Холодный дом.
LXII. Еще открытие.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. LXII. Еще открытие. (старая орфография)

LXII. Еще открытие.

Я не имела духа видеть кого-нибудь в тот вечер. Я даже не имела духа видеть себя; я боялась, что мои слезы станут упрекать меня. Я в темноте поднялась в свою комнату, в темноте молилась и в темноте легла спать. Мне не нужно было свечки прочитать письмо моего опекуна, я знала его наизусть. Я вынула его оттуда, где оно хранилось у меня, повторила его содержание при этом свете, истекающем из чистосердечия и любви, с которым оно было написано, и вместе с ним легла в постель.

На другое утро я встала очень рано и позвала Чарли идти продляться. Мы купили цветы для украшения стола за завтраком, воротились домой, разставили цветы и были деятельны, как только можно. Мы встали так рано, что я успела до завтрака дать Чарли урок. Чарли заслужила за него полное одобрение, и вообще, сегодня мы обе были весьма старательны.

-- Моя маленькая хозяюшка, - сказал мой опекун, войдя в столовую: - а ты кажешься сегодня свежее твоих цветов.

При этом мистрисс Вудкорт прочитала и перевела целый период из поэмы Мьюлинвиллинволд, в котором она сравнивала меня с горой, озаренной лучами утренняго солнца.

Все это до такой степени нравилось мне, что, кажется, в своих глазах я действительно сделалась выше той горы, о которой говорила мистрисс Вудкорт. После завтрака я выжидала удобного случая поговорить с опекуном, присматривала за хозяйством и, наконец, увидела, что опекун мой сидел в той комнате, где накануне я говорила с мистером Вудкортом. Извинясь, я попросила позволения войти с моими ключами и затворила за собою дверь.

-- Ну что, бабушка Дорден? - сказал, мой опекун; почта привезла ему несколько писем, и он отвечал на них. - Тебе верно нужно денег?

-- Нет, у меня их еще очень довольно.

-- Прекрасно! Право, я еще не видал такой бережливой хозяюшки.

Он положил перо и, откинувшись на спинку кресел, начал смотреть на меня. Я часто говорила о его светлом лице, но, мне кажется, я никогда не видела его таким светлым и добрым. На нем отражалось какое-то особенное счастье, так что я невольным образом подумала: "верно, он сделал сегодня какое-нибудь великое благодеяние".

-- Право, право, - сказал мой опекун, смотря на меня с улыбкой: - я еще не видал такой бережливой хозяюшки.

Он до сих пор не изменил своей манеры. Я любила его и его манеру так сильно, что, когда я подошла к нему и заняла свои стул, который постоянно находился подле его кресла, потому что иногда я читала для него, иногда говорила с ним, а иногда молча занималась своим рукоделием, я так любила выражение его лица, что мне не хотелось разстроить его, положив мою руку к нему на грудь. Однако, я увидала, что это нисколько не разстроило его.

-- Дорогой опекун, - сказала я: - я хочу поговорить с вами. Скажите по правде, вы заметили во мне какую-нибудь перемену?

-- Перемену, моя милая!

-- Была-ли я тем, чем я обещалась быть с тех пор... с тех пор, как я принесла ответ на ваше письмо?

-- Ты была тем, чем я бы всегда желал видеть тебя, моя милая.

-- Я очень рада слышать это, - отвечала я, - Помните, вы сказали: "принесла-ли мне ответ хозяйка Холодного Дима?" и я ответила: "да".

-- Помню, - сказал мой опекун, кивая головой.

И он обнял меня рукой, как-будто отчего-то хотел защитить меня, и с улыбкой посмотрел мне в лицо.

-- С тех пор, - сказала я: - мы только раз говорили об этом предмете.

-- И я сказал тогда, что Холодный Дом заметно пустеет; да, это была правда, душа моя.

-- А я сказала тогда, что в нем остается хозяйка дома.

-- Дорогой мой опекун, - сказала я: - я знаю, как тяжело вам было перенести все эти домашния события, и как снисходительны вы были. Но так как уже много прошло времени с тех тор, и так как вы только сегодня заметили, что я опять становлюсь хороша, то, быть может, вы желаете возобновить этот разговор. Быть может, я должна возобновить его. Я готова сделаться хозяйкой Холодного Дома, когда вам угодно.

-- Заметь, душа моя, сколько сочувствия существует между нами! - сказал мой опекун с веселым видом. - Теперь я сам только думал об этом, исключая, впрочем, бедного Рика, а это большое исключение. Когда ты вошла, я углублен был в эти мысли. Когда же мы сдадим Холодный Дом в руки его хозяйки?

-- Когда вам угодно.

-- В будущем месяце?

-- Она готова будет принять его, дорогой мой опекун.

-- День, в который я сделаю счастливейший и лучший шаг в моей жизни, день, в который я буду восторженнее и завиднее всякого человека в мире, день, в который я передам Холодный Дом моей маленькой хозяюшке, будет в следующем месяце, - сказал мой опекун.

Я точно так обняла его и поцеловала, как в тот день, когда принесла ему ответ.

В эту минуту к дверям подошла служанка доложить о мистере Боккете, подошла совсем не кстати, и тем более, что мистер Боккет смотрел уже через её плечо.

-- Мистер Джорндис и мисс Соммерсон, - сказал он, запыхавшись: - во-первых, извините, что я безпокою вас; а во-вторых, позвольте мне поднять сюда гостя, который остался на лестнице, и которого нельзя оставлять там, потому что он сделается предметом наблюдений? Можно? Благодарю вас... Пожалуйста, поднимите это кресло сюда, - сказал мистер Боккет, перегнувшись через перила лестницы.

-- Дело вот в чем, мистер Джорндис, - начал он, положив на пол свою шляпу и приступая к делу с хорошо знакомым мне движением указательного пальца: - вы знаете меня, и мисс Соммерсон знает меня. Этот джентльмен тоже знает меня; его зовут Смолвид. Учет векселей его прямая профессия; вернее, это честный ростовщик... Вот что вы такое! Вы знаете, не правда-ли? - сказал мистер Боккет, обращаясь к джентльмену, которого он рекомендовал, и который смотрел на него подозрительно.

Казалось, гость намеревался опровергнуть такое определение своей особы, но припадок сильного кашля помешал ему.

-- Вот видите, это вам по делом! - сказал мистер Боккет, пользуясь случаем: - без причины не должно противоречить, и с нами никогда не случится никакого казуса. Теперь мистер Джорндис, я обращаюсь к вам. Я вел переговоры с этим джентльменом по делам сэра Лэйстера Дэдлока, баронета; и по этому случаю частенько бывал в его обиталище. Его же обиталище находится там, где некогда обиталь мистер Крук, продавец морских принадлежностей и всякого хлама, родственник этого джентльмена; вы его помните, мистер Джорндис, если я не ошибаюсь.

Мой опекун отвечал утвердительно.

-- Прекрасно! Надобно вам сказать, - продолжал мистер Боккет: - этот джентльмен вступил во владение имущества покойного. Уж какой только рухляди не было в этом имуществе! И, между прочим, громадное количество грязной, никуда не годной бумаги! О, Боже мой, решительно никуда и никому негодной!

Лукавый взгляд мистера Боккета и его мастерская манера, когда он, не подавая вида и не роняя лишняго слова, против которых его бдительный слушатель мог бы сделать возражение, старался дать нам знать, что излагает дело по предварительному условию, и мог бы сказать более о мистере Смолвиде, еслиб считал за нужное, этот взгляд и эта манера лишали нас всякой возможности определительно понять его. Его затруднение в этом еще более увеличивалось тем, что мистер Смолвид был глух и подозрителен и наблюдал за выражением его лица с глубочайшим вниманием.

-- Между грудами-то старых и негодных бумаг этот джентльмен, вступив во владение, начинает рыться, не так-ли? - сказал мистер Боккет.

-- Начинает... начинает... что вы сказали? повторите еще раз, - вскричал мистер Смолвядь резким, пронзительным голосом.

-- Рыться, я сказал, - отвечал мистер Боккет. - Будучи дальновидным человеком и сделав привычку наблюдать собственные свои интересы, вы начинаете рыться между бумагами; не правда-ли?

-- Разумеется, правда, - провизжал мистер Смолвид.

-- Разумеется, так; и это в обыкновенном порядке вещей; было бы стыдно поступать иначе. И таким образом, вы случайно нашли, ведь, вы знаете, - говорил мистер Боккет, наклонившись над ним с насмешливым видом, на который мистер Смолвид не замедлил ответить тем же: - и, таким образом, вы случайно нашли бумагу, подписанную Джорндисом. Ведь вы нашли?

Мистер Смолвид окинул нас тревожным взглядом и в знак согласия нехотя кивнул головой.

-- Заглянув в эту бумагу так себе, на досуге и не стесняя себя, в свое время, знаете... ведь, вы не любопытствовали прочитать ее, да и к чему!.. вы узнаете, что эта бумага ни более, ни менее, как духовное завещание. В том-то и есть вся штука, сказал мистер Боккет, сохраняя шуточный вид для развлечения мистера Смолвида, которому этот вид, как по всему было заметно, приходился совсем не понутру: - в том-то и вся штука, что вы открыли в этой бумаге духовное завещание; так или нет?

Мистер Боккет посмотрел на старика, который скорчился и съежился в своем кресле и превратился в узел платья, посмотрел так, как-будто хотел накинуться на него, как хищная птица; однако, он продолжает стоять, нагнувшись над ним, с тем же приятным видом и подмигивая нам одним глазом.

-- Несмотря на то, - сказаль мистер Боккет: - при всей тонкости вашего ума, вы призадумались над этой бумагой и встревожились.

-- Э? Что вы сказали? при всей... при всей?.. - спросит мистер Смолвид, приложив руку к уху.

-- При всей тонкости вашего ума.

-- Гм! Хорошо, продолжайте! - сказал мистер Смолвид.

-- А так как вы слышали многое о знаменитом процессе в Верховномь Суде по поводу духовного завещания под тем же именем и так как вам известно было, с какою жадностью ваш родственник Крук скупал всякого рода старую мебель, старые книги, старые бумаги и Бог знает что еще, до какой степени он не хотел разстаться с своим хламом и старался самоучкой научиться читать, поэтому-то вы и начали думать, и, право, в жизнь свою ничего лучшого не могли придумать: "Да, надо быть поосторожнее, а то, пожалуй, того и смотри, что наживу хлопот с этим завещанием."

-- Смотри, Боккет, не проговариваться! - вскричал старик с озабоченным видом и приложив руку к уху: - оставь свои крючки. Сделай милость, поправь меня; я хочу яснее, слышать тебя. О, Господи, ты растрес меня на мелкие кусочки!

Мистер Боккет действительно поправил его с быстротою молнии. Несмотря на кашель мистера Смолвида и на его злобные восклицания: "О, мои кости!... О, Боже мой!.. У меня захватывает дух!.. Я теперь хуже моей адской трещетки!" мистер Боккет продолжал с прежней непринужденной манерой:

-- Я имел привычку от времени до времени навещать вас, и вы решились доверить мне свою тайну, не так-ли?

Мне кажется, не возможно было бы выразить согласие на этот вопрос с таким нерасположением, с такой досадой, с какими выразил его мистер Смолвид. Но всему было видно, что мистер Боккет был самый последний человек, которому старик решился бы доверить свою тайну, еслиб только имел малейшую возможность обойтись без него.

-- Вот я и занялся с вами этим делом, и мы кончили его наиприятнейшим образом. Я подтвердил ваши весьма основательные опасения, объяснил вам, что, утаив это завещание, вы бы накликали на себя страшную беду, - сказал мистер Боккет выразительно: - и вследствие этого, вы мне обещаете передать этот документ, без всяких условий, нынешнему мистеру Джорндису. Если документ окажется имеющим какую-нибудь важность, то предоставите самому мистеру Джорндису назначить вам вознаграждение; так-ли было решено между нами, или нет?

Мистер Смолвид соглашается с прежним нерасположением.

-- Вследствие этого, - сказал мистер Боккет, оставляя свою непринужденность и вдруг принимая на себя вид делового человека: - духовное завещание в настоящую минуту вы имеете при себе, и единственная вещь, которую вам остается сделать, это немедленно вручить его по принадлежности!

Бросив на нас еще один косвенный взгляд, мистер Боккет торжественно потер себе нос указательным пальцем, устремив взоры на своего доверчивого друга, и протянул свою руку, готовую принять документ для передачи его моему опекуну. Не без большого, однако же, нерасположения делалось это и не без уверений со стороны мистера Смолвида, что он бедный человек, что он живет трудами и что он полагается на великодушие мистера Джорндиса, который не допустит его понести потерю через свою честность. Он медленно вынул из бокового кармана пожелтевшую, покрытую пятнами, опаленную и с обожженными углами бумагу, как-будто она много лет тому назад была брошена в огонь и тотчас же из него вытащена. Мистер Боккет не терял времени перенесть эту бумагу от мистера Смолвида к мистеру Джорндису. Вручая ее моему опекуну, он прошептал, прикрыв рукой рот:

-- Не знал, как сторговаться с ними. Шум такой подняли, что и Боже упаси! Я назначил двадцать фунтов за нее. Сначала жадные внучата накинулись на него, вероятно, потому, что им больно не нравится его безразсудно долгая жизнь, а потом, как бешеные собаки, напустились друг на друга! Клянусь честью, в этом семействе каждый готов продать друг друга за какой-нибудь фунт или за два, исключая, впрочем, старухи, да и то потому только, что она черезчур слаба: барыши ей не идут уж и на ум.

-- Мистер Боккет, - сказал мой опекун: - какую бы пользу ни оказала эта бумага, все-же я крайне обязан вам; по мере её важности, я поставляю себе в непременную обязанность вознаградить мистера Смолвида.

-- Слышите! Не по мере ваших желаний, - сказал мистер Боккет, дружелюбно обращаясь к мистеру Смолвиду: - вы, пожалуйста. не надейтесь на это, но по мере важности духовного завещания.

-- Да, да; я именно это и хочу сказать, - сказал мой опекун. - Можете заметить, мистер Боккет, что сам я не стану разсматривать эту бумагу. По правде вам сказать, вот уже много лет, как я отрекся и отступился от всего этого процесса; у меня вся душа выболела от него. Но мисс Соммерсон и я тотчас передадим ее в руки нашего адвоката, и о её находке будет, бел всякого замедления, объявлено всем, до кого она может касаться.

-- Теперь понимаете, что мистер Джорндис лучше этого распоряжения не мог сделать, - заметил мистер Боккет дряхлому посетителю. - А так как вы ясно теперь видите, что по этому делу никто не будет обижен, что, между прочим, должно послужить для вас величайшим облегчением, поэтому мы можем преступить к вашему креслу и с должной церемонией отнести вас домой.

Он отдернул задвижку, кликнул носильщиков, пожелал нам доброго утра, и удалился, с взглядом, полным значения и с согнутым в крючок указательным пальцем.

Мы тоже вышли из дому и с всевозможной поспешностью отправились в Линкольнин. Мистер Кендж никем не был занят; мы застали его в его пыльном кабинете, за столом, заваленным книгами неопределенного вида и кипами бумаг. Когда мистер Гуппи подал, нам стулья, мистер Кендж выразил удивление и удовольствие, которые он чувствовал при виде мистера Джорндиса у себя в конторе. Говоря это, он повертывал очки в двух пальцах и более прежнего казался сладкоречивым Кенджем.

-- Надеюсь, - сказал мистер Кендж: - что благодетельное, влияние мисс Соммерсон (и он поклонился мне) принудило мистера Джорндиса (и он поклонился ему) несколько преодолеть свое равнодушие к знаменитой тяжбе и к Верховному Суду - к тяжбе, так сказать, представляющей собою массивную колонну, на которую опирается наша профессия.

на то, они в некоторой степени составляют цель моего посещения. Мистер Кендж, прежде чем я положу эту бумагу на стол и оставлю ее в полное ваше распоряжение, позвольте мне объяснить, каким образом она попала в мои руки.

И он объяснил коротко и ясно.

Сначала мистер Кендж не обращал почти внимания на бумагу, но когда увидел ее, она сделалась в глазах его интереснее, и, наконец, когда он развернул ее и сквозь очки прочитал несколько строк, на его лице отразилось удивление.

-- Мистер Джорндис, - сказал он: - мы читали ее?

-- Нет, - отвечал мой опекун.

-- Но, любезный мой сэр, - сказал мистер Кендж: - ведь это духовное завещание, написанное гораздо позже всех завещаний, которые имеются в тяжбе. Кажется, оно написано собственноручно самим завещателем. Оно составлено и засвидетельствовано надлежащим образом. Судя по этим пятнам и копоти, его хотели уничтожить, но не уничтожили... Помилуйте, да это-то и есть настоящий ключ к решению дела.

-- Прекрасно! - сказал мой опекун. - Какое же мне до этого дело?

-- Мистер Гуппи! - вскричал мистер Кендж, возвысив голос. - Извините, мистер Джорндис.

-- Что прикажете, сэр?

-- Идите к мистеру Вользу. Засвидетельствуйте ему мое почтение и скажите, что мне приятно будет поговорить с ним по делу Джорндис и Джорндис.

Мистер Гуппи исчез.

-- Вы спрашиваете, мистер Джорндис, какое вам дело до этого? Прочитав этот документ, вы бы увидели, что ваша наследственная часть значительно уменьшается, хотя все еще остается весьма порядочная, весьма порядочная, - сказал мистер Кендж, с убеждением и плавно размахивая рукой. - Далее вы бы увидели, что интересы мистера Ричарда Карстона и мисс Ады Клэр весьма существенно увеличиваются.

-- Кендж, - сказал мой опекун: - еслиб все огромное богатство, вовлеченное тяжбой в Верховный Суд, выпало на долю моих молодых кузенов, я бы остался как нельзя более доволен. Неужели вы думаете, что я ожидаю из тяжбы Джорндис и Джорндис чего-нибудь хорошого?

-- Непременно думаю, мистер Джорндис! Предубеждение, предубеждение! Любезный мой сэр, наше отечество - государство великое, весьма великое государство. Его система правосудия весьма великая система, весьма великая. Уверяю вас, уверяю!

Опекун мой ничего на это не сказал. Между тем, явился мистер Вольз. Знаменитость мистера Кенджа, приобретенная на служебном поприще, вызывала со стороны его товарища особенное уважение.

-- Как вы поживаете, мистер Вольз? Не угодно-ли вам сесть подле меня и просмотреть эту бумагу?

Мистер Вольз сел, как его просили, и, повидимому, читал каждое слово. Документ нисколько не интересовал его; впрочем, его ничего не интересовало. Просмотрев его совершенно, он удалился с мистером Кенджем к окну и довольно долго говорил с ним, прикрывая сбоку рот своей черной перчаткой. Мне не удивительно было заметить, что мистер Кендж готов был оспаривать каждое слово своего товарища, я знала, что два адвоката никогда, почти не соглашались во мнениях касательно тяжбы Джорндис и Джорндис. Впрочем, мистер Вольз решился, повидимому, уступать мистеру Кенджу в разговоре, который, сколько можно было разслушать, почти весь состоял из слов: "Главный кассир, главный счетчик, донесение, капитал, мнение и издержки по делопроизводству". Окончив совещание, они снова подошли к столу и заговорили вслух.

-- Прекрасно! Но это весьма замечательный документ, мистер Вольз? - сказал мистер Кендж.

-- Конечно, конечно, - отвечал мистер Вольз.

-- Это весьма важный документ, мистер Вольз.

-- Конечно, конечно.

опекуна.

Мистер Вольз, как незаметный член общины, который только старается сохранит свою респектабельность, был в высшей степени доволен, что его мнение подтверждается таким авторитетом.

заседание?

-- В будущем месяце, мистер Джорндис, - сказал мистер Кендж. - Разумеется, мы теперь же приступим к приведению дела в должный порядок и к собранию необходимых свидетелей; вы получите от нас надлежащее уведомление, когда тяжба будет в разсмотрении.

-- И на это уведомление я обращу мое обыкновенное внимание.

мистер Джорндис, что община наша благоденствует, она делает быстрые шаги вперед. Мы живем в великом государстве, мистер Джорндис, в великом государстве. В нем система правосудия обширна, мистер Джорндис, да я как же вы хотите, чтоб великое государство имело маленькую систему? Нет, нет, как вам угодно, это невозможно!

Он говорил это на площадке лестницы, плавно размахивая правой рукой, как-будто она была серебряная лопатка, которою он клал цемент своих слов на здание системы, чтоб связать и укрепить ее на тысячи веков.