Холодный дом.
Часть третья.
Глава XVI. Улица одинокого Тома.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть третья. Глава XVI. Улица одинокого Тома. (старая орфография)

ГЛАВА XVI.
Улица одинокого Тома.

Миледи Дедлок неугомонна, очень-неугомонна: не сидится ей на одном месте. Изумленное, фешонэбльное соображение едва успевает следить за ней. Сегодня она в Чизни-Вольде, вчера была в своем отеле, в Лондоне; завтра унесется, быть-может, за границу; послезавтра... но фешонэбельное соображение плохо предсказывает будущее. Даже любезность самого сэра Лейстера колеблется: он не в-состоянии сопровождать миледи повсюду. Другой верный друг его в злые и добрые дни - подагра - гнездится в отделанной дубом спальне Чизни-Вольда и обнимает его за обе ноги.

Сэр Лейстер смотрит, конечно, на подагру, как на алого духа; однакож понимает её патрицианское достоинство. Все Дедлоки по прямой мужской линии, с незапамятных времен и поныне, были жертвами подагры. Факт этот не требует доказательства. Есть люди, которые умирают от ревматизма, от насморка, или от прилипчивых болезней, бродящих посреди различных слоев общества; но в фамилии Дедлоков других болезней, кроме подагры, не бывало; рука смерти ведет их в гроб одною наследственною, патрицианскою болезнью-подагрою. Игра случая, скажете вы. А может, так и быть должно! Подагра в знаменитом роде Дедлоков переходит от отца к сыну, как старииная парча, или как древния картины, или как богатое линкольншайрское поместье, словом: как что-то родовое. Сэр Лейстер, конечно, несовсем-чужд мысли (впрочем, об этом он не выражался), что смерть, делая свое дело, не забывает своих обязанностей перед фэшонэбльными тенями и рекомендует им каждого, вновь-приводимого Дедлока, следующею фразою: "милорды и джентльмены, честь имею представить вам еще одного Дедлока, приведшого сюда чрез наследственную подагру ".

Сэр Лейстер очень-терпелив. Он протянул свои родовые ноги родовой болезни. Он чувствует, что, быть-может, для такого человека, как он, лежать на спине и подвергаться спазматическому пощипыванью в оконечностях, весьма-неприятно; но, с другой стороны, он думает: - мы все страдали подагрой; она принадлежит нам, как принадлежит парк и то место, на которое мы вот ужь несколько сотен лет, нисходим единственно только подагрою и я, думает он, должен подвергаться этому неловкому положению.

И картинно лежит он под малиновыми бархатными покровами, затканными золотом, в большой зале, перед любимой картиной своей - портретом миледи, и яркий луч солнца блестит по длинной перспективе окон, пересекаясь с нежными отливами теней. И в парке столетние дубы, сося корнями плодотворную влагу полей, поверхность которых никогда не оскорблялась прикосновением плуга или заступа, а всегда была или полем битвы, на которое стекались герои с мечом и щитом, или полем охоты, на которое съезжались Дедлоки с псами, стрелами и луками - свидетельствуют о его величии. И в комнатах предки его, перейдя из действительности в нарисованные тени, уносясь из воспоминания также, как уносится карканье грачей, которое убаюкивает пациента, также свидетельствуют о его величия! И он очень-величествен! И горе Бойтсорну или всякой дерзновенной твари, которая осмелится самонадеянно спорить с ним?

В настоящую минуту портрет миледи заменяет ее у изголовья страждущого супруга. Сама же она упорхнула в город, без намерения там остаться. И скоро вернется назад и быстротою движений своих смутит фэшонэбльное соображение. Городской отель не готов к её привитию; он под чехлами и пустынен. Один только напудренный Меркурий смотрит с отчанием из окна прихожей. Он говорил вчера вечером другому Меркурию, своему знакомцу, также привыкшему к хорошему обществу, что если это все будет так, как идет до-сих-пор, то он клянется честью, что этого не перенесет, что такому человеку, как он, остается одно только средство: веревку на шею - вот и все.

Какая может быть связь между линкольншайрским поместьем, городским отелем, напудренным Меркурием и беднягою Джо, который метёт ступеньки кладбища под лучами холодного солнца? Какая может быть связь между тожеством людей различных слоев общества, которых случай сближает тогда одного с другим?

Джо целый день метет улицу вдоль и поперег, не зная ни о какой существующей связи. О нравственном состоянии своем он ничего но говорит и ничего не знает. Он знает только одно, и то, быть-может, ненаверно, что чистить грязь и мести улицу очень-тяжело, и что еще тяжело жить такою работою. Никто ничему не учил его, и все, что он знает, изучил сам-собою.

Джо живет - это значит, Джо еще до-сих-пор не умер - в грязном месте, известном ему и его подобным, под названием Улицы Одинокого Тома. Это - грязная, немощеная улица, заселенная грязным классом людей, гнездящихся в развалившихся, подслепых домиках. Ночью эти домики представляют собою целые муравейные кучи бедняков, которые копышутся, как черви, по щелям, под крышкой и под полом. Дождь и ветер приносят им болезни и лихорадки, к тысячу раз худшия, чем речи лорда Кудля, сэра Томаса Дудля, сэра Фудля и вообще всех фэшонэбельных джентльменов, даже до Зудля, рожденных исключительно для такой цели.

Раза два недавно слышался треск и подымалось облако пыля, подобно, как при взрыве мины, в улице Одинокого Тома, и каждый раз разрушался и разсыпался какой-нибудь дом, доставляя целый параграф новостей газетам, и двух или трех пациентов в соседний госпиталь. Но норы все-таки остаются занятыми и некогда не бывают пусты. И теперь много еще домов грозят разрушением в улице Одинокого Тома и много доставят новостей газетах.

Такое прекрасное владение находится, конечно, под опекой Оберканцелярии. Каждый британец, будь он слепой, знает это очень хорошо. Но почему так называется улица? Составляет ли Том народного представителя истцов или ответчиков по делу Жарндисов? или Том жил здесь тогда, когда процес опустошил улицу, один-одинёхонек, пока не присоединились к нему другие жильцы? или это название означает только место, где присутствует бедность и где нет никакой надежды? Этого, быть-может, никто не знает. Джо, конечно, не знает!

-- Я не знаю, говорит Джо: - я ничего же знаю.

Странное состояние, в котором находится Джо! мести улицу, шататься по ней и не понимать значения этих мистических символов, так плодовито-разбросанных на лавках, на углах, на дверях и на окнах! Видеть пишущих людей, видеть читающих людей, видеть почтальонов, разносящих письма - и не иметь ни о чем ни малейшей идеи, быть слепу и глуху ко всему, как камень, должно-быть очень-странно. Видеть множество людей, идущих в церковь по воскресеньям, с молитвенниками в руках, и думать (потому-что Джо, быт-может, по-временам думает), что все это значит? и если это что-нибудь да значит для других, отчего же для меня же имеет никакого значения? Да, странное состояние Джо!

Джо выходит из улицы Одинокого Тома рано утром и жует грязный кусок черствого хлеба. Дорога его лежит через несколько улиц; домы еще не отперты и вот он садится завтракать на ворог дома Общества Благотворителей, и окончив завтрак свой, благодарит за доставленное ему спокойствие. Он удивляется величию здания, думает, зачем оно тут поставлено? Он не имеет никакой идеи, бедняга, о высоком значения того места, на пороге которого вкушал свои крохи.

Он идет к тому переулку, который должен чистить впродолжение дня. Город пробуждается и начинает свое обыденное кружение и верчение, свое непонятное читание и писание, прерванное на несколько часов спокойствием ночи. Джо не понимает, что делается окрест его. Сегодня торговый день. Слепые быки забегают не туда, куда следует, их выгоняют кнутом и выбегают они с глазами, налитыми кровью, на мостовую я поражают все, что им встречается на пути.

Идут музыканты и наигрывают песни. Джо прислушивается. То же делает и собака, собака при стаде, которая ожидает своего пастуха у мясной лавки, и думает об овцах, с которыми, наконец, развязалась на несколько часов. Некоторые из них так кружили бедную собаку, что она не может запомнить, где их оставила. Она смотрят по улице взад и вперед и вдруг, словно что-то припомнив, подымает уши и виляет хвостом. Блудливая собака, привыкшая к низкому обществу и питейным домам, опасна для овец: она готова по первому свисту вскочить им на спину и клочками вырывать их волнистую шерсть; но эта собака не такая, эта собака ученая, развитая собака; она знает свою обязанность, знает, как созывать овец; знает, как разгонять их. Эта собака и Джо прислушиваются к музыке, очевидно, с тою же степенью животного наслаждения; очевидно, тот и другой совершенно-похожи между собою относительно возбужденных музыкою воспоминаний, меланхолических или радостных чувств.

Оставьте маленьких собачек, подобно бедному Джо, без всякого присмотра, и вы увидите, что через несколько лет оне позабудут лаять, но не кусаться.

День к вечеру становятся грязнее и темнее. Джо пробирается посреди грязи, колес, лошадей, кнутов и зонтиков, и плетется с ничтожной, выслуженной платой в улицу Одинокого Тома, чтоб заплатить хозяину за ночлег. Настают сумерки. Газовые рожки зажжены в лавках; фонарщик, с своей лестницей, обходит троттуары по улице. Все более-и-более вечереет.

должен посидеть в тюрьме. Кургузая аллегория, в небывалом римском шеломе, смотрит с потолка вниз и указывает перстом своим на окно. У же-ли потому и сам мистер Телькингорн смотрит в окно? Не может быть. Кургузая аллегория постоянно сохраняет одинаковую позу; однако же мистер Телькингорн непостоянно смотрит из окна.

Он смотрит в окна на проходящую мимо женщину. Что ему за дело до этой женщины? Мистер Телькингорн думает, что на свете много женщин - даже очень-много; что оне лежат в основании всего того, что идет неправильно, хотя, собственно говоря, оне-то и дают работу адвокатам. Что жь тут такого для мистера Телькингорна? Его ли дело, что мимо окна идет женщина, хотя она и идет таинственно? Оне все таинственны, мистер Телькингорн знает это очень-хорошо.

Да, оне все таинственны, но не все похожи на ту женщину, которая оставила теперь за собой и мистера Телькингорна и его дом. Между её одеждой и её манерой есть какая-то резкая непоследовательность. Судя по одежде, это, должна быть горничная; но, судя по движениям и по походке, хотя она идет скрытно и поспешно, так поспешно, как только непривычная нога может идти по грязной улице - она леди. Лицо её закрыто вуалью, но сквозь вуаль еще видны приятные черты лица; так-что ни один прохожий не пропустит случая обернуться и поглядеть на нее.

Она идет прямо, не поворачивая головы. Служанка ли это, или леди, во всяком случае она идет за своим делом. Вот она на перекрестке, где стоит Джо с своей метлой.

Он встречается с ней и просит милостыню. Она, не поворачивая головы, переходит по ту сторону улицы. Останавливается. Едва заметно кивает ему и говорит тихо: "поди сюда!"

Джо идет за ней, и после двух-трех шагов останавливаются у пустого двора.

-- Тот ли ты мальчик, о котором я читала в газетах? спрашивает она его из-под вуали.

-- Не знаю, отвечает Джо, смотря с удивлением на вуаль: - какие газеты, я ни о чем ничего не знаю!

-- Тебя допрашивали при обыске?

-- Не знаю. Вы, может-быть, говорите про то, как меня потребовал приходский сторож, говорит Джо: - разве в газетах было написано Джо?

-- Да.

-- Это мое имя.

-- Поди сюда поближе.

-- Вы о том хотите знать, говорят Джо, следуя за ней: - о том, который умер?

-- Тише, говори шопотом! Да, я хочу знать о нем.

-- Ну, что жь?

-- Что он, был беден и так же... грязен?

-- Да, отвечает Джо.

-- Что же, он был похож... нет, он не был похож на тебя? говорит женщина с отвращением.

-- О, нет, не так гадок, как я, говорит Джо: - разве вы его не знали?

-- Виноват, миледи, говорит Джо с совершенной покорностью.

-- Я не леди, я горничная.

-- Так вы хорошенькая горничная! говорит Джо, оскалив зубы без всякой идеи о том, что он говорит.

-- Молчи и слушай. Не говори со мной и стой от меня дальше. Можешь ли ты мне указать все те места, о которых я читала в газетах: место, где он писал, место, где он умер, место, где тебя допрашивали и место, где он погребен? Ты ведь знаешь, где он погребен?

Джо отвечает киваньем головы.

-- Ступай впереди меня и покажи мне все эти страшные места. Остановись перед каждым из них и не говори со мной ни слова, пока я сама тебя не заставлю. Не оборачивайся. Делай то, что я тебе велю. Я тебе заплачу хорошо.

Джо останавливается, старается вслушаться в то, что ему говорят, отмечает слова на своей метле, как-будто призадумывается; понимает только то, что ему хотят заплатить, находит, что это хорошо и кивает своей всклокоченной головой.

-- А! говорит Джо: маху не дал, смекнул!

-- Что бормочет это гнусное создание? вскрикивает с судорожным движением служанка и пятится от оскалившого зубы мальчишки.

-- Не бойсь, не бойсь не промахнусь! говорят Джо.

-- Я не понимаю, что ты говорят. Ступай вперед! Я тебе дам столько денег, сколько ты никогда не видывал в жизни.

Джо скривил губы для свиста, встряхнул всклокоченной головой, схватил метлу под-мышку и пошел вперед. Легко и быстро идет он голыми ногами по кремнистому камню, по кучам сора и гризя.

Стряпное Подворье. Джо останавливается. Молчание.

-- Кто здесь живет?

-- А тот, кто бумаги ему давал и мне дал полкроны; ни гугу говорит! отвечает Джо полушопотом и не поворачиваясь назад.

-- Вперед!

Лавка Крука. Джо опять останавливается.

Продолжительное молчание.

-- Кто здесь живет?

-- Он

Молчание.

-- В которой комнате?

-- Здесь наверху. Вот там окно; сматривал иногда оттуда. Вот гостинница, куда меня требовали

-- Вперед!

газ зажжен), вот и железная решетка.

-- Он лежит здесь! говорит Джо, смотря через запертую калитку.

-- Где? Какое страшное место!

-- Здесь! говорит Джо, указывая пальцем: - неглубоко, можно метлой отрыть. Ведь для того и калитку запирают! Всегда на замке... А, посмотрите, посмотрите, крыса-то... Вон бежит, вон бежит.... Хи! прямо в нору!

Служанка затрепетала и прячется в угол - в угол, от ужасающого места; руки судорожно вытянулись вперед.

Служанка приходит в себя.

-- Это ужасное место - древнее кладбище? спрашивает она.

-- Как деревянное? спрашивает удивленный Джо.

-- Это настоящее кладбище?

Служанка также мало обращает внимание на его безсмысленное бормотанье, как мало думает о том, что говорит сама. Она снимает перчатку с руки с тем, чтоб достать из кошелька несколько денег. Джо молчит, но он намечает её маленькую и беленькую ручку и думает, что служанка-то, должно-быть, очень пригожа, у нея вишь сколько перстней на руке!

Она бросает ему на ладонь монету, не касаясь его руки.

-- Теперь, говорит она: - покажи мне опять его могилу.

Джо протягивает рукоятку метлы между железными прутьями решетки и старается наивернейшим образом указать могилу. Наконец он оглядывается назад, чтоб убедиться, на сколько он вразумителен, но ни кого не видит сзади себя, он остался один.

убегает. Минут сорок или час - и он в улице Одинокого Тома, и подвергает опять свою гинею целому процесу опытов, чтоб убедиться в её несомненном достоинстве.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Напудренный Меркурий не может пожаловаться на недостаток общества сегодня. Миледи едет на большой званный обед и на три или четыре бала. Сэр Лейстер скучает в Чизни-Вольде, скучает потому, что у него всего только один гость - подагра. Невеселый собеседник! Он жалуется мистрисс Раунсвель на дождик, который так стучит по террасе, что мешает читать газеты, даже перед камином, в собственной спальне.

-- Лучше было бы, говорит мистрисс Раунсвель Розе: - еслиб сэр Лейстер перешел в другую половину дома. Собственная его спальня радон с половиною миледи; а нынешний год, что ты там себе ни делай, а шаги так и раздаются на Террасе Привидений.