Холодный дом.
Часть третья.
Глава XVII. Рассказ Эсфири.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть третья. Глава XVII. Рассказ Эсфири. (старая орфография)

ГЛАВА XVII.
Разсказ Эсфири.

Ричард часто навешал нас, пока мы были в Лондоне (хотя он очень-скоро соскучился корреспонденцией) и своей ловкостью, своим хорошим расположением духа, своею веселостью и свежестью своего характера был всячески для нас любезен. Но хотя я привязывалась к нему всякий день все более-и-более, любила его все с большею и с новою силою, узнавая его, но я не могла не сожалеть, что образование его исключало совершенно применимость, практичность и концентрированность. Система, по которой он воспитывался, также точно, как и тысячи других молодых людей, с различным характером и способностями, поставила его в такое положение, в котором он мог исполнять возложенные на него обязанности удовлетворительно и даже с честью; но по-большей-части легкомысленно и неосновательно. В нем, если хотите, была энергия и предприимчивость - качества, без которых нельзя, конечно, достигнуть ни одной высокой цели, но, подобно воде и огню, оне прекрасны только как двигатели.

Я высказываю эти мнения не потому, чтоб хотела выставить их справедливость - нет; я хочу только верно описать свои мысли о Ричарде. Опекун мой говорил правду. Оберканцелярия действительно дала ему несчастное направление; она привязала к его природе какую-то безпечность игрока, который ставит карту, разсчитывая единственно на случай.

Когда, однажды вечером, приехали к нам мистер и мистрисс Бейгам Беджор и опекуна моего не было дома, то, во время разговора, я, без-сомнения, спросила о Ричарде.

-- Мистер Ричард Карстон, говорила мистрисс Беджор: - слава Богу здоров и, я уверяю вас, он составляет великое приобретение для нашего общества. Покойный капитан Своссер говорил, бывало, что я лучше чарки водки, лучше попутного ветра, когда сгниет солонина, или нет в трюме пресной воды. Это была его привычка выражаться поморскому, из любви к искусству; этим он хотел сказать, что считает меня прекрасным приобретением для каждого общества. Я убеждена, что я то же самое могу сказать про мистера Ричарда Карстона. Но я... вы не сочтете меня слишком-торопливой?

-- Нет, отвечала я: - потому-что вкрадчивый тон вопроса мистрисс Беджор требовал, казалось мне, такого ответа.

-- И мисс Клер, тоже не сочтет? сказала мистрисс Беджор нежным голосом.

Ада тоже отвечала нет, но смотрела очень-безпокойно.

-- Так вот что, мои дорогия барышня, говорила мистрисс Бейгам Беджор: - извините, что я вас называю так, попросту?

Мы просили почтенную мистрисс Беджор не безпокоиться я называть нас так, как ей угодно.

-- Так-как вы, в-самом-деле, если я смею говорить прямо, продолжала мистрисс Бейгам Беджор: - вполне-очаровательны, вы видите, мои милые, что хотя я еще и молода... или, по-крайней-мере, так, может-быть, из вежливости, говорит мистер Бейгам Беджор...

-- Нет, не из вежливости! взвизгнул тонким голосом мистер Боджор, как-будто он был не в маленькой комнате, а на публичном митинге.

-- Пусть так, пусть так! возразила, улыбаясь, мистрисс Бейгам Беджор: - мы будем говорить без коментариев: так, вы видите, что я еще молода.

-- Еще бы нет! взвизгнул опять мистер Бейгам Беджор.

-- Да, так, хоть я еще молода, но имела много случаев наблюдать за юношами. Много их перебывало на палубе дорогого старикашки Криплера, уверяю вас. После этого, когда мы с покойным капитаном Своссером были в Средиземном Море, я не упускала ни одного случая сблизиться и изучить молодых людей, находящихся под его командою. Вам, конечно, никогда не случалось видать таких молодых людей, и потому вы не поймете, еслиб я вам рассказала про их проказы, про их проделки с недельными счетами. Я, другое дело, море для меня родной дом; я вам говорю: я настоящий матрос. Также с покойным профессором Динго...

-- Европейская знаменитость! проворчал мистер Беджор.

следить за молодыми людьми. Аудитория профессора Динго была обширна и разнообразна и я считала себе за особенную честь - как жена замечательно-ученого человека, которая и сама ищет в науке все то утешение, которое наука дать может - отворить двери нашего дома молодым студентам, как нечто в роде ученой меняльной лавки. Каждый вторник вечером был готов у нас лимонад и бисквиты для всех, кто желал освежиться. И сколько туг было ума, сколько было науки!

-- Замечательно-приятные собрании, мисс Сомерсон, сказал почтительно мистер Бейтам Беджор: - на этих собраниях, под ученым влиянием европейски-великого мужа, сколько, я думаю, было интеллектуальной эрекции!

-- И теперь, продолжала мистрисс Бейтам Беджор: - сделавшись женою моего дорогого третьяго, мистера Беджора, я не оставила привычки, образовавшейся в замужестве с капитаном Своссером, укоренившейся и развившейся весьма-благоприятно, при жизни покойного профессора Динго; а потому я начала наблюдать за мистером Ричардом Карстоном, с полным пониманием дела, а не как неофит. И я крепко уверена, что мистер Ричард Карстон пошел не по своей дороге.

Ада смотрела таким испуганным взглядом, что я сочла за долг спросить мистрисс Бейгам Беджор: на чем она основывает свое мнение?

-- Милая моя мисс Сомерсон, говорила она: - на характере и поведении мистера Ричарда Карстона - вот на чем! Он, как бы вам сказать, смотрит на все так легко, что даже не потрудится подумать и вникнуть в настоящия свои чувствования; но я уверена, что карьера, которую он избрал, ему не во натуре. Он не имеет тех положительных интересов, которые заставляют взяться за это дело. Если у него есть какое-нибудь определенное мнение, так, я думаю, это только одно, что медицина ему очень надоела. Ну, а это многого не обещает. Молодью люди, как, например, мистер Алан Вудкаурт, который видит в этом деле свои интересы, могут сквозь большие труды, пренебрегая недостатками, преодолевая все препятствия, добиться своей цели; но с мистером Ричардом Карстоном этого не будет, и в этом уверена.

-- Разделает я это мнение и мистер Беджор? робко спросила Ада.

-- Да, сказал мистер Беджор: - сказать правду, мисс Клер; а до-сих-пор не понимал этого обстоятельства так ясно; но когда мистрисс Беджор бросила на него такой свет, я, нет никакого сомнения, уразумел истину. Надо заметить нам, мисс Клер, что проницательный ум мистрисс Беджор, в придачу ко всем её физических преимуществам, имеет еще то редкое достоинство, что он был сформирован двумя столь замечательными... я хочу сказать, столь славными возделывателями, как капитан королевского флота мистер Своссер и профессор Динго. Заключение, к которому я прихожу касательно мистера Карстона, Ричарда, есть... короче сказать, я думаю то же самое, что и мистрисс Бейгам Беджор.

-- Покойный капитан Своссер, продолжала мистрисс Бейтам Беджор: - говорил, что он считает непреложным правилом: коли тебе дано варить смолу, так ты вари сколько хочешь - не переваришь, а коли тебе надо швабрить палубу, так ты рукава засучи, да и валяй, как-будто тебя кто за руки хватает - вот как говаривал всегда капитан Своссер, и я думаю, что этот афоризм, как говаривал профессор Динго, может точно также относиться и к медицинской карьере, как он относится к флотской.

-- Ко всем карьерам, ко всем профессиям! восклицал мистер Бейгам Беджор, пораженный мудростью таких принципов: - прекрасно сказано капитаном Своссером, прекрасно сказано!

-- Когда мы, после свадьбы, жили с профессором Динго в Северном Девоншайре, говорила мистрисс Бейгам Беджор: - то многие из жителей упрекали его за то, что он портил их домы и публичные здания, обламывая уголки своим геологическим молоточком: "Я, говорил профессор Динго, признаю только одно здание: Храм Науки!" в этих словах я также вижу принцип каштана Своссера.

-- Непременно тот же самый принцип, непременно, говорил мистер Бейгам Беджор: - и как красноречиво высказав! Профессор Динго, мисс Сомерсон, сделал тоже замечание во время своей последней болезни. Он непременно хотел (память ему уж изменяла), чтоб ему достали его геологический молоточек из-под подушки и чтоб он мог изследовать физиономии его окружающих, как горные формации. Вот какова страсть к науке! преобладающая страсть!

Хотя, конечно, мистер и мистрисс Беджор могли избавить нас от итого близкого знакомства с великими принципами великих людей, однакожь, тем не менее мы с Адой чувствовали, что их мнение о Ричарде безкорыстно-справедливо, что они его поняли и оценили правильно. Мы, однакожь, решились ничего не говорить мистеру Жарндису прежде, пока не переговорим с Ричардом; и так-как мы его ждали на этой неделе, то мы и условились иметь с ним очень-серьезный разговор.

Случая долго не пришлось ждать. Он был с нами за другой день.

Дав им с Адой немного побеседовать, и вошла в ту комнату, в которой они сидели, и застала мою милочку (в чем, к-сожалению, я я не сомневалась) готовою принимать все за чистые деньги, что он ни говорил.

-- Ну, как идут дела ваши, Ричард? спросила я, сев по другую сторону (он смотрел на меня как на родную сестру).

-- О, довольно-хорошо! отвечал он.

-- Что ж лучше может быть этого, Эсфирь? говорила моя милочка торжественно.

Я попробовала-было взглянуть на нее серьёзно, но, право, не могла.

-- Довольно-хорошо? говорила я.

-- 4а, говорил Ричард: - довольно-хорошо. По правде сказать, скучненько: все одно и тоже; но все-таки так хорошо, как только можно.

-- В чем дело? спросил Ричард.

-- Так хорошо, как только можно?

-- Ну, чтожь такое, тётушка Дердон? сказала Ада, смотря на меня через плечо Ричарда: - если он говорит, что хорошо, стало-быть, хорошо - вот и все.

-- О, без-сомнения О возразил Ричард, поправляя беззаботно свои волосы: - притом же, это ведь только один опыт, пока не кончится наш процес... Ах, я забыл! Не в том дело, что тут процес!.. все идет хорошо, вот и только. - Бросим этот вздор и поговорим о чем-нибудь другом.

Ада была в-самом-деле готова бросить этот вздор, будучи совершенно уверена, что разговор достиг желанно! цели; но я подумала, что дело надо кончить и потому сказала опять.

-- Нет, Ричард, нет моя милая Ада, говорила я: - вы знаете, как важно для вас обоих, вы знаете, как это необходимо для вашего брата, мистера Жарндиса, чтоб мы подумали серьёзно об этом деле. Нет, Ада, я думаю, что мы теперь же должны высказаться, чтоб после не было поздно.

-- Да, да, нам надо поговорить о многом, сказала Ада: - но я думаю, что Ричард совершенно прав.

Как мне было корчить из себя степенную гувернантку, когда она была так прекрасна, когда она смотрела на него с таким доверием я с такою любовью!

Мистер и мистрисс Бейгам-Беджор, сказала я: - были вчера у нас и они, кажется, думают, что вы неохотно свыкаетесь с обязанностями врача.

-- Уже-ли они так думают? сказал Ричард: - так это совсем другое дело, это наменяет обстоятельства. Мне я в голову не приходило, чтоб они составили такое мнение; я бы очень не хотел быть им в тягость; во, впрочем, что за беда! Пока все идет так хорошо, как только можно.

-- Слышишь, Ада, что он говорит? сказала я.

-- Дело в том, продолжал Ричард, полузадумчиво, полушутя: - сказать по правде, мне эта дорога не по вкусу и у них в доме мне ужасно-скучно. Все эти капитаны, Своссеры и профессору Динго надоели мне, как горькая редька!

-- Это я вполне понимаю! воскликнула Ада, радостно: - не то ли самое мы говорили с тобою, Эсфирь, вчера вечером?

-- Притом же, продолжал Ричард: - так все монотонно, сегодня, как вчера, завтра, как сегодня я т. д.

-- Но мне кажется, говорила я: - что подобное замечание относится ко всем родам занятии, такова жизнь вообще, исключая разве только особенные случаи.

-- Вы такого мнения? сказал Ричард, все-таки задумчиво: - быть-может, оно и так! Гм! но откуда же вы это знаете? прибавил он, быстро развеселяясь: - Да, мы бродим по кругу и говорят нечего, что ни толкуй, а все придем к тому же: все идет довольно-хорошо - вот и все! но бросим это, поговорим о другом!

Но тут даже и Ада, с своим влюбленным личиком, хотя оно было совершенно-невинно и утешительно, именно так, как я его видела среди ноябрского тумана, даже и Ада, говорю я, покачала головой на это предложение и взглянула серьёзно. Я обрадовалась этому случаю, чтоб дать почувствовать Ричарду, как может быть вредно для его будущого и в-особенности для будущого Ады, шутливый взгляд на все вещи и его безпечность. К-счастью, замечание мое сделало его серьёзным.

(милая Ада, как я тебя люблю!), да по-крайней-мере в любви! В других вещах?.. но ведь это ужасная тоска! требует столько времени; скука - да я только!

-- Быть может, это потому, прибавила я: - что вам не нравится избранная вами карьера.

-- Бедняжка! сказала Ада: - я не удивляюсь, что она ему не нравится!

Нет. Я была не в силах прикидываться благоразумной. Я-было и попробовала опять, но не выдержала своей роли. Надо было посмотреть на эту миленькую парочку, чтоб понять мое положение: Ада скрестила свои ручонки на его плече, а он любуется её голубыми глазами, которые устремлены на него. Это выше всяких сил!

-- Ты видишь, моя очаровательница, говорил Ричард, играя её золотистыми кудрями: - я, быть-может, немного поторопился выбором, или может, я не понял своих наклонностей; но, впрочем, как понять не попробовав? Вопрос теперь в том: отказаться или нет? Впрочем, кажется, мы шумим из ничего.

-- Как из ничего, милый Ричард, сказала я: - как можно сказать из ничего!

-- То-есть, по-крайней-мере, не из многого, прибавил он: - я хочу этим сказать только то, что я никогда не считал необходимым для себя вступить на докторскую карьеру.

Тут мы обе с Адой принялись уверять его в один голос, что если он находит докторския занятия не по своему вкусу, то есть еще время отказаться от них и стать на другую дорогу.

-- Что дельно, то дельно, тётушка, сказал Ричард. Я об этом уж думал; и мне кажется, что адвокатское звание, мне как нельзя больше прийдется по вкусу.

-- Адвокат! повторила Ада, голосом, в котором выражался испуг, соединенный с этим словом.

-- Еслиб я поступил в контору мистера Кенджа, говорил Ричард: я бы тогда навострил ухо и поглядывал бы пристально на... гм!.. запрещенный-то плод, и бы тогда мог следить за делом и знал бы, как оно ведется, правильно или неправильно. Я был бы в состоянии наблюдать за интересами Ады и, следовательно, за своими интересами (потому-что это одно и тоже).

Я, конечно, далеко не могла убедиться в справедливости слов его и заметила, что стремление его за воздушными замками, за этим мнимым богатством, запертым в Оберканцелярии, набросило легкую тень на личико Ады. Однакожь, я сочла за лучшее ободрить его и сказала ему, что он должен серьёзно подумать, способен ли он к адвокатству.

-- Милая моя Минерва, сказал Ричард: - я так же решителен, как и вы сами. Правда, я ошибся; но ошибаться в природе человека... Посмотрите, я буду таким адвокатом, какого еще свет не создавал. По этому-то я говорю, что мы теперь переливаем из пустого в порожнее.

Эта фраза заставила нас снять принять серьёзный тон и мы начали его убеждать признаться, с полной откровенностью и ничуть не медля, во всем мистеру Жарндису. Характер Ричарда был таков, что для него, что сказано, то и сделано; он тотчас же взял нас под-руки, отправился отъискивать моего опекуна и рассказал ему все совершенно-подробно.

-- Рик, сказал мистер Жарндис, выслушав его внимательно: - не безпокойся, мы отступим с честью; но, во всяком случае, мы должны быть осторожны для нашей кузины, Рик; да, для нашей хорошенькой кузины, Ряк, чтоб опять не сделать ошибки. А потому прежде, чем мы вступим на адвокатное поприще, мы серьезно обдумаем и не будем торопиться.

Энергия Ричарда была такого нетерпеливого рода, что ему казалось всего лучше сейчас же, сию же минуту отправиться к мистеру Кенджу я занять место в его конторе. Однакож, он сейчас же согласился на требуемую от него отстройку, смирял свое нетерпение, сел между нами и стал толковать о будущем назначена своем, как-будто он только к думал от самой колыбели, чтоб быть адвокатом. Мистер Жарндис был очень-ласков и любезен с ним, во совершенно-серьёзен; довольно сказать, что когда он ярощался с нами, уходя спать, Ада спросила его своим нежненьким голоском:

-- Братец Джон, я надеюсь, вы не стали хуже думать о Ричарде.

-- Нет, моя милая, сказал он.

-- Потому-что... ведь, видите ли, братец Джон, ему немудрено было ошибиться в таком трудном деле... Это ведь очень-тяжелая вещь.

-- Нет, нет, душа моя, сказал он: - не безпокойся.

-- Друг мой, сказал мистер Жарндис: - я бы составил дурное мнение о нем только тогда, когда б он чрез свою ветренность сделал тебя несчастной; но и тогда бы я был расположен бранят скорей себя, чем его, твоего бедного Рика, потому-что я я вал соединил; но, тс! все это пустяки! Времени перед шить моего и средств у него много. Я о нем дурно думаю? Нет, влюбленная моя сестрица, я о нем дурно не думаю, да и готов держать пари, что и ты о нем дурно не думаешь.

-- Ах, братец Джон! говорила Ада: - я бы не могла, я бы не съумела; в этом я совершенно уверена, я тогда дурно думать о Ричарде, когда бы о нем думал дурно целый свет. Мне кажется, чем хуже бы стали думать о нем другие, тем лучше бы стала думать я.

-- Помнится, сказал опекун мой, глядя на нея задумчиво: - помнится, что где-то сказано, что добрые качества матери отражаются всегда в детях. Прощай, дитя мое, прощай моя милочка, приятных снов! счастливых снов!

В первый раз я заметила, что во взоре его, которым он провожал Аду, была легкая тень безпокойства. Я очень-хорошо помнила ту мягкость, ту надежду, с которыми он наблюдал за ними, когда они сидели за роялем и когда тени их сливались в одну и дрожали на стене. Я помню и тот взор, которым он сопровождал милую парочку, когда она проходила под лучами солнца я скрылась наконец в тени; но какая разница с теперь брошенным взором! те были так исполнены надежды, доверия, спокойствия!

Ада никогда не говорила про Ричарда с таким чувством, как сегодня вечером. Она легла спать, не снимая с руки своей браслета, который ей подарил Ричард, и как она была прекрасна! как она была спокойна! и она видела во сне его, я в этом уверена, когда, часа через полтора, я склонилась над ней я поцаловала ее тихонько в пухленькую щечку.

Самой мне что-то дурно спалось в эту ночь и я сидела за работой. Об этом, конечно, не стоит говорить, я я право не умею сказать, почему я была в таком неловком состоянии духа.

Как бы то ни было, я решилась во что бы ни стало, не давать развиваться дурному расположению духа и села за работу. Без-сомнения, я уж не раз сказала себе: - ты, Эсфирь, ты смеешь быть в дурном расположении духа! помни, как ты должна быть благодарна за все, что для тебя сделано!

Если б я могла заснуть, то я тотчас же бы легла в постель; но сон был далеко от меня; я взяла свой рукодельный ящик, достала оттуда вышивку и решилась крепко заняться работой. Надо-было считать по канве все крестики и я не хотела оставлять работы до-тех-пор, пока не сомкнутся глаза.

Я занялась прилежно: один стежок, два, целый ряд крестиков; наконец готов уголок, наконец недостало шелку, я взяла свечку и пошла вниз за шелком в временную Воркотню и, к удивлению, Застала там опекуна моего. Он сидел задумавшись перед камином и смотрел на уголья. Серебристые волосы его в безпорядке лежали на голове, как-будто в раздумье своем, он постоянно потирал ее руки. Во всяком случае эта неожиданная встреча испугала меня, я остановилась на-минуту и непременно ушла бы назад, не нарушая его спокойствия, но он случайно увидел меня и я должна была остаться.

-- Эсфирь! сказал он с удивлением.

Я сказала ему зачем я пришла.

-- Как, за работой до-сих-пор, моя милая?

-- Да, добрый опекун мой, сегодня я заработалась, сказала я; что-то не спится и мне бы хотелось кончить вышивку. Но, добрый опекун мой, вы отчего до-сих-пор не отдыхаете и отчего так грустны? Надеюсь, что нет никакой причины вам тревожиться.

-- Никакой, маленькая хозяйка, отвечал он: - по-крайней-мере такой, которую бы ты могла понять.

Он говорил таким странным, таким грустным тоном, что я невольно повторила его слова:

-- Которую бы я могла понять?

-- Останься на минуту Эсфирь, сказал он: я думал о тебе.

-- Надеюсь, что не мысль обо мне привела вас к такому грустному размышлению?

Он тихо провел рукою по лицу и снова глаза его выразили доброе и спокойное выражение. Перемена эта совершилась под влиянием такой сильной воли, что я опять невольно повторила:

-- Маленькая хозяйка, сказал мистер Жарндис: - я думал, то-есть я только что-теперь задумался о том, что ты должна быть посвящена во все тайны своей истории, то-есть знать все, что и я знаю. Впрочем, это немного, очень-немного, Эсфирь!

-- Дорогой опекун мой, сказала я: - когда в первый раз вы об этом сами заговорили...

-- Но с-тех-пор, сказал он серьёзно, перебив меня и догадываясь о чем я хотела сказать: - с-тех-пор, Эсфирь, я думал, что есть большая разница между вопросом с твоей стороны и объяснением с моей. Быть может, это моя обязанность расказать тебе все то, что я знаю.

-- Если вы так думаете, дорогой опекун мой, сказала я: - стало-быть, это справедливо.

-- Я так думаю, возразил он, очень-нежно, очень-добродушно, но решительно. - Да, милая моя, теперь я так думаю. Если твое положение в глазах кого бы-то ни было может казаться неловким, то по-крайней-мере ты прежде других должна знать всю истину, чтоб смотреть на себя совершенно-правильно.

Я села и, не без некоторого усилия быт спокойной, сказала ему: - первые воспоминания мои грустны - вы их знаете, добрый опекун мой, и руки невольно поднялись к лицу моему. Я закрылась, повторяя эти печальные слова.

-- Прошло девять лет, душа моя, сказал он, помолчав немного: - прошло девять лет с-тех-пор, как я получил письмо от одной женщины, живущей в уединении, письмо, исполненное такой страсти и такой силы, каких мне никогда не случалось видеть в письмах. Оно было писано на мое имя, быть может, с безумным ко мне доверием, быть может, с тем, что была моя обязанность оправдать это доверие. В письме говорилось о ребенке, о сироте, двенадцати лет от-роду, и именно в тех словах, которые остались у тебя в памяти. Эта женщина писала ко мне, что она воспитывала ребенка в тайне, скрывая его происхождение, и что, со смертью её, ребенок останется без друзей, без опоры, без имени. Дальше, она спрашивала меня согласен ли я продолжать воспитание так, как она начала?

Я слушала молча я внимательно смотрела на него.

-- Те слова, которые ты помнишь, показывают с какой точки зрения смотрели на ребенка, без сомнения, невинного. Сердце мое забилось в пользу малютки и я отвечал на письмо.

Письмо заклинало меня не стараться видеть пишущую; она давно была чужда свету и соглашалась только принять от меня доверенное лицо. Я доверил мистеру Кенджу. Леди сказала ему, что она в некотором отношении тетка бедного ребенка и что больше она никому на свете ничего не скажет. Вот все что я знаю, друг мой.

Я несколько времени держала руку его в своих руках.

-- Я чаще видал мою воспитанницу нежели она меня, сказал он, нежно глядя на меня: - и всегда знал, что она любима и счастлива.

-- О, как я должна благословлять вас, добрый опекун мой, вас, моего настоящого отца.

опять повторяла:

-- Которую я не могу понять, которую я не могу понять!

-- Да, это било справедливо, и надолго, надолго справедливо...

-- Прощай, же душа ноя, стал он, поцаловав меня в лоб: - и ступай спать теперь поздно и думать и работать. Ты и без того целый день думаешь за нас, милая хозяюшка.

Я не только не работала, но и не думала больше ничего. С благодарностью помолилась я Богу за столько незаслуженных милостей и заснула спокойно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На следующий день у нас были гости. Приехал мистер Аллан Вудкаурт. Он приехал проститься, потому-что уезжал надолго в Китай и Индию, в качестве врача на корабле.

Я думаю, впрочем, и знаю наверное, что он небогат. Все, что бедная мать могла сохранить для него, было истрачено на образование. Для молодого врача, неимеющого никакого знакомства в Лондоне, жизнь трудна; и хотя он занимался целый день, лечил множество бедных, но мало имел денег.

Он был старше меня семью годами; впрочем, это в скобках: не знаю зачем я об этом сказала.

у нас и мы, сказать правду, грустили о его отъезде, потому-что он был замечательно-искусный врач и на очень хорошем счету.

Когда он приехал к нам прощаться, он привез свою матушку в первый раз. Это была очень-хорошенькая старушка с большими черными глазами; но она казалась немного-надменною. Она была родом из Валлиса и считала свое происхождение от какого-то знаменитого предка, по имени что-то в роде Морган-ап-Керриг, урожденца какого-то знаменитого графства Джаймльт. Предок, кажется, всю свою жизнь провел в нагорных битвах и какой-то бард, в роде Кремляйнвашивор воспел деяния его в песни под заглавием Миюлинвилкивод.

Мистрисс Вудкаурт, поведав нам знаменитость своей высокой родни, сказала, что она вполне убеждена, что сын её, мистер Алан Вудкаурт, куда бы не был заброшен судьбою, никогда не должен забыть, какая кровь течет в его жилах и никогда не должен вступать в брак, несоответствующий его общественному положению; она внушала ему, что в Остиндии, куда он отправляется, много прекрасных англичанок-спекулянток, которые, хотя имеют и независимую собственность, но богатство ничего не значит без знаменитого происхождения, которое должно играть роль во всех случайностях в мире. Она так много говорила о родственном достоинстве, что мне невольно пришла в голову очень-глупая мысль, будто она намерена спросить меня о моем происхождении.

Мистер Алан Вудкаурт, казалось, мало сочувствовал плодовитости её рассказов и очень-нежно, очень-тонко свел разговор, не давая ей повода заметить свое неудовольствие, на благодарность к доброму опекуну моему, за его гостеприимство и за те счастливые часы - он называл их счастливыми часами - которые он провел посреди нас, воспоминания о которых, говорил он, будут всегда неизгладимы в его сердце и будут всегда его лучшею мечтою. Он пожал нам руки, и я протянула ему свою, потому-что все протягивали. Он поцаловал руку Ады, потом мою и потом уехал далеко, далеко! надолго, надолго!

Я была занята целый день, писала письмо домой, приказы в Холодный Дом, писала заметки моего доброго опекуна, стирала пыль с книг и бумаг и гремела ключами неумолкаемо. Я была занята до самых сумерок. Когда солнце закатилось, я села у окна припевая и работая. Вдруг дверь отворилась и, сверх моего ожидания, вошла Кадди.

Y нея в руках был прекрасный букет цветов.

-- Конечно прекрасные, Эсфирь, сказала Кадди: - лучше их трудно съискать.

-- Принц, моя милая? сказала я шопотом.

-- Нет, отвечала Кадди, качая головой и поднося их к моему носу: - нет не Принц.

-- Что? так ты думаешь, что у меня два обожателя?

-- Да, два обожателя, сказала я, ущипнув ее тихонько за щечку.

Кадди разсмеялась и села под окном со мной и с Адой, чтоб поболтать немного. Она сказала нам, что пробудет с нами с полчаса, пока не прийдет за ней Принц. Между-тем она безпрестанно любовалась букетом, то прикладывая его ко мне на грудь, то вплетая его в мои волосы. Наконец, уходя от нас, она отвела меня в сторону и прикрепила букет к моей груди.

-- Это для меня? сказала я с удивленьем.

-- Для меня?

-- Да, для вас, в квартире бедной Мисс Флайт. Кто-то уезжает ныньче далеко, далеко, на корабле, и просит передать это вам. Нет, нет, не снимайте их: это было его желание, я свидетель.

-- Это на что-то похоже, Эсфирь! сказала Ада смеясь и обнимая меня: - это на что-то похоже, тётушка Дерден, на что-то похоже!