысл обстоятельств, вяло, робко, нехотя подводить доказательства в мою пользу и в заключение, может быть, меня выпутает. Но, мисс Соммерсон, неужели я желаю выпутаться таким образом? Скорее я соглашусь быть повешенным, лишь бы это сделано было как следует. Извините меня, что я говорю молодой леди о таких неприятных вещах.

Теперь он вполне увлекся своим предметом и потому не имел нужды отдыхать и обдумывать.

-- Скорее соглашусь быть повешенным, но только настоящим образом. И я верно буду повешен. Я не хочу этим сказать, - продолжал он, посматривая на нас с подпертыми в бока руками и подняв свои густые брови: - я не хочу этим сказать, что я более других людей заслуживаю виселицы. Я хочу этим сказать, что я должен или совершенно быть оправданным или обвиненным. Потому-то, когда говорят против меня правду, я подтверждаю, что это правда. Когда мне говорят: "ваш отзыв будет соображен с сущностью вопроса", я отвечаю, что это не мое дело, что, вероятно, отзыв мой должен же вести к чему-нибудь. Если они не сумеют совершенно оправдать меня на основании справедливых доводов, то, конечно, не захотят толковать сомнительные вопросы в мою пользу. А если и вздумают это сделать, то это для меня ничего не значит.

Пройдя по каменному полу шаг или два, он снова воротился к столу и сказал то, что предполагал сказать.

-- Я еще раз благодарю вас, мисс и джентльмены, за ваше внимание и тем более за участие, которое вы мне оказываете. Вот сущность дела в том виде, как оно представляется простому кавалеристу, у которого ум прям и ясен как клинок палаша. Я не делал в жизни ничего путного, кроме того, чего требовала обязанность солдата, и если я попался в беду, то должен собирать то, что посеял. Когда я опомнился от удивления, что схвачен как убийца - бродяге подобному мне немного нужно было времени, чтобы оправиться - я совершенно хладнокровно стал смотреть на свое положение, как вы теперь можете в том убедиться. Я и останусь в этом положении. Никто из родных не подвергнется через меня ответственности, никто не сделается через меня несчастным, и... и это все, о чем я хотель переговорить с вами.

корзинкою. Оба они, войдя в тюрьму, чрезвычайно внимательно выслушали все, что говорил мистер Джордж.

Мистер Джордж приветствовал их дружеским наклонением головы и радушным взглядом, но не делал никаких особых изъявлений радости в продолжение своей речи. Теперь он ласково ножал им руки и сказал:

-- Мисс Соммерсон и джентльмены, это мой старый товарищ Джозеф Бэгнет. А это его жена, мистрисс Бэгнет.

Мистер Бэгнет молча отвесил нам воинственный поклон, а мистрисс Бэгнет проговорила нам приветствие.

-- Это мои истинные друзья, - сказал мистер Джордж. - В их-то именно доме я и был взят.

-- С подержанным виолончелем, - вклеил свою речь мистер Бэгнет, уныло потряхивая головою. - С хорошим тоном... для приятеля... За деньгами не будет остановки...

-- Мат, - сказал мистер Джордж: - ты, конечно, слышал хорошо все, что я говорил этой леди и этим двум джентльменам. Не правда ли, что ты одобряешь мое мнение?

Мистер Бэгнет, подумав, предоставляет жене дать ответ.

-- Старая бабенка, - говорит он: - скажи ему: да или нет, одобряю я или не одобряю его мнение?

-- Ах, Джордж, - воскликнула мистрисс Бэгнет, которая разбиралась в это время в своей корзине, где лежали кусок заливного поросенка, щепотка чаю, небольшой запас сахару и пеклеванный хлеб: - ты очень хорошо знаешь, что я не могу с тобой согласиться. Ты очень хорошо знаешь, что можно было сойти с ума, слушая тебя. Ты не хочешь оправдываться, не хочешь действовать так, не хочешь действовать сяк; что значат эти причуды и привередничанья? Все это вздор и безсмыслица, Джордж.

-- Не будьте строги ко мне в моем несчастии, мистрисс Бэгнеть, - сказал кавалерист простосердечно.

-- Убирайся ты с своими несчастиями! - возопила мистрисс Бэгнет. - По всему видно, что они не сделали тебя ни на волос благоразумнее. Я еще в жизнь свою не краснела так, как слушая теперь, какие нелепости говорил ты этому обществу. Адвокаты! Да кой же чорт, с позволения сказать, мешает тебе взять их дюжину, если джентльмен рекомендует тебе их?

-- Эта женщина с душой, - сказал мой опекун. - Я надеюсь, что вы убедите его, мистрисс Бэгнет.

-- Убедить его, сэр? - отвечала она. - Бог с вами, ни за что на свете! Вы не знаете Джорджа. Вишь, уставился! (Мистрисс Бэгнет оставила на минуту корзинку и указала на кавалериста загорелыми и обнаженными руками). Вишь ломается! Такого упрямого и нелепого человека, когда он забьет себе что-нибудь в голову, я думаю нет в целом свете. Хоть кого выведет из терпенья! Скорее своротишь с места какую нибудь гирю пудов в десять, чем уговоришь этого человека, когда у него засядет что-нибудь в башку. Да что, разве я не знаю его! - восклицал мистрисс Бэгнет. - Разве я не знаю тебя, Джордж? Я думаю, что ты не хочешь прикинуться для меня другим человеком после нашего долголетняго знакомства?

Её дружеское негодование оказывало сильное действие на её супруга, который несколько раз качал головою, глядя на кавалериста и побуждая его таким образом уступить. Между тем мистрисс Бэгнет посматривала на меня; и по выражению её глаз я догадывалась, что она желает, чтобы я что-то сделала, но что именно, я не могла понять.

-- Но я ведь уж давным давно рукой махнула на тебя, старый повеса, - сказала мистрисс Бэгнет, сдувая пыль, насевшую на заливного поросенка и снова посмотрев на меня: - и если бы леди и джентльмены знали тебя так же хорошо, как я знаю, то они точно также не стали бы тратить с тобой слова понапрасну... Если ты не слишком упрям для того, чтобы закусить что-нибудь, то вот это к твоим услугам.

-- Я принимаю с величайшею благодарностью.

-- В самом деле? - продолжала мистрисс Бэгнет, ворча с свойственным ей добродушием. - Я чрезвычайно удивлена этим. Я не могу надивиться, что ты не имеешь расположения умереть с голоду по своему способу. Это было бы очень похоже, на тебя. Может быть, ты успокоишься и образумишься, занявшись обедом.

Тут она снова взглянула на меня, и я теперь догадалась из её взоров, обращаемых то на дверь, то на меня, что она желает, чтобы вы вышли и дождались её по ту сторону темничной двери. Сообщив мои догадки моему опекуну и мистеру Вудкорту, я встала.

-- Но более благодарным вы никогда не увидите меня, мисс Соммерсон, - отвечал он.

-- По крайней мере я надеюсь, что мы найдем вас более доступным и менее упорным, - сказала я. - Позвольте мне еще присовокупить к этому, что разъяснение этой тайны и открытие истинного виновника преступления может сопровождаться чрезвычайно важными последствиями для других лиц кроме вас.

разсматривал (это передали мне после) мой рост и мою наружность, которые, кажется, совершенно приковали его внимание.

-- Странно, - сказал он. - Впрочем, я сам то же думал когда-то.

-- Изволите видеть, сэр, - отвечал кавалерист: - когда моя несчастная звезда привела меня на лестницу к квартире покойника в ту самую ночь, когда он был убит, я видел чей-то призрак, проходивший в темноте мимо меня, - призрак, до такой степени похожий на мисс Соммерсон, что я чуть-чуть не решился заговорить с ним.

В ту же минуту я почувствовала в себе такой трепет, какого никогда еще не испытывала ни прежде, ни после и какого, я думаю, мне не придется испытывать.

-- Призрак этот спускался с лестницы в то самое время, когда я поднимался по ней; и, проходя мимо окна, в которое проникал лунный свет, он дал возможность разглядеть, что на нем был широкий черный плащ. Я заметил у этого плаща длинную бахрому. Впрочем, все это нейдет к настоящему делу, и я заговорил об этом потому лишь, что мисс Соммерсон сию минуту была ни дать ни взять тот призрак, о котором я теперь невольно вспомнил.

Я не могу разобрать и определить чувства, которые пробудились во мне после этого рассказа; довольно того, что темное сознание долга, который я сначала же налагала на себя, долга продолжать исследования, усилилось во мне, несмотря на то, что я боялась сделать самой себе вопрос по этому предмету. Между тем я с негодованием сознавалась, что у меня решительно не было ни малейшого повода к опасениям. Мы все трое вышли из тюрьмы и направили шаги к воротам, которые находились в уединенном месте. Мы не долго дожидались; мистер и мистрисс Бэгнет тоже скоро вышли и поспешно присоединились к нам.

-- Я еще не вполне высказала Джорджу, что я думала о нем, мисс, как вы, я полагаю, и изволили заметить, - была первая фраза, сказанная ею, когда она подошла к нам. Он на очень худой дороге, бедняжка!

-- Не совсем, если только он будет осторожен, разсудителен и не станет отказываться от помощи друзей, - отвечал мой опекун.

-- Конечно, такой джентльмен, как вы, должен лучше знать это, сэр, - отвечала мистрисс Бэгнет, торопливо вытирая глаза полою своего серого салопа: - но я очень боюсь за него. Он всегда был так безпечен и говорил не подумавши. Джентльмены, заседающие в суде, и не поймут его. Притом же столько неблагоприятных обстоятельств склонилось против него; против него возстанет целая толпа говорунов, а Боккет же такой придирчивый.

-- С подержанным виолончелем... Еще говорил, что когда то играл на флейте... то есть, когда был мальчиком, - прибавил мистер Бэгнет с большею торжественностью.

Мистрисс Бэгнет увела нас в самое уединенное место и первое время не могла произнести ни слова от овладевшей ею одышки.

Мистер Бэгнет счел нужным воспользоваться этим случаем и произнес:

-- Старуха, скажи-ка им мое мнение!

-- Да, мисс, - начала наконец старуха, развязывая ленты у своего чепца, чтобы дать воздуху более свободного к себе, доступа: - вы скорее успели бы сдвинуть Доверский замок, чем выбить у Джорджа из головы то, что раз засело в нее, если бы вы не приобрели над ним покой, неожиданной власти. Я убеждена, что власть эта в ваших руках.

-- Изволите ли видеть, мисс, - продолжала мистрисс Бзгнет, всплескивая руками в припадке волнения и безпокойства по десяти раз после каждой фразы: - все, что он говорил о том, что у него нет родственников, все это сущий вздор. Они его не знают, но он знает их. В старые годы он говорил со мною откровеннее, чем с кем бы то ни было, и не даром он признался раз Вуличу насчет седины волос его матери и морщин на её лице. Держу пари на пятьдесят фунтов, что он видел тогда свою мать. Она еще жива, и ее непременно должно, непременно, привезти сюда?

Вслед за тем мистрисс Бэгнет взяла в рот несколько булавок и начала пришпиливать подол своего платья несколько выше, чем опускался её серый салоп; все это она сделала с удивительным проворством и ловкостью.

-- Бакаут, - сказала мистрисс Бэгнет: - посмотри хорошенько за детьми, старый хрыч, и дай мне зонтик! Я сейчас махну в Линкольншэйр и привезу старую леди сюда.

-- Ну, что за женщина! - вскричал мой опекун, опустив руку в карман: - как она распоряжается? Есть ли еще деньги у нея для этого?

-- Не заботьтесь обо мне, мисс. Я жена солдата и привыкла странствовать но своему. Бакаут, старина, - продолжала она, целуя его: - один шиллин тебе, а три детям. Теперь я пущусь в Линкольншэйр за матерью Джорджа!

И она действительно пустилась в путь, пока мы все трое стояли и смотрели друг на друга с удивлением. Она удалялась между тем скорыми шагами, закутавшись в свой серый салоп, завернула за угол и пропала из виду.

-- Мистер Бэгнет, - сказал мой опекун: - вы согласитесь пустить ее таким образом?

-- Как могу я запретить. Она уже раз делала не такую дорогу. Приехала из другой части света... в этом же сером салопе... с этим же зонтиком. Что сказала моя старуха, то и сделает. Непременно сделает! Когда старуха скажет: я сделаю это, то непременно сделает.

-- Она лихой ефрейтор... несравненного батальона. - отвечал мистер Бэгнет, посматривая себе через плечо, по мере своего удивления. - Другой такой бабенки нет, да и быть не должно. Зато я и не суюсь никуда прежде её. Надо все-таки соблюдать дисциплину.