Холодный дом.
Часть третья.
Глава XIV. Тон и Манеры.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть третья. Глава XIV. Тон и Манеры. (старая орфография)

Часть третья.

ГЛАВА XIV.
Тон и Манеры.

На следующий день, вечером, Ричард оставил нас и вступил в новую карьеру. Исполненный любви к Аде, он поручил ее моим попечениям, считая меня истинным другом, на которого мог твердо положиться. Меня трогало до слез, и теперь до слез трогает, когда я вспомню, как они оба были внимательны ко мне, даже в грустные минуты разлуки. Я составляла необходимое лицо во всех их планах, настоящих и будущих. Мне поручалось еженедельно писать Ричарду, подробно рапортуя об Аде (Ада должна была писать через день). Сам он обязался собственноручно уведомлять меня о своих занятиях и успехах, с тем, чтоб я могла следить за его постепенностью и терпением в труде. Я впоследствии должна была Аду одевать к венцу, жить с ними вместе, после их свадьбы, заниматься всем хозяйством в их доме, и они брались осчастливить меня на всю жизнь.

-- И если мы выиграем процес - разбогатеем! сказал Ричард, чтоб повершить дело.

Лицо Ады омрачилось грустным выражением.

-- Что же, милая Ада, отчего эта грусть? спросил Ричард после короткой паузы.

-- Ах, Ричард! пусть мы проиграем, только бы дело скорее кончилось, сказала Ада.

-- Это еще неизвестно, возразил Ричард: - рано или поздно, а дело кончится; оно уж тянется, Бог знает, сколько времени.

-- Да, Бог знает, сколько времени! сказала Ада со вздохом.

-- Правда; но... прибавлял Ричард, отвечая на взгляд Ады, выражавший мысль её без помощи слов: - чем дольше оно тянется, тем ближе должно быть к концу. Разве это не так?

-- Ты лучше меня знаешь, Ричард. Но мне кажется, что если мы будем надеяться на выигрыш процеса, мы будем несчастны.

-- Зачем же надеяться, милая Ада! весело сказал Ричард. - Мы на столько понимаем его, что не имеем никакой надежды. Я только говорю, что если мы выиграем процес, то будем законным образом богаты. Оберканцелярия в некотором виде, наш старый, воркливый опекун и все, что она нам даст (если она даст что-нибудь), будет наше законное достояние. Зачем нам пренебрегать своими правами?

-- Зачем пренебрегать? сказала Ада: - но мне кажется, самое лучшее - позабыть об этом процесе.

-- Ну, пожалуй, пожалуй! вскричал Ричард: - позабудем процес; выбросим его окончательно из нашей памяти. Тётушка Дердон улыбается, стало-быть, я концы в воду!

-- Тётушка Дердон пока еще не улыбалась, сказала я, взглянув на Ричарда из-за крышки сундука, в который я укладывала его книги: - но теперь улыбнется, потому-что выбросить процес из головы - самое-лучшее дело.

-- Ну, не станем об этом толковать, сказал Ричард, и тут же начал строить мильйоны воздушных замков, один шатче другого. Он уехал в хорошем расположении духа, и мы, оставшись С Адой одне, повели тихую жизнь.

При нашем приезде в Лондон, мы, с мистером Жарндисом, сделали визит мистрисс Желлиби; но, к-несчастью, не застали её дома: она была за городом, куда-то ездила пить чай, и взяла с собою мисс Желлиби. Кроме испивания чаю, в этот вечер произносилось множество спичей, писалось множество писем, относительно благотворительных проектов разведения кофейных плантаций, совместно с туземцами благословенного края Барриобула-Гха. Все это, без-сомнения, требовало деятельного участия пера и чернил и было достаточным поводом к тому, чтоб бедная мисс Желлиби считала первый выезд свой настоящим праздником.

Спустя несколько времени, мы сделали еще визит мистрисс Желлиби. Она была в городе, но только не дома; тотчас же после завтрака, отправилась она в этот день в Майль-Энд, по каким-то барриобульским делам, истекающим из благотворительного общества, известного под названием Восточно-Лондонская Отрасль Раввеаленил Пособий. Я не видала Биби в первый визит наш (его нигде не могли отыскать, и кухарка крепко была уверена в тон, что он удрал за тележкою мусорщика) и, прийдя к мистрисс Желлиби во второй раз, я опять о нем осведомилась. На полу еще валялись устричные раковины, из которых он строил себе дом, а его не было. Кухарка предполагала, что он убежал за овцами. - "Как, за овцами?" спросили мы с удивлением. - "Да, за овцами, отвечала она: - в торговые дни он убегает за ними, иногда даже за город, и возвращается оттуда грязь-грязью".

На следующее утро, после этого визита, я сидела с опекуном моим у окна; Ада деятельно писала, я думаю, к Ричарду, как вдруг доложили нам о приезде мисс Желлиби. Она взошла, ведя за собою ловца козлищ, Биби, отчищенного и отмытого до такой степени, что некоторым образом не стыдно было ввести его в общество посторонних людей: в углах лица и рук его не было грязи и смоченные черезчур волосы лежали на лбу и висках кружками, в виде бараньей шерсти, после дождя. Все, что было надето на бедном ребенке, было или узко или широко для него. Его разнохарактерный костюм состоял из китайской шапки, меховых рукавиц и сапогов, по образцу крестьянских; ноги его, исцарапанные вдоль и поперег и походившия на географическия карты, были прикрыты коротенькими клетчатыми панталонцами, оканчивающимися снизу различными узорами на каждой ноге. Несовсем-полный комплект пуговиц на бортах его пестрой куртки, очевидно, был частью составлен из старых пуговиц с фраков мистера Желлиби. Замечательные опыты заплат и штопанья были видны на тех частях его одежды, которые способны к протиранию. Та же искусная игла была заметна и в костюме мисс Желлиби. Но, несмотря на все это, наружность её была презентабельна и она казалась даже хорошенькою, хотя и конфузилась при взгляде на внешния несовершенства своего спутника.

Ада и я, мы поздоровались с мисс Желлиби радушно и представили ее мистеру Жарндису. Поклонясь и сев на стул, она обратилась к моему опекуну и сказала:

-- Ma {Ma - вместо Maman; Ра - вместо Papa - так обыкновенно дети называют скоп родителей в английских семействах.}, приносит почтение; надеется, что вы ее извините: она занята корректурою. Ей надо отправить сегодня пять тысяч новых циркуляров. Она знает, как вас это интересует. Один экземпляр она посылает вам - и она сердито подала бумагу мистеру Жарндису.

-- Благодарю вас, сказал опекун мой. - Я очень-обязан мистрисс Желлиби... О, Боже мой!... Ууу!... этот восточный ветер!

Мы возились с Биби; сняли с него его забавную шапку, спрашивали, помнит ли он нас, и тому подобное. Сначала он козырился на нас, смотрел изподлобья, но, при виде сладкого пирога, сделался доступнее, сел ко мне на колени и спокойно пожевывал. Мистер Жарндис удалился во временную Воркотню, а мисс Желлиби повела с нами разговор обычными отрывистыми фразами.

-- У нас гадко, попрежнему, сказала она: - ни минуты покою. Африка... туземцы... письма!...

Я попробовала сказать ей что-то в утешение.

-- Не говорите, мисс Сомерсон, что тратить слова! Я знаю, как со мной обращаются; никто меня не переуверят. О, вас бы никто не переуверил, еслиб с вами так обращались. Биби, пошел, сядь под фортепьяно и играй там!

-- Н-е х-о-ч-у! промычал Биби.

-- Хорошо же, неблагодарный, гадкий, злой мальчишка! возразила мисс Желлиби, с слезами на глазах: - теперь я никогда не буду заниматься твоим туалетом!

-- И-д-у, К-а-д-д-и, и-д-у! сказал Биби, тронутый её слезами, и тотчас же отправился под фортепьяно. Он был доброе дитя.

-- Обь этом не стоит плакать, конечно, говорила мисс Желлиби: - но я выбилась из сил. Я до двух часов ночи писала адресы на циркулярах. Я их ненавижу до такой степени, что, при виде их, у меня трещит голова. Взгляните на этого несчастного ребенка: видали ли когда-нибудь такое пугало?

Биби, не понимая, к-счастью, как он смешон в своем пестром костюме, сидел на ковре между ножками фортепьяно и спокойно грыз пирог.

-- Я услала его туда, в угол, заметила мисс Желлиби, придвинув стул свой ближе к нашим: - ненадо слышать ему, что я говорю. Дети очень-понятливы! Да, так у нас, говорю я, гадко, даже гаже, чем было. Отец скоро обанкрутится: то-то будет довольна та, которая всему причиной!

Мы выразили надежду на поправление дел мистера Желлиби.

-- Благодарю; только надежды тут ни на волос! говорила мисс Желлиби, мотая головою. - Отец говорил мне еще вчера утром (он страшно несчастлив), что ему не устоять. Это будет чудо, если он устоит. Если из лавок нам присылают все, что хотят, служанки распоряжаются припасами, как им вздумается; я, еслиб я знала хозяйничать, не могла бы: не имею времени ни минуты. Ma ничем не хочет заниматься - как же тут отцу устоять? Еслиб я была на его месте, я убежала бы вон из дома!

-- Душа моя! сказала я с улыбкой: - ваш батюшка думает, без-сомнения, о своем семействе.

-- О, xа, у него славная семья, мисс Сомерсон! возразила мисс Желлиби. - Спросите лучше, какое он имеет утешение от своей семьи!.. да!.. семья!.. семья его: письма, грязь, хаос, безпорядок, Вечная, бесконечная стирка... в которой ничего не стирается!..

Мисс Желлиби топнула ногой и утерла глаза.

-- Я так жалею отца, продолжала она: - что нет слов высказать! Но будет. Я больше терпеть не могу! Я уже решилась. Не век быть невольницей, не век слушать предложения мистера Квеля! Славная вещь, как же! выйдти замуж за филантропа! Нет, я уже сыта по горло! говорила бедная мисс Желлиби.

Сознаюсь, мне трудно было помочь горю: я сама чувствовала сильную ненависть к мистрисс Желлиби, видя я слыша эту заброшенную девочку и зная сколько горькой и насмешливой истины в её словах.

знает, увижусь ли с вами еще раз, когда вы приедете в Лондон!

Она произнесла эти слова с таким многозначительным выражением, что мы переглянулись с Адою, ожидая еще большого открытия.

-- Нет! сказала мисс Желлиби, качая головою: - не то, что вы, думаете! На вас и могу положиться, вы меня не выдадите... Я обручена!

-- Без ведома родителей? спросила я.

-- Ах, Боже милостивый, мисс Сомерсон! возразила она, более тоскливым, чем сердитым тоном: - да с кем же мне советоваться? Вы, ведь, знаете, что ма семейными делами не занимается; а сказать бедному отцу я боюсь: это его убьет.

-- Но мне кажется, мой друг, он больше будет огорчен тем, что вы выйдете замуж, не предупредя его, не испросив его благословения.

-- Нет, сказала мисс Желлиби: - не думаю... Я всячески буду стараться покоить его, когда он навестит меня. Биби и другия дети могут поочереди гостить у меня иногда; по-крайней мере, будет кто-нибудь о них заботиться.

Много было добрых чувств в бедной Кадди. Голос её все более и более смягчался, по-мере-того, как она рассказывала нам картину семейной жизни, которой никогда не испытала; она плакала так горько, что Биби, сидевший между ножками фортепьяно, не мог удержаться от громких рыданий, видя слезы сестры. Я взяла его из засады, посадила к себе на колени, заставила его поцаловаться с Кадди, показала, что она смеется (она в-самом-деле улыбалась, чтоб подтвердить слова мои), позволила ему мазать нас всех ручонками по лицу и таким-образом насилу могла его успокоить. Так-как заседание между ножками фортепьяно мало могло развлекать его, то мы поставили его на стул перед окном на улицу, мисс Желлиби поддерживала его за ноги и продолжала свой рассказ.

-- Это началось с того времени, как вы в первый раз приехали к вам, говорила она.

-- Каким же образом? спросили мы.

-- Я поняла, как я необразована, отвечала она: - и решилась, во что бы ни стало, выучиться танцовать. Я сказала ма, что я стыжусь самой себя, что мне надо учиться танцам. Она посмотрела на меня своим дальнозорким взглядом, как-будто я была на берегу Африки, и ничего не сказала; но я уже решилась выучиться танцам и потому отправилась в Ньюманскую Улицу, в танцовальный класс мистера Тервейдропа.

-- Так это там, моя милая? начала я.

-- Да, там, сказала Кадди: - и я помолвлена с мистером Тервейдропом. Там два мистера Тервейдропа: мистер Тервейдроп отец и мистер Тервейдроп сын. Мой мистер Тервейдроп - сын. Я жалею только об одном, что я дурно образована: мне бы хотелось принести ему счастие, потому-что я люблю его очень.

-- Я должна сознаться, что это меня очень огорчает, сказала я.

-- Не знаю, что вас огорчает, отвечала она боязливо, но так, или иначе, а я дала слово мистеру Тервейдропу, и он меня очень любит. До-сих-пор и мистер Тервейдроп-отец ничего не знает, потому-что старик такой тонный, и если ему сказать, так, вдруг, пожалуй, с ним сделается удар, идя какой-нибудь обморок. Он истинный джентльмен, право, истинный джентльмен.

-- А жена его знает? спросила Ада.

-- Жена старика Тервейдропа, мисс Клер? спросила мисс Желлиби, раскрыв глаза. - До у него нет жены; он вдовец.

Здесь мы были прерваны Биби. Мисс Желлиби, держа его за ноги, управлялась с ними без церемонии и дергала их как рукоятку звонка при всех патетических местах своей речи, так-что бедный ребенок заревел наконец громким голосом и просил меня о помощи; я заменила ему Кадди, и начала сама придерживать его за ноги, а она, поцаловав его и сказав, что нечаянно сделала ему больно, продолжала рассказ:

-- Так вот в каком положении дела! сказала мисс Желлиби. - Мы обвенчаемся, как только можно будет, и потом я пойду в контору к отцу, откуда напишу к ма. Она иного не будет обо мне тревожиться: что я для нея? перо и чернила. Главное счастие мое в том, говорила Кадди, что за мужем я никогда не буду слышать об Африке. Молодой мистер Тервейдроп, из любви ко мне, ненавидит Африку; а что касается до старика Тервейдропа, то если он знает, что есть на свете такая страна, так и будет с него.

-- Да он истинный джентльмен, говорила Кадди: - он вообще известен по своим манерам.

-- Он учит чему нибудь? спросила Ада.

-- Нет он ничему не учит, отвечала Кадди: - но манеры его восхитительны.

Потом Кадди начала говорить, с некоторым замешательством и как бы конфузясь, что ей нужно еще сообщить нам одно обстоятельство я что она надеется на наше снисхождение. Дело в том, что она связала знакомство с мисс Флайт, маленькой сумасшедшей старушкой, и что она рано по утрам ходит к ней и встречается там с молодым мистером Тервейдропом на несколько минут, перед завтраком, только на несколько минут. - Я хожу к ней и в другое время, говорила мисс Желлиби: - но Принц не*приходит. (Имя молодого мистера Тервейдропа: Принц.) Мне направится это имя, но что делать, он ведь не сам дал себе имя. Старый мистер Тервейдроп назвал его Принцем в честь принца регента, которого он любил до безумия за его блистательные манеры. Я думаю, тут нет ничего дурного, что я бываю у мисс Флайт; я люблю эту бедняжку да, кажется, и она меня любят. Еслиб вы могли видеть молодого мистера Тервейдропа, то верно он бы вам понравился; но, во всяком случае, я надеюсь, вы не имеете о нем дурного понятия. Я теперь иду в танцовальный класс. Еслибы вы мне позволила пригласить вас с собою, мисс Сомерсон, говорила Кадди дрожащим голосом: - то это бы меня очень, очень обрадовало.

Мы в-самом-деле как-то хотели с мистером Жарндисом сходить к мисс Флайт в этот день; но утром нам не удалось. Мистер Жарндис очень был заинтересован рассказом об этой странной старушонке, с которой мы познакомились в первый приезд наш в Лондон. Будучи уверена, что я имела большее влияние на мисс Желлиби и что могу ее остановить от всякой неблагоразумной решимости, я предложила ей, взяв с собою Биби, идти вместе в танцевальный класс, а оттуда сойдтись с мистером Жарндисом у мисс Флайт, и покончить день обедом у нас в доме. Последний пункт предложения пришелся очень по вкусу как брату, так и сестре. С помощью булавок, воды, мыла и щеток, мы отчистили, как было можно, бедного Биби и отправились в Ньюманскую Улицу, лежащую от нас очень-близко.

Танцовальная школа находилась в достаточно-грязном доме, на углу переулка. По всем окнам лестницы стояли бюсты. В том же доме, как значилось на вывесках, находились: учитель рисования, продавец каменного угля и литография. На вывеске, замечательной по своему положению и огромности, я прочла Мистер Тервейдроп. Дверь была отворена и передняя завалена различными музыкальными инструментами в ящиках; в числе инструментов находились фортепьяно и арфа. Мисс Желлиби сообщила мне, что вчера вечером зала танцевальной школы была нанята для концерта.

Мы взошли на лестницу. Видно было, что дом был прежде красив, когда на кон-нибудь лежала обязанность обметать и чистить его и ни на ком не лежало обязанности курить в нем с утра до вечера. Прямо с лестницы вступили мы в большую танцовальную залу мистера Тервейдропа, которая примыкала задней стеной к стойлам и освещалась сверху. Это была почти пустая комната, с большим резонансом, с сильным запахом конюшни, с камышевыми скамейками вокруг стен, которые были украшены в симетрическом породе изображением лир и маленькими стеклянными бра для свечей. Несколько молодых леди, от тринадцати или четырнадцати лет до двадцати-двух или трех включительно, находились уже налицо и и искала глазами танцмейстера, как вдруг Кадди толкнула меня в руку и произнесла обычное представление: - Мисс Сомерсон, мистер Принц Тервейдроп!

Я раскланялась маленькому, голубоглазенькому человечку, ребяческой наружности, с волосами, разобранными посредине и завитыми вокруг головы. Он держал в левой руке смычок, а под-мышкою маленькую скрипочку, какую я, бывало, часто видала в школе, где мы ее называли карманной скрипочкой. Бальные башмачки его были особенно-малы; в манерах его, мягких, женоподобных, возбуждающих Сочувствие в сердце, проглядывало как-то очень-выразительно, что он похож на мать и что с матерью обращались вообще не очень-внимательно и не очень-нежно.

-- Я очень-счастлив, что имею честь видеть друга мисс Желлиби, сказал он, кланяясь мне низко. - А я уже начинал бояться, прибавил он с робкою нежностью; так-как теперь довольно-поздно, и полагал, что мисс Желлиби изменит своему обещанию и не прийдет.

-- Прошу вас, сэр, припишите эту неакуратность мне: и удержала мисс Желлиби и прошу у вас прощенья, сказала я.

-- Смею ли я!.. начал-было он.

-- И теперь, продолжала я: - вы мне позволите больше не мешать вашей ученице.

С этими словами и удалилась к скамейке и села между Биби, который, по привычке, давно уже вполз в угол, и старою леди с критическою наружностью, которой две внучки готовились танцевать и которая была очень-недовольна сапогами Биби. Принц Тервейдроп ударил пальцами по струнам своей карманной скрипочки и пары стали становиться в кадриль. В эту минуту, из боковой двери явился старый мистер Тервейдроп во всем блеске своего величии.

Это был жирный, старый джентльмен, с фальшивым цветом лица, фальшивыми зубами, наклейными бакенбардами и в парике. Начиненный ватой лиф его фрака, нуждался только в известного рода украшенив, чтоб быть вполне-совершенным. Он был подбить, набит, подтянуть, подмазан, как только можно. Галстух его, в который погружались его подбородок и даже уши, так подтягивал его лицо, что глаза выходили из своих орбит, и нам казалось, что оно неминуемо должно развалиться, как только снимется галстух. Он держал под-мышкой большую и тяжелую шляпу с широкими полями, а в руках пару белых перчаток, которыми чистил шляпу, позируя на одной ноге, с видом человека, которого никто не может превзойдти в величии и подымании носа и плеч. У него была трость, был лорнет, была табакерка, были кольца, были манжеты, было все, кроме природы. Он был ни молод, ни стар, он был ничто; он был только истинная модель высокого тона.

-- Батюшка, вот мисс Сомерсон, приятельница мисс Желлиби.

-- Много чести, отвечал старый мистер Тервейдроп: - делает нам ваш визит мисс Сомерсон. И когда он наклонился, чтоб отвесить мне поклон, мне показалось, что у него складки даже на белках глаз.

-- Продолжай Принц! продолжай! сказал мистер Тервейдроп, стоя спиною к камину и снисходительно махая перчаткою. - Продолжай, дитя мое!

Вследствие этого приказа, или вследствие этого милостивого разрешения начался урок. Принц Тервейдроп то играл на своей карманной скрипочке, танцуя, то стоя играл на фортепьяно, то напевал такт, чтоб навести на путь истинный свихнувшуюся пару; выделывал с добросовестною отчетливостью каждый прыжок, каждое на и не отдыхал ни минуты. Знаменитый отец его ничего не делал, грел спину перед камином и позировал модель отличных манер.

-- Вот только и дела ему, что спину греет, сказала старая леди с критическою наружностью: - а над дверью выставил, небойсь, свое имя.

-- Ведь и сын его носит ту же фамилию, сударыня, сказала я.

-- Да, ту же... Он, я вам скажу, не дал бы сыну никакого имени, еслиб мог, возразила критическая леди. Посмотрите на одежду сына... Фрак его, в-самом-деле, был очень-обыкновенный, очень-поношенный, словом: очень-скудный. А отец-то, видишь, как выпялился и вымазался!.. продолжала старая леди: - а все, изволите видеть, тонные манеры. Я бы ему задала манеры! Я б его так отманерила, что своих бы не узнал!

Любопытство подстрекнуло меня узнать побольше о старом джентльмене и я спросила критическую леди:

-- Скажите, сударыня, что же он теперь: учит хорошим манерам?

-- Каким тут манерам! отрывисто отвечала леди.

После минутного размышления, я спросила ее еще, что, быть-может, его специальный предмет фехтованье?

-- Куда ему фехтовать, сударыня! отвечала старая леди.

Я взглянула на нее вопросительно. Старая леди, разгорячаясь все более и более при мысли о представителе прекрасных манер, рассказала мне его историю, уверяя в истине своих слов.

Он женился на кроткой, маленькой учительнице танцования, с посредственным образованием (сам же во всю свою жизнь только и делал, что манерился) и замучил ее до смерти, то-есть, лучше сказать, заставил ее трудиться и работать до смерти для-того, чтоб содержать себя на такую ногу, как то человеку с великими манерами подобает. Словом: чтоб иметь перед собою образцы хорошого тона, чтоб корчить их сколько возможно самому, он считал необходимым посещать все публичные митинги, где собирается праздный фешонэбльный круг, показываться в Брайтоне и других местах в известное время и тунеядничать в роскошном костюме. Чтоб доставить ему средства к такой жизни, слабая, маленькая танцмейстерша мучилась и трудилась, и теперь бы продолжала мучиться и трудиться, еслиб только выдержали её силы, и она могла бы прожить до сего часа. Он имел такую сильную власть над бедной женой своей, что она верила в него до последней минуты своей жизни. Сын наследовал доверие матери и, видя всегда перед собою блистательные манеры своего отца, работает для него двенадцать часов в день.

-- Посмотрите, какие тоны он задает О говорила критическая леди, кивая с негодованием головою на старого мистера Тервейдропа, который в эту минуту натягивал белые перчатки и совершенно был далек от подозрения, какие чувства он теперь внушает. - Он право мечтает, что он какой-нибудь лорд!.. Видишь ты, каким прикидывается снисходительным отцом к сыну, который выбивается для него из сил! право, сочтешь его за самого нежного и добродетельного родителя. О! продолжала старая леди, глядя на него с озлобленным видом: - я б тебя искусала! я-бы тебя!..

Эта сцена казалась мне очень-забавною, хотя я выслушала рассказ старой леди с чувством истинного участия. Трудно было усомниться в справедливости слов её, видя отца и сына перед собою. Не знаю, что б я могла подумать о них без рассказа старой леди; не знаю, как бы я вообразила их себе, еслиб не видела их, а слышала бы один только рассказ.

Глаза мои перебегали от молодого мистера Тервейдропа, так горячо-работающого, к старому мистеру Тервейдропу, принимающему живописные позы хорошого тона, как вдруг последний гордо подошел ко мне и вступил в разговор.

Он прежде всего спросил меня: доставляю ли я честь я счастье Лондону постоянным в нем жительством? Я не сочла нужным ответить ему, что я ни в каков случае ничего Лондону не доставляю, но просто сказала ему, где я живу обыкновенно.

-- Столь прелестная и столь совершенная леди, как вы, сказал он, цалуя свою правую перчатку и указывая на учениц: - будет глядеть снисходительным оков на наши несовершенства. Мы делаем все, что можем: полируем, полируем, полируем!

Он сел возле меня, принимая не без труда позу тел великих образцов, изображения которых висела над диванов. И в-самому деле он был похож на них.

-- Полируем., полируем... полируем! повторил он, взяв щепотку табаку и нежно отряхая пальцы: - но мы не в том веке, ясли я осмелюсь сказать, перед особою, столь-щедро наделенною природою и искусством. Слова эти сопровождались высокомерным наклонением головы - операции для него весьма-трудной, требовавшей закрытия глаз и поднятия бровей: - но мы не в том веке, в котором хороший тон и манеры считаются достоинством!

-- Не в том, сэр? спросила и.

вам, что вот уж несколько лет меня называют джентльмен Тервейдроп, или что его королевское высочество принц регент сделал мне честь: спросил обо мне, когда я снял перед ним шляпу в воротах брайтонского павильйона (что за чудное здание!): кто это такой? кто это такой? отчего я его не знаю? отчего нет у него тридцати тысяч фунтов стерлингов годового дохода? Но это так... небольшие анекдотцы, сударыня, общественное достояние, и теперь еще повторяют кх в фешонэбльном кругу.

-- Серьёзно? спросила я.

Он ответил высокомерным поклоном. - Все, что осталось от хорошого тона, прибавил он: - чахнет. Англия, отечество мое - увы!.. очень переродилась и перерождается с каждым днем. Мало осталось у нея джентльменов, да, нас мало и нас сменяет поколение.... ткачей!

-- При взгляде на вас, я думала, что джентльменство упрочивается здесь с каждым днем, сказала я.

-- Вы слишком-добры, произнес он опять с высокомерным поклоном. - Вы льстите мне. Но нет... нет! Я никогда не был в-состоянии родит в моем бедном сыне эту существенную часть его искусства. Избави Боже, чтоб я желал повредят моему милому детищу, но... я должен сказать правду, в нем нет хороших манер.

-- Он, кажется, прекрасный учитель, заметила я.

-- Поймите меня, милостивая государыня: он прекрасный учитель, это правда. Все, что может быть приобретено, он приобрел; все, что может быть передано, он получил... но есть вещи... он взял еще щепотку табаку и еще поклонился, как-бы желая этим выразить: - хоть, например, такого рода...

Я взглянула на середину залы, где обожатель мисс Желлиби, занимаясь отдельно с каждой ученицей, трудился еще более прежнего.

-- Милое дитя мое! проворчал мистер Тервейдроп, поправляя свой галстух.

-- Ваш сын неутомим, сказала я.

-- Мне очень-утешительно, отвечал мистер Тервейдроп: - слышать от вас такой отзыв. Да, в некотором отношении он идет по следам доброй матери своей: она была преданное создание; но женщины, дивные женщины, сказал мистер Тервейдроп, с противной любезностью: - что вы за чудный пол!

Я встала и присоединилась к мисс Желлиби, которая в это время надевала свою шляпку. Время, назначенное для урока, кончилось и нотой) надевание шляп было общим занятием. Когда мисс Жедлиби и несчастный Принц успели влюбиться друг в друга, не знаю, по-крайней-мере, теперь, я уверена, они не имели времени обменяться несколькими словами.

-- Мой милый, сказал мистер Тервейдроп благосклонно своему сыну: - не знаешь ли, который час?

-- Нет, батюшка, не знаю.

У сына не было часов, за-то у отца были прекрасные золотые часы, которые он вынул из кармана жилетки с образцовыми манерами.

-- Дитя мое, сказал он: - теперь два часа. Не забудь, что в три часа ты должен быть на уроке в Кенсингтоне.

-- Времени еще много, успею, батюшка, отвечал Принц: - проглочу куска два да и в дорогу.

-- Малый друг мой, сказал отец: - ты должен спешить. Там, в столовой, найдешь кусок холодной баранины.

-- Благодарю вас, батюшка. А вы сами теперь пойдете?

-- Да, мой милый. Я хочу, сказал мистер Тервейдроп, прищуривая глаза и подымая плечи, с видом скромного сознания своих преимуществ; - пройдтись, как обыкновенно, по городу.

-- Да, мой друг, я об этом думал; я закушу во французском отеле в Оперной Колоннаде.

-- И дельно, батюшка. Прощайте, сказал Принц, пожав ему руку.

-- Прощай, друг мой. Да благословит тебя Бог!

Мистер Тервейдроп произнес эти слова с видом благочестия и они, казалось, сделали на сына доброе впечатление - столько, прощаясь с отцом, выказал он чувства любви, привязанности и почтения к нему. Пять-шесть минут, употребленных Принцом на поклоны нам, и в-особенности одной из нас, выказали мне детский характер его с прекрасной стороны. Я почувствовала к нему любовь и сострадание, смотря, как он, засунув в карман свою маленькую скрипочку, а вместе с ней и желание побыть с Кадди, и в добром настроении духа, отправился закусить холодной бараниной, чтоб потом побежать на урок в Кенсингтон; все это, вряд ли не больше заставило меня сердиться на отца, чем рассказ критической леди.

Мистер Тервейдроп-старик отворил для нас дверь и откланялся нам с манерами, истинно-достойными великих образцов, которых он корчил. С тою же тонною важностью перешел он на другую сторону улицы, чтоб прогуляться в фешонэбльных частях города, между малым числом оставшихся джентльменов в перерождающейся Англии. Оставаясь одна с Кадди, я несколько времени терялась под впечатлением всего слышанного и виденного в Ньюманской Улице, так-что, не только не могла говорить с Кади, но и не понимала, что она говорит мне. Я все думала, иного ли на свете таких индивидуальностей, которые, ничего не делая, счастливо поживают на чужой счет, трудами других, и пользуются еще вниманием, как образцы хорошого тона, хороших манер; и чем больше я думала, тем больше казалось мне, что много в Англии мистеров Тервейдропов, так-что, наконец, я решилась бросить эту мысль, обратилась к Кадди и болтала с ней во всю дорогу к Линкольнской Палате.

Кади рассказывала мне, что предмет её любви так мало образован, что она с трудом только может разбирать его записки; что он лучше бы делал, еслиб меньше думал о своей орфографии, а то он, для большой ясности, лепит в каждое слово столько букв, что оно утрачивает, наконец, свой законный великобританский характер.

-- Он это делает, конечно, с добрым намерением, замечала Кадди: - но, бедняжка, он не знает, как этим все портит!

Потом Кадди начала разсуждать о том, что Принцу некогда было сделаться грамотеем: он всю жизнь свою проводил в танцах и только и делал с утра до ночи, что прыгал, учил прыгать и скрипел на своей скрипчонке! Впрочем, что же тут такого? Он, слава Богу, может писать за двоих.

-- Не беда, что он неучен! говорила Кадди: - пусть только любит меня; и я тоже не учена, знаю, этому виною Африка!

-- Еще я должна вам сообщить кой-что, мисс Сомерсон, сказала Кадди: - теперь мы одне, моего Принца вы видели, все знаете, так выслушайте же и остальное. Вам известно, какой у нас в доме порядок. Я ничего не могу перенять такого, что б было полезно для жены Принца. У нас все, как говорится, вверх дном: тут ничему не выучишься, потому я начала заниматься хозяйством - как вы думаете, под чьим надзором?... Под надзором мисс Флайт! Рано утром я прихожу к ней, пособляю ей прибрать комнату, снарядить птиц и сварить для нея чашку кофе (она меня, конечно, научила) и так навострилась в этом, что Принц не раз говорил, что он никогда не пивал такого прекрасного кофе и что даже и старый мистер Тервейдроп, большой знаток в кофе, верно остался бы совершенно-доволен моею варкою. Могу также состряпать пуддингь, выбрать телячьи котлеты, купить чаю, сахару и масла о много хозяйственных припасов.

-- Я плохо умею шить пока, сказала Кадди, взглянув на заплаты, сделанные на куртке Биби: - но, быть-может, я и этому выучусь. Да, мисс Сомерсон, с-тех-пор, как я помолвлена за Принца и занимаюсь, под руководством мисс Флайт, хозяйством, у меня как-то на душе легче и я смотрю на ма, с большею любовью, меньше ропщу на её холодность ко мне. Сегодня, увидав за.с и мисс Клер, и сравнив вас с собою, мне стадо стыдно, право, за себя и за Биби, так сердце и перевернулось, что делать; однако, скоро прошло; вообще с этих пор, я вам говорю, мне как-то отраднее и я меньше ропщу на судьбу свою.

Бедная девушка! она говорила от чистого сердца я мне стало жаль ее.

-- Кадди, душа моя, сказала я ей: - я начинаю очень любить тебя; будем друзьями!

-- Вы говорите правду, мисс Сомерсон? воскликнула Кадди: - о, как я буду счастлива!

-- Да, милая Кадди, будем друзьями с этого времени, сказала я: - будем говорить о твоей судьбе и придумывать все, что может быть тебе полезно.

Кадди, была в восторге. Я наговорила ей все, что говорится к утешение и ободрение; между-тем, мы подходили к лавке мистера Крука, дверь в которую была отворена. Над дверью виднелся билетик, сообщающий прохожим, что во втором этаже отдается в наем комната. По поводу этого билетика, Кадди рассказала мне, когда мы входили на лестницу, что в лавке мистера Крука, в отдаваемой в наем комнате жил писец, который умер скоропостижно, что, по этому случаю, был обыск и что все это причинило смертельный, страх нашей бедной старушонке. Дверь и окно в этой комнате были открыты и мы взглянули в нее. Что за мрачное, грустное место! Мне в одно время было и горестно и страшно и каким-то сырым холодом веяло на меня.

-- Что с вами, мисс Сомерсон? вы ужасно бледны! сказала Кадди.

Мы, тихо разговаривая, взошли в чердачок мисс Флайт. Мистер Жарндис и Ада были ужь там и смотрели на птиц, висящих в окне; между-тем, как врач, стоя у камина, внимательно говорил с мисс Флайт.

-- Мой визит кончен, сказал он, выходя вперед: - мисс Флайт чувствует себя значительно-лучше, и завтра, так-как ей очень хочется, может идти в Палату.

-- Много чести, ей-Богу, много чести, говорила она: - другой визит от Жарндисов! Очень-рада... очень-счастлива! Жарндис из Холодного Дома, здесь... под моей скромной крышей! и обратясь к Кадди, она сделала ей особенный книксен. - А! Фиц-Жарндис!... сказала она, называя этим именем Кадди: - вдвойне рада! вдвойне рада!

-- Была она больна? спросил мистер Жарндис врача, который так внимательно говорил с мисс Флайт и теперь не спускал с нея глаз. Хоть мистер Жарндис сделал вопрос шопотом, но тонкий слух мисс Флайт не пропустил его и она отвечала за доктора.

я была испугана... Мистер Вудкаурт знает, как я была испугана... мой доктор, мистер Вудкаурт! прибавила она твердым голосом: - Жарндисы... Жарндис из Холодного Дома... Фиц-Жарндис!...

-- Масс Флайт, сказал мастер Вудкаурт, ласковым голосом и взяв ее нежно за руку: - масс Флайт описывает болезнь свою с свойственною ей точностью. Она была разстроена происшествием здесь, в доме, которое могло бы разстроить и человека с более сильным здоровьем, чем её; разстройство её перешло в болезнь. В первую минуту, когда узнали о смерти, она прибежала за мной, но ужь было поздно и я не мог сделать никакой пользы несчастному; теперь я вознаграждаю себя тем, что иногда прихожу сюда я, может-быть, приношу какую-нибудь пользу ей.

-- Добрейший человек из всех врачей на. свете, шепнула мне мисс Флайт: - жду решения... В день суда... тогда вознагражу его...

-- Дня через два она оправится совершенно, сказал мистер Вудкаурт, смотри на нее с наблюдательною улыбкою: - то-есть будет так здорова, как только может. Знаете ли, ведь ей улыбнулось счастие...

-- Совсем неожиданно! сказала мисс Флайт, весело улыбаясь: - неслыханное дело, мой друг!... Всякую субботу... Кендж-рассказчик, или Гуппи (писарь из конторы Кенджа-рассказчика) приносят мне конверт с шиллингами... да, с шиллингами... ей-Богу, правда!.. И всякий раз равное число шиллингов... Семь шиллингов... шиллинг на каждый день... И как теперь кстати... Вы знаете, откуда эти деньги?... Да, откуда?... вот вопрос... Очень-натурально... Сказать, что я думаю?... Вот что! - сказала мисс Флайт с лукавым взглядом и, отступив назад, значительно мотала указательным пальцем правой руки: - лорд канцлер!.. понимаете... государственная печать снята... ужь давно снята... Вот, он и присылает... Пока не кончится дело... Решение... это очень-вероятно... Он несколько мешкает... жизнь коротка... Но добр!.. Прошлый раз в суде... я каждый день бываю в суде... с документами... я намекнула ему... он сознался... то-есть, я улыбнулась ему с моей скамейки... Он улыбнулся мне с своей скамейки... Но это большое счастие - не правда ли?.. И Фиц-Жарндис распоряжается деньгами очень-хозяйственно... очень-хозяйственно... уверяю вас!..

голову, отъискивая источник такого человеколюбивого поступка: опекун мой стоял передо мною, внимательно разсматривая птиц и добрая душа его была мне известна.

-- А что, сударыня, спросил он своим приятным голосом: - как зовут ваших пестреньких затворниц? Не имеют ли оне у вас особенных названий?

-- Я могу отвечать утвердительно за мисс Флайт, сказала я: - и она дала нам обещание - помнишь, Ада?.. рассказать все их названия.

Ада помнила очень-хорошо.

-- Разве я обещалась? сказала мисс Флайт. - Кто здесь за дверью? Зачем вы здесь, Крук, что вы здесь подслушиваете?

-- Хи!.. я не подслушиваю, мисс Флайт, сказал он: - я было хотел постучаться, да вишь вы, какая быстроглазая... хи!

-- Прочь кошку! выгоньте ее вон! закричала сердито старая леди.

-- Хи, хи!.. не безпокойтесь милостивые государи, никакой нет опасности, сказал мистер Крук, осматривая с головы до ног каждого из нас: - она не бросится на них, пока я тут.

-- Вы извините моего хозяина, сказала старая леди с видом достоинства: - он того... не в своем уме! Что вам надо, Крук? у меня здесь гости.

Хорошо, хорошо! отвечала мисс Флайт: - но что жь из этого?

-- А то, отвечал старик: - что лорду-канцлеру смешно не познакомиться с Жарндисом; хи! не правда ли, мисс Флайт, смешно?.. Смею ли представиться, сэр?.. Покорнейший слуга. Я с делом Жарндисов так же хорошо знаком, как и вы, сэр. Я знал и покойного сквайра Тома, сэр. А вас я никогда не видал, даже не встречал вас в Палате. Хи, а я-таки, частенько туда пошатываюсь! хи!

-- Ей-Богу? возразил Крук, корча губы для улыбки: - вы-таки порядком честите моего благородного и ученого брата, сэр... Хи!.. Впрочем, это, быть-может, свойственно Желлиби... Хи!.. что вы так пристально смотрите, мистер Жарндис, на птиц моей жилицы?

-- Это одна из её странностей; она всячески избегает сказать имена своих птиц, а у них у каждой есть свое имя, шептал он моему опекуну.

-- А что, Флайт, задать им перекличку?.. Хи!.. сказал он громко, подмигивая нам и показывая на нее. Старушонка отвернулась и обратилась к камину.

-- Задавайте, если у вас такая страсть... мистер Крук, сказала она сердито.

Старик посмотрел на клетки, взглянул на нас и начал перекличку - Надежда, Радость, Молодость, Мир, Покой, Жизнь, Пыль, Пепел, Истощение, Недостаток, Отчаяние, Сумасшествие, Смерть, Хитрость, Глупость, Слова, Парики, Лохмотья, Пергамент, Грабеж, Первенство, Триктрак, Шпинат, Салат, говорил старик: - приготовленный рукою моего благородного и ученого брата. Вот и все... Хи!..

-- Когда мой благородный и ученый брат решит дело, им дадут свободу, говорил Крук подмигивая нам: - и тогда, прибавил он шопотом и делая гримасы, если (на что, хи!.. нет никакой надежды) освободят их из клеточек, то другия, которые никогда в клетках не бывали, заключают их на месте.

-- Дует, дует с востока, говорил опекун мой, глядя из окна на флюгерного петуха: - такого ветра не запомню!

С трудом выбрались мы из этого дома; но не мисс Флайт удерживала нас, нет, она была очень-разсудительное маленькое создание во всем, что касалось спокойствия других; нас задержал мистер Крук. Он никак не мог отвязаться от мистера Жарндиса, прилип к нему, как железо к магниту. Он предложил показать нам палату своей* Оберканцелярии и всю странную рухлядь, весь вздорный хлам свой, который лежал кучами по углам и окошкам. Во время обзора этих редкостей, он старался быть как можно ближе к мистеру Жарндису, удерживал его иногда, пропустив вас вперед; вообще в нем заметно было сильное поползновение вступить с мистером Жарндисом в какое-то тайное объяснение, которое мучило его и которым он никак не мог разродиться. Трудно вообразить себе ужимки и кривлянье, которые делал в это время мистер Крук, и которые так странно и так верно выражали его кошачью осторожность и нерешительность и вместе-с-тем желание что-то высказать, или что-то сделать. Он неотступно следил за моим опекуном, редко отводил глаза от его лица. Если он шел рядом с Жарндисом, он наблюдал за ним с хитростью старой белой лисицы; если он шел впереди, он постоянно оборачивался; если мы стояли, он занимал место перед ним, подымал глаза кверху, - хмурил свои седые брови, так-что оне сливалясь вместе, приставлял то тот, то другой палец искривленной руки своей к открытому рту и, казалось, следил за каждой чертою лица Жарндиса.

Наконец, осмотрев все в доме (кошка, без-сомнения, сопровождала своего хозяина), разобрав все лохмотья этого хлама, который, конечно, был очень-любопытен, мы достигли задней части лавки. Здесь, на пустой бочке, поставленной на дно, была стклянка с чернилами, несколько грязных перьев, испачканных афиш, а на стене было наклеено множество крупных печатных букв, разной формы.

-- Пробую учиться читать и писать, сказал мистер Крук

-- Хорошо ли идет?

-- Медленно, гадко, отвечал старик нетерпеливо: - тяжело учиться в мои лета.

-- Вам бы заняться с кем-нибудь, сказал опекун мой..

-- Как, навыворот? спросил опекун мой с своей обычной, доброжелательной улыбкой: - уже-ли вы думаете, что найдется такой человек, который захотел бы выучить вас неправильно?

-- Найдется или нет, мистер Жарндис из Холодного Дома, не знаю, сказал старик, вздернув очки на лоб и потирая руки: - я, востер Жарким, знаю наверное только то, что на чужой ковровой рот не разевай... хи!... и верю только самому себе... хи!.. меньше ошибешься!

Странные ответы, дикия манеры мистера Крука служили очевидным поводом опекуну моему осведомиться у мистера Вудкаурта, на сколько справедливы слова бедной Флайт относительно мозгового разстройства мистера Крука. Молодой врач отвечал отрицательно", ему казалось, что мозг мистера Крука неприкосновенен, а что сам мистер Крук, как все невежды, подозрителен и недоверчив и находится часто под влиянием освежающих паров джина. Этот напиток очень был по-сердцу мистеру Круку: он выпивал его алопатаческими приемами и так часто, что весь он и вся лавка его была пропитаны сильным запахом джина.

сидеть рядом за обедом, как только со мной. Кадди сидела по другую сторону меня, рядом с Адой, которой мы тотчас же сообщили всю повесть любви, как только-что вернулись домой. Мы так занимались с Кадди и с Биби, что Кадди развеселилас и опекун мой был в самом приятном расположении дута, словом: мы все были веселы и счастливы; наконец вечером Кадди в наемной карете отправилась домой, Биби почти спал у ней на коленях, но все-таки держал в своей лапенке ветряную мельницу.

этот день обедать. Он у нас обедал и, когда все разошлись и мы остались одне, я сказала Аде:

-- Ну, душечка, поболтаем что-нибудь о нашем Ричарде!

Ада разсмеялась и сказала мне, грозя пальтовом:

-- То ли у тебя, душа моя, за уме?