Холодный дом.
Часть третья.
Глава XIX. Вперед!

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть третья. Глава XIX. Вперед! (старая орфография)

ГЛАВА XIX.
Вперед!

Настали вакации. В Канцелярской Улице штиль. Славные корабли Lex и Justicia, обшитые медью, связанные железом, с чугунными жерлами, стоят в гавани без рей и парусов. Летучий голландец, которого экипаж составляют клиенты, просящие каждого встречного заглянуть в их бумаги, поставил паруса и улетел, Бог-весть, куда. Все суды заперты; публичные конторы томятся сном; даже сама Вестминстерская Палата обратилась в тенистую долину, где бы с удовольствием готовы были запеть соловьи и где теперь можно встретит истцов более нежного класса.

Темил, Канцелярская Улица, Палата Сержантов и Линкольская Палата, даже и с полями, включительно, словно гавани во время отлива. Неконченные и нескончаемые процесы сидят на мели, обленившиеся писаря качаются на стульях и ждут судейского термина.

Наружные двери экспедиций заперты на-глухо и все послания и письма оставляются в коморке дворника. Целый сенокос травы пробился бы между камней мостовой по сторонам двора Линкольнской Палаты, еслиб разнощики писем не сидели, от нечего делать, тут, в тени и не занимались, в раздумьи, грызеньем и жеваньем травы.

Во всем городе один только судья, да и он заседает в палатах не чаще двух раз в неделю. Еслиб жители ассизных городов могли на него бросить взгляд в эту минуту: нет глубочайшого парика, нет красной тоги, нет белого меха, нет палатской стражи, не видать белых палочек! Сидит только чисто-выбритый джентльмен в белых панталонах и в белой шляпе; судейская физиономия его загорела поматросски; загорел и кончик судейского носа и судейский вкус направляет ноги преимущественно в лавки за устрицами или за стаканом инбирного пива со льдом. Адвокаты Англии разсеялись по всему лицу земному. Как может Англия обойдтись без своих адвокатов впродолжение четырех длинных летних месяцев, без этого, оправданного давностью веков, убежища при несчастий и единственного законного триумфа в счастии? - этот вопрос до нас не касается. Мы только можем уверить, что Альбион теперь совершенно свободен от меча и щита, и что этот ученый муж, страдающий сильною раздражительностью₍нервов, при виде своего клиента, под влиянием противной партии, теперь значительно поправляется, дыша нагорным воздухом Швейцарии. И этот знаменитый муж, который занимается делами уничтожения и разит всех опонентов своих грозным сарказмом, весел, как птичка, невинен как бабочка, и купается в ваннах франции. И тот ученый муж, который слезно плачет при всяком патетическом обстоятельстве, не пролил ни одной слезинки впродолжение двух недель. И этот очень-ученый муж, который остудил жар своего кипучого темперамента в потоках и фонтанах юриспруденции, с тем намерением, чтоб, во время судейского термина, явить великую развитость в судейских крючках, недоступных уму непосвященных и очень-мало доступных уму посвященных, бродить теперь с характеристическим наслаждением по засухе и пыли окрест Константинополя. Другие разбросанные осколки этого великого палладиума находятся на каналах Венеции, у истоков Нила, в купальнях Германии и далеко на песчаных берегах всей Англии. Едва можно съискать только одного адвоката в опустелой Канцелярской Улице. И если этот единственный член правосудия, проходя по пустынной области Оберканцелярии, сойдется случайно с докучливым просителем, неспособным оставить место страха и надежды, то они оба испугаются друг друга и оба бросятся в разные закоулки.

Такого жаркого лета давно не запомнят. Все молодые писцы влюблены до безумия и, сообразно с различными степенями своего социального значения, отправляются, для свидания с предметом своей страсти, или в Маргет, или в Рамсгет, или в Гревзенд. Все писцы средних лет - женатые люди; они скучают и находят, что их семейства слишком-велики. Покинутые хозяевами собаки, бродят но пустым дворам судов, томятся жаждою, ищут воды, преимущественно во всех сухих местах коротко дышат и высовывают язык. Собаки слепых приводят своих хозяев к фонтанах, или к ушатам с водой. Лавка, окна которой прикрыты маркизами, троттуар полит водой и сквозь стекла видны сосуды с золотыми и серебряными рыбками - считается эдемом. Темпл так раскален, что служит для Береговой и флотской Улиц, как-бы утюжною плиткой, я утюжит их всю ночь.

Но в палатах Темпла есть еще конторы, в которых можно прохладиться, если стоит искать прохлады, искупая ее такою невыносимою скукой; но в маленьких переулках, непосредственно за этими уединенными местами, совершенная духота.

В палатах мистера Крука так жарко, что жители выворотили домы наизнанку: вынесли столы и стулья на улицы и сидят на троттуарах. Мастер Крук также на улице; рядом с нам кошка, которой с ним никогда нежарко!

Гостинница Солнечного Герба закрыла навремя свои гармоническия митинги и маленький Свильс ангажирован на Пасторальные Сады, по ту сторону Темзы, где он разъигрывает роль угнетенной невинности, поет комическия песенки самого девственного содержания и таким голосом, который не может оскорбить наинежнейшого слуха.

На всем юридическом сословии лежит, как тяжелое облако, ржавчина и паутина бездействия и праздности длинных вакаций.

Мистер Снегсби, поставщик канцелярских принадлежностей, на Стряпном Подворье, в Канцелярской Улице, покоряется общему влиянию сонливости не только в душе своей, как симпатичный и созерцательный человек, но и телесно, то-есть в делах своих, как поставщик канцелярских принадлежностей. В эти длинные вакации ему больше свободы баловать себя прогулками к гостиннице Скобы и на Плющильный Двор, чем в другое время года, и он говорит своим двум подмастерьям: "славная вещь, ребята, воображать себя в такую жару на каком-нибудь острове; кругом вода, море бушует, ветром подувает и листья трепещут".

Крикса страшно суетится в парадной гостиной в этот день, один из дней данных вакаций. Мистер и мистрисс Снегсби имеют в предмете задать пирушку и принимать гостей. Ожидаемая компания более-избранная, чем многочисленная; она состоит только из мистера и мистрисс Чедбанд и больше не из кого. Хотя мистер Чедбанд говорит о себе и письменно и изустно, что он не что иное, как корабль, так-что иногда посторонние принимают его за господина, знакомого с мореплаванием, однакож он, ни больше ни меньше, вам член Клуба Умеренности и неистощимый оратор. Как все великие люди, так и мистер Чедбанд не принадлежит ни к канавой особенной профессии и имеет врагов. Враги его утверждают, что он о самом замечательном из всех предметов не может ничего сказать замечательного, хотя будет говорить очень-много и очень-долго, и что положительные блага мира сего действуют сил но на порывы его совести. Впрочем, он имеет и своих последователей, в числе которых яркою звездою горит мистрисс Снегсби. Она недавно записалась в число пассажиров корабля Чедбанд, имеющих поползновение дешево и приятно доехать до Эмпирей.

-- Жена моя, говорит мистер Снегсби чижам, прыгающим по двору гостинницы Скобы (и то тогда, когда воображение его ужь смягчилось сладостными представлениями ручейков и зеленых рощиц): - жена моя любит крепко держаться своих правил!

Вот потому-то Крикса, гордясь., что по-крайней-мере временно будет прислуживать семейству Чедбанд - про старшого члена которого она знает наверное, что оне способен горланить, не переставая по-крайней-мере битых четыре часа с ряду о каком угодно предмете - суетится и хлопочет за приготовлением чая в маленькой парадной гостиной. Гостиная блестит и горит (папильйотки и фартук сняты), портреты мистера и мистрисс Снегсби протерты мокрой тряпкой; лучший чайный сервиз поставлен на стол и около него сгрупирована вкусная, манящая нос закуска: мягкий душистый хлеб, янтарного цвета сливочное масло, тоненькие ломтики ветчинки, копченые и вареные языки, колбасы и сосиски и, в-заключение, нежные анчоусы в петрушке. Нечего говорить, что свежия яйца, свареные въсмятку, лежат тоже, как обыкновенная принадлежность всех закусок, на столе, в салфетке, и рядом с ними стоят поджаренные в масле тосты. Чедбанд, изволите видеть, очень-вместительный корабль и с такими земными орудиями, как вилка и ножик, управляется замечательно-искусно.

Мистер Снегсби, в лучшем сюртуке своем, посматривает на заманчивую закуску и облизывается, ходят нерешительным шагом взад и вперед, прокашливает в кулак свой почтительный кашель и наконец не удерживается и говорит:

-- В шесть, сухо отвечает мистрисс Снегсби.

Мистер Снегсби жмется и самым нежным голоском и как-бы случайно решается сказать, что уж седьмого десять.

-- Вам, может-быть, хотелось бы начать и без них? говорит мистрисс Снегсби довольно-строго и поправляет чайник.

Очень-похоже на то, что мистер Снегсби далеко непрочь приступить к копченому языку, не дожидаясь достопочтенной компании; но замечание мистрисс Снегсби его тотчас отрезвляет: он прокашливается почтительно и почтительно говорит:

-- Нет душа моя, я только посмотрел на часы.

-- Что значит час в сравнении с вечностью? говорит мистрисс Снегсби.

-- Совершенно-справедливо, душа моя, говорит мистер Снегсби: - но я только хочу сказать, что, быть-может, относительно закуски... Конечно, ты права, душа моя, час перед вечностью - ничто... что, относительно закуски, позволительно обращать на время больше внимания. И если час для чая настал, то нехудо и приступить.

-- Приступить! повторила мистрисс Снегсби с значительною строгостью: - приступить!.. как-будто мистрисс Чедбанд, ни больше ни меньше, как таракан!

-- Нет, вовсе не таракан, душа моя: - спешит отвечать мистер Снегсби.

В это время Криса, караулившая из окна спальни, лепт сломя голову по ступеням лестницы и врывается, в сильном волненьи (как бы ручное привидение), в парадную гостиную и восклицает с неистовством:

-- Мистер и мистрисс... как-бишь их? показались на дворе!

Вскоре за этим слышится звон колокольчика. Мистрисс Снегсби, спешит внушить Крисе, как следует доложить о гостях и толкует ей, что неисполнение каких-либо приличий повлечет за собою немедленное отправление её особы в благотворительный приют. Нервная система Крисы, под влиянием воспоминания о благотворительном убежище, приходит в разстройство: она путается, заговаривается и докладывает: - мистрисс и мистер, мистрисс, мистрисс... как-бишь их?.. ах ты, Господи!.. Чизбинчи, Чиз... Чиз... что ли?.. и удаляется с отягченною совестью.

Мистер Чедбанд крупный, желтого цвета джентльмен, с жирной улыбкою и имеющий вообще, так-сказать, много масла в своей системе.

Мистрисс Чедбанд мрачная, сурово-взирающая, молчаливая женщина.

Мистер Чедбанд двигается тяжело, медленно и вообще нельзя сказал, чтоб он не был похож на медведя, который выучился ходит на задних лапах. Он некоторым образом затрудняется удобным размещением рук, как-будто оне были не на месте; с головы часто потеет и никогда не начинает говорить не подняв прежде вверх свою широкую лапу - знак, что он хочет наставлять своих слушателей.

-- Други мои! говорит мистер Чедбанд: - тишина дому сему и да здравствует хозяин его, да благоденствует хозяйка его и вся челядь их в мужском и женском поколения. Други мои! зачем я желаю тишины и спокойствия? Что такое тишина? Драка это? Нет это не драка. Брань это, или нет? Нет это не брань. Что ж это такое? Это дивное, сладостное, спокойное, ласкающее чувство? О, без-сомнения!.. Вот потому-то, други и братья мои, желаю я тишины и мира между вами.

Мистрисс Снегсби с первых уже слов начала таять; теперь Снегсби, заметив масляность глаз её, думает позволительным, вообще говоря, - сказать, и говорить.

Смелость города берет и баста, прошло благополучно.

-- Теперь, други мои, продолжает мистер Чедбанд: блого я стал уже на ту дорогу...

В эту минуту внезапно является Крикса. Мистрисс Снегсби, гробовым басом и не сводя замаслимся глаз с жирного лица мистера Чедбанда, кричит совершенно-ясно:

-- Прочь!

-- Теперь, други мои, говорит несмутимый мистер Чедбанд: - блого я стал уже на эту дорогу...

Крикса все-таки шумит и ворчит смущенным голосом: - Тысяча семьсот-восьмьдесять-второй нумер...

Гробовый бас восклицает громче и торжественнее прежнего:

-- П-р-о-чь!

-- Теперь, други моя, говорит мистер Чедбанд: - мы будем в духе умеренности тишины и спокойствия...

Крикса не умолкает и шепчет дрожащим голосом: - тысяча семьсот-восемьдесят-второй нумер...

Мистер Чедбанд останавливается с покорностью человека, сильно-обстреленного преследователями, спускает медленно в галстух складки своего подбородка, улыбается задумчиво, но все-таки жирной улыбкою, и говорят: - послушаем эту девственницу. Что скажешь ты вам девственница?

-- Тысяча семьсот-восемьдесят-второй нумер, сэр. Он хочет знать за что ему дали шиллинг, говорит Крикса, едва переводя дух.

-- За что? возражает мистрисс Чедбанд: - За езду - это очень-просто.

Крюса отвечает, что тысяча семьсот-восемьдесят-второй нумер требует за езду шиллинг и восемь пенсов, в противном случае, грозит полисменом.

Вследствие подобного доноса, мистрисс Снегсби и мистрисс Чедбанд готовы разразиться страшным приливом негодования, но поднятие руки мистера Чедбанда усмиряет бурю.

-- Други мои! говорит он: - я помню, что я вчера не исполнил своего долга. Совершенно-справедливо быть за это наказанным сегодня. Я не должен роптать Рахиль, заплати восемь пенсов!

Пока мистрисс Снегсби тяжело переводит дух и значительно смотрит на мистера Снегсби, как-будто говорит: "Учись!" и пока мистер Чедбанд сияет благочестием и маслом, мистрисс Чедбанд выплачивал восемь пенсов.

-- Други мои! говорит мистер Чедбанд: - восемь пенсов небольшая важность; могло быть хуже, могло быть целый шиллинг и четыре пенса; могло бы даже быть полкроны. Так будем же радоваться, будем же веселиться, други мои!

С этим замечанием, навлеченным, должно-быть, из какой-нибудь народной песни, мистер Чедбанд быстро подошел к столу, и прежде чем взялся за стул, указательно поднял руку кверху:

-- Други мои! говорит он: - что сие распростертое пред нами? Закуска. Нуждаемся ли вы в закуске, други мои? Да, мы нуждаемся. А почему мы нуждаемся в закуске, други мои? Потому мы нуждаемся, что мы смертны, что мы не из воздуха. Можем ли мы летать, други мои? мы не можем. Почему мы не можем летать, други мои?

Мистер Снегсби, ободренный благополучным пропуском баста, решается сказать хотя самым нежным голосом, но очень-внятно: - нет крыльев?

Мистрисс Снегсби говорит: гм!.. и морщит лоб; мистер Снегсби мгновенно упадает духом.

-- Так я говорю, други моя, продолжает мистер Чедбанд, не обращая её малейшого внимания на глупое замечание мистера Снегсби: - почему мы не можем летать? Не потому ля, что мы созданы ходят? конечно потому. Могли ли бы мы, други мои, ходят без сил? конечно нет. Что бы сталось с нами без сил, други мои? ноги б наши подкосились, колени б наши согнулись, пятки бы вывернулись и мы бы упали на землю. Где же, смотря с физической точки зрения, источник, у которого мы можем почерпать силы для наших членов? Не состоит ли он, говорит мистер Чедбанд, смотря на стол: - из хлеба различной формы, из масла, добываемого из молока, доимого от коров, из яиц, снесенных птицами, из ветчины, из языков, из сосисек и из других подобных вещей? Действительно так. Так сядем за стол и займемся этим произведением природы!

Преследователи почтенного мистера Чедбанда нахально утверждают, что он обладает особенным даром пустословия; легко понять, что это клевета - гнусная клевета, выражающая их настойчивый и упрямый характер; всякому известно, что ораторский слог мистера Чедбанда достоин удивления и слушается с жадностью. Мистер Чедбанд, между-прочим, замолк, присел к столу мистрисс Снегсби и энергически налег на съестное. Превращение всякого рода пищи в масло, так нераздельно с корпорацией вместительного корабля, что, начиная пить или есть, он становятся похож на обширную маслобойню. В этот период препровождения времени, Крикса, еще ошеломленная своими предварительными погренностями, не оставила ни одного из своих действительных средств, чтоб наделать глупостей. Мы упомянем только о двух её выходках; вопервых, она прогремела по лысине достопочтенного мистера Чедбанда тарелками военный марш, вовторых, увенчала его голову ломтиками хлеба, намазанными яичным желтком. Так в этот-то период препровождения времени Крккса шепчет на ухо мистеру Снегсби, что его кто-то спрашивает.

-- Внизу - от слова не станется - что-то случилось, говорит мистер Снегсби. - Я надеюсь, что честная компания позволит мне удаляться на полминутки.

Мистер Снегсби спускается и находит двух подмастерьев, созерцающих полицейского констэбля, который держит за руку ободранного мальчишку.

-- С нами крестная сила! говорит мистер Снегсби: - что случилось?

-- Вот мальчик, говорит констебль: - сколько ему ни говорю, чтоб он шел, а он все не йдет.

-- Как я не йду, сэр, говорит мальчик, утирая грязным рукавом грязные слёзы: - я и так хожу, всю жизнь хожу с-тех-пор, как родился. Куда же мне еще идти? я право не знаю куда мне идти.

-- Он все-таки не йдет, говорит констебль, спокойно поворачивая голову в своем кожаном ошейнике: - что ему ни говори, а он все свое. Настойчив как лошак, потому я и должен его взять под стражу.

-- Ах, Боже мой! куда же мне еще идти? кричит мальчик, теребя, с отчаяния, свои волосы.

-- Ты так не кричи, а не то я с тобой скоро расправлюсь, говорят констебль, заключая слово выразительным тумаком. Мое дело сказать тебе, чтоб ты шел.

-- Да куда же? вопит мальчик.

-- Гм! констебль, понимаете, говорит мистер Снегсби задумчиво я с робким и сомнительным кашлем в кулак: - в-самом-деле ведь это вопрос: куда же?

-- Да, Джо, ты должен идти перед, перед, перед и перед! В этом слове все твое глубоко-философское начало. Пошел же Джо, пошел!

Между-тем мистер и мистрисс Чедбанд и мистрисс Снегсби, любопытство которых возбуждено было криком, явились на лестниц. Крикса стояла позади их и таким образом весь дом был в сборе.

-- Дело, сударь, в том, говорит констебль, обращаясь к мистеру Снегсби: - этот мальчик уверяет, что вы его знаете.

-- Мистрисс Снегсби кричит сверху: - нет, нет, он его не знает!

-- Милая моя, говорит мистер Снегсби, взирая на лестницу: - милая моя, позволь немного, прошу, имей минуту терпенья. Я несколько знаю этого мальчика и знаю с хорошей стороны, констебль; и тут же поставщик канцелярских принадлежностей рассказал все, что знал о Джо, выпустив обстоятельство о полкроне.

-- Хорошо, говорит констебль: - как кажется, он прав. Когда я его взял под стражу в Гольнборской Улице, он сказал мне, что вы его знаете. Тут также молодой человек, стоящий в толпе, подтвердил, что вы его знаете и что вы честный торговец, и что если я пойду к вам за разспросами, так и он приедет. Да вот его еще не видать, должно быть, не очень-крепко держит свое слово... Ах вот я он! легок на помине! - Входит мистер Гуппи, кланяется мистеру Снегсби и с известным поднятием ноги, свойственным клеркам, прикладывается пальцами к шляпе в честь дам, стоящих на лестнице.

-- Только-что я выходил из конторы, я увидел этих людей, говорит мистер Гуппи поставщику канцелярских принадлежностей: - и так-как я услышал ваше имя, то и подумал, что не худо вмешаться.

-- Это очень-хорошо с вашей стороны сэр, говорит мистер Снегсби: - и я вам очень обязан.

И мистер Снегсби опять начинает рассказывать все, что знает о Джо; и опять-таки о полкроне проходит молчанием.

-- А, так я знаю, где ты живешь, говорит констэбль мальчишке: - ты живешь там, в Улице Одинокого Тома. Славная, чистая улица, нечего-сказать!

-- Я не могу думать о более-приличном месте, сэр, отвечал Джо: - куда мне!

-- Ты нищий, что ли? говорит констебль.

-- Да, отвечал Джо.

-- Ну, так посудите же сами, говорит констабль, обращаясь к честной компании: - так посудите же сами, что это за негодяй; я собственными своими руками вытряс из него вот эти две полукроны!

-- Это сдача с соверина, мистер Снегсби, говорят Джо: - да-с, с соверина, который те дала одна дама; она была под вуалью; я, говорят, девка, служанка, пришла ко мне, где я улицу чищу и говорит: покажи, говорит, вот этот... ваш-то дом, покажи, говорит, где жил тот-то, которому вы бумаги давали списывать; покажи еще, говорит, и погост, где он лежит. Ты, говорят, тот, о котором газета, что ли, была. Тот, говорю я; ты можешь, говорит, показал эти места; могу, говорю я, и показал; она дала мне соверин, да и была такова! А от соверина осталось у меня очень-немного, продолжает Джо, обливаясь слезами: - я должен был заплатить в своей улице пять шиллингов за промен, да мальчик какой-то утянул у меня пять шиллингов, а другой девять пенсов, да и хозяин руку тоже приложил, так-что мне осталось немного!

-- Старого воробья на мякине не надуешь, брат, говорит констебль, смотря на него с отвращением: - вишь выдумал какие басни!

-- Я не выдумал сэр, отвечает Джо: - это верно, совершенно-верно.

-- Видите, каков гусь! говорит констебль приятному обществу: - сегодня я ему пожалуй опущу, если вы за него поручитесь, мистер Снегсби.

-- Нет! закричала мистрисс Снегсби с лестницы: - он не поручится!

-- Я пойду сэр, пойду, говорит несчастный Джо.

-- Ну так и убирайся, замечает констебль: - ты теперь знаешь, чего от тебя требуют. Убирайся. Вот твои деньги и помни, что другой раз так легко не отделаешься.

Окончив эту прощальную сентенцию, констэбль, как это обыкновенно водится, указывает бедному мальчишке путь по направлению заходящого солнца, желает доброго дня честной компании и отправляется бродить по тенистой стороне Стряпного Подворья, сняв свой кованный шелом, для большей вентиляции.

Между-тем невероятная история касательно Джо, леди и соверина возбуждает до некоторой степени любопытство всего общества.

Мистер Гуппи, одаренный от природы, так-сказать, следственным умом, в обстоятельствах очевидной явности, и притом утомленный бездействием во время бесконечных вакаций, по всем правилам искусства приступает к допросу; дамы изумлены ловкостью его ума и любопытство их достигает такого развитии, что мистрисс Снегсби очень-ласково приглашает оратора наверх выкушать чашку чаю и заранее извиняется за некоторого рода опустошение, произведенное за чайным столом.

Мистер Гуппи принимает предложение. Джо вытребован наверх и ставится у дверей. Мистер Гуппи начинает снова допрос то так, то сяк, то иначе, и так прижимает бедного мальчика, как масленики жмут кусочек масла, растягивает и разсучивает его по всем направлениям.

Допрос вообще идет совершенно-нормально, как в отношении безуспешности, так и в отношения продолжительности, однакож мистер Гуппи сознает свой талант в следственных делах, а мистрисс Снегсбы не только видит в нем удовлетворение своего инквизитивного расположения, но думает даже, что подобная вещь может некоторым образом возвысить её мужа в глазах поставщиков канцелярских принадлежностей.

-- Одно из двух, говорит мистер Гуппи: - или этот мальчишка врет, тогда история его вздор; или он говорит правду, тогда это такой случай, который никогда не встречался мне во всю мою службу в конторе мистеров Кенджа и Корбая.

Мистрисс Чедбанд шепчет что-то на ухо мистрисс Снегсби.

-- Чего вам не приедет в голову! восклицает мистрисс Снегсби: - быть не может!

-- Я вас уверяю, возражает мистрисс Чедбанд.

она, как нельзя лучше знает контору господ Кенджа и Корбая.

-- Ей-Богу! говорят мистер Гуппи.

-- Прежде моего первого замужства... говорит мистрисс Чедбанд.

-- Вы принадлежали к какой-нибудь партии? сударыня, говорит мистер Гуппи, перенося свой следственный

-- Нет.

-- Вы не имели никакого дела, сударыни?

Мистрисс Чедбанд мотает годовой.

-- Быть-может, сударыня, вы были знакомы с кем-нибудь, имевшим какое-нибудь дело? говорит мастер Гуппи, которому очень нравится разговор в форме допроса.

-- Несовсем угадал! повторяет мистер Гуппи: - очень-хорошо. Следовательно, сударыня, может-быть, какая-нибудь особа из ваших знакомых имела дела (мы теперь не войдем в сущность этих дел) с самою конторою мистеров Кенджа и Корбая. Изволите ли видеть! Что ж эта особа, мужчина ни женщина?

-- Ни то, ни другое, говорит мистрисс Чедбанд с тою же приправою.

-- Ни то, ни другое! А, следовательно, это было дитя? говорить мистер Гуппи, бросая на удивленную мистрисс Снегсби один из тех адвокатских взоров, которыми обыкновенно потчуют британских присяжных. - Теперь, сударыня, может-быть, вы скажете наш, что это был за ребенок?

-- Наконец, вы попали, сэр, говорит мистрисс Чедбанд, опять кисло улыбаясь. - Изволите видеть в чем дело: это было, судя по вашей наружности, до вашего поступления в контору. У меня была на воспитании девочка, по имени Эсфирь Сомерсон, а потом я ее передала господам Кенджу и Корбаю.

-- Я зову ее просто Эсфирь Сомерсон, говорит мистрисс Чедбанд сурово. - В мое, сударь, время никаких мисс к ней не прибавляли. Просто, Эсфирь. Бывало, скажешь: Эсфирь, поди туда! Эсфирь подай платок! Вот и все.

-- Милостивая государыня, говорит мистер Гуппи, ходя из угла в угол по маленькой комнате: - милостивая государыня, то скромное и ничтожное существо, которое имеет честь сию минуту говорить с вами, принимал эту молодую леди, когда она первый раз прибыла в Лондон из места, в котором воспитывалась. Позвольте же мне, милостивая государыня, пожать вам руку.

Мистер Чедбанд, находя, наконец, совершенно-приличным выкинуть свой обычный артикул, подымается с-места; голова его, покрытая испариной, отирается носовым платком. Мистрисс Снегсби шепчет: "тсс!"

-- Други мои! говорит мистер Чедбанд: - мы насладились с умеренностью (вряд ли слово было кстати относительно его особы) этими благами природы, которых остатки зрим еще перед собою. Да будет изобилие в доме сем, да будет пшено и сок винограда множиться и плодиться под крышею сей. Но, други мои, не наслаждались я мы и еще чем-нибудь другим? Наслаждались! Чем же другим наслаждались мы, други мои? Интеллектуальною нищею. Да. Кто же снабдил нас этою пищею? Друг мой, вперед!

-- Молодой друг мой, говорят мистер Чедбанд: - ты лучше нам жемчужины, ты лучше нам брильянта, ты лучше нам золота. Отчего жь ты лучше нам всех драгоценностей?

-- Не знаю, говорит Джо: - почем мне знать?

-- Так ты не знаешь, друг мой, говорит мистер Чедбанд почему ты краше золота и камней? Что жь ты такое, друг мой? Зверь ли ты, пресмыкающийся среди полей? Нет, ты не зверь. Птица ли ты, летающая по воздуху? Нет, ты не птица. Рыба ли ты, ныряющая в водах? Нет, ты не рыба; ты, друг мой, человек. О, великое дело быть человеком! А почему великое дело, друг мой? Потому-что ты способен слушать советы мудрости, потому-что ты способен понимать их, потому, наконец, что ты не пешка, не пробка, не столб, не дерево, не клен. О река мудрости! Купаешься ли ты в этой реке, друг мой? Нет ты не купаешься. Отчего жь ты не купаешься в этой реке, друг? Потому-что ты ходишь ощупью, потому-что ты ходишь в повязке. Что такое повязка, друг мой? Отвечай мне в духе тишины и спокойствия.

При этом энергическом пункте вопросно-ответного спича, Джо, который, вообще говоря, кажется, совершенно потерял разсудок, накладывает грязный рукав рубашки себе на рот и издает страшную зевоту.

-- Други мои! говорит мистер Чедбанд, засовывая за галстух свой жирный подбородок, как-будто постороннюю вещь: - други мои, будем радоваться, будем веселиться!

Почтительное одобрение со стороны мистрисс Снегсби.

-- Други мои, говорит мистер Чедбанд, озираясь последовательно вокруг: - дело мое сегодня сделано. Молодой друг мой, прийди ко мне завтра; спроси у моей достопочтенной леди, где я, прийди ко мне послезавтра, прийди ко мне на четвертый день поучиться ораторскому искусству. И кончим речь взмахом руки и движением наподобие быка.

Джо, которому больше ничего не остается, как идти вон, уходит. Мистер Гуппи бросает ему пенни и мистрисс Снегсби приказывает Криксе вывести его на улицу. Но пока Джо сходят с лестницы, мистер Снегсби нагружает его некоторыми остатками съестного и смотрит на свою дрожащую половину, как-будто ни в чем не бывало.

кров, где не замедлит предаться сладкому покою.

Джо идет к Блакфрайерскому Мосту, садится на нагретый солнцем камень и начинает закусывать.

И сидит он на камне, грызет и жует и посматривает на большой крест на куполе Собора св. Павла, блистающий сквозь краснолиловое облако дыма.

Солнце садится, река быстро уносит волны свои, народ стремится двумя потоками вперед, вперед, вперед!