Холодный дом.
Часть четвертая.
Глава XXIII. Рассказ Эсфири.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть четвертая. Глава XXIII. Рассказ Эсфири. (старая орфография)

ГЛАВА XXIII.
Разсказ Эсфири.

Мы возвратилась дамой, проведя пасть веселых недель у мистера Бойтсорна. В эти шесть недель мы часто бродили по парку и по лесам, и редко проходили мимо сторожевой избушки полесовщика, в которой укрывались от грозы, чтоб не сказать несколько слов с хозяйкою избушки. Леди Дедлок мы больше там не встречали, а видали ее только по воскресеньям в церкви. В Чизни-Вольде были гости; и хотя миледи была окружена многими хорошенькими личиками, однакоже её лицо производило на меня все то же влияние, которому я подвергалась в первый раз. Я и теперь еще невполне понимаю, было ли это тягостное влияние, или приятное; привлекало оно меня к ней, или отталкивало. Я думаю, что я удивлялась ей и смотрела на нее с каким-то страхом, и знаю наверное, что присутствие её обращало мысли мои назад, к старому времени моей жизни.

Не раз приходило мне в голову по воскресеньям, что я также нечужда её вниманию, что я также занимала её мысли, как она занимала мои; хотя, быть-может, в другом отношении. Но когда мне случалось бросить украдкой взгляд на нее и заметить, как она спокойна, недоступна, холодна, я понимала, что догадки мои безсмысленны. Сравнительно с ней, я находила себя слабою, неразсудительною и часто думала я об этом, оставшись одна.

Разскажу теперь одно обстоятельство, которое случилось незадолго перед нашим отъездом от мистера Бойтсорна.

Я прогуливалась с Адой в саду; ко мне подошла горничная и доложила, что кто-то меня спрашивает. Войдя в столовую, я увидела там француженку, которая шла босиком по мокрой траве во время грозы.

-- Mademoiselle Esther, начала она, смотря на меня пристально-услужливым взглядом, хотя вообще манера её была приятна и она говорила без бойкости и без унижения: - Я осмелилась придти сюда без вашего позволения; но я уверена, что вы мне простите, потому-что вы так добры.

-- Вам нет надобности извиняться, если вы пришли поговорить со мной, отвечала я.

-- Все мое желание в этом. Тысячу раз благодарю вас за позволение. Вы ведь мне позволите говорить с вами, не правда ли? говорила она, с свойственной француженке быстротою.

-- Без сомнения.

-- Вы так любезны! Выслушайте меня. Я оставила миледи. Мы с ней не сошлись. Миледи так горда, так ужасно горда!.. Виновата! Вы совершенно-правы: - она быстро поняла то, что я хотела ей сказать и просила заранее прощенья. Я знаю, что я не должна, прийдя сюда, жаловаться на миледи. Я только говорю, что она надменна, очень надменна, больше я не скажу ни слова!

-- Продолжайте, сказала я.

-- Благодарю вас за ваше внимание. Я имею невыразимое желание служить молодой леди, которая добра, совершенна и прекрасна. Вы добры, совершенны и прекрасны как ангел. Ах, еслиб я могла иметь честь служить вам горничной!

-- Я очень жалею... начала я.

-- Не отказывайте мне так скоро! сказала она с невольным содроганием своих тонких, черных бровей: - дайте мне надеяться хоть одну минуту! Я знаю, что служба при вас будет уединеннее: я этого и желаю. Я знаю, что эта служба сделает меня менее-известной. Прекрасно, я этого и желаю! Я знаю, что я получу меньше жалованья - ничего: с меня будет достаточно.

-- Уверяю вас, сказала и, встревоженная уже одною мыслью иметь при себе такую спутницу: - уверяю вас, что я не имела нужды в горничной...

-- Отчего же нет? отчего же вам не иметь такую преданную, как я буду? Я бы сочла себя счастливой, еслиб могла служить вам; я бы была так ревностна, так предана, так верна вам. Позвольте мне служить вам. Не говорите о деньгах. Возьмите только меня; возьмите меня без жалованья!

Она была в таком странном состоянии, что я право боялась ее и отступила назад. В пылу своем, она не замечала моего испуга и все-таки продолжала упрашивать меня, говоря быстро, самым преданным голосом, в котором, однакожь, слышались приятность и какое-то благородство.

-- Mademoiselle Esther, мы урожденки Юга, пылки, и любовь и ненависть можем чувствовать глубоко. Миледи была надменна со мною; я была надменна с ней. Это было, прошло, кончилось! Возьмите меня к себе в услужение, и буду стараться угождать вам. Я больше буду делать для вас, чем вы теперь можете себе вообразить. Если вы возьмете меня, вы не будете раскаиваться, нет, вы не будете раскаиваться, и я вам буду служить от всего сердца. О, вы не знаете, как я вам буду служить!

В лице её выражалась какая-то грозящая энергия, когда она стояла перед мною и слушала мои объяснения о невозможности воспользоваться её предложением (считая, без-сомнения, лившим говорить ей, как мало я этого желала); она в эти минуты походила на женщину, с улиц Парижа во времена терроризма. Несмотря на все это, она выслушала меня, не прерывая моих слов, и когда я кончила, она связала мне своим звучным языком и очень-нежным голосом:

Она смотрела на меня теперь еще внимательнее прежнего, я когда я протянула ей свою руку и она коснулась её на-лету, мне показалось, что она перечла все жилы в моих пальцах.

-- Мне кажется, я изумила вас, mademoiselle Esther, в тот день, когда была буря? сказала она, приседая мне в последний раз.

Я созналась, что она удивила всех нас.

-- Я дала клятву, mademoiselle Esther, сказала она, улыбаясь: - я мне хотелось затвердить эту клятву крепче, чтоб вернее исполнить, и я затвердила ее и исполню ее верно! Прощайте, mademoiselle Esther.

Так, к моему удовольствию, кончились наши переговоры. Я думаю, что она удалилась после этого из деревни, потому-что больше я её не видывала и больше не случалось ничего такого, что б нарушило наши удовольствия впродолжение шести летних недель, по истечении которых мы возвратились домой. Этим я и начала мой рассказ.

В это время и спустя еще несколько недель, Ричард часто посещал нас. Кроме-того, что он приезжал к нам каждую субботу, или воскресенье, и оставался до утра понедельника, он еще иногда совершенно-неожиданно приезжал к нам верхом, беседовал с нами вечером и на другой день, рано утром, уезжал в Лондон. Он также был живого характера, как и прежде и считал себя очень-прилежным; но, право, мне что-то не верилось его словам. Мне казалось, что все прилежание его было ложно направлено; что он с рвением занимался изучением этого несчастного дела, на которое напрасно было разсчитывать. Он говорил нам, что он окончательно вник в это дело, изучил все его тайны и находит, что завещание, по которому он с Адой должны наследовать несметные богатства, составлено совершенно-правильно и должно было бы иметь свою силу, еслиб в Оберканцелярии была хотя капля здравого смысла, или справедливости... (О, как это еслиб звучало тяжело в моем ухе...) я что в скором времени должно ожидать решения этого дела. Он успокоивал себя различными аргументами, которые, один за другим, погружали его все более-и-более в эту путаницу. Он даже наш посещать Оберканцелярию. Он говорил нам, как он встречал тип ежедневно мисс Флайт; как они там поговаривали, и хотя он над ней смеялся, однакожь сожалел ее от чистого сердца. Но он никогда не думал о том... да он никогда не думал, мой бедный, родной Ричард, будучи столько счастлив и имея перед собою столько надежд... что между ним, так свежо-молодым и ею, старухою преклонных лет, что между его надеждами и её запертыми в клетках птицами, её бедным чердаком и безумным настроением, видно несчастное сходство.

Ада любила его так сильно, что не была в-состоянии не верить всему тому, что он говорил; а мой опекун, хотя часто жаловался за восточный ветер и чаще обыкновенного читал в своей Воркотне, хранил, относительно этого предмета, глубокое молчание. Однажды, отправляясь в Лондон повидаться с Кадди Желлиби по её настоятельной просьбе, я просила Ричарда встретить меня около конторы почтовых дилижансов с тем, чтоб поговорить с ним кое-о-чем. Я застала его на условленном месте, и мы пошли с ним рука-об-руку

-- Ну, Ричард, сказала я ему, как только могла принять серьёзный вид: - чувствуете ли вы теперь себя основательнее?

-- О, без-сомнения, моя милая, отвечал Ричард: - теперь все обстоит благополучно.

-- Но основательно ли? сказала я.

-- Что вы подразумеваете под этим словом? спросил Ричард с веселым смехом.

-- Основательно ли вы изучаете законы? сказала я.

-- О, без-сомнения, отвечал Ричард: - все идет как нельзя лучше.

-- Вы так я прежде говаривали, дорогой Ричард!

-- Разве вы не довольствуетесь таким ответом? Ну хорошо, положим это не ответ. Основательнее? что же вы подразумеваете под этим словом? Основался ли я на законном фундаменте?

-- Да.

-- Конечно, я не могу сказать, чтоб я вполне основательно вник в законы, говорил Ричард, упирая особенно на слово вполне,

-- Не-уже-ли вы думаете, что этот процес когда-нибудь кончится в вашу пользу? сказала я.

-- Нет никакого сомнения, сказал Ричард.

Мы прошли несколько шагов молча. Вдруг Ричард остановился и сказал мне с полным чувством и глубокой откровенностью:

-- Милая Эсфир, я понимаю вас и, клянусь небом, я желаю быть более постоянным человеком. Я не говорю относительно к Аде; я ее люблю страстно, и с каждым днем все более-и-более, но постоянным относительно других предметов. Еслиб я был человек солидный, я ужился бы у мистера Беджора, ужился бы у мистеров Кенджа и Корбая, вел бы дела свои в систематическом порядке и не был бы в долгах.

-- Разве вы в долгах? Ричард.

-- Да, отвечал Ричард: - у меня есть несколько живом, мая милая. Сказать во правде: я привязался к бильярду и к другим глупостям. Ну, теперь камень с души долой: я высказал все. Ни меня не презираете за это, Эсфирь?

-- Вы знаете, как я вас люблю, сказала я.

-- Вы снисходительнее по мне, чем я сам к себе, отмечал он. - Малая Эсфирь, я считаю себя несчастным, что не могу быт основательным, и как же мне быть? Еслиб вы жили в недостроенном доме, могла ли бы вы спокойно расположиться? Еслиб вам было суждено бросать все, за что только вы приметесь, оставлять все недоконченным, тяжело было бы вам браться за что-нибудь - вот таково мое несчастное положение. Я родился под этим бесконечным сцеплением в котором играют главную роль случайности и перемены, и это сделало меня непоследовательным и безтолковым так, что мне часто приходит в голову, что я недостоин любить свою кузину Аду.

Мы были в уединенном месте. Ричард закрыл лицо руками и горько плакал, произнося последния слова.

-- О, Ричард! сказала я: - успокойтесь: у вас доброе сердце и любовь Ады с каждым днем будет направлять вас на лучшую дорогу.

-- Я знаю, моя милая, отвечал он, пожимая мне руку: - я знаю все это. Я несколько раз сбирался вам высказать то, что высказал сегодня, но или не имел случая или просто недоставало духа. Я знаю, какое могут иметь на меня влияние слова Ады, но я никогда этого не испытал. Я даже недостаточно-основателен и для этого. Я люблю ее страстно, между-тем, делаю ей вред, делая вред себе каждой день, каждый час. Но это же не может, наконец, продолжаться. Дело наше кончится и вы увидите к чему я способен.

Мне грустно было видеть его слезы, слышать его рыдания; но, право, грустнее было слышать с каким воодушевлением говорил он о своих воздушных замках.

-- Я внимательно разбирал бумаги, Эсфирь, я погружался в них по целым месяцам, продолжал он, прийдя опять в веселое расположение духа: - и уверяю вас, что мы выйдем победителями. Что же касается до годовых отсрочек, то их бывает безчисленное множество - и это не беда. Все кончится благополучно, это вы увидите.

Заметив, что он ставят под одну и ту же категорию мистеров Кенджа и Корбая и мистера Беджора, я спросила его: скоро ли он надеется получить место в Линкольнской Палате?

-- Я думаю, что никогда, отвечал он с усилием. - Мне кажется, что с меня уж достаточно. Работая по делу Жарндисов, как невольник, я по горло сыт законами, и вряд ли могу полюбить свое занятие. Теперь, продолжал он: - я право не знаю, должен ли я обращать на законы все мое внимание?

-- Не знаю, сказала я.

-- Не смотрите так серьёзно, отвечал Ричард: - право, лучше этого я ничего не съумею сделать, милая Эсфирь. Мне нет надобности искать постоянного места. Процес, как хотите, а когда-нибудь да кончится; до-тех-пор, конечно, мне надобно иметь занятия, но замятия такия, которые была бы согласны с моим вкусом.

Я посмотрела на него и покачала головою.

-- Да, милая моя, Эсфирь, и я думаю, что мне надо поступить в военную службу, говорил Ричард тоном полного убеждения.

-- В военную службу? сказала я.

И, в доказательство обдуманности своих намерений, он показал мне памятную книжку, в которой сделаны были подробные вычисления: что вот, впродолжение шести месяцев, он, положим, задолжал двести фунтов стерлингов, не быв в военной службе; а сделавшись офицером он дает слово не входить, ни под каким видом, в долги, следовательно, каждый год через это сохранится четыреста фунтов стерлингов, что через несколько лет составит значительную сумму денег. Потом он красноречию и чистосердечно говорил мне, как, из любви к Аде, которую действительно он любил страстно и постоянно, он готов принести все жертвы, а тем только, чтоб исправить недостатки своего характера, сделаться самостоятельным и приобрести энергию. Слова его произвели на меня грустное впечатление. Мне тяжело было думать, что все старания его напрасны, что характер, формировавшийся при таких неблагоприятных обстоятельствах, вряд-ли может когда-нибудь запастись силою и мужеством.

Я говорила с Ричардом с полною откровенностью; просила его, из любви к Аде, не думать об этом несчастном процесе Оберканцелярии. Он соглашался со мною в истине моих желаний, но - увы! постоянно обращался к своему любимому предмету.

Наконец мы достигли Сохоского Сквера, где Кадди назначая свидание со мною, это очень-спокойное место поблизости Ньюманской Улицы. Кадди была в середине сада, и как-только увидела меня, бросилась ко мне на встречу со всех ног. После обыкновенных вежливостей, Ричард оставил нас вдвоем.

-- Тут, поблизости, у Принца урок, Эсфирь, сказала Кадди: - он оставил мне ключ от сада. И если вы хотите со мною погулять, то мы здесь запремся и можем переговорить спокойно oбо всем, зачем я желала видеть ваше утешительное личико.

-- Прекрасно, моя милая! сказала я: - лучше этого ничего нельзя придумать. Обняв и расцаловав утешительное личико, Кадди взяла меня под-руку, мы взошли в сад и заперлись.

-- Вот что я вам скажу, Эсфирь, говорила Кадди, понимая, как следует употребить с пользою час дружеской беседы: - когда вы мне сказали, что я дурно делаю, что не прошу позволения на брак у матушки, хоть ей некогда мной заниматься, я сочла это долгом передать Принцу, вопервых, потому, что я всегда дорожу вши мнением, а вовторых, потому, что от Принца нет у меня никаких секретов.

-- Я думаю, Кадди, он согласился со мною?

-- О, моя милая, с вами он согласится во всем. Вы не можете себе представить, как он вас уважает.

-- В-самом-деле?

-- Во всякой другой девушке это возбудило бы ревность, говорила Кадди, смеясь и потряхивая головою: - но меня это радует, потому что вы мой первый и мой единственный друг; и как бы вас ни любили, мне все кажется мало.

-- Клянусь тебе, Кадди, сказала я: - ты просто дала слово привести меня в хорошее расположение духа. Ну, моя милая?

-- Да, так я начала-было, отвечает Кадди, скрестив свои руки около моей: - рассказывать, что мы об этом долго говорили с Принцем; я и говорю: "Принц, так-как мисс Сомерсон..."

-- Я надеюсь, что ты не сказала мисс Сомерсон?

-- Нет, право я не сказала! отвечала быстро Кадди, очень обрадовались и с лицом, сияющим удовольствием: - я просто сказала: Эсфирь. - "Так-как, говорю я Принцу, Эсфирь такого мнения и об этом пишет ко мне в своих милых письмах, которые ты слушаешь с таким удовольствием, то я думаю, что мне надо во всем сознаться, ма, тогда, когда ты хочешь. И я думаю, Принц, говорю я, что Эсфирь думает, что и тебе нужно сообщить обо всем твоему отцу: это будет лучше и основательнее."

-- Да, моя милая Кадди, сказала я: - ты не ошиблась: Эсфирь, точно такого мнения.

-- Видишь, стало-быть, я была нрава! Это порядком взволновало Принца, не потому, чтоб он имел какое нибудь сомнение, но потому, что он боится испугать чувствительное сердце старика. Ведь старик мистер Тервейдроп такой нежный; он, пожалуй, подумает, что такое признание со стороны сына - непочтительный поступок, и это убьет его. А ведь ты знаешь, какие у него прекрасные манеры, прибавила Кадди: - и сердце у него очень-чувствительное.

-- Будто бы, душа моя?

-- Ах, да. И Принц то же говорит. Так вот, милое дитя мое - это название я не к тебе отношу, Эсфирь - прибавила Кадди покраснем: - но я обыкновенно называю Принца милым дитятею.

Я засмеялась и Кадди засмеялась, покраснела еще более и продолжай:

-- Кого взволновало? моя милая.

-- О, ты злодейка! сказала Кадди, смеясь и покраснев до ушей: - мое милое дитя, если тебе хочется слышать! Он был болен несколько недель и все откладывал объяснение со дня ни день; наконец он сказал мне: - Кадди, если мисс Сомерсон, которую так уважает батюшка, согласится присутствовать при моем объяснении, бы решился. Я дала слово спросить тебя. И думаю себе, продолжала она, смотря на меня с надеждою, но робко: - что если вы согласитесь, то после я буду вас просить идти со мною к ма. Вот о чем я думала, когда писала к вам, что мне надо просить вас о милости и о пособия. И еслиб вы согласилась исполнить нашу просьбу, мы была бы, Эсфирь, вам совершенно обязаны.

-- Посмотрим, Кадди, сказала я, притворяясь размышляющей. - Мне право, кажется, что я могла бы для вас исполнять и кой-что потруднее этого. Я совершенно к услугам твоим и милого дитяти.

Кадди была в восторге от моего ответа, тем более, что она так впечатлительна, как только может быть самое доброе, самое нежное сердце. Пройдясь еще несколько по саду, она надела чистые перчатки, оправилась, чтоб не уронить себя в глазах представителя изысканных манер.

Принц в-самом-деле давал урок. Мы застали его за трудной работою: он бился с очень-тугою ученицею, сухощавой, маленькой цепочкой, с узким лбом, грубым голосом и с неодушевленной, недовольной мама. Урок наконец кончился после всех неудач и замешательств; и когда маленькая девочка переменила башмаки и закуталась в шаль, ее увели домой.

После нескольких слов приготовления, мы отправились отъискивать старого мистера Тервейдропа. Его мы застали с перчатками и шляпою к руке, как совершенный образец высоких манер на софе, в своей отдельной комнате - единственном спокойном углу во всем доме.

-- Батюшка, мисс Сомерсон, мисс Желлиби!

-- Очарован! восхищен! говорил мистер Тервейдроп-старик, кланяясь с важностью. Позвольте мне! И он подал нам стулья. - Обрадован! И он поцаловал кончики пальцев своей левой руки. - Мое маленькое убежище вы превратили в рай. И он развалился на софе, как первый джентльмен Лондона.

-- Вы опят находите нас, мисс Сомерсон, за тем же занятием, сказал он: - полируем, полируем, полируем! Опять нежный пол доставляет нам честь и счастие своим присутствием. Для нашего времени и то уж много (а мы страшно переродились со времени его королевского высочества принца-регента, моего благодетеля, если мне позволено будет так выразиться), что благородные манеры и тон, несовсем втоптаны в грязь ногами ремесленников. Нет, еще на них ниспосылаются лучи улыбки красоты, сударыня.

Я ничего не нашла нужным отвечать ему и он взял щетку табаку.

-- Любезный сын мой, у тебя, говорил мистер Тервейдропу. - сегодня четыре урока: я тебе советую закусить слегка и спешить.

-- Благодарю вас, папенька, отвечал Принц: - я буду акуратен. Папенька, прошу вас, выслушайте спокойно, что я вам хочу сказать.

-- Боже милостивый! воскликнул образцовый джентльмен, побледнев и с видимым испугом, когда Принц и Кадди, рука-об-руку, склонились перед ним на колени. Что это значит? Припадок съумасшествия? или что-нибудь другое?

-- Папенька, отвечал Принц: - я люблю эту молодую девушку и дал слово на ней жениться.

-- Дал слово на ней жениться! воскликнул мистер Тервейдроп, склоняясь на софу и закрывая лицо руками: - Боже, родной сын мой поражает меня в самое сердце!

-- Мы ужь влюблены друг в друга давно, папенька, лепетал Принц: - и мисс Сомерсон, узнав об этом, посоветовала нам сознаться во всем перед вами и была так добра, согласилась присутствовать в настоящую минуту. Мисс Желлиби, молодая девушка, она, папенька, питает к вам глубокое уважение.

Мистер Тервейдроп-старик, стонет от горя.

-- О, переставьте, пожалуйста, перестаньте папенька! со слезами говорил Принц. - мисс Желлиби молодая девушка и питает к ваш глубокое уважение; главная цель нашей жизни будет упрочим ваше благосостояние.

-- Перестаньте, папенька, перестаньте, говорил со слезами сын.

-- Сын, сын! восклицал мистер Тервейдроп: - очень-хорошо, что этого удара не испытает твоя несравненная мать. Не щади же, сын, твоего отца, не щади его! Поражай сын... поражай в самое сердце!..

-- Я умоляю вас, папенька, не говорите таких вещей, говорил Принц с горькими слезами: - это убивает меня. Я уверяю вас, папенька, наше первое желание, цель всей нашей жизни будет состоять в том, чтоб упрочить ваше благосостояние. Каролина и я, мы не забудем своих обязанностей - мои обязанности будут и её обязанностями, мы об этом не раз говорили между собою, и при вашем надзоре, руководясь вашими советами, папенька, мы принесем все в жертву, только чтоб доставить вам спокойствие и удовольствие.

-- Рази сын, рази! говорил мистер Тервейдроп: - рази в самое сердце!

Но мне все-таки казалось, что он внимательно вникает в слова

-- Милый папенька, продолжал Принц: - мы знаем очень-хорошо, что вы привыкли к некоторому комфорту, и имеете на то полное право; поверьте, что мы сочтем себе за честь, за счастие доставлять вам этот комфорт. Если вы согласитесь на наш брак и оправдаете мой выбор, то будьте уверены, что первою нашею мыслью будет ваше спокойствие. Вы всегда будете над нами главой и хозяином и мы понимаем вполне, какое бы мы заслужили презрение, еслиб на первом месте были не вы, еслиб мы не старались всячески угождать вам.

Тяжела была внутренняя борьба мистеру Тервейдропу; он выпрямился на софе; жирные щеки его висели через галстух - истинная модель фешонэбльного отца!

-- Сын мой, говорил мистер Тервейдроп: - дети мои! я не могу противостоять вашим просьбам: будьте счастливы!

Благосклонность, с которою он обнимал свою будущую дочь и протягивал руку к сыну (сын покрыл ее самыми нежными и почтительными поцелуями) не мало меня удивляли.

-- Дети мои, говорил мистер Тервейдроп, обнимая Кадди с отеческою нежностью и с разсчетливою элегантностью: - милые дети мои, ваше счастие будет первою моею заботою. Я буду следить за вами. Вы будете жить всегда со мною (то-есть, вернее бы сказать: я всегда буду жить с вами). Дом этот, с-этих-пор, также ваша собственность, как и моя. Считайте его вашим домом и будьте счастливы.

Такова была магическая сила в его ловкости и тонных манерах, что Принц и Каролина были преисполнены благодарностью, как-будто он принес в их пользу какую-нибудь огромную жертву, а не согласился поместиться с ними жить на все остальные дни свои.

-- Что касается до меня, дети моя, сказал мистер Тервейдроп: - то я клонюсь уж к желтеющей тяжелой осени моей жизни, и меть возможности определить, как долго в этом веке ткачей и прях останутся следы истинного и высокого джентльменства. Но как бы то ни было, а все-таки буду исполнять обязанности относительно общества и, по обыкновению, буду показывать себя в городе. Желания мои скромны и умеренны. Мне больше ничего не нужно, кроме маленького кабинетика, нескольких необходимых вещей для туалета, скромного завтрака и умеренного обеда. От вас я буду только требовать исполнения этих мелочей, все же остальное будет на моем попечении.

Они глубоко были поражены таким великодушием.

-- Сын мой, говорил мистер Тервейдроп: - относительно этих небольших недостатков в тебе - я хочу сказать о тоне и о манерах, которые могут быт только усовершенствованы образованием, но которых привить нельзя, если они не врожденны - ты можешь совершенно положиться на меня. Я был всегда верен своему делу в дня его королевского высочества принца-регента и не сойду с своего поста. Нет, сын мой, если ты когда-нибудь смотрел с гордостью на положение твоего отца, то ты можешь быть уверен, что ни один это поступок в будущем не запятнает прошедшого. Что же касается до тебя, Принц, до тебя, у которого характер другой (все мы не можем и не должны быть похожи один на другого), ты должен работать, трудиться, приобретать деньги и с каждым днем увеличивать число твоих занятий.

-- Вы можете в этом положиться на меня, папенька: я буду стараться от всего моего сердца, отвечал Принц.

-- В этом я не сомневаюсь, говорил мистер Тервейдроп: - знаю, что твои качества не блестящи, милое дитя мое, но они прочны и полезны - об этом и говорить нечего; я только скажу вам обоим, дорогия дети мои, словами несравненной, покойной жены моей, на жизненный путь которой я имел счастье проливать некоторый луч света: наблюдайте за институтом; наблюдайте за моими небольшими нуждами - и да благословит вас Бог!

После этого старый мистер Тервейдроп сделался так любезен, что я сочла за лучшее немедленно отправиться к Тавиевой Гостинниц. Кадди разсталась с женихом своим так нежно и так дружелюбно, была в таком восторге от родственных чувств мистера Тервейдропа-отца, что я ни за что на свете не хотела произнести хотя полслова в его порицание.

В окнах дома, поблизости Тавиевой Гостинницы, были приклеены билеты, извещающие о пустых квартирах, и он казался грязнее и мрачнее, тем когда-нибудь. Имя несчастного мистера Желлиби, было, дня два тому назад, в списке банкротов, и он сидел запершись в столовой с двумя джентльменами, посреди кучи бумаг, счетных книг и нескольких сутяг, и делал тщетные попытки уразуметь мистерии своих дел. Оне, казалось, были выше его понимания, так-что когда Кадди, по ошибке, завела меня в столовую, я увидела, что мистере Желлиби, в своих очках, убитым сидел на конце обеденного стола и был только безчувственным, безмолвным наблюдателем, между-тем, как два джентльмена, посреди которых он сидел, разбирали его бумаги.

Взбираясь наверх, на половину мистрисс Желлиби, мы заметили, что все дети сползли в кухню и дурачились там без всякого за ними надзора. Мы застали знаменитую леди в самом жару сильной корреспонденции: она вскрывала письма, сортировала их, читала, писала и, в полном смысле слова, завалена была конвертами. Она так была углублена в свои занятия, что сначала не узнала меня, хотя смотрела на меня прямо своим дальнозорким взглядом.

-- Ах! мисс Сомерсон! сказала она наконец: - я вас совсем-было не узнала! Надеюсь, что вы здоровы и что мистер Жарндис и мисс Клер также здоровы!

-- Нет, несовсем, моя милая, сказала мистрисс Желлиби, совершенно-спокойно: - дела его в дурном положении и он убить духом. К-счастью, я так занята, что не имею времени думать об этом. В настоящую минуту у нас сто-семьдесят семейств, мисс Сомерсон, считая по пяти членов в каждом из них, готовых, отправиться, если ужь не отправились, на левый берег Нигра.

Я подумала о её собственном семействе, которое не только не отправилось, но и не думало отправляться на левый берег Нигра, и удивилась, как она может быть так спокойна.

-- Вы, как я вижу, привели с собою Кадди, заметила мистрисс Желлиби, взглянув на свою дочь: - это редкость теперь здесь ее видеть: она совершенно покинула свои прежния занятия и заставила меня употреблять в настоящее время для переписки мальчика.

-- Но, поверьте ма... начала-было Кадди.

-- Ты знаешь, Кадди, перебила ее мать, тихим, но решительным тоном: - что теперь я должна употреблять секретарем мальчика; он в эту минуту обедает. Следовательно, к-чему же ведут твои противоречия?

-- Я не хотела противоречить вам, ма, отвечала Кадди: - я только хотела сказать, что вы, верно, не пожелали бы сами, чтоб я всю жизнь свою была чурбаном.

-- Я желала, моя милая, говорила мистрисс Желлиби, распечатывая письма и смотря на них с нежностью: - чтоб ты имела перед глазами всегда пример своей матери в энергии, деятельности и филантропии. Чурбан! прошу покорно! Еслиб в душе твоей было хоть сколько-нибудь симпатии к судьбам туземцев и человечества, ты бы высоко стояла в нравственном отношении я тебе бы не приходили в голову такия идеи. Да, в тебе нет симпатии, Кадди, нет. Я это тебе давно и несколько раз говаривала.

-- Да, ма, правда, если дело идет об Африке.

-- Нет, нет в тебе симпатии. Это могло бы убить меня, мисс Сомерсон, еслиб, к-счастью моему, я не была так много занята, сказала мистрасс Желлиби, приятно взглянув на меня и откладывая, куда следует, только-что распечатанное письмо: - это разстроило бы и огорчило бы меня. Но у меня голова так полна мыслями о Барриобула-Гха и я делаю столько пользы своею специальностью, что Африка для меня истинное лекарство против всех огорчений. Вы это, я думаю, видите, мисс Сомерсон?

Кадди мигала мне, чтоб дать знать о времени начать разговор в её пользу, и я, уловив минуту, когда прекрасные очи мистрисс Желлиби были направлены на Африку, сказала ей:

-- Быть-может, мистрисс Желлиби, вы удивитесь, если узнаете, что привело меня сюда нарушить ваши занятия.

-- Я всегда очень-рада видеть вас, мисс Сомерсон, говорила мистрисс Желлиби, не отводя глаз от занимательных писем и сладко улыбаясь: - хотя бы я, я она покачала головою: - очень бы желала, чтоб дочь моя чувствовала более интереса к борриобульскям проектам.

-- Я пришла сюда с Кадди, сказала я: - потому-что Кадди считает дурным скрывать от своей матери все, что до нея касается, и теперь пришла сообщить вам, очень для нея важную тайну.

-- Кадди, сказала мистрисс Желлиби, остановив на минуту свои занятия и потом, покачав головой, снова принялась за них: - ты, верно, хочешь сказать мне какую-нибудь глупость!

Кадди развязала свою шляпку, бросила ее на пол и, заливаясь елезаи, сказала:

-- Ма, я влюблена!

-- Какой вздор! заметила мистрисс Желлиби разсеянно, смотря на какую-то депешу: - я так и знала, что глупость!

-- Я влюблена, ма... и дала слово выйдти замуж, говорила, рыдая, Кадди: - за молодого мистера Тервейдропа, танцмейстера, и старый мистер Тервейдроп, истинный джентльмен, дал свое согласие... Ма, и я прошу вас... благословите и вы нас... я знаю, без вашего благословения мне не будет счастья, твердила Кадди в сильных рыданиях. Доброе создание! в эти минуты она единственно руководилась чувством дочерниной привязанности.

сына танцмейстера - соединяется с народом, в котором нет ни капли симпатии к судьбам человеческих поколений! Между-тем, как мистер Гёшер, один из первых филантропов нашего времени, говорил мне не раз, что он к Камш неравнодушен.

-- Ma... я... всегда ненавидела... и презирала мистера Гёшера... говорила, всхлипывая, Кадди.

симпатий, которые в нем преобладают! И еслиб мои общественные обязанности не были моим любимым дитятею, еслиб я не была занята в огромных размерах огромными проектами, то эти мелочи мучили бы меня, мисс Сомерсон. Не могу ли я дозволять, чтоб глупый поступок Кадди (от которой и ничего другого и не ожидаю) заградил от моего внимания великий африканский континент? Никогда, никогда, повторяла мистрисс Желлиби резким, спокойным голосом и с приятной улыбкой и продолжала сортировку писем: - нет никогда!

Я так не была подготовлена к столь холодному приему, хотя бы и должна была ожидать его, что, право, не знала, что сказать. Кадди совершенно выплакалась и выговорилась. Мистрисс Желлиби продолжала свои почтенные занятия, раскрывала и сортировала письма с самой приятной и веселой улыбкой к только по временам говорила: - о нет, никогда, никогда!

-- Я надеюсь, ма, выговорила наконец бедная Кадди: - что ни на меня не сердитесь?

-- И я надеюсь, ма, вы даете нам ваше согласие и желаете вам всего хорошого? сказала Кадди.

-- Ты безсмысленный ребёнок уж потому, что сделала такой безразсудный шаг, сказала мистрисс Желлиби: - ты непослушный ребёнок, потому-что ты должна была бы посвятить всю свою жизнь великому делу филантропии. Но шаг уж сделан, я уж наняла мальчика, следовательно, и говорить нечего. Пожалуйста Кадди, говорила мистрисс Желлиби, своей дочери, которая ее обнимала и цаловала: - пожалуйста не мешай мне, и очень-занята: все эти письма надо разобрать до прихода вечерней почты.

Я думала, что теперь всего лучше уйдти и хотела-было начать прощаться, но была задержана словами Кадди.

-- Вы ее будете против того ма, чтоб я его представила вам? сказала Кадди.

-- Его, ма.

-- Кадди, Кадди! сказала мистрисс Желлиби, утомленная этими мелочами: - в этом случае ты должна привести его в такой день, когда нет "общественного комитета", или "комитета разветвления пособий", или какого-нибудь другого комитета. Словом сказать: ты должна соображаться с моим свободным временем. Моя милая мисс Сомерсон, с вашей стороны очень-любезно, что вы пришли замолвить словцо за эту глупенькую девочку. Прощайте. Если я вам скажу, что у меня пятьдесят-восемь новых писем получено сегодня утром от фабрикантов, которые желают привести к единству туземцев и развитие кофейных плантаций, то верно вы не разсердитесь, если я вам скажу, что я занята по горло.

Я не могла удивляться, что Кадди была в грустном расположении духа, что, обняв меня, она рыдала на моей груди; она говорила, что жестокая брань была бы для нея легче, чем это совершенное равнодушие к её судьбе; она говорила мне, что у нея нет почти ни одного платья, сколько-нибудь годного под венец. Я утешала ее, выставляя, сколько она может сделать добра для своего бедного отца и для Биби. В таких разговорах мы сошли вниз и добралась до кухни, где бедные дети ползали на каменном полу, в грязи, и я не иначе могла избежать совершенного уничтожения моего костюма, как только прибегнув к сказкам. По-временам слышались наверху крики, которые пугали нас, потому-что мистер Желлиби подходил к окну и, для большого уразумения дел своих, хотел выброситься из третьяго этажа на мостовую.

Возвратясь домой, после стольких хлопот, я много я долго думала о Кадди и находила, право, что она будет счастлива. Тихая ночь, звездное небо напоминали мне дальних путников, которые, быть-может, тоже любуются этими созвездиями, которыми любовалась я.

существом в мире.

Целый вечер провели мы в самой родственной болтовне с мистером Жарндисом и с Адой, так-что прийдя в свою комнату, я увидеа, что лицо мое горело от чрезмерных разговоров. Вдруг кто-то тихо постучался в дверь. Войдите сказала я. Хорошенькая, маленькая девочка, в траурном платье, вошла в комнату.

-- Честь имею представиться, мисс, сказала она тихим голосом: - я Черли.

-- Как я рада, что вижу тебя, Черли! сказала я, поцаловав ее нежно.

-- Я ваша горничная, сказала Черли.

-- Да-с, мистеру Жарндису угодно было позволить мне эту честь.

Я села, положила руку на плечо Черли и смотрела на нее.

-- Я не могу удержаться, Черли.

благодарна, мисс; я постараюсь заслужить валу любовь?

-- О, милая Черли! не забудь того, кто все это для тебя сделал.

-- Нет, мисс, ни я, ни Том, ни Эмма, мы этого не забудем. Вы, вы все для нас сделали.

-- Нет, Черли, я первый раз об этом слышу; для вас все сделал мистер Жарндис.

-- Да, мисс; но все это сделано из любви к вам и мы этого никогда не забудем.

-- Не плачьте, пожалуйста, не плачьте, мисс, сказала она мне опять.

-- Я никак не могу удержаться, Черли, повторяла я ей.

И Черли также не могла удержаться, и мы обе плакала от радости.