Холодный дом.
Часть четвертая.
Глава XX. Новый жилец.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть четвертая. Глава XX. Новый жилец. (старая орфография)

Часть четвертая.

ГЛАВА XX.
Новый жилец.

Дивные судейския вакация клонятся к концу так медленно и лениво, как медленно и лениво катят волны своя мутная река но плоской стране, к устью своему, в море: так же лениво и мистер Гуппи стряхает с вежд своих дремоту бездействия. Он ужь иступил лезвее своего перочинного ножика, сломил у него кончик, вертя дыры и тыкая по всем направлениям верхнюю доску своей конторки: не то, чтоб он сердился на конторку, или на её верхнюю доску - нет! ни чуть не бывало! Ему, изволите видеть, надо же чем-нибудь заниматься, но заниматься так, чтоб ни физическая, ни интеллектуальная натуры его не подверглись особенному напряжению, и он нашел, что всего спокойнее повертываться на ножке своего табурета, втыкать ножик в конторку свою и зевать.

Кендж и Корбай за городом. Главный клерк пристрастился к охоте и отбыл на законные владения своего родителя. Два товарища мистера Гуппи находится в отпуску. Мистер Гуппи и мистер Ричард Карстон имеют честь быть одни в конторе. Мистер Ричард Карстон помещен на-время в комнате самого мастера Кенджа; мистер Гуппи за это сердится, и крепко сердится. Вот сидит он в старой Матросской Улице с своей достопочтенной матерью за ужином, закусывает морским раком с салатом и говорит с убийственным сарказмом:

"Да, матушка, я думаю, что для этих белоручек грязна наша контора. Еслиб я знал, что к нам поступят такой белоручка, так я велел бы все стены вновь перекрасить".

Мистер Гуппи косится на каждого, кто занимает какое бы то ни было место в конторе мистеров Кенджа и Корбая; ему так и мерещится, что затевают недобрые планы над его головой. Каждого из новобранцев подозревает он в умышленной к себе ненависти. Спросите его: с чего это он взял, где он слышал, где он видел; он сощурит левый глаз и замотает головой вправо и влево.

В силу таких глубоких соображений он начинает интриговать самым тонким, самым гибким образом тогда, когда нет никакой интриги; начинает смело и решительно задавать шах-и-мат, когда перед нам нет никакого партнера.

Вот потому-то видит мистер Гущи, не без особенного удовольствия, что новобранец глубоко погружен в бесконечные бумаги процеса по делу Жарндисов: мистер Гуппи знает основательно, что в этом процесе, кроме путаниц, крючков и натяжек, ничего нет, и что в нем даже и сам бес ногу переломит. Мистер Гуппи разделяет свое удовольствие, по этому поводу, с третьим лицом в конторе мистеров Кенджа и Корбая, с известным остряком, именно молодым Смольвидом, с которым он часто беседует в длинные дни судейских вакаций.

В Линкольнской Палате крепко сомневаются, был ли когда молодой Смольвид (которого иногда называют щенком, выражая такою метафорой его невзрослость) ребенком, или прямо явился на свет таким, как есть. Теперь ему около пятнадцати лет, а уж он успел проглотить всю юриспруденцию и приобрести известность, как глубокий знаток оберканцелярских процесов и как старый член судейских палат. Говорят, подсмеиваясь над ним, что он питает сильную страсть к леди, ведущей сигарную торговлю по соседству Канцелярского Переулка и, из любви к ней, отказался от руки другой леди, которой давно ужь сделал предложение. Он замечательно мал ростом, черты лица его замечательно истасканы и издали его можно заметить по очень-высокой шляпе. Сделаться мистером Гуппи - вот его честолюбивые замыслы. Он одевается по образцу итого великосветского джентльмена (который ему в некотором роде покровительствует): говорят как он, ходит как он, вообще перенимает его манеры везде и во всем. Он почтен особенным доверием мастера Гуппи и по-временам, при некоторых житейских недоразумениях, предлагает ему мудрые советы, черпая их из кладезей своей долголетней опытности.

Мистер Гуппи целое утро не знал за что взяться. Он перепробывал посидеть на каждом стуле и нашел все их неловкими; он совал раза три, четыре свою разгоряченную голову, с намерением остудить ее, в железный шкап для хранения важных бумаг, я наконец убедился, что всего удобнее развалиться на подоконнике и глазеть на улицу. Мистер Смольвид, по приказанию мистера Гуппи, два раза сбегал за пенистым напитком, дважды наливал конторские стаканы и, боясь, чтоб напиток не ушел, прикладывал всякий раз линейку на ребро стаканов. Но все это не разогнало скуки. Мистер Гуппи изрекает парадокс как-бы в назидание мистера Смольвида: чем больше пьешь, тем больше пить хочется, и склоняется головою на наличник окна, в безнадежном томлении.

И пока сидит мистер Гуппи в таком положении и смотрит на тень старого Сквера Линкольнской Палаты, на невыносимые кирпичи и известку, замечает он пару человеческих бакенбард, выходящих из крытого сводом двора и направляющихся прямо к нему. В то же время раздается свист и громкий крик: "Хфююю!.. Гуппи!"

-- Прошу покорно! говорит мистер Гуппи, приподнявшись и обращаясь к мистеру Смольвиду: - прошу покорно! Смоль! посмотри: Джоблинг!

Голова Смоля высовывается из окна и кивает Джоблингу.

-- Откуда тебя нелегкая принесла? спрашивает мистер Гуппи.

-- С Торговых Садов, из Дептфорда. Ну, брат, концы в воду, иду в солдаты. Одолжи, брат, полкроны: голод мучит.

Джоблинг имеет, в-самом-деле, голодный вид, и вообще заметно, что на дептфордских Торговых Садах ему очень не везло.

-- Выбрось, брат, полкроны из окна, если есть у тебя залишняя. Ей-Богу голоден как собака.

-- Пойдем вместе обедать, говорит мистер Гуппи, бросая монету на мостовую.

-- А долго ли прийдется ждать тебя? говорит Джоблинг.

-- Мигом. Я только поджидаю, пока уйдет злодей, говорить мистер Гуппи, кивая головой во внутренния комнаты.

-- Какой злодей?

-- Да тут один новичек. Получает место. Ну что ж ты, подождешь?

-- Идет! Нет ли чего пока почитать? говорит Джоблинг.

Смольвид предлагает ему Адрес-календарь, но Джоблинг решительно отказывается от этой книги и говорит: "убирайся!"

-- Хочешь газеты? говорит мистер Гуппи: - Смоль принеси-ка несколько нумеров! Но знаешь, брат, лучше здесь не оставайся. Сядь пока у нас на лестнице и читай. Там покойно.

Джоблинг соглашается и выражает вообще своей физиономией, что он-де смекает в чем дело. Остроумный Смольвид снабжает его газетами, многозначительно бросает взгляд на лестницу, в роде предостережения, чтоб гость, соскучившись долгим ожиданием, не вылез из своего спокойного места преждевременно.

Злодей наконец уходит и Смольвид тотчас же соединяет Джоблинга и Гуппи.

-- Ну, как же ты можешь? говорит мистер Гуппи, пожиная руку мистера Джоблинга.

-- Так-себе. А ты как?

Мистер Гуппи отвечает тоже: "так-себе, ничего особенного. На это мистер Джоблинг предлагает тот же вопрос в другом роде: "а она как?" Мистер Гуппи считает такой вопрос за неприличную вольность и оскорбление и отвечает: "Джоблинг, в душе человека есть струны..." Джоблинг просит прощения.

-- Спрашивай о чем хочешь, только не об этом, говорит мистер Гуппи с мрачной улыбкой: - потому-что есть струны, Джоблинг...

Мистер Джоблинг считает долгом опять извиниться.

Во время этого короткого разговора, деятельный Смольвид, как непременный член дружеского обеда, написал круглым писарским почерком на маленьком лоскутке бумаги: "Сейчас вернемся". Это уведомление для всех тех, до кого оно касается, кладет он на письменный ящик, берет свою высочайшую шляпу, надевает ее под тем же углом наклонения, под которым мистер Гуппи имеет привычку надевать свою, и докладывает своему патрону, что пора идти.

Вот и пошли они в соседнюю гостинницу, из рода тех, который обыкновенно прозываются, "зубочистки", потому-что, после известного числа порций джину в таких гостинницах, потребители имеют дурную привычку чистить друг другу зубы так старательно, что иногда не остается ни одного налицо. Содержательница этой гостинницу, вертлявая молодая женщина, лет сорока, говорят, имела влияние на впечатлительного Смольвида, о котором можно сказать мимоходом, что он колдун-оборотень, потому-что года на него не имеют никакого влияния. Он словно прожил много веков и запасся всею совиною мудростью. Если он когда и лежал в лодке, то надо думать, что и тогда ужь был во фраке. Тонкий у него, опытный взгляд у этого Смольвида; пьет он и курит, что твоя обезьяна; подымет ли бровь, вздернет ли носом - все знает тонкая бестия, знает всю подноготную! Словом сказать: воспитанный юриспруденцией, он сделался чем-то в роде ископаемого чертёнка, которого земное происхождение объяснялось в публичных конторах палат тем, что он был сын Джона До от единственной женской отрасли из породы Ро {В английском судопроизводстве принято было заменять во всех бумагах процесов собственные имена тяжущихся, которые выставлены были в заглавии деловой бумаги, сокращенными именами До и Ро; одно из них употреблялось вместо имени истца, другое вместо имени ответчика. Ныне это вывелось из употребления.} и что первая сорочка его была сшита из синяго, адвокатского мешка.

Невозмущаемый соблазнительным видом цветной капусты и живности, коробок с зелеными стручками гороха, свежими, чистыми огурчиками, жирными частями говядины, готовыми для вертела, выставленными за окнами, указывает мистер Смольвид дорогу к знакомой гостиннице. Там знают его коротко и боятся его. Там у него есть любимый угол; там говорит он, какие нужно выписывать газеты, там он груб, если газеты удерживают свыше десяти минут. Там не проведут его на плохой стол: ужь не подадут ему какой-нибудь, этакой кусочек говядины, а непременно филе. А в соусах он такой дока, что просто беда!

Сознавая его слоновую силу и покоряясь его ужасающей опытности, мистер Гуппи советуется с ним в выборе блюд для сегодняшняго обеда. Обращая на него вопросительный взгляд, пока хозяйка повторяет каталог всех блюд, он говорит: - что выберешь, Смоль, а? Смоль в глубине своей премудрости избирает телятину, ветчину и французские бобы: - и не забыть у меня фарша, Полли! прибавляет он с выразительным взглядом из достопочтенного ока. Мистер Гуппи и мистер Джоблинг заказывают то же самое. К этому прибавляются три стакана пополам. Хозяйка быстро возвращается назад, неся в руках что-то, в роде модели вавилонской башня, что на-самом-деле выходит, ни больше ни меньше, как дюжины две жестяных тарелок и колпаков. Мастер Смольвид доволен тем, что ему подано; опытный глаз его смотрит благосклонно и благосклонно подмигивает хозяйке.

И вот, посреди всевозможной кутерьмы, хождения взад и вперед, постоянной суетни, треска и визга цепей и колес машины, подымающей из кухня свежия кушанья, посреди резкого крика, вызывающого новые порции чрез домашний рупор, звона и стука тарелок и оловянных блюд, смрада и запаха вареным и жареным мясом, посреди довольно-высокой температуры, при которой грязные ножи и скатерти, кажется, сами-по-себе испускают жир и пивные пятна, так посреди всего этого юридический триумвират усмиряет свой аппетит.

Мистер Джоблинг плотнее застегнут, чем требуют уставы моды. Поля шляпы его какой-то особенной натуры: оне блестят и лоснятся, как-будто служат любимым местом прогулки для улиток. Тот же феномен замечается и на некоторых частях его одежды, в-особенности при швах. У него такое вялое лицо, какое бывает у джентльмена в затруднительных обстоятельствах; даже и русые бакенбарды его отвисли как-то сомнительно.

Аппетит его в таком развитии, что некоторым образом кажется, будто-бы, несколько дней тому назад, он изощрялся строгою умеренностью. Он так быстро распоряжается своими порциями телятины и ветчины, что справился с ними уж окончательно, пока юридические друзья его были только на половине. Мистер Гуппи, убедясь в справедливости этого явления, предлагает ему возобновить требования.

-- Спасибо, Гуппи, говорит мистер Джоблинг: - кажется, я и еще съем.

Приносятся новые порции и с тою же быстротою отправляются в желудок мистера Джоблинга.

Мистер Гуппи молча поглядывает на него повременам, как он, вполовину обработав новый кусок телятины, останавливается перевести дух и потянуть из стакана (также возобновленного уж другой раз) того-и-сего пополам, протягивает ноги и потирает себе руки.

Подметя в нем этакого рода усладительное состояние, мистер Гуппи говорит:

-- Ну, что Топни, опять стал человеком?

-- Да, еще пока несовсем, отвечает мистер Джоблинг: - пока только новорожденный.

-- Не хочешь ли еще зелени? спаржи, горошку, цветной капустки - а?

-- Спасибо Гуппи, говорит мистер Джоблинг: - кажется, я бы съел цветной капустки.

Приказ отдается не без саркастического прибавления со стороны мистера Смольвида: - смотря ж Полли, без червяков! и являетея капуста.

-- Росту, росту, Гуппи, говорят мистер Джоблинг, работая ножом и вилкой с изумительным наслаждением.

-- Ну, очень-рад.

-- Право теперь уж порядочный мальчик, так, лет семнадцати, говорят мистер Джоблинг.

Больше он не произнес ни одного слова, пока не окончил возложенную на него обязанность относительно капусты, единовременно с мистером Гуппи и мистером Смольвидом, оканчивающими свои первые порции, так-что, совершенно-легко и быстро он опередил своих товарищей на порцию телятины, порцию ветчины и порцию капусты.

-- Ну, Смоль, говорит мистер Гуппи: - выдумывай пирожное!

-- Пуддинг из мозгов, говорит мистер Смольвид не заикаясь.

Три пуддинга из мозгов приносятся и мистер Джоблинг, находясь в приятном расположении духа, говорит, что ему уж лет около двадцати. За пуддингом, по команде мистера Смольвида, являются три ломтика честера и три маленькия рюмочки рому.

Достигнув благополучно этого сладостного окончания обеда, мистер Джоблинг вытягивает ноги на обитый ковром стул (он сам занимал почти полстола) - прислоняется к стене и говорит: Ну, брат Гуппи, вырос; просто, человек совершенных лет!

-- Какого ты теперь мнения, говорит мистер Гуппи: - насчет того... а? Смольвид! понимаешь!

-- То-есть ровно ничего! Я теперь имею удовольствие пить за его здоровье.

-- Сэр, ваше здоровье! говорит мистер Смольвид.

-- Нет, я хочу, братец, сказать, какого ты мнения насчет того... продолжает мистер Гута: - насчет рекрутства?

-- Гм! мнение мое после обеда, отвечает мистер Джоблингг: - само-по-себе; а мнение мое до обеда тоже само-по-себе, дружище Гуппи. Это, брат, две вещи совершенно-разные. Но даже и после обеда я задаю себе вопрос, что мне делать, чем жить? Иль фо мандже, понимаешь, говорит мистер Джоблинг, произнося эти французския слова на английский манер: - Иль фо мандже, говорит француз, а мандже также необходимо и мне, как и французу. А, может, и еще необходимее.

Мистер Смольвид совершенно того же мнения, что мандже для Джоблинга еще необходимее.

-- Еслиб мне кто-нибудь сказал, продолжает Джоблингь: - еще тогда, когда мы с тобой, Гуппи, ездили в Линкольншайр и осматривали Кестль-Вольд...

-- Чизни-Вольд, поправляет его мистер Смольвид.

--...Чизни-Вольд. (Я благодарю моего почтенного друга за доставленное удовольствие). Еслиб кто мне тогда сказал, что я буду в таком скверном положении, в котором нахожусь теперь, и бы его... я бы его поколотил, говорит мистер Джоблинг, прихлебнув грогу с видом отчаянной решимости: - я бы ему свернул голову?

-- Ну ведь и тогда, Тонни, обстоятельства твои были тонки, замечает мистер Гуппи: - ты помнишь, только об этом и толковал, сидя в таратайке.

-- Гуппи, говорит мистер Джоблинг: - правда твоя, и тогда дела мои были плохи, но я думал, авось повезет.

-- Авось, авось! много в тебе надежды; но лучше было бы заменить тебя, более-верным словом.

-- У меня был, братец, положительный повод думать, что все перемелется - и будет мука, говорит мистер Джоблинг с какою-то неопределенностью выражения, а может, и мысли: - да нет, не тут-то было. Все лопнуло. Как начались проделки в конторах; как этот глупый народ, с которым конторы имеют дело начал приставать к горлу с самыми пустыми должишками, так и с местом надо было проститься; да и нового нельзя было получить: еслиб я взялся за что, тотчас бы подкузьмили. Ну, что ж человеку было делать? выбили из колеи, пришлось жить, чем Бог послал. Ну, вот я и жил скрытно на Торговых-Садах и там дешево жить. Да, что жь тут, что дешево, когда у человека нет и полфарсинга? Там можно было бы также хорошо жить и с деньгами.

-- Конечно. И это было бы фешнэбэльно; а фешнебэльная жизнь и бакенбарды - это мои слабости, пусть всякий знает, мне все-равно, говорит мистер Джоблинг: - да, это мои слабости, сэр, мои слабости. Хорошо? продолжает мистер Джоблинг, приложившись снова к своему грогу: - что ж делать человеку, спрашиваю я? Идти в солдаты - вот и все?

Мистер Гуппи серьёзнее вдается в разговор, с намерением выразить, что остается, по его понятиям, делать человеку в некоторых обстоятельствах. Голос и манеры его глубоко-убедительны, как вообще индивидуума, который во всю жизнь свою не сделал ничего глупого, кроме того разве, что запутался в нежных сетях любви.

-- Джоблингь, говорит мистер Гуппи: - я сам, и наш общий друг Смольвид...

(Мистер Смольвид скромно замечает: "оба джентльмены!" и прихлебывает из стакана).

--...Не раз поговаривали об этих вещах с-тех-пор...

-- Как меня выгнали, с горестью восклицает мистер Джоблингь: - договаривай Гуппи, договаривай. Я знаю, что ты думаешь.

-- Не-ет! с-тех-пор, как ты оставил Палату... нежно прибавляет мистер Смольвид.

--...Да, с-тех-пор, как ты оставил Палату, Джоблингь, говорить мистер Гуппи: - я сообщил нашему общему другу Смольвиду план, который хочу предложить тебе. Знаешь ты Снегсби, поставщика канцелярских принадлежностей?

-- Слыхал это имя, отвечает мистер Джоблинг: - но нам он не поставлял и потому я его не знаю.

-- Он из наших, Джоблингь, и я с им знаком, говорят мистер Гуппи: - да, сударь, я его знаю, и в последнее время были некоторые обстоятельства, которые свели меня с ним ближе. Об этих обстоятельствах нечего распространяться: они в некотором отношении, быть-может, имеют, а может, и не имеют связи с предметом, который, быть-может, набросил, а может и ее набросить, так сказать, некоторую тень на мое существование.

Так-как у мистера Гуппи есть смущающая привычка завлекать своих искрених друзей на этот нежный предмет, набрасывающий, быть-может, тень на его существования, и как только они коснутся его, ошеломить их своей резкой строгостью касательно струн человеческого сердца, то мистер Джоблингь и мистер Смольвид не поддаются на эту удочку и безмолвствуют.

-- Может-быть, так, а может и нет, повторяет мистер Гуппи: - во во всяком случае это к делу не относится. Довольно сказать, что мистер и мистрисс Снегсби готовы всегда обязать меня; и что Снегсби во время судейского термина имеет много бумаг для переписки. Кроме дел Телькингорна, у него славные заказы и на стороне. Я уверен, что еслиб наш общий друг Смольвид сидел теперь на скамье присяжных, он был бы готов в этом поклясться.

Мистер Смольвид соглашается и в этом согласии видно непреоборимое желание произнести клятву.

-- Итак, господа присяжные, говорит мистер Гуппи: то-есть сэр Джоблинг, ты скажешь, что это плохое средство к жизни. Хорошо. Согласен. Но все же лучше, чем ничего. Тебе надо время, и надо довольно времени, чтобы старое забылось. Чем так болтаться, без куска хлеба, лучше время протянуть в переписке мистеру Снегсби.

Мистер Джоблинг готов возражать, но мудрый Смольвид удерживает его легоньким кашлем и словами: гм! Шекспир!

-- Предмет этот имеет две ветви Джоблинг, говорит мистер Гуппи: - одну я тебе сказал; теперь перейдем к другой. Ты знаешь Крука, канцлера, чрез улицу. Что ты, Джоблинг, продолжает мистер Гуппи, следственно-ободрительным тоном: Крука, канцлера, через улицу?

-- Видал, говорит мистер Джоблинг.

-- Видал. Прекрасно. А знаешь маленькую Флайт?

-- Все ее знают, говорит мистер Джоблинг.

-- Все ее знают. Прекрасно. В последнее время возложена на меня обязанность выплачивать ей еженедельно некоторую сумму денег, за вычетом недельного квартирного долга; этот долг, сообразно данным мне инструкциям, я выплачиваю при её глазах мистеру Круку. Эти дела свели меня с мистером Круком и познакомили с его домом и с его привычками. Я знаю, что у него отдается комната. Ты можешь жить в ней очень-дешево и под каким хочешь именем, так же спокойно, как будто-бы ты был отсюда за тридевять земель. Он ни о чем не спрашивает и по одному моему слову, отдаст тебе комнату в наем. И вот что и еще хочу сказать тебе, Джоблинг, говорит мистер Гуппи, понизив вдруг голос и довольно фамилиярным тоном: - это, братец, предикое чучело, копошется в каких-то старых бумагах, забрал себе в голову выучиться самоучкою читать и писать, в чем, кажется мне, ни капли нет успеха. Да ужасно дикое чучело, и я думаю, не худо бы приглядеться к нему поближе.

-- Я предполагаю, возражает мистер Гуппи, подняв плечи с свойственною скромностью: - что я его никак понять не могу. Сошлюсь на общого нашего друга, Смольвида: он, быть-может слышал, а может и не слышал мое всегдашнее замечание, что я этого Крука никак понять не могу.

Мастер Смольвид произносит лаконический ответ в форме: - да!

-- Я кой-что смекаю в делах и в жизни, Тонни, говорил мистер Гуппи: - и редко бывает со мной, чтоб я кого-нибудь более или менее не понял. Но такой старой рыси, как Крук, такого скрытного, такого тайного животного (хотя я не знаю, бывает ли он когда трезв) я никогда не видывал. Он страшно-стар и душонки за ним не водится. Говорят, что он чертовски-богат. Контрабандист ли он, мошенник ли он, ростовщик ли он, делатель ли фальшивой монеты - чорт его знает, только я думаю, что тебе не мешает поразнюхать о нем поподробнее. Мне кажется, что тут надо по рукам - и дело в шляпе.

Мистер Джоблингь, мистер Гуппи и мистер Смольвид кладут локти на стол, упирают подбородки на руки и взирают на потолок. Спустя несколько времени, они пьют, тихо прислоняются к спинкам стульев, засовывают руки в карманы и смотрят друг на друга.

-- Еслиб у меня было столько энергия, сколько бывало прежде, Тонни, говорит мистер Гуппи со вздохом: - не есть струны в нечеловеческом сердце...

Пока мистер Гуппи топит остаток горестных мыслей в роме с холодной водою, он говорит, что Тонни Джоблинг впродолжение всех вакаций даже до того времени, пока не начнутся адвокатския проделки, может черпать в его кошельке от трех даже до пяти, пожалуй, хоть до шести фунтов стерлингов. Пусть никто не осмелится сказать, прибавляет мистер Гуппи, с особенным ударением: - чтоб Вильям Гуппи повернул к нуждающемуся другу спину.

Последняя часть предложении идет так прямо к делу, что мистер Джоблинг говорит с чувством: - Друг, Гуппи, руку!

Мистер Гуппи протягивает руку и говорит: - друг, Джоблинг, вот она!

Мистер Джоблинг отвечает: - друг, Гуппи, мы истинные братья!

-- Братья, говорят мистер Гуппи.

После этого они крепко пожимают друг другу руки и мистер Джоблинг, прибавляет расчувствовавшись до слез: - спасибо Гуппи, спасибо; кажется я-б выпил еще стаканчик в честь нашего знакомства.

-- Последний жилец Крука умер там, замечает мистер Гуппи, как-то случайно.

-- Умер! говорит мистер Джоблингь.

-- Был обыск. Внезапная смерть. Тебе, ведь, это все-равно?

-- Мне все-равно, говорит мистер Джоблинг: - умер так умер; ведь надо же где-нибудь умереть. Чертовски-странно, что ему непременно понадобилась умереть в квартире.

Мистеру Джоблингу, однакожь, подобная вольность со стороны умершого писца не нравится, и он делает заметки в роде следующих: "мало ли мест, где можно протянуть ноги... гм! изволь подумать, умер!" или: "ему бы, чай, не понравилось еслиб мне вздумалось умереть на его месте".

Так-как условия законным образом повершены, мистер Гуппи предлагает откомандировать верного Смольвида, для удостоверения: дома ли Крук, и если этот мистер дома, тотчас же приступать к решительным переговорам. Мистер Джоблингь находит предложение мистера Гуппи совершенно основательным и мистер Смольвид, увенчавшись необычайною шляпою, выносит ее, по образцу своего патрона, вон из гостиницы, и скоро возвращается с вестью, что мистер Крук дома, что он его видел сквозь дверную щель, за прилавком, где он спят как убитый.

-- Так надо расплатиться, говорит мистер Гуппи: - и идти. Смольвид, сколько с нас следует?

цветной капусты - три и шесть. Три пуддинга с мозгами - четыре и шесть. Шесть бутылок - пять. Три честера - пять и три, Четыре стакана того-и-сего пополам - шесть и три. Четыре порции рому - восемь и три и восемь и шесть хозяйке. Восемь и шесть Полли - полсоверина, восьмнадцать пенсов сдачи!

Не истощив сил своих под влиянием таких сильных вычислений, Смольвид отпускает друзей с холодным поклоном, а сам остается позади для любезных наблюдений за Полли, если поблагоприятствуют обстоятельства, и для чтения газетных новостей. Газетные листы, сравнительно с ним (исключая шляпы), так велики, что, когда он берет в руки "Таймс" и перебегает глазами по столбцам, приходит в голову, что он лежит на кровати и кутается в одеяло.

столе около него, посреди обычного хлама, стоит вместительная бутылка джину и стакан. Воздух так пропитан запахом этого целительного напитка, что даже глаза кошки, сидящей на полатях, когда она их открывает и смотрит на приходящих, кажутся в полпьяна.

-- Вставайте, проснитесь! говорит мистер Гуппи, сотрясая довольно-сильно съёжившуюся фигуру мистера Крука: - эй, сэр Крук, вставайте!

Но разбудить мистера Крука так же трудно, как заставить двигаться старое тряпье, пропитанное винным запахом.

-- Если это его обыкновенный сон, замечает мистер Джоблинг, несколько безпокойным тоном: - так я думаю, что когда-нибудь, при известных обстоятельствах, он продлится очень-долго.

-- У него всегда больше обморок, чем сон, говорит мистер Гуппи и трясет его еще раз: - Эй, лорд, вставайте! Его легче обокрасть сто раз, чем разбудить! Откройте глаза!

После всего шума, крика и трясенья он открывает глаза, но заметно, что он не видит посетителей, не сознает и не видит ничего. Хотя он сгибает ногу на ногу, разводит руками, раздвигает и сдвигает свои сморщенные губы, однакож в нем не видно, как и прежде, никакого сознания.

-- Во всяком случае, он жив, говорит мистер Гуппи. - Как ваше здоровье, лорд-канцлер? Я привел к вам друга. Есть дело.

-- Как ваше здоровье, мастер Крук? говорит ошеломленный мистер Гуппи: - как ваше здоровье, сэр? Вы как-будто околдованы, мистер Крук. Надеюсь, что вы здоровы?

Старик, нацелив ложный удар или на мистера Гуппи, или просто в пространство, самопроизвольно поворачивается и прямо носом упирается в стену. В таком глупом положении он остается минуту, или две, потом, шатаясь, переходит лавку и отворяет дверь на улицу. Свежий воздух, шум и движение ни улице, время, или, быть-может, все эти соединенные силы вместе приводят его в чувства. Он возвращается назад довольно-твердым шагом, поправляет на голове свою меховую шапку и смело смотрит на своих посетителей.

-- Покорный слуга, джентльмены; я вздремнул; крепко сплю, что делать!

-- Очень-крепко, говорят мистер Гуппи.

-- Так, немножко, отвечает мистер Гуппи.

Взор старика упадает на пустую бутылку; он изследует ее, берет ее в руки и нежно поворачивает вниз горлышком.

-- Хи, хи! вскрикивает он, как нечистый дух в сказках: - тут кто-то прикладывал рыло: бутылка пуста.

-- Уверяю вас, мы нашли ее так, как она есть, говорит мистер Гуппи. Коли хотите, я велю ее налить для вас навзрез?

Они меня знают!

Он так ласково передает пустую бутылку мистеру Гуппи, что этот джентльмен, кивнув головой своему другу, спешит за угол и поспешно возвращается с полною бутылкою. Старик берет бутылку, как любимого внучка и, как нежный дедушка, ласкает и треплет ее.

-- А! хи! шепчет он с полузакрытыми глазами и пробуя из бутылки: - это не лордканцлерское в четырнадцать пенни; это в восьмнадцать пенни!

-- Я хотел вам угодить, говорит мистер Гуппи.

(он никогда не переходит известного предела опьянения, или трезвости), и меряет с ног до головы нового жильца своего и остается доволен.

-- Вы не хотите ли взглянуть на комнату, молодой человек? говорит он: - славная комната! Чисто вымыта. Мылом и поташем! Хи, хи! Ее надо пускать вдвое дороже, неговоря уж об обществе со мной и о такой прекрасной кошке для мышей.

Нахваливая таким-образом комнату, старик ведет их наверх и они в-самом-деле находят, что там чище, чем было прежде и что даже в комнате стоит кой-какая старая мебель, которую хозяин вычерпал из своего хламного подземелья. Дело сладилось легко, потому-что лорд-канцлер не может быть туг пред лицом мистера Гуппи, товарища по делам с Кенджем и Корбаем, знатока в процесе Жарндисов и во многих других достославных произведениях великобританской юстиции. Решено было так, что мистер Вивль займет с завтрашняго дня свою комнату. Затем, мистер Вивль и мистер Гуппи отправляются на Странное Подворье в Канцелярскую Улицу, где первый представляется мистеру Снегсби и, что всего важнее, заслуживает внимание со стороны мистрисс Снегсби. Потом направляются они, для сообщения успехов своих к знаменитому Смольвиду, который, в своей оригинальной шляпе, ожидает их в конторе и наконец, разстаются после того, как мистер Гуппи выяснил перед ними свое желание повершить день радостно и свести их всех в театр: - но есть струны в человеческом сердце, прибавил он: - которые заставляют меня смотреть на это удовольствие, как на злую насмешку.

На следующий день, под скромным покровом вечерняго мрака, смиренно является мистер Вивль в канцелярию Крука; нестесняемый нисколько своим багажем, он помещается в своей новой квартире и два глаза ставень, смотрят на него во время сна с особенным удивлением. Утром на другой день мистер Вивль, сказать мимоходом, самый безтолковейший пустозвон, занимает иголку и ниток у мистрисс Флайт, молоток у своего хозяина и принимается за работу. Он вколачивает различные предохранительные снаряды для оконных занавесок, и для посуды и развешивает на дрянные крючки две свои чашки, молочник и другия замечательные произведения глины, и распоряжается вообще с предприимчивостью матроса.

Но что всего более ценит мистер Вивль (исключая своих светлорусых бакенбард, к которым он питает такую привязанность, какую только могут возбудить бакенбарды в душе смертного), это коллекция гравюр в истинно-национальном вкусе, изображающих богинь Альбиона, или Блистательную Галерею Британских Красавиц, то-есть леди высшого фешонабельного круга во всех разнообразных видоизменениях, к которым способны соединенные силы искусства и капитала. Этими великолепными портретами, хранившимися непочтительно в шляпной картонке, во время заточения их владельца на Торговых Садах, украшает он свою комнату. И так-как Блистательная Галерея Британских Красавиц облечена в разнообразные идеальные костюмы, играет на разнообразных инструментах, ласкает разного рода собак, корчит разного рода физиономии, оплетена разнообразными гирляндами цветов, обнесена разнохарактерными балюстрадами, то вид вообще выходит торжественный.

метеорах, крейсирующих по фешонэбльному небу во всех направлениях, составляет для него немаловажное наслаждение. Сведение, какой член, какого блистательного и изумительного круга, совершил изумительный и блистательный подвиг вчера, или обдумывает блистательный и изумительный подвиг на завтрашний день, дает ему огромный запас радости. Знать, на чем остановилась Блистательная Галерея Британских Красавиц, или на чем думает остановиться, знать, какие блистательные браки имеют совершиться, какая блистательная молва ходит по блистательному обществу, значит, знакомиться с наиславнейшими судьбами человеческого рода. Мистер Вивль обращает услажденный взор свой с газетных новостей на усладительные портреты Блистательной Галереи и проч. и ему мнится, что он знает оригиналов и оригиналы знают его.

Во всех других отношениях, он спокойный жилец, расторопный, угодливый малый, способный заняться и стряпней и стиркой с таким же успехом, с каким занимается драпировкой своей комнаты и выказывающий большие социальные наклонности, когда вечерния тени ложатся на двор. В это время дня, если его не посетит мистер Гуппи, или образ и подобие мистера Гуппи, маленький Смоль, теряющийся в своей наивысочайшей шляпе, оставляет он свою мрачную комнату, где он наследовал большую конторку, опрысканную чернильным дождем, и занимается разговорами с Круком, или с кем бы то ни было на дворе, где так много любителей хорошого общества, потому-что мистрисс Пайпер, первая особа на дворе, находит современным сделать два замечания мистрисс Перкинс: вопервых, она говорит, что еслиб у её Джонни были бакенбарды, то она бы очень хотела, чтоб оне были похожи на бакенбарды этого молодого человека, и вовторых: помяните мое слово, мистрисс Перкинс, что, рано или поздно, а этот молодой человек подберет к своим рукам все денежки Крука.