Холодный дом.
Часть третья.
Глава XVIII. Леди Дедлок.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть третья. Глава XVIII. Леди Дедлок. (старая орфография)

ГЛАВА XVIII.
Леди Дедлок.

Не так-то было легко Ричарду, как казалось, поступить на испытание в контору к мистеру Кенджу. Главною помехой в этом деле был сам Ричард. Как только настало время оставить мистера Беджора, он начал уж сомневаться в успехе своих новых предприятий.

-- Право, говорил он: - ведь медицинская карьера - хорошая карьера, она мне не хуже нравится других. Попробовать разве еще немножко?

Вследствие этого он заперся в своей комнате, обложил себя книгами и костями и в это короткое время, казалось, завоевал порядочный запас сведений. Стремление его к медицинским занятиям было неравномерно: сначала он принялся за них горячо, но потом понемногу стал охлаждаться, а, охладившись совершенно, опять бросился на них с новою энергиею. Это колебание между юриспруденцией и медициною продолжалось так долго, что наступил Иванов-день, а мистер Ричард находился все-еще у мистера Беджора. Наконец, спустя еще несколько времени, поступил он в контору мистеров Кенджа и Корбая. При всех этих толках и перетолках, в нем сформировался такой запас самонадеянности, что он вполне был убежден в прекрасном выборе своей карьеры; он был так весел, счастлив и так влюблен в Аду, что, право, трудно было вообразить себе в нем другое чувство, кроме любви.

-- Да, говорил Ричард: - что касается до мистера Жарндиса, который, сказать мимоходом, частенько жаловался все это время на порывы восточного ветра, так, что касается до мистера Жарндиса, он, Эсфирь, по моему мнению, славный-малый и уж из одного этого я должен стараться взяться за дело как можно прилежнее.

Мысль, что Ричард может взяться за дело, высказанная в-особенности с таким безпечным и веселым лицом, не внушала большого доверия. Однакожь, он часто говаривал нам, что работы у него по горло, что он дивится, как еще до-сих-пер не поседел как лунь.

Все это время в денежных делах своих он не оказал никакого усовершенствования и оставался все тем же великодушным, расточительным, безпечно-мотоватым и совершенно-убежденным, что он глубоко разсчетлив и благоразумен, как и описывала его прежде. Как-то я сказала при нем Аде, что у него деньги сыплются, вероятно, с неба, потому-что он не обращает на них никакого внимания.

-- Не слушай её, моя милочка-кузина, говорил на это Ричард: - знаешь ли ты, мои звездочка, за что ворчит тётушка Дерден? Вот видишь: как-то на-днях я заплатил восемь фунтов стерлингов, или девять, кажется, не помню хорошенько, за жилет и за пуговки - какие хорошенькия пуговки! Вот она и подсмеивается надо мною, а между-тем, оставаясь у этого Беджора, я бы должен был зараз выложить двенадцать фунтов стерлингов за какие-нибудь противные лекции о костях или печени, и она не хочет понять, что, переменив карьеру и купив жилет, я все-таки остаюсь в барышах: четыре фунта стерлингов, это, сударыня моя, не шутка - так ли?

Много судили и рядили, как устроить Ричарда в Лондоне. Нам пора было возвратиться в Холодный Дом и, по отдаленности нашего места жительства от столицы, более раза в неделю мы не могли навешать нашего друга, испытывающого себя в юриспруденция.

-- Еслиб он, говорил опекун мой: - поступил действительно в контору мистеров Корбая и Кенджа, я нанял бы ему квартиру пообширнее, так-что, приехав в Лондон, и мы втроем могли бы у него останавливаться; во вот беда, прибавлял он всякий раз, потирая значительно себе голову: - вот беда, нельзя сказать наверное, что рвение его к юриспруденции не охладится.

Как бы то ни было, разговоры наши кончились тем, что мы ему наняли помесячно хорошенькую меблированную квартиру в большом, спокойном доме, близь Королевского Сквера. Только-что он поместился, как накупил себе множество безделушек, и нужных и ненужных, для комфорта. Когда мы с Адой удерживали его от покупки какой-нибудь вещи и он убеждался в справедливости ваших слов, то сбереженные таким образом деньги считал непременно барином. Я, говорит, могу истратит эти пять фунтов стерлингов, которые выиграл по делу каких-нибудь пуговок - не так ли, тётушка Дерден?

Все эта хлопоты удерживали нас от визита к мистеру Бойтсорну. Наконец дела были приведены к концу. Ричард переехал на свою новую квартиру и мы решились отправиться на хутор, где мистер Бойтсорн жил на холостую ногу.

Ричард в это время года, в которое обыкновенно бывают судейския вакации, мог бы ехать с нами к мистеру Бойтсорну, во ревность его к труду, энергическое желание изучить все пружины несчастного процеса приковали его к Лондону, и мы поехали одни; и милочка моя, Ада, постоянно толковала о трудолюбия своего братца Ричарда.

Мы весело катились в дилижансе в Линкольншайр в сопровождении мистера Скимполя. Он рассказал нам, что господин, имевший дурную привычку приходить к нему незваным гостем в день рождения его голубоокой дочери, очистил всю его квартиру от мебели; это обстоятельство, конечно, плачевное для каждого, было как нельзя больше по сердцу мистеру Скимполю.

-- Столы и стулья, говорил он: - очень-скучные вещи; если их не меняешь, все одни и те же, просто скука; смотришь на них, они стоят перед тобой - и никакого разнообразия! это выводит из всякого терпения Как приятно, когда нет постоянных столов и стульев, право! Брать мебель напрокат всего приятнее: перелетаешь как бабочка от красного дерева к черному, от черного к ореховому - наслажденье да и только! выбираешь фасон какой угодно, и однообразие не утомляет.

-- Всего страннее, однакож, то, продолжал мистер Скимполь в веселом настроения духа: - что мои столы и стулья взяты были у мастеров в дом; а хозяин квартиры отнял их у меня за долг, я совершенно спокоен. Воля ваша, а это смешно! Этого я никак и никогда не пойму! Ведь мебельные мастера не брались уплачивать за меня квартирные долги? За что же хозяин обобрал их мебель? Мне кажется, это все-равно, еслиб у меня была на переносице бородавка и хозяин мой, неохотно смотрящий на бородавки, ухватился бы за носы моих мебельщиков и давай цапать их, несмотря на то, есть ли на их переносицах бородавки или нет? Как хотите, а логика его погрешительна!

-- По-крайней-мере ясно и непогрешительно то, говорил, улыбаясь, мистер Жаридис: - что тот, кто обязался платить за столы и стулья, должен заплатить за них.

-- Без сомнения, возразил мистер Скимполь: - это-то и главное дело! Я говорю своему хозяину: - дружище! знаете ли вы, что ведь за мебель, которую вы так смело берете к себе, должен заплатить превосходнейший из людей, мистер Жарндис. Разве вы имеете какие-нибудь права на его собственность? - А он все свое: тащит да и только! что ни говори - как с гуся вода!

-- Ничего! отвечал мистер Скимполь: - я предлагал ему разные серьёзные сделки. Я пригласил его к себе в комнату. Я сказал ему: вы, ведь, деловой человек - я это знаю? Да, отвечал он.Хорошо, сказал я: - будем же толковать дельно. Вот чернильница, перья, бумага, облатки. Ну что вам нужно? Я занимал у вас в доме квартиру и жил, к общему нашему удовольствию, совершенно-спокойно. Теперь начались у нас недоразумения. Будем же зараз и друзьями и деловыми людьми. Что вам нужно? И что же? на все на это он ответил лишь фигурой в восточном вкусе: - я, говорит, никогда не видал цвета ваших денег! Друг мой, сказал я: - да у меня денег никогда не бывает; я не знаю, что значит иметь деньги. Хорошо, говорит он: - ну если я потерплю несколько времени, что же вы на это скажете? - Друг мой, говорю я: - я не имею никакого понятия о времени. Вы говорите, что вы деловой человек, так и распорядитесь деловым образом, как только можно распорядиться посредством чернил, перьев, бумаги и облаток, я все готов исполнить! Но не заставляйте же платить себе вещами, принадлежащими другим, а не мне - это безсмысленно! Будем деловыми людьми - вот и все! Ну, и что же вышло: он деловым образом распорядиться не хотел - вот и все!

Нет сомнения, что такое ребячество мистера Скимполя имело, вообще говоря, свои неудобства, но в некотором отношении не было лишено и комизма. Во время дороги он чувствовал всегда хороший аппетит и не отказывался разделять все закуски и лакомства, которые предлагали нам в гостинницах; только никогда не платил за них денег. Когда извощик, обходя всех пассажиров вокруг, попросил себе на водку, мистер Скимполь спросил его, весело-добродушным тоном: какую награду считает он для себя наибольшей, и на ответ его: полкроны, он улыбнулся, сказал, что желание вообще довольно-умеренное и предоставил заплатить за себя мистеру Жарндису.

Погода была прекрасная. Зелень полей колыхалась крупными волнами; птички чирикали так радостно; кустарники были полны диких ягод; деревья густо драпированы зеленью; луга благоухали душистыми цветами. Часу в третьем за полдень приехали мы в торговый город, где останавливается дилижанс. - Маленький городишко, с церковью посредине, с площадью, с рынком, с узенькой душной улицей, с тинистым прудом, в котором сонная, поджарая лошадь оевежала своя грязные ноги. В небольшой полосе тени несколько человек лежали и Стояли в полудремоте. После шелеста листьев, тряски и шума экипажа, тихий город нам показался таким ничтожным, таким неподвижным.

В гостиннице мы застали мистера Бойтсорна. Он приехал верхом и с ним была коляска, в которой нам надо было отправиться на его хутор, миль за пять от города. Он очень обрадовался, увидав нас, и быстро соскочил с лошади.

-- Клянусь честью! сказал он, радушно поздоровавшись с нами: - вы попали на самый проклятый дилижанс; такой скверной колесницы не сыщешь во всем свете! Он, изволите видеть, опоздал двадцать-пять минут: за это следует его повесить на первой осине!

-- Будто он опоздал? сказал мистер Скимполь, к которому относилась речь мистера Бойтсорна. - Вот оно что; впрочем, я тут ничего не понимаю.

-- Двадцать-пять минут! двадцать-шесть минут, гремел мистер Бойтсорн, смотря на свои часы: - да это ни на что не похоже! Опоздать двадцать-шесть минут, когда в карете сидят дамы; нет, это не может быть без умысла! Да что тут толковать! и отец его и дед в придачу, были записные плуты, которых когда-либо приходилось видать на козлах!

Говоря это с чувством сильного негодования, он в то же время сажал нас нежно в коляску и лицо его сияло радостью я удовольствием.

-- Мне очень-совестно, милостивые мои государыни, говорил мистер Бойтсорн, стоя с непокрытой головой у дверец коляски: --" мне очень совестно и досадно, что я должен вас вести в обход и сделать мили две крюку. Но что же делать! прямая дорога лежит через парк сэра Лейстера Дедлока, и я поклялся: до-тех-пор, пока останется у меня хоть капля крови, не вступать во владения этого супостата ни своею ногою, ни лошадиною! И подметив взор опекуна моего, он разразился своим гремучим смехом, который, казалось, расшевелил и этот сонный и дрянной городишко.

-- Разве Дедлоки здесь, Лаврентий? спросят опекун мой, когда мы двинулись вперед и мистер Бойтсорн галопировал рядом с нами по зеленому дугу.

-- Сэр Фарнес, возразил мистер Бойтсорн: - ха, ха, ха! сэр Фарнес здесь и, к моему удовольствию, подагра душить его на порядках. Миледи - при этом имени лицо его приняло самое нежное выражение - также скоро будет; ее ожидают на-днях. Я не удивляюсь, что она не очень спешит в объятии своего супруга. Не понимаю, да я думаю никто не понимает, какая тайна заставила такую превосходную женщину выйди за такого мозгляка. Ха, ха, ха, ха!

-- Я думаю, говорил опекун мой, смеясь: - твое заклятие не простирается на нас и мы можем иногда погулять в парке?

-- Я никаких не кладу запрещений на моих гостей, говорят мистер Бойтсорн, наклонясь к нам с Адой, с своей милой улыбкой, которая так шла к нему: - разве только в случае отъезда) Но во всяком случае, мне очень-прискорбно, что я не могу иметь счастия сопровождать вас в ваших прогулках в Чизни-Вольд, потому-что это прекрасное место; но, Жарндис, я тебя предупреждаю, что ты, как мой гость, встретишь там холодный прием. Баронет ходит там, как недельные часы, то-есть такие недельные часы, которые никогда не заводятся и, следовательно, стоят... ха, ха, ха, ха! Я уверен, с ним сделается новый припадок подагры, когда он увидит друзей своего друга и соседа... ха, ха, ха!

-- Мы не будем делать опытов над его подагрою, говорил опекун мой: - смею надеяться, что мы оба далеки от мысли иметь честь познакомиться между собою; а погулять в парке, оглядеть раз-другой дом, это позволяется каждому любопытствующему, и мне больше ничего ненадо.

Хорошо, сказал мистер Бойтсорн: - все это очень-хорошо и всем этим я очень-доволен! Здесь смотрят на меня как на второго Аякса, вызывающого громовое поражение. Ха, ха, ха, ха! когда, в воскресенье, прохожу я в нашу маленькую церковь, значительная часть нашего незначительного общества так и ожидает, что я повалюсь, для их потехи, под ударами молний дедлоковского негодования. Ха, ха, ха, ха! он и сам так же думает, потому-что он, клянусь вам, пошлейший, глупейший и самый... полновесный осел!

Мы въехали на вершину холма и увидели Чизни-Вольд.

Это был живописный старый замок, обнесенный роскошным парком. Посреди деревьев и недалеко от замка виднелся крест и купол церкви, о которой говорил мистер Бойтсорн. Что это за восхитительное место! бесконечный бор, по которому скользили лучи солнца, перемешивая полутоны света и тени, широкие ковры зеленеющих лугов, искристые голубые ленты воды, роскошный сад, пестрые клумбы самых разнообразных цветов, дом с его крышей, трубами, башнями, павильйонами, галереями, широкими террасами, обнесенный баллюстрадой, около которой вились розы и каприфолии, казался чем-то сверхъестественным. Все, и дом, и сад, а террасы, и зеленые луга, и воды, и старые дубы, к корни, и них, и лес, освещенные золотистыми лучами садящагося солнца, разстилались перед нами волшебною панорамой.

-- Это сын управительницы домом, мистер Раунсвель, сказал он нам: - он страстно влюблен в одну молодую девушку. Эта девушка понравилась и леди Дедлок, и она взяла ее к себе в услужение; такая честь очень не по-сердцу молодому человеку. Однакож теперь он на ней жениться не может, хотя б и розанчик был на это согласен, вот потому-то он и заходит сюда иногда денька на два, чтоб... удить рыбу. Ха, ха, ха, ха!

-- Что же они, обручены, мистер Бойтсорн? спросила Ада.

-- Не знаю, не знаю, мисс Клер, отвечал он: - вы ах увидите скоро вместе и потому сами решите ваш вопрос. Таким вещам надо учиться мне у вас, а не вам у меня.

-- Пока Ада закраснелась, мистер Бойтсорн ударил по своему серому коню, подскакал к двери своего хутора, соскочил на ноги, снял шляпу и ожидал нас с распростертыми объятиями.

Он жил в очень-красивом домике, впереди которого разстилался зеленый лужок; с одной стороны был разведен большой цветник и фруктовый сад, оканчивающийся обильным огородом, и все было обнесено надежной стеной, в защиту от похитителей. Старая липовая аллея сплеталась в зеленый свод; вишневые деревья и яблони гнулись под тяжестью плодов. Ветви кустарников, крыжовника и смородины пригибались к земле; земляника и клубника краснелись везде в таком же изобилия, и персики целыми сотнями спели на солнце. Под сетками и стеклами рам блистали свежие огурцы, арбузы и дыни и наполняли грунт так изобильно, что, кажется, каждый дюйм земли был целым погребом с запасом на долгое время. Между-тем приятный запах свежей травы и различного рода растений, не говоря уж о соседних стогах душистого сена, обращали весь хутор в роскошный букет. За старою кирпичною стеною царствовала такая тишина и такое спокойствие, что даже круги перьев, разставленные для пуганья птиц, едва колебались на воздухе.

Хотя дон вообще не в таком порядке, как сад, но, во всяком случае, это был настоящий старинный дом, с боровами на чердаке, с кухней, выстланной камнем, с каминами из расписных изразцов и с большими балками, переложенными через весь потолок. Перед окнами с одной стороны простирался спорный пункт земли; на нем мистер Бейтсорн и день и ночь держал бдительного стража, которого обязанность состояла единственно в том, чтоб, в случае нечаянного нападения, тотчас же поднять трезвон в огромный колокол, повешенный здесь для этой цели; отвязать огромного и злого бульдога, своего союзника, который сидел на тяжелой цепи в своей конуре, и вообще разить, как только можно, смелого неприятеля. Недовольный этими физическими предостережениями, мистер Бойтсорн выставил и свое имя на нескольких деревянных щитах, на которых сказано: "Собака кусается. Страшно зла. Лаврентий Бойтсорн. - Мушкетоны заряжены крупной дробью. Берегись. Лаврентий Бойтсорн. - Не ходи здесь: попадешь в волчью яму. Лаврентий Бойтсорн. - Капканы здесь стоят и денно и нощно. Лаврентий Бойтсорн. - Предостережение: всякий, кто осмелится без дозволения явиться на сей собственности, будет наказан силою длани владельца, со всевозможною строгостью и подвергнется законному преследованию. Лаврентий Бойтсорн". Эти лаконическия, но сильные надписи, он показывал нам из окна своей парадной гостиной, заливаясь отчаянными залпами смеха: ха, ха, ха, ха, ха, ха! а птичка между-тем безпечно прыгала у него по голове и плечам.

-- По моему мнению, это ужасно скучная возня, сказал мистер Скимполь, с обыкновенною своею безпечностью: - если только все это не шутка?

-- Шутка! ха! возразил мистер Бойтсорн с невыразимым жаром: - нет, сударь мой, это не шутка! Я готов вместо собаки посадить льва, везде подвести подкопы, где только станет нога нечестивого сэра Фарнеса; я готов... ха, ха, ха, ха!.. Нет, это, сударь, не шутка!

Мы приехали к нему в субботу. В воскресенье утром пошли мы все в маленькую церковь, в парке, по веселой.тропинке, проходящей непосредственно через поле битвы.

В церкви было мало народу: по большей-части земледельцы, рабочие, прислуга джентльменов в околотке. Между ними красовались статные лакеи; в-особенности понравился мне заштатный -старый кучер: в нем так я отражалась вся знаменитость лордов, которых он возил в своей карете. Хорошенькия, молоденькия девочки целой гирляндой сидели на своих местах и мистрисс Раунсвель, управительница замка Чизни-Вольд, отличавшаяся прямизною стана и плотностью старого, но красивого еще лица. Прелестная девочка, о которой говорил мистер Бойтсорн, стояла рядом с ней. Я бы, кажется, ее тотчас узнала по первому взгляду - такой была она обворожительной красоты; щечки её пылали, блестящие глазки то потуплялись вниз, то подымались кверху, под влиянием глаз молодого рыбака-аматёра, который, должно-быть, случайно, стоял неподалеку от нея. Одно лицо и неприятное лицо, хотя и красивое, недоброжелательно следило за хорошенькой девочкой; впрочем, оно также недоброжелательно смотрело и на всех: это было лицо француженки.

Пока колокол еще гудел и знаменитые лорды не являлись, я успела оглядеть церковь. Густые деревья заслоняли окна и пропускали в церковь мало воздуха и какой-то зеленоватый свет, от которого лица окружающих казались очень-бледными. Небольшой луч света, проникающий в маленькую дверь, освещал неясно изображения на стенах и сторожа, работавшого прилежно около колокола. Но вот толпа зашевелилась по известному направлению, пробежал почтительный шопот, и я догадалась, что является лорд с миледи.

Могу ли я когда-нибудь позабыть, как затрепетало мое сердце под влиянием брошенного на меня взгляда? могу ли я когда-нибудь позабыть выражение тех глаз, которые впились в меня и, казалось, готовы были выскочить из своих орбит? Это была минута, одна только минута, но лицо, на которое я взглянула и с которого тотчас же опустила глаза своя на молитвенник, было мне знакомо.

И странно, предо мной явилась длинная перспектива дней, проведших мною у моей крестной матери, даже и то время, когда, одевши, бивало, мою куколку, я становилась на цыпочки, чтоб посмотреться в зеркало и причесать себе, голову. Безспорно, что я никогда не видала леди; безспорно также, что лицо её было, как две капли воды, знакомо мне.

Легко было догадаться, что церемонный, седовласый подагрик-джентльмен, был не кто другой, как сэр Лейстер Дедлок, а леди - была леди Дедлок. Но почему лицо её было некоторым образом похоже на разбитое зеркало, в обломках которого являлись мои воспоминания, и почему я так была встревожена, так дрожала, встречая нечаянно взгляд миледи - в этом я не могу дать отчета.

Я приписала это непростительной слабости нерв; но, при всем усилии, не могли превозмочь себя. Проведшее время моей жизни и покойная крестная мать моя не выходили из моего воображения; это заставило меня думать, что, может-быть, миледи Дедлок похожа лицом на мисс Барбару. Быть-может, и было какое-нибудь сходство, но выражения этих двух лиц были так различны, как небо и земля. Эта суровость, которая сверкала в каждой черте моей крестной матери, подобно буре между горами, была совершенно-далека от лица, стоящого предо мною, так-что, еслиб и было ничтожное сходство между ними, то это сходство не могло бы поразить меня. К-тому же, я не запомню ни в чьем лице такого величия и такой гордости которые были в лице леди Дедлок. и все-таки я, я - ничтожная Эсфирь Сомерсон, дитя, живущее отдельною жизнью, дитя, рождение которого не принесло никому никакой радости - явилась перед моими глазами, с какой-то сверхъестественной силой из давно-прошедшого, и эта фантастическая сила исходила из фешонэбльной леди, которую я никогда не видала и которая мне никогда не снилась во сне.

Это обстоятельство бросило меня в такое волнение, что я готова была не слушать всех замечаний француженки, которая, сколько я заметила, пришла в церковь для своих личных наблюдений. Наконец, весьма-медленно я успокоилась и, спустя несколько времени, взглянула на леди Дедлок, и взглянула без волнения.

По окончании службы, сэр Лейстер очень-осанисто и любезно подал свою руку миледи, хотя он мог передвигать ноги только с помощью толстой палки, и проводил ее до двуместной кареты, в которой оне приехали.

Дорогою мистер Скимполь заметил мистеру Бойтсорну, что баронет свысока взирал на окружающую его толпу.

-- Он таков, говорил мистер Бойтсорн. - И отец его и дед и прадед в придачу, все они таковы!

-- Знаете ли, продолжал мистер Скимполь, совершенно-неожиданно дли мистера Бойтсорна: - знаете ли, я очень люблю видеть людей подобного сорта!

-- Нет, это так, продолжал мистер Скимполь. - Видите ли, он хочет дать почувствовать, что может мне покровительствовать - очень-рад! сделай одолжение!

-- А я-так не рад, кричал мистер Бойтсорн в большом волнении.

-- Не-уже-ли? возразил мистер Скимполь с своим обычным легкомыслием: - да ведь это значит самому себе досаждать. Какая же в этом надобность? Я совершенно-доволен, доволен, как дитя, всем, что делается вокруг меня, и досаждать себе ничем в мире не стану. Вот, например: я прихожу сюда, встречаю великолепного лорда, требующого высокопочтения к своей особе. Прекрасно! Вот тебе, говорю я, великолепный лорд, мое высокопочтение - прими его; если ты мне можешь показать что-нибудь приятное, я буду очень-счастлив; если ты хочешь дать что-нибудь приятное, я буду очень-рад и возьму. Великолепный лорд, без-сомнения, ответит мне: "Ты, брат, славный детина: ни жолчи моей не волнуешь, ни пищеварения моего не портишь и нечего мне перед тобой быть ежом". И право, для нас обоих это будет недурно! Вот с какой точки зрения смотрю я на вещи. Впрочем, может-быть, это детский взгляд.

-- Ну, а если на другой день, говорил мистер Бойтсорн: - вы увидите человека, совершенно ему противоположного, тогда что?

-- Как что? говорил мистер Скимлоль с полною простотою и скромностью: - и тогда то же самое - вот и все. Я бы, например, сказал: "достопочтенный мой Бойтсорн, ты не хочешь видеть великолепного лорда? Очень-хорошо! и я не хочу его видеть! Я думаю, что мои обязанность состоит в том, чтоб каждому угодить, и думаю, что в этом же состоит обязанность каждого; словом, должна быть связь и гармония, следовательно, если ты не хочешь его знать, и и не хочу его знать. А теперь, дружище, пойдем обедать."

-- А еслиб дружище-то, заревел мистер Бойтсорн: - еслиб дружище-то сказал, что я тебе...

-- Понимаю, понимаю, отвечал мистер Скимлоль: - конечно, он так бы и сказал.

-- Что, я тебе поднесу такой обед!... заревел мистер Бойтсорн, и к этому, верно, прибавил бы: "Если хочешь говорить, мистер Гарольд Скимлоль, так говори дело!"

занимается делом или чем занимается дело. Если вы занимаетесь делом и если это вам по-сердцу - прекрасно, поздравляю вас от всей моей души - вот и все. До меня же это не касается, уверяю вас, потому-что я настоящее дитя, я дело во мне, а я в деле - никакой нужды не имеем. Так видите ли, несравненнейший Бойтсорн, не самое ли лучшее идти обедать?

Это вот один очерк разговора из числа многих между мистером Бойтсорном и мистером Скимполем. Я всегда боялась, чтоб эти разговоры не кончились плачевным взрывом со стороны нашего хозяина, в чем не было бы никакого сомнения, еслиб обстоятельства были другия. Вопервых, мистер Бойтсорн свято хранил обязанности гостеприимного хозяина; вовторых, опекун мой смеялся от чистого сердца с мистером Скимполем и над мистером Скимполем, как над ребенком, который целый день тешится мыльными пузырями. Между-тем мистер Скимполь, не подозревая, какие живые струны он затрогивает и какой может подвергнуться опасности, набрасывал карандашом ландшафт в парке, которому, конечно, никогда не было суждено быть конченным; или садился за фортепьяно я разъигрывал отрывки каких-нибудь опер, или пел какие-нибудь песенки, или ложился на спину под тень дерева и наблюдал за движением облаков; вообще был, как-нельзя-более, доволен сам-собою.

-- Предприятия и усилия, говаривал он нам, лежа на спине в тени: - для меня истинное наслаждение. Я думаю, что я истинный космополит. Я им сочувствую глубочайшим образом. Лежа, хоть например здесь, я с почтительным удивлением думаю об этих предприимчивых умах, которые проникают до северного полюса, или в самое сердце тропиков. Материалисты спрашивают: "Зачем носит нелегкая к северному полюсу? Какая от этого польза?" Не знаю я, есть от этого польза или нет; но по-крайней-мере я могу сказать наверное, что они, идя может-быть без особенного умысла, однакожь, по-крайней-мере, занимают мои мысли. Возьмем хоть, наконец, крайность; возьмем туземцев с американских плантаций: конечно, они работают сильно; конечно, эта работа им неочень по вкусу, и даже, быть-может, их существование несовсем-весело; но они оживляют для меня ландшафт; они придают местности поэтической колорит, и я уверен, что это одна из приятнейших целей их существования. И я очень благодарен им за это!

Мне часто приходило в голову, по поводу его речей: порождают ли в нем какую-нибудь мысль мистрисс Скимполь и дети, и с какой точки зрения представляются они его космополитическому уму?

Быстро прошла неделя. Погода стояла прекрасная; дни были теплы я ясны и приятно было проводить их в широком парке, любуясь раскидистыми деревьями, пробивающимся лучом солнца сквозь густые листья зелени, перебегающею тенью, между-тем, как птицы цели и слышалось в воздухе тихое жужжанье насекомых. У нас в парке было одно любимое место; густо было оно покрыто мягким мохом и свежей зеленой муравой; на нем лежало несколько срубленных и очищенных от коры деревьев. Сидевшему на этом месте, сквозь просеку, открывалась богатая перспектива. В эту субботу сидели мы с мистером Жарндисом и с Адой и любовались на яркоосвещенный план картины. Вдруг вдалеке послышались сильные раскаты грома и крупные капли дождя зашелестили по листьям деревьев.

капли дождя били по листьям, как свинцовые пули. В такую грозу, соседство с деревьями опасно, и мы поспешили по мшистым пригоркам в сторожевую избушку лесничого, находящуюся вблизи. Мы часто любовались мрачной красотою этой избушки, стоящей посреди густой зелени деревьев.

В избушке было так темно, в-особенности при небе, густо покрытом черными облаками, что мы с трудом заметили человека, который, поклонясь нам при входе, подал мне и Аде по стулу. Ставни были открыты и мы любовались грозой.

Картина была величественна: ветер ревел, качал и гнул деревья; дождь лил, как из ведра; раскаты грома сливались один с другим и красновато-яркая молния резала небо в разных направлениях.

-- Однако, не опасно ли сидеть у открытого окна?

-- О нет, милая Эсфирь, сказала Ада, спокойно обращаясь ко мне.

Сердце затрепетало снова во мне. Я никогда не слыхала этого голоса, как никогда не видала этого лица. Но голос этот делал на меня странное впечатление; он вызывал во мне панораму всей моей прошедшей жизни.

Леди Дедлок прежде нас искала убежища от грозы в сторожевой избушке лесничого.

-- Я испугала вас? сказала она.

-- Я думаю, сказала леди Дедлок, обращаясь к моему опекуну: - что я имею удовольствие говорить с мистером Жарндисом?

-- Ваше внимание делает мне больше чести, чем я мог ожидать, миледи, сказал опекун мой.

-- Я узнала вас прошлое воскресенье в церкви. Мне очень-прискорбно, что какой-то поземельный спор сэра Лейстера - вовсе без его желания, я уверена - может некоторым образом послужить к недоразумениям между нами.

-- Я знаю это обстоятельство, сказал, улыбаясь, опекун мой: - и считаю себя совершенно-обязанным не безпокоить вас моим знакомством.

была холодная красота: при взгляде на нее всякий легко заметил бы, что она имеет сильную власть привлекат к себе, если только захочет. Лесовщик подал ей стул и она села в дверях между нами.

-- Пристроили ли вы молодого человека, о котором писали сэру Лейстеру и для которого сэр Лейстер, к-сожалению своему, не мог ничего сделать? сказала она, повернув головку свою через плечо к мистеру Жарндису.

-- Пристроил, сказал он.

-- Я думаю, это ваша воспитанница, мисс Клер?

Он представил ей Аду.

-- Вы утратите часть вашего безкорыстного, донкихотского характера, сказала леди Дедлок мистеру Жарндису, опять через плечо: - если вы будете воспитывать под вашею опекою таких красавиц. Но представьте меня также, сказала она, повернувшись ко мне совершенно: - и этой молодой леди.

-- Мисс Сомерсон также моя воспитанница, сказал мистер Жарндис: - с тою только разницею, что и за нее не отвечаю ни пред каким лордом-канцером.

-- Да.

-- Надеюсь, что она совершенно-счастлива в своем опекуне.

Леди Дедлок смотрела на меня; я смотрела на нее и отвечала ей утвердительно. Вдруг она отвернулась от меня поспешно, даже с каким-то приметным неудовольствием, и опять заговорила с моим опекуном.

-- Много прошло с-тех-пор, когда мы перестали с вами встречаться, мистер Жарндис...

-- Как! и вы даже льстите, или, быть-может, думаете, что лесть мне необходима? сказала она с легким презрением. - Я думаю, я приобрела такое мнение!

-- Вы приобрели так много, леди Дедлок, сказал опекун мой: - что по-неволе должны немного платиться... впрочем, не передо мною.

-- Так много! повторила она, тихо смеясь: - да!

В её манерах было столько возвышенного, столько силы, столько уничтожающого... и уж я не знаю чего. На нас с Адой она смотрела как на детей, так-что, тихо смеясь и глядя на падающий дождь, она не обращала на нас никакого внимания и занималась спокойно своими мыслями, как-будто была одна.

-- Да, мы прежде чаще встречались, отвечал он.

-- Мы пошли с ней по разным дорогам, сказала леди Дедлок: - и между нами всегда было мало общого. Хоть это и грустно, но пособить этому нельзя.

Леди Дедлок опять стала глядеть на дождь. Гроза стихла. Дождь ослаб; молния больше не сверкала; раскаты грома слышались только вдалеке; солнце начало уж золотить мокрые листья и отражаться в падающих каплях дождя.

Пока мы сидели молча, маленький фаэтон, запряженный парою лошадей, быстро подъезжал к крылечку сторожевой избушки.

В фаэтоне сидели две женщины. Когда он остановился, из него вышли: француженка, которую я видела в церкви, а за ней красивая девушка. В руках у них было несколько шалей и бурнусов, француженка, смелая и самонадеянная; красивая девушка, сконфуженная и робкая.

-- Что это значит? Две! сказала леди Дедлок.

-- Я пока считаюсь вашей горничной, миледи, сказала француженка: посланный требовал горничную.

-- Я думала, что я вам понадоблюсь, миледи, сказала хорошенькая девочка.

Миледи повернулась к ней и та слегка набросила шаль на её плечи. Француженка стояла незамеченною, сверкала из углов глаз своих и шевелила бледными губами.

-- Мне очень прискорбно, сказала леди Дедлок мистеру Жарндису: - что мы не можем возобновить прежнего нашего знакомства. Вы мне позволите прислать сюда экипаж мой, к услугам вашигь молодых девушек. Он сейчас же сюда вернется.

Мистер Жарндис ни за что не хотел согласиться на это предложение. Миледи Дедлок снисходительно простилась с Адой, но не со мной, и, опираясь на руку мистера Жарндиса, села в фаэтон. - Это был красивенький, низенький садовый экипажец с верхом.

-- Садись со мной, дитя мое, сказала она хорошенькой девушке: - ты мне нужна. Пошел!

Я думаю, что для гордости сильное наказание - гордость. Гнев француженки был самый странный, какой мне когда-либо случалось видеть. Она стояла неподвижно, покамест фаэтон не повернул в боковую аллею и потом, без малейшей перемены в лице, сняла башмаки, оставила их на полу и пошла пешком за фаэтоном, по самым мокрым местам парка.

-- Нет, сэр, отвечал лесовщик, который вместе с женой своей следил за ней из окна: - нет, нет, сударь. Гортензия не безумная: она знает что делает; она, изволите видеть, очень-высокомерна и сердита. Да, сударь, очень-высокомерна и сердита; за это и хотят сменить ее и взять на её место другую. - Вот это, сударь, ей несовсем-то нравится.

-- Да зачем же она идет без башмаков по мокрой траве? сказал опекун мой.

-- Или она думает, что топчет бедную розу, сказала жена его.

Спустя несколько минут, мы прошли неподалеку от замка. При первом взгляде на него, он нам показался волшебно-прекрасным, а теперь был еще прекраснее. Свежий ветер нес приятную прохладу; птицы громко пели; серебристые капли дождя, как брильянты, висели на стеклах; вся природа как-будто ожила снова, и маленький фаэтон, как волшебная колесница, серебрился под лучами заходящого солнца; но, несмотря ни эту картину, так же хладнокровно, таким же медленным шагом шла m-lle Гортензия, босоногая, по мокрой траве.