Холодный дом.
LIX. Рассказ Эсфири.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. LIX. Рассказ Эсфири. (старая орфография)

LIX. Разсказ Эсфири.

Было часа три утра, когда дома, выстроенные по предместью Лондона начали наконец представлять нам заметную разницу с деревенскими дачами, которые мы проехали, и введи нас скоро в тесные ряды улиц. Мы совершили наше путешествие по дорогам несравненно с большими неудобствами, чем в случае если бы нам пришлось ехать при дневном свете, потому что снег продолжал падать на землю и вслед за тем таял; однако, терпение и мужество моего спутника не ослабевали. Конечно, этих драгоценных качеств было бы недостаточно, чтоб много подвинуть нас вперед; но во всяком случае они служили некоторым поощрением для самых лошадей. Коням нашим случалось останавливаться в совершенном изнеможении на половине подъема в гору, случалось перетаскивать нас чрез потоки мутной воды, приходилось сползать сплошь и рядом по грязи и путаться в сбруе; но спутник мой и маленький фонарь его были всегда наготове, и когда случившаяся беда была исправлена, он без всяких изменений повторял одну и ту же проникнутую невозмутимым спокойствием фразу: "Пошел! пошел!"

Твердость и самоуверенность, с которыми он руководил нашим обратным путешествием, было бы трудно описать. Никогда не показывая ни малейшей нерешительности, он ни разу не останавливался, чтобы сделать хотя малейший вопрос, пока мы не въехали на несколько миль во внутренность Лондона. Немногих слов, сказанных вскользь, невзначай, было для него довольно; и таким образом между тремя и четырьмя часами мы приехали в Ислингтон.

Не буду распространяться о волнении и безпокойстве, которые я испытывала все это время при мысли, что всякая минута все более и более отдаляет нас от моей матери. Мне кажется, я твердо была уверена, что спутник мой нрав и что он имеет достаточные причины преследовать эту женщину; но во всю дорогу я мучила себя вопросами и возникавшими передо мною противоречиями. Что должно произойти, когда мы найдем ее, и что вознаградит нас за эту потерю времени? - были вопросы, от которых я не могла отделаться. Ум мой был совершению измучен продолжительным размышлением об одном и том же предмете, когда мы остановились.

Мы очутились в конце улицы, где находилась станция дилижансов. Спутник мой заплатил нашим двум извозчикам, которые так были забрызганы грязью, как будто катились вместе с колесами вдоль по дороге; отдал им некоторые приказания, вынул меня из коляски и пересадил в наемную карету, которую тут же выбрал.

-- Ах, милая моя, - сказал он, хлопоча вокруг меня. - Как вы промокли!

Я прежде не замечала этого. Но растаявший снег нашел себе дорогу во внутренность коляски, к тому же я выходила два или три раза, когда которая нибудь из лошадей падала, вязла в грязи и когда ее нужно было поднимать людьми; сырость проникла все мое платье. Я уверяла моего спутника, что это ничего не значит; но извозчик, который, повидимому, хорошо знал и понимал это, не слушался моих убеждений и бросился бежать вдоль по улице к конюшне, откуда принес охапку чистой сухой соломы. Ее растрепали и укутали меня ею, так, что я нашла свое помещение теплым и вполне удобным.

-- Теперь, милая моя, - сказал мистер Боккет, всунув голову в окно, когда дворцы были заперты. - Мы отправляемся, чтобы подстеречь известную нам особу. Это потребует некоторого времени, но вы без сомнения не потяготитесь тем. Вы конечно, уверены, что у меня есть достаточные на то причины. Не правда ли?

Я очень мало думала о том, чем это кончится; мало думала, в продолжение какого времени я узнаю все обстоятельства ближе и лучше; но я уверяла его, что совершенно на него полагаюсь.

-- Так и должно, моя милая, - отвечал он. - И я вам вот что скажу! Если вы будете, иметь ко мне хотя вполовину столько доверия, сколько у меня его к вам, после того как я видел опыты вашего благоразумия, то дело пойдет на лад. О, да, вы вовсе не боитесь, не безпокоитесь. Я никогда еще не видывал молодой женщины из какого бы то ни было слоя общества, а я видал много дам и из аристократии, которая бы держали себя так, как вы с тех пор, как вас подняли с постели. Вы просто образец для всех, да вы, впрочем, и сами это знаете, - произнес мистер Боккет с жаром: - вы настоящий образец.

Я сказала ему, что я очень довольна, что была совершенная правда, если я ему не в тягость, и что я надеюсь, что и вперед по буду служить ему помехою.

-- Милая моя, - отвечал он: - когда молодая леди столь же кротка, сколько смышлена, и столь же смышлена, сколько и кротка, это все, чего я желаю, и более, нежели я могу ожидать. Тогда она делается в моих глазах настоящей королевой, а вы в эту минуту не далеки от подобного повышения.

С этими ободрительными словами, а они в самом деле ободряли меня при такой уединенной и загадочной обстановке, он сел на козлы и мы снова тронулись. Куда мы ехали, я не знала ни в то время, не узнала и впоследствии; казалось только, что мы искали самых узких и грязных улиц в Лондоне. Когда я замечала, что он отдает какие-то приказания извозчику, то готовилась, что мы более и более будем углубляться в этот лабининт улиц, и ожидания мои всегда оправдывались.

Иногда мы выезжали на более просторные перекрестки или приближались к обширнейшим противу других строениям, которые были хорошо освещены. Тогда мы останавливались перед конторами, подобными той, которую посетили при начале нашего путешествия, и тогда я видела, что спутник мой входит в совещание с другими людьми. Иногда он сходил и скрывался под какую-нибудь арку или за угол улицы и таинственно выказывал свет своего маленького фонаря. Это заставляло блестеть подобные же огоньки в разных сторонах темных кварталов, подобно светящимся насекомым, и новые совещания опять начинались. Иногда казалось, что изыскания наши ограничиваются более тесными и точными пределами. Полицейские служители, стоявшие на часах, повидимому, объясняли мистеру Боккету то, что он желал знать, и указывали ему куда следовало ехать. Наконец мы остановились для более продолжительного разговора между им и одним из этих людей, разговора, который, кажется, удовлетворил моего спутника, судя по одобрительным киваниям головою, которые он делал от времени до времени. Когда все это совершилось, он подошел ко мне, смотря очень озабоченным и внимательным.

-- Теперь, мисс Соммерсон, - сказал он мне: - вы верно не будете безпокоиться, что бы ни случилось. Мне не для чего давать вам наставления, остается только предупредить вас, что мы подстерегли ту женщину и что вы можете оказать мне большую пользу прежде, чем я ознакомлюсь с положением дела. Я не стал бы просить вас при других обстоятельствах, моя милая, но теперь не будете ли столько добры, чтобы пройтись недалеко?

Я тотчас же вышла из кареты и взяла его под руку.

-- Ногам вашим не очень удобно будет ступать по этой мостовой, - сказал мистер Боккет: - но что делать, нельзя терять времени.

Хотя я оглядывалась кругом очень поспешно и не без смущения, пока мы переходили улицу, мне казалось это место знакомым.

-- Кажется, мы в Голборне? - спросила я.

-- Он похож очень на переулок Чансри.

-- Его так и зовут, моя милая, - сказала, мистер Боккет.

Мы повернули вдоль по улице и пока мы шли, шлепая по грязи, я слышала, как часы пробили половину пятого. Мы подвигались, сохраняя молчание, и старались шагать так скоро, как только позволяла дорога. В это время кто-то, идя нам навстречу по узкому тротуару, завернутый в плащ, остановился и посторонился, чтобы дат мне дорогу. В ту же минуту и услыхала восклицание удивления и имя мое, произнесенное мистером Вудкортом. Я знала его голос очень хорошо.

Это было до того неожиданно, и так... я не знаю назвать ли это приятным или тяжелым ощущением, и так странно, особенно после моего безпокойного, загадочного путешествия, среди темной ночи, что я не могла удержаться от слез. Мне казалось, что я слышала этот голос в какой-то неведомой, чудной стране.

-- Милая мисс Соммерсон, в такое время, в такую погоду, и вы на улице!

Он узнал от моего опекуна, что я отправилась из дома по какому-то необычайному делу, и это было сказано ему именно с целию не входить в дальнейшия объяснения. Я отвечала ему, что мы только что вышли из кареты и отправляемся... но в это время я взглянула на моего спутника.

-- Изволите видеть, мистер Вудкорт (он запомнил имя, сказанное мною), мы идем теперь в ближнюю улицу. Я инспектор Боккет.

Мистер Вудкорт, не обращая внимания на мои возражения, поспешно распахнул свой плащ и готов был обернуть меня им.

-- Это очень хорошая выдумка, - сказал мистер Боккет, помогая ему, - очень хорошая выдумка.

-- Могу ли я идти с вами? - спросил мистер Вудкорт, обращаясь ко мне или к моему спутнику, - не берусь решить.

-- Ах, Боже мой, - воскликнул мистер Боккет, приняв ответ на себя: - конечно, можете.

Вот все, что сказано было в эту минуту, и они повели меня по середине, завернув в плащ.

-- Я только что оставил Ричарда, - сказал мистер Вудкорт. - Я сидел с ним всю ночь, начиная с десяти чафон вечера.

-- Ах, бедный; он так болен!

-- Нет, нет, поверьте мне; вовсе не болен, а только не совсем здоров. Он казался утомленным и грустным, вы знаете, что по временам он бывает очень уныл и печален, - и Ада тотчас послала за мною. Когда я пришел домой и нашел её записку, то тотчас же отправился туда. Ричард постепенно развеселился, и Ада была так счастлива и так уверена, что обязана этим мне, хотя, Бог знает, принадлежит ли мне даже малейшая часть этого благодетельного влияния, что я не мог не остаться с ним, пока он не заснул довольно спокойно. Я думаю также спокойно, как спокойно почивает теперь ваша подруга.

Его дружеская и откровенная речь о людях, близких моему сердцу, его неизменная к ним преданность, доверие и благодарность, которые он внушал, сколько мне известно, моей милочке, угождения, которые он ей делал при всяком удобном случае - могла ли я отрешить все это от его обещания, данного мне? Как неблагодарна была бы я, если бы я не помнила слов, сказанных им мне, когда он был так тронут переменою в моей наружности. "Я приму это как залог верности, и этот залог будет для меня священным!"

Мы теперь повернули в другую, столь же узкую улицу.

-- Мистер Вудкорт. - сказал мистер Боккет, который смотрел на него очень близко, пока мы шли: наше, дело заставляет нас идти сюда, к поставщику канцелярских принадлежностей: это некий мистер Снагзби... Как! вы знаете его, с самом деле?

Он произнес эти слова с необыкновенною быстротою.

-- Может ли быть, сэр? - сказал мистер Боккет. В таком случае, будьте столь добры, позвольте мне оставить на минуту мисс Соммерсон с вами, пока я схожу и переговорю с ним два слова.

Последний полицейский служитель, с которым он говорил перед этим, стоял молча позади нас. Я не замечала вовсе его присутствия, пока он не вмешался в разговор, вследствие замечания моего, что я слышу чей-то крик.

-- Не безпокойтесь, мисс, - отвечал он: - это служанка Снагзби.

-- Изволите видеть, - присовокупил мистер Боккет: - девчонка подвержена припадкам, и по ночам ей приходится от них очень плохо. Это обстоятельство весьма неприятно, потому что мне нужно получить от нея некоторые сведения; надо будет во что бы ни стало привести ее в полный разум.

-- Во всяком случае, они еще не встали бы теперь, если бы не служанка, мистер Боккет, - сказал другой человек. Она всю ночь не угомонилась ни на минуту, сэр.

-- Хорошо, справедливо, - отвечал он, - Мой фонарь совсем догорел. Возьми-ка свой, да посвети мне.

Все это произнесено было шопотом вороть за двое до дома, в котором я слышала крики и стенания. Окруженный небольшою полосою света, изливаемого фонарем, мистер Боккет подошел к двери и постучался. Дверь отворилась после двух ударов, и он вошел внутрь дома, оставив нас на улице.

-- Мисс Соммерсон, - сказал мистер Вудкорт: - если, не употребляя во зло вашей снисходительности, я попрошу у вас позволения остаться возле вас, будете ли вы столько добры, чтобы разрешить мне это?

-- Вы очень любезны, - отвечала я. - Я не желала бы вовсе иметь от вас тайн; если я храню какие-либо секреты, то не свои, а чужие.

-- Совершенно понимаю. Поверьте, что я останусь возле вас до тех лишь пор, пока позволит свойство дела.

-- Я вполне верю вам, - отвечала я. - Я знаю и глубоко чувствую, как непоколебимо исполняете вы ваше обещание.

Через несколько времени кружок света снова показался на двери, и внутри этого кружка мистер Боккет приближался к нам с важным выражением на лице.

-- Не угодно ли будет вам войти, мисс Соммерсон, - сказал он, - и расположиться там у окна. Мистер Вудкорт, по сведениям, собранным мною, я узнал, что вы медик. Не изволите ли посмотреть девушку и подумать, что можно сделать, чтобы привести ее в здравый разсудок? У нея есть где-то письмо, которое мне особенно нужно. Оно не в её сундуке, и я полагаю, что она держит его при себе, но она так скорчилась и съежилась, что невозможно обыскать ее, не употребив самых грубых приемов.

Мы все трое вошли в дом. Хотя там было холодно и сыро, но заметно было также, что обитатели его едва ли ложились спать. В коридоре, позади двери, стоял испуганный, грустный на вид, человечек в сером сюртуке, человечек, который обладал от природы довольно благородными манерами и говорил с желаемою мягкостью.

-- Спуститесь вниз, если вам угодно, мистер Боккет, - сказал он. - Леди вероятно извинит, что ей придется пройти через кухню; в будни мы употребляем ее как приемную. Сзади находится спальня Густер, и там-то она мечется, бедняжка, мечется и катается самым ужасным образом.

Мы сошли вниз по лестнице, в сопровождении мистера Снагзби; маленький человечек, как я узнала, был он. В передней части кухни, сидя у очага, находилась мистрисс Снагзби, отличаясь очень красными глазами и довольно строгим выражением на лице.

-- Хозяюшка, - сказал мистер Снагзби, входя позади нас: - с целью отвратить, - не придавая, впрочем этому слову слишком ваяшого значения, моя милая, - отвратить мгновенно неприятности, испытанные нами в эту долгую ночь, здесь стоят инспектор Боккет, мистер Вудкорт и леди.

Мистрисс Снагзби казалась очень удивленною, что совершенно понятно, и смотрела особенно на меня чрезвычайно сурово.

-- Хозяюшка, - продолжал мистер Снагзби, садясь на стул у двери в самом отдаленном углу комнаты с таким видом, как будто это была особенная вольность, которую он позволил себе: - хозяюшка, было бы не совсем удобно и прилично, если бы ты вздумала разспрашивать меня, для чего, собственно, инспектор Боккет, мистер Вудкорт и леди пришли к нам на подворье, Кука, в улицу Курситор, пришли в такой час. И сам не знаю этого. Я не имею об этом ни малейшого понятия. Если бы даже мне вздумали объяснить причину, я пришел бы в отчаяние и теперь предпочитаю, чтобы мне вовсе не говорили об этом.

-- Изволите видеть, мистер Снагзби, - сказал он: - лучшее, что вы можете теперь сделать, это идти вместе с мистером Вудкортомь посмотреть на вашу Густер.

-- На мою Густер, мистер Боккет! - вскричал мистер Снагзби - Ступайте, сэр; ступайте. Я сейчас сам буду готов.

-- И держать свечку, - продолжал мистер Боккет, не обращая большого внимания на слова его: - или держать девочку, одним словом, оказывать возможную помощь, исполняя то, о чем вас будут просить. Я полагаю, что ни одно живое создание не изъявит такой готовности на это, как вы; потому что вы человек учтивый, благодушный и обладаете таким сердцем, которое способно чувствовать даже за другого. Мистер Вудкорт, не угодно ли будет вам посмотреть на больную, и если можно достать от нея письмо, то потрудитесь принести его мне, по возможности, в непродолжительном времени.

Когда они вышли, мистер Боккет усадил меня в углу возле очага, снял с меня мокрые башмаки и сталь поворачивать их перед огнем; все это время он не переставал говорить.

что леди, подобные ей, не любят отступать от принятого способа выводить по догадкам заключения. Я намерен объяснить ей все немедленно.

Теперь, стоя на пороге с мокрою шляпою и платками в руке, и сам, представляя собою как-бы что-то гидравлическое, он обращается к мистрисс Снагзби.

-- Первое, что я скажу вам, как замужней женщине, обладающей тем, что вы можете назвать прелестями, поверьте мне, что если все эти прелести... ну да что тут! вы слишком хорошо знаете эту песню, потому напрасно вы стали бы уверять меня, что вы и хорошее общество чужды друг другу, если вы сообразите ваши прекрасные и обворожительные качества, которые должны внушить вам уверенность к самой себе, - так первое, что я скажу вам: - это вы все наделали.

Мистрисс Снагзби казалась встревоженною, помедлила некоторое время и потом вопросительно пролепетала, что мистер Боккет хочет этим сказать?

-- Что хочет сказать мистер Боккет? - повторяет он (и я заметила по лицу его, что все время, пока он говорил, он прислушивался, не найдено ли уже письмо, к моему крайнему безпокойству, потому что я знала, как важно должно быть это письмо). Я сейчас объясню вам, что он хочет сказать вам. Ступайте в театр и посмотрите Отелло. Эта трагедия точно нарочно для вас написана.

-- Почему? - повторил мистер Боккет. - Вы узнаете это, если будете внимательны. Потому уже, что в ту самую минуту, как я говорю, я знаю, что душа ваша не может остаться покойною и что причиною сему эта молодая леди. Но нужно ли говорить вам, кто эта молодая леди? Полноте, вы ведь, сколько я понимаю, умная женщина: душа ваша слишком обширна для вашего тела, особенно когда вы подогреете ее; вы же знаете меня, помните, где видели меня в последний раз, помните, о чем разсуждали в нашем обществе? Не так ли? Именно! Очень хорошо! Эта молодая леди - та молодая леди.

Мистрисс Снагзби, повидимому, лучше поняла этот намек, чем я сама в то время.

-- И Тугоумый, или, как вы называете его, Джо был замешан в это дело, а не в какое либо другое; и адвокатский писец был замешан в это же дело, а не другое какое; и ваш супруг, зная о нем столько же, сколько ваш прапрадедушка, замешан (чрез посредство покойного мистера Толкинхорна, его лучшого покровителя) в том же, а не в другом деле, и вся орава людей, которые были там, замешана в этом же самом деле. И вот замужняя женщина, обладающая подобно вам всеми прелестями своего пола, закрывает глаза (не меча более искр из этих глаз) и идет биться своею изящною головою о каменные стены дома. Эх! мне стыдно за вас! (Я подумала, что мистер Вудкорт достал в эту минуту письмо).

Мистрисс Снагзби поникла головою и поднесла платок к глазам.

сюда ночью и ведет переговоры с вашею служанкою; от нея к вашей служанке переходит бумажка, за которую я не пожалел бы теперь дать сто фунтов. Что же вы делаете? Вы прячетесь, подстерегаете, их и потом нападаете на эту бедную служанку таким ужасным образом, зная каким припадкам она подвержена и как мало нужно, чтобы запугать ее, нападаете с такою жестокостью, что, клянусь Богом, она теряется и готова умереть от страха, когда жизнь одной особы совершенно зависит от её слов.

Он так ясно намекнул при этом на известное мне обстоятельство, что я невольно сложила руки в немом ужасе и почувствовала, как комната вертится в глазах моих. Но вдруг все пришло в прежний порядок. Мистер Вудкорт явился, положил в руку мистера Боккета бумажку и потом снова удалился.

-- Теперь, мистрисс Снагзби, единственное воздаяние, которое вы можете сделать, - говорит мистер Боккет, поспешно взглянув на бумажку: - это позволит мне сказать слово наедине сей молодой леди. И если вы придумаете помочь в чем-нибудь тому джентльмену, который теперь в кухне, если успеете найти какое либо средство привести девушку скорее в полный разсудок, то действуйте живее и проворней!

В одну минуту мистрисс Снагзби ушла, и он затворил дверь.

-- Теперь, моя милая, вы готовы и совершенно уверены в себе, не так ли?

-- Чей это почеркь?

Это была рука моей матери. Письмо было написано карандашом на маленьком, оторванном клочке бумаги, закапанном и измоченном дождем. Оно было сложено небрежно и адресовано ко мне, в дом моего опекуна.

-- Рука вам знакома, - сказал он: - и если вы чувствуете в себе довольно твердости, чтоб прочитать мне это письмо, то читайте. Но главное не пропускайте ни одного слова.

Письмо было написано частями, в разное время. Я прочитала следующее:

"Я пришла в хижину с двумя целями. Во-первых, чтобы видеть мою милую, если это возможно, еще раз, только видеть ее, а не говорить с нею или дать ей знать, что я так близка к ней. Другая цель - избежать преследования и пропасть для света и людей. Не упрекай свою мать за её несчастную долю. Услуга, которую эта женщина оказала мне, она оказала вследствие моего уверения, что это клонятся ко благу милой для меня особы. Ты верно помнишь её умершее дитя. Согласие людей я купила, но услуга, оказанная ею, была добровольна".

-- Так и есть. Это было написано, - сказал мой спутник: - пока она была там. Это объясняет мои изыскания. Я был правь.

Следующия строки были написаны в другое время:

"Я много странствовала, прошла большое разстояние, употребила на это много часов, и теперь уверена, что должна скоро умереть. Эти улицы! У меня нет другой цели, кроме как умереть. Когда я только что оставила дом, мне было еще тяжелее; но, слава Богу, я избавилась от того, чтобы присоединить новое преступление к прежним. Холод, сырость и утомление - достаточные причины, чтобы меня нашли уже мертвою; но как ни страдаю я от всяких лишений, я умру по другим причинам. Я была права, ожидая, что все, что прежде поддерживало меня, разом покинет меня и что я умру от ужаса и угрызений совести".

-- Не падайте духом, - говорит мистер Боккет. - Еще остается только несколько слов.

"Я сделала все, что могла, к своей гибели. Я скоро буду забыта и не стану больше позорить его. Со мной нет ничего, почему бы я могла быть узнанной. Я разстаюсь теперь с этим клочком бумаги. Место, на котором я лягу в могилу, если я только успею добраться туда, часто приходило мне на мысль. Прости меня".

Мистер Боккет, поддерживая меня под руки, тихонько опустил меня на кресло.

-- Успокойтесь, ободритесь! Не думайте, чтобы я поступал с вами жестоко, моя милая, но лишь только вы почувствуете себя в силах, наденьте ваши башмаки и будьте готовы.

Я исполнила то, чего он требовал, но я оставалась там еще довольно долго, молясь за мою несчастную мать. Все прочие занялись теперь бедною девушкою, и я слышала, как мистер Вудкорт распоряжался в этом случае и говорил с нею. Наконец, он вошел в комнату вместе с мистером Боккетом и сказал, что так как необходимо было обращаться с больною особенно кротко и осторожно, то он полагает полезным поручить мне разспросить ее о предметах, которые мы желали узнать. Теперь не оставалось никакого сомнения, что она будет отвечать на вопросы, если только поступать с ней ласково и не пугать её. Вопросы как сказал мистер Боккет, должны были состоять в том, каким образом досталось ей письмо, что произошло между нею и особою, которая отдала ей письмо, и куда эта особа девалась. Стараясь занять свой ум, как можно деятельнее этими предметами, я отправилась в соседнюю комнату. Мистер Вудкорт хотел остаться, но, но моему приглашению, последовал за нами.

слабою и несчастною; но у нея было умное и доброе лицо, хотя на нем и оставались следы дикости и душевного разстройства. Я стала возле нея на колени и положила её горемычную голову к себе на плечо; затем она обняла рукою мою шею и залилась слезами.

-- Бедное дитя мое, - сказала я, приложив лицо свое к её горячему лбу (я не могла удержаться от вздохов и трепета), - теперь, казалось бы, жестоко было безпокоить тебя; но видишь ли очень многое зависит от того, если мы узнаем некоторые подробности об этом письме; все пересказать тебе не достало бы у меня времени.

Она начала уверять плачевным голосом: "я не хотела делать ничего дурного, не желала никого обидеть, мистрисс Снагзби!"

-- Мы все к этом уверены, - сказала я. - Но, пожалуйста, объясни же мне, как ты достала письмо?

-- Хорошо, милая леди, согласна, скажу вам всю правду. Скажу в самом деле сущую правду, мистрисс Снагзби.

-- Я выходила из дому по приказанию, милая леди, когда уже давно стемнело, очень поздно: когда я воротилась домой, я увидала какую-то простого звания особу, мокрую от дождя и грязи; она смотрела на наш дом. Когда она увидала, что я подхожу к двери, то подозвала меня и спросила, живу ли я здесь. Я отвечала: "да", и тогда она сказала, что знает в этом околодке только одно или два места, но теперь сбилась с дороги и не может отыскать их. О, что я буду делать, что я буду делать! Мне не поверят! Она не сказала мне ничего обидного, и я не хотела вовсе обижать ее, поверьте, мистрисс Снагзби!

Госпожа несчастной девушки должна была ободрять ее, что она и исполняла, хотя, как видно, скрепя сердце. Чрез несколько минут больная снова могла говорить.

-- Она не могла отыскать эти места, - сказала я.

-- Нет! - вскричала девушка, поникнув головою. - Нет! не могла отыскать. И она была такая истомленная, измученная и жалкая, о, такая жалкая, что если бы вы увидали ее, мистер Снагзби, то верно бы дали ей полкроны.

-- И она так хорошо говорила, - сказала девушка, смотря ка меня своими широко открытыми глазами: - так хорошо говорила, что только послушать ее, так сердце обливалось кровью. Она спросила меня, знаю ли я дорогу к кладбищу? Я спросила, тъ какому кладбищу? Она отвечала, к кладбищу бедняков. Я сказала, что я сама нищая и что кладбища отводятся при приходах. Она отвечала на это, что она говорит про кладбище бедных, которое не далеко отсюда, где еще есть ворота сводом и лестница, и железная решетка.

Пока я пристально разсматривала лицо её и убеждала ее продолжать говорить, я заметила также, что мистер Боккет выслушал рассказ её с таким взглядом, который невольно встревожил меня.

-- О, Боже мой, Боже мой, - кричала девушка, крепко сжимая руками свои распущенные волосы: - что я буду делать, что я буду делать! Она толковала о кладбище, где похоронен тот человек, что принял еще сонного зелья, о котором вы говорили, придя домой, мистер Снагзби, которого я еще так боялась, мистрисс Снагзби. О, я и теперь еще боюсь его. Держите меня.

-- Да, я буду говорить, я буду говорить. Но не сердитесь на меня, милая леди, что я так больна и не могу справиться с мыслями.

Сердиться на все, бедняжку!

-- Да, сейчас, сейчас скажу! Она спросила, могу ли я показать ей, куда идти, я отвечала: "да", и рассказала ей; она посмотрела на меня такими глазами, как будто была совсем слепа и готовилась упасть навзничь. Тут она вынула письмо, показала мне его и сказала, что если бы она подала его на почту, то его удержали бы, забыли бы про него и не отправили бы, потому просила меня, не возьмусь ли я отослать его, с тем, что посланному будет заплачено по доставлении? А сказала: "хорошо, если от этого не будет беды"; она уверила, беды нет никакой. Я и взяла у нея письмо, а она сказала мне, что у нея нечего мне дать; я отвечала, что я сама бедна, потому мне ничего не нужно. Тут она сказала: "Бог благословит тебя!" и ушла.

-- И она пошла?...

испугалась.

Мистер Вудкорт осторожно взял ее от меня. Мистер Боккет обернул меня в мой бурнус, и вслед за тем мы были на улице. Мистер Вудкорт оставался в нерешимости, но я сказала: "Не оставляйте меня теперь!" и мистер Боккет прибавил: "Будьте лучше с нами, вы можете нам понадобиться; не теряйте времени".

Я сохранила самые смутные воспоминания об этой дороге. Я помню, что это происходило ни днем, ни ночью, что утро уже занималось, но что фонари по улицам еще не были погашены, что мокрый снег все еще падал и что все тротуары были им покрыты на значительную глубину. Я помню, как люди, дрожащие от холода, проходили по улицам. Я помню мокрые крыши домов, засорившияся и переполнившияся водосточные трубы и канавы, груды почерневшого льда и снега, по которым мы проходили, и, чрезвычайно узкие дворы, по которым нам случалось странствовать. В то же самое время казалось мне, я помню, что бедная девушка все еще рассказывает свою историю довольно внятным голосом и со всеми подробностями, что я еще чувствую, как она опирается на мою руку, что покрытые пятнами фасады домов принимают человеческий образ и смотрят на меня, что большие водяные шлюзы открываются и закрываются, то будто в моей голове, то точно в воздухе, что вообще невещественные предметы более близки к действительности, чем вещественные.

Наконец мы остановились у темного, грязного коридора, где одна лишь лампа горела над железными воротами и где утренний свет еще слабо боролся с сумраком. Ворота были заперты. Позади их находилось кладбище - ужасное место, на котором ночь исчезала очень медленно, но где я могла разсмотреть груды забытых могил и надгробных памятников, окруженных грязными домами, в окнах которых светились тусклые огни и на стенах которых толстые слои сырости выбивались наружу, как заразительные наросты. На пороге ворот, в страшной грязи, покрывавшей все это место, откуда во все стороны струились потоки перегнившей воды, я увидала, испустив крик сожаления и ужаса, лежащую женщину - Дженни, мать умершого ребенка.

Я побежала вперед, но меня остановили, и мистер Вудкорт стал убеждать меня с весьма важным видом, даже со слезами на глазах, прежде, чем я пойду к этой женщине, выслушать то, что скажет мистер Боккет. Я, кажется, послушалась. Я исполнила то, чего от меня требовали, сколько могу припомнить.

Оне переменили платья в хижине. Я могла бы повторить эти слова в уме, и я вполне понимала, что они значат сами по себе; но в ту минуту я не придавала этим словам значения.

-- Одна из них воротилась, - сказал мистер Боккет: - а одна отправилась далее. И та, которая отправилась, прошла только известное, условное разстояние, чтобы отклонить от себя подозрение, потом воротилась и пошла домой. Подумайте хорошенько!

Я могла бы повторить и эти слова, но я не сознавала вовсе, какой смысл должно было придавать им. Я видела перед собою на ступеньке мать известного мне умершого ребенка. Она лежала тут, обогнув рукою одну из стоек железной решетки и как будто старалась обнять ее. Тут лежала женщина, которая так недавно говорила с моею матерью. Тут лежало несчастное, беззащитное, лишенное чувств, существо. Женщина, которая принесла письмо моей матери, которая одна могла указать, где теперь мать моя, - женщина, которая должна была служит нам руководительницей к отысканию и спасению моей матери и которую мы так долго преследовали, - женщина, приведенная в это положение какими-то обстоятельствами, соединенными с участью моей матери, а между тем я не могла подойти к ней, я того и ожидала, что мы не успеем воспользоваться указаниями и что наши труды будут безполезны. Она лежит там, а меня останавливают. Я видела, но не понимала торжественного, соединенного с состраданием, выражения лица мистера Вудкорта. Я видела, но не поняла, для чего он взял своего спутника за плечо и отодвинул его назад. Я видела, как он стоял без шляпы, несмотря на суровость погоды, стоял в почтительном ожидании чего-то.

Я услыхала затем, что они говорили между собою:

-- Пусть она подойдет. Пусть её руки прежде дотронутся до нея. Она имеет на это более прав, чем мы.

Я подошла к воротам и наклонилась. Я приподняла тяжелую голову, отбросила в сторону длинные влажные волосы и повернула к себе лицо. И, о Боже! Это была моя мать, охладевшая и бездыханная.