Холодный дом.
Часть пятая.
Глава XXIV. Апелляция.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть пятая. Глава XXIV. Апелляция. (старая орфография)

Часть пятая.

ГЛАВА XXIV.
Апелляция.

После разговора моего с Ричардом, о котором и уж упоминала, он сообщил мистеру Жарндису состояние своей души. Хоть я думаю, что это признание было несовершенно сюрпризом моему опекуну, однакож оно стоило ему большого нездоровья и неприятностей. Он часто запирался с Ричардом во Временной Воркотне и проводил с ним целые дни от ранняго утра до глубокой полуночи; толковал с мистером Кенджем и переделал в Лондоне кучу неприятных дел. Во все это время он был с нами и с Адой совершенно-ласков, хотя очень-часто жаловался на восточный ветер и так потирал себе голову, что ни один волосок не оставался на своем месте. Относительно Ричарда он хранил строгое молчание. Некоторые сведения мы получали от самого Ричарда; и так-как они ограничивались только словами: все обстоит благополучно, все идет к-лучшему, все прекрасно, то наши опасения на его счет нисколько не уменьшались.

Однакожь, в этом промежутке времени мы узнали, что от имени Ричарда подавалось лорду-канцлеру, новое прошение о поступлении в военную службу. Дело об этом тянулось, откладывалось и опять откладывалось, и опять тянулось, так-что Ричард говорил нам шутя, что надеется поступить в военную службу разве только тогда, когда будет старым ветераном, лет семидесяти. Наконец, лорд-канцлер пригласил его в свою канцелярию, говорил ему серьёзно и строго, что он теряет попустому время - справедливая насмешка над их проволочками, говорил смеясь, Ричард, и наконец прошение его было принято. Имя его было внесено в список кавалерйского полка, деньги заплачены и Ричард, с свойственным ему жаром принялся заниматься изучением военного искусства, вставал в пять часов утра, фехтовал, стрелял в цель и проч. и проч.

Вакации сменились судейским термином, судейский термит вакациями. Мы иногда слыхали о процесе Жарндиса, что этот процес был на очереди, или не был на очереди и т. п. Ричард, занятый своими экзерцициями, посещал нас реже; опекун мой молчал, время проходило и, наконец, Ричард получил назначение отправиться к своему полку в Ирландию.

Он очень-поспешно приехал с этою новостью и имел продолжительный разговор с опекуном моим. Спустя час времени, опекун мой выглянул в дверь той комнаты, где мы сидели с Адою, и сказал нам: - войдите сюда, моя милочки! Мы вошли и заметили, что Ричард, который был прежде в веселом расположении духа, был грустен и разсержен.

-- Рик и я, Ада, сказал мистер Жарндис; - расходимся в наших мнениях. Ну. Рик, сбрось с себя эту угрюмость!

-- Вы очень-жестоки ко мне, сэр, сказал Ричард: - и тем более я это чувствую, что всегда вы были ко мне так милостивы, сделали для меня так-много, что я не мог бы забыть всех вишь благодеяний, еслиб прожил двадцать жизней.

-- Все это, положим так, Рик; но мне хотелось бы, чтоб ты понял мои желания, чтоб ты примирялся сам с собою.

-- Я надеюсь, что вы извините мне, говорил Ричард, хоть горячо, однакожь почтительно: - если я скажу, что о себе всего вернее могу судить я сам.

-- Я надеюсь, что вы извините мне, любезный Рик, заметил мистер Жарндис с совершенною вежливостью и весело: - если и скажу, что вам очень-естественно думать так, а мне очень-естественно думать иначе. Я должен исполнять свой долг, Рик, иначе и сам ты, хладнокровно размыслив, будешь обо мне дурного мнения. А пока, я надеюсь, что ты сохранишь любовь, ко мне, в каком бы ты ни был расположении духа.

Ада так побледнела, что мастер Жарндис подал ей кресла и сам сел рядом с ней.

-- Не безпокойся, милый друг мой, сказал он ей: - тут ровно нет ничего; мы с Риком очень-дружелюбно поспорили между собою. Ты была предметом этого спора и потому будь судьей между нами: растрепаться нечего, моя милая.

-- Я не разстроиваюсь, братец Джон, сказала Ада с улыбкой: - вы никого не можете обидеть.

-- Благодарю, душа моя. Теперь будь внимательна и с минутку посмотри на Рика. И ты, милая старушка, тоже. Припомни, друг мой, начал мастер Жарндис, положив руку свою на её хорошенькую ручку: припомни разговор между нами четырьмя, когда тетушка Дердон рассказывала маленькую любовную историйку.

-- Ни Ричард, ни я, мы никогда не забудем, что вы для нас сделали, братец Джон.

-- Я никогда этого не забуду сказал Ричард.

-- И я никогда не забуду, сказала опять Ада.

новую карьеру ужь последний раз. Все что в имел, все истрачено, все источники исчерпаны. Отступать назад невозможно.

-- Совершенно-справедливо; все, что я имел до-сих-пор, истрачено; но, сэр, я имел не все, что я буду иметь впоследствии.

-- Рик, Рик! вскричал опекун мой испуганным голосом: - ради всего, что тебе дорого, не гонись за этим призраком семейного наследства; берегись этой несчастной, этой губительной надежды. Поверь мне, что лучше трудиться всю жизнь, лучше просить милостыню, лучше умереть!

Мы все были испуганы этими словами. Ричард закусил губы и, притаив дыхание, посматривал на меня, вполне чувствуя всю справедливость сказанного.

-- Милая Ада, сказал мистер Жарндис, успокоившись и с своею обычною нежностью: - это жесткия, тяжелые слова, но что делать, я живу в Холодном Доме и многое видел на своем веку. Но довольно об этом. Все благосостояние Ричарда зависит от его труда. И я считаю необходимостью, для вашей взаимной пользы, разорвать все узы, связывающия вас, кроме родственных уз.

-- Скажите лучше все с разу, сэр; ни не имеете ко мне доверия и хотите, чтоб Ада следовала вашему примеру.

-- Подобных вещей лучше не говорить, Рик, потому-что я этого вовсе не думаю.

-- Вы знаете, что я дурно начал, отвечал Ричард: - да, я дурно начал, это правда.

-- Как ты начал, мы об этом говорили с гобою последний раз, сказал мистер Жарндис дружески-одобрительным тоном: - я тебе сказал, что начало еще не ушло, что оно только теперь приходить, а потому теперь-то и надо начать хорошенько - вот и все. Вы между собою двоюродные брат и сестра - и только. Другия же узы должны быть подготовлены работою, Рик, и трудом.

-- Вы очень-жестоки ко мне, сэр, сказал Ричарде: - более жестоки, чем я мог вообразить себе.

-- Милый друг мой, сказал мистер Жарндис: - я всего строже к самому себе. Поверь мне, Ада, что лучше для него, если он будет свободен и, Рик, лучше для Ады, если она будет свободна.

-- Почему же это лучше, сэр? поспешно ответил Ричард: - когда мы открывали перед вами наши сердца, вы не так говорили, но тем языком.

-- С того времени много утекло воды, Рик... Я не виню тебя: но я сам сделался опытнее.

-- Вы говорите на мой счет, сэр!

-- Нет, и думаю о вас обоих: вы еще молоды и вам еще рано вступить в брак. Прошедшее пусть останется без почину и пусть начнется для вас новая страница жизни.

Ричард боязливо поглядывал на Аду и молчал.

-- До-сих-пор я не говорил ни слова никому из вас, сказал мистер Жарндис: - теперь и был вполне-откровенен. Я умоляю вас, я заклинаю вас предать прошедшее забвению. Время, справедливость, самостоятельность - вот что должно занимать нас в настоящем. В противном случае, вы сделаете вред себе и глубоко оскорбите меня, меня, который с таким теплым чувством, с такою любовью свел вас вместе.

Длинное, томительное молчание.

-- Братец Ричард, сказала Ада, нежно глядя ему в лицо: - после того, что сказал мистер Жарндис, мне кажется, вам нечего выбирать. Ты можешь быть совершенно спокоен насчет меня, поточу-что ты оставляешь меня под надзором этого доброго друга. Я... я Ричард, прибавила Ада немного конфузясь: - и не буду сомневаться в твоей любви я... буду всегда уверена, что ты мне не изменишь. Мне грустно, мне тяжело разстаться с тобою, Ричард, но это... это для твоей пользы. Я часто... очень-часто буду думать о тебе... буду говорить о тебе с Эсфирью и, может быть, ты когда-нибудь... вздумаешь о своей сестре. Она встала, подошла к нему, подала ему дрожащую руку и сказала: - мы теперь с тобою, Ричард... брат и сестра, быть-может, надолго... Будь счастлив, Ричард, где бы ни был ты... люби сестру свою!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

так откровенен, как прежде с мистером Жарндисом, и между ними водворилась какая-то холодность.

В хлопотах, при обмундировке, он скоро разсеялся и даже грусть по Аде, которая осталась в Гертфордшайре, значительно поослабла. (Я, Ричард и мистер Жарндис втроем отправились на неделю в Лондон). Хоти повременам он вспоминал о ней, плакал, осыпал себя жестокими упреками, потом вдруг придумывал какие-нибудь неестественные средства сделаться без труда богатым и осчастливить се.

Время настало хлопотливое; и исходила все лавки для покупки разных вещей, в которых он нуждался. Он был со мной совершенно-откровенен и я, сказать по правде, приятно проводила с ним последние дни.

В эту неделю, нас ежедневно посещал один господин, который прежде служил в кавалерии, а теперь был в отставке и учил Ричарда фехтованью. Я так много о нем слышали от Ричарда и даже от моего опекуна, что однажды осталась нарочно за завтраком, чтоб дождаться его визита.

-- Здравствуйте мистер Джордж, сказал опекун мой: - мистер Карстон сейчас придет; а пока, я знаю, мисс Сомерсон будет приятно с вами познакомиться. Сядьте, пожалуйста.

Он сел, чувствуя себя несколько-неловко в моем присутствии, так, по-крайней-мере, мне казалось, постоянно поводил своею широкою, загрубелою рукою по верхней губе и избегал смотреть на меня.

-- Вы акуратны, как солнце, сказал мистер Жарндис.

-- Военное время, сэр, отвечал он - Дело привычки; а собственно говоря, и не очень-то акуратен.

-- Однакож, я слышал, что у вас большое заведение, сказал мистер Жарндис.

-- Не то, чтоб очень, сэр; я содержу тир.

-- А хорош ли выйдет стрелок из мистера Карстона? спросил опекун мой.

-- Довольно-хороший, сэр, отвечал он, скрестив руки на груди своей и казался таким большим: - он бы, сэр, был стрелок первой руки, еслиб употребил все свое старание.

-- Я думаю, что он не очень старается? сказал опекун мой

-- Сначала он принялся-было горячо, сэр, а потом поостыл. Может, у него, знаете, того, на сердце что-нибудь есть... какая-нибудь зазнобушка. И он взглянул на меня в первый раз, но своем приходе, своими огромными черными глазами.

-- Только по-крайней-мере не я у него на уме, я в этом ручаюсь, мистер Джордж, сказала я. смеясь: - хотя, кажется, вы на меня смотрите с подозрением.

Он слегка покраснел и отвесил мне военный поклон.

-- Не хотел обидеть вас, мисс. Извините, и человек простой, сказал он мне.

-- Нет, я нисколько не обижаюсь, напротив, ваше подозрение и считаю за комплимент себе.

Если он прежде избегал смотреть на меня, за-то теперь вдруг пристально устремил на меня свои глаза.

-- Извините меня, сэр, сказал он, обращаясь к моему опекуну: - я не имел чести разслышать имя, мисс...

-- Мисс Сомерсон! повторил он и взглянул опять на меня.

-- Знакомо вам мое имя? спросила я

-- Нет, мисс, я никогда не слыхал этого имени. Мне казалось, что я вас где-то видел.

-- Я думаю, что вы ошибаетесь, отвечала и, подняв голову от работы: - и очень-памятлива на лица.

-- И я тоже, мисс, отвечал он, смотря на меня во все свои черные глаза: - Гм! не знаю, но только мне кажется, что я вас где-то видел.

И он еще более покраснел под загаром своей кожи и был сбит с толку тем, что не может припомнить и сообразить. Опекун мой вывел его из затруднительного положения.

-- Много у вас учеников, мистер Джордж? спросил он его.

-- Число их меняется, сэр; но во всяком случае выигрыш не достает на жизнь.

-- А какого сорта люди посещают ваш тир?

-- Всех сортов, сэр, и англичане и чужестранцы, от джентльмена до подмастерья. Недавно были француженки, и чтожь? мастерски стреляли из пистолета! Много ходит и таких, которым лишь бы зайдти куда-нибудь.

-- Однако ж, и не думаю, чтоб приходили с какими-нибудь таинственными намерениями? спросил мистер Жарндис.

-- Случается, сэр, хотя редко, но-большей-части ходят для упражнений или от скуки. - Извините, сэр, продолжал мистер Джордж: - и слыхал, что у вас есть процес в Оберканцелярии?

-- К-сожалению, это совершенная правда.

-- Ко мне хаживал один господин, имевший тоже процес в Оберканцелярии.

-- Зачем же?

-- Да для развлечения, а думаю. Приидет, заплатит за пятьдесят выстрелов и садит пулю в пулю, как-будто перед ним была неприятельская армия. А раз не вытерпел, сказал ему прямо, что им тратить время попустому; он ничего... не обиделся и с-тех-пор мы друзья.

-- А кто он такой? спросил опекун мой с любопытством,

-- Он был фермером в Шропшайре до того времени, пока не запутался в процес.

-- Гредли?

Мистер Джордж опять начал вглядываться в меня, иска мы обменялись несколькими словами с опекуном моим, но поводу такого неожиданного столкновения обстоятельств. Я рассказала потом ему, как мы познакомились с мистером Гредли. За это мистер Джордж отвесил вне еще поклон.

-- Не понимаю, говорил он, смотря на меня: - да, и знаю... и нет... и он устремил глаза свои на пол, водил рукой по своим коротко-остриженным курчавым волосам, как-будто бы желая поймать ускользающую от внимании мысль.

-- Мне очень-неприятно было узнать, говорил опекун мой: - что это дурное расположение духа, в котором постоянно находится мистер Гредли, подвергло его преследованию и он, говорят, теперь должен скрываться.

-- И я тоже слышал, сэр, говорил разсеянно мистер Джордж е все-таки наблюдая половицы: - и я также слышал.

-- Не знаете ли, где он теперь?

-- Нет, сэр, отвечал кавалерист, подняв глаза с полу и выходя из своей разсеянности: - не знаю. Я думаю, что он скоро свернется. Как ни силен, как ни крепок, а всех пыток судейских не выдержишь.

Приход Ричарда прервал разговор. Мистер Джордж встал, отвесил мне еще военный поклон, пожелал доброго дня опекуну моему и, тяжело топая, вышел из комнаты.

Это было утром, в день, назначенный для отъезда Ричарда. Все вещи его а уложила еще накануне, и мы были свободны до самой той минуты, когда ему следовало выехать в Холихэд, близь Ливерпуля. Процес по делу Жарндисов должен был в этот день быть на очереди и Ричард предложил мне идти в Палату Оберканцелярии. Так-как это был последний день его пребывания в Лондоне, мне хотелось повозможности разогнать грусть, то я согласилась, и мы пошли в Вестминстерскую Палату, где в то время было заседание. Дорогой мы говорили с ним о письмах, условливались, как часто писать друг к другу и о чем писать. Опекун мой звал, куда мы идем и потому не хотел разделить с пали прогулку.

Когда мы пришли в Палату, и увидела лорда-канцлера, того же самого, которого я видела в Линкольнской Палате; он сидел с важною осанкой и серьёзно, на скамье, ниже его стоял стол, покрытый красным сукном, на котором лежали государственные печати и красовался огромный букет цветов, наполняющий ароматом всю Палату. Ниже стола тянулся длинный ряд ходатаев. Они держали под-мышками большие связки бумаг, а под ногами, разстилались у них веревочный маты. Далее виднелась длинная вереница членов присутствия, в париках и тогах; половина из них спала, половина бодрствовала; и если говорил один, то другие не обращали никакого внимания на потоки речей его. Лорд-канцлер сидел, развалясь в своем покойном кресле; локоть его лежал на мягко-обитой ручке, а чело опиралось на ладонь руки. Некоторые из присутствующих дремали, некоторые занимались чтением газет, или отдельными кружками вели шопотом разговор; все вообще казались очень-спокойными; никакой торопливости, никаких приготовлений не было заметно ни на одном лице, как-будто бы они собрались не для дел, а просто посидеть, каждый в своем кабинете.

У меня сжалось сердце, когда я сравнила это невозмутимое спокойствие, с тяжкою жизнью, с горестною смертью истцов; эти церемонии, эту обстановку, с недостатками, лишениями, нищенством тех несчастных, которых нрава защищала Вестминстерская Палата. Грустно было подумать, как сильно, как неровно бились сердца тяжущихся и как плавно, как медленно приступали к разбору их справедливых исков. Весь этот театр, начиная с лорда-канцлера и до последнего из его окружающих, не знает и не хочет знать, что их леность, нерадение, несправедливость, лихоимство производит ужас и заслуживают всеобщее презрение. Я сидела на той скамье, на которую посадил меня Ричард, старалась вслушаться, вглядеться; но во всей сцене, во всем этом театральном представлении я не находила действительности, кроме бедной мис Флайт, этой сумасшедшей старушонки, которая стояла на скамье, прислонясь к стене, подмигивала и кивала головой при каждом слове.

Мисс Флайт скоро заметила наше присутствие и подошла к нам. Она от чистого сердца благодарила меня за посещение её палаты и указала мне самые замечательные личности. Мистер Кейдж, также подошел к нам и обращал внимание наше на знаменитейших собратов своих, с любезностью хозяина.

-- Вы выбрали неудачный день, сказал нам мистер Кендж: - всего интереснее открытие судейского термина; но и сегодня будут серьёзные дела, очень-серьёзные.

Спустя полчаса после нашего прихода, дело, которое разбиралось, умерло, кажется, в своем ничтожестве, не принеся не только утешительного, но и никакого результата. Лорд-канцлер, сбросил со стола своего кину бумаг к джентльменам, сидящим внизу, и затем какой-то голос произнес громко-. - "Дело Жарндисов". Тут послышалось шушуканье, смех; слушатели удалились и огромный кучи синих мешков, начиненных бумагами, явились на сцену.

Сколько я могла понять (голова моя кругом шла от этих проделок), дальнейшия исследования дела Жарндисов клонились только к определению проторей и убытков; хотя двадцать джентльменов, в париках, имели вид людей, изучивших это дело, однакожь и готова была держать пари, что они небольше моего понимали его сущность. Они говорили о нем с лордом-канцлером, спорили, возражали, толковали между собою; одни говорили, что это так, другие говорили, что это иначе, третьи предлагали, в насмешку, перечитать неисчерпаемые фолианты клятвенных показаний, смеялись, шушукали и, кажется, весь процес служил делом забавы, а не предметом исследования и уяснения. Спустя час времени, и множество речей и pro и conlra, начатых и неконченных. Дело было отложено, как нам сообщил мистер Кендж, до следующого заседания, по недостатку нужных показаний. И бумаги вынеслись назад прежде, чем писаря успели все их внести.

Я взглянула на Ричарда после этих безнадежных проволочек и была испугана бледностью и утомлением его хорошенького личина.

-- Ведь не век же так продлится, тётушка; следующий раз будет лучше, сказал он мне, опустив голову.

Я видела мистера Гуппи: он приносил бумаги в палату и раскладывал их на столе перед мистером Кенджем; он, в свою очередь, увидел меня, сделал мне смущенный поклон и внушил мне непременное желание тотчас же удаляться домой. Я подала руку Ричарду и мы было пошли уже к выходу, как мистер Гуппи поймал нас и успел к нам подойти.

-- Извините мистер Карстон, сказал он шопотом; - простите великодушно, мисс Сомерсон, но здесь есть дама, одна из моих приятельниц; она знает вас, милостивая государыня, и очень желает иметь честь подойти к вам.

-- Как твое здоровье, Эсфирь? сказала она: - узнаёшь меня?

Я протянула ей руку и сказала ей, что она, на мои глаза, вовсе не изменилась.

-- Я удивляюсь, что ты, Эсфирь, помнишь старое время, отвечала она с своей обычной сухостью. Теперь все переменилось; я очень-рада, что вижу тебя и что нахожу тебя не надменной девочкой.

-- Надменной! что вы этим хотите сказать мистрисс Рахиль?

-- Я замужем, Эсфирь, заметила она мне холодно: - и теперь меня зовут мистрисс Чедбанд. Прощай, мои милая, желаю тебе быть здоровой.

Мистер Гуппи дав кончиться этому короткому разговору, вздохнул громко, чтоб я услышала, и вместе с мистрисс Рахилью вмешался в толпу, посреди которой мы стояли. Мы с Ричардом стали пробираться вперед и я еще не успела опомниться от встречи с старыми знакомыми, как встретилась уже опять с знакомым человеком - с мистером Джорджем. Он шел тяжелым шагом, не обращая внимания на толпу входящих и выходящих людей, которых дела приводили на это время в палату.

-- Джордж! сказал Ричард, увидав также его.

-- Счастливая встреча, сэр, отвечал Джордж. - Очень-рад вас видеть, мисс. Можете ли вы указать мне особу, которую я ищу? Я здесь в первый раз и ничего не знаю.

Повернувшись, он очистил нам дорогу без всякого затруднения и остановился, когда мы были вне давки, в углу, позади большого красного занавеса.

Я показала на мисс Флайт, которая стояла рядом со мною. Она во все время не отставала от меня ни на шаг и обращала (к моему смущению) внимание своих палатских знакомых на меня, шепча им к уши: "Тс!.. Фиц-Жарндис!.. здесь!.."

-- Гм! сказал шопотом мистер Джордж: - вы помните, мисс, сегодня утром мы говорили об одном человеке? Гредли?

-- Помню.

-- Он скрывается у меня. Я об этом не говорил прежде, не имел разрешения. Он, кажется, ужь на последнем взводе, мисс. Ему запало в голову непременно увидеть ее. Он говорит, что они понимают друг друга и что она всегда была к нему очень-ласкова. Вот я за ней и пришел.

-- Сказать ей? спросила я.

-- Будьте так добры, отвечал он, глядя на мисс Флайт с какою-то боязнью. - Счастье, что я встретил вас, мисс: без вас я право бы не знал как к ней приступиться.

И он заложил одну руку за пуговицы, вытянулся во весь рост и дожидался ответа в этой воинственной позе.

-- А, сердитый друг мой... из Шропшайра!.. знаю, знаю. Он так же знаменит, как и я!.. воскликнула мисс Флайт: - с удовольствием, с удовольствием!..

-- Он живет скрытно у мистера Джорджа, сказала я: - тише! вот мистер Джордж.

-- Вот что!.. Очень-рада, что имею честь!.. Военный человек, моя милая... Настоящий генерал!.. посмотрите... шептала она мне.

она подала руку мистеру Джорджу и постоянно называла его генералом, к большому удовольствию зевак. Он, бедный, не знал что ему делать и умолял меня "не дезертировать". Видя его бедственное состояние, я согласилась исполнить его просьбу, тем более, что мисс Фляйт была со мною очень-спокойна и сама сказала мне: "Фиц-Жарндис, вы, без-сомнения пойдете с нами?" Ричард также согласился идти вместе. Мистер Джордж сказал нам, что Гредли бредил также и о мистере Жарндисе, услыхав, что он в Лондоне. Мне пришло в голову уведомить об этом доброго опекуна моего; я написала к нему наскоро карандашом записку, мистер Джордж напечатал ее в первой кофейной и отправил по адресу с разнощиком писем.

Мы наняли извощичью карету и поехали в ней к Лейстерскому Скверу. Остановясь, где следует, мы прошли несколько узких дворов, за что мистер Джордж просил у нас прощения, и скоро увидели дверь тира. Подойдя к ней, мистер Джордж позвонил в колокольчик; в это самое время подошел к нам очень-почтенный человек, с седыми волосами, в очках, в черном платье, в шляпе с широкими нолями; в руках у него была толстая палка с золотым набалдашником. Он обратился к мистеру Джорджу.

-- Извините меня, друг мой, сказал он: - если и не ошибаюсь, так это галерея Джорджа для стрельбы в цель.

-- Она самая, отвечал Джордж, взглянув на вывеску, написанную крупными буквами, на чисто-вымытой стене.

-- Да, точно так, сказал старик, следя за глазами мистера Джорджа: - благодарю вас. Вы ужь позвонили?

-- Я сам хозяин, сэр, и ужь позвонил.

-- В-самом-деле? сказал старик: - так ваше имя Джордж? Мы с вами сошлись. Вы ведь за мной приходили?

-- Нет, сэр, я не приходил за вами.

-- Не приходили? так, стало-быть, ваш молодой мальчик приходил за мной. Я доктор, и меня звали известить больного в галерее Джорджа для стрельбы в цель.

-- А, вот оно что! сказал мистер Джордж, обращаясь к Ричарду и мне: - Это очень может быть, сэр. Будьте так добры войдите.

мы в обширное здание с нештукатуренными стенами, в котором лежали щиты, рапиры, эспадроны, ружья, пистолеты и прочия воинския принадлежности. Когда мы все вошли в галерею, с доктором сделалась какая-то волшебная перемена: он снял шляпу и вместо него явился перед нами диаметрально-противоположный ему человек.

-- Посмотрите-ка сюда, Джордж, сказал оборотень, повернувшись к нему быстро и постукивая своим толстым, указательным пальцем но его груди: - Вы ведь знаете меня, я я знаю вас. Вы светский человек, и я светский человек. Имя мое Бёккет, как вам известно, и у меня в руках бумага, предписывающая взять Гредли. Вы долго его скрывали. Это делает честь вашей ловкости.

Мистер Джордж посмотрел на него сурово, закусил губу и отрицательно покачал головой.

-- Послушайте Джордж, сказал мнимый доктор: - вы человек с толком, человек хорошого поведения - вот вы каковы. В этом нет никакого сомнения. Я ведь не говорю с вами, как с кем-нибудь. Вы служили отечеству и знаете, что когда долг велит, надо повиноваться. Следовательно вы далеки от того, чтоб поднять кутерьму. Если мне надо помочь, вы мне поможете. Вот, что вы сделаете. - Эй ты, Филь Сквод, не шмыгай около стен (грязный маленький человечек, как-то странно шел вперед, потирая спиною стены и бросал на пришельца взгляды, исполненные угрозы) да, не шмыгай; это мне не нравится, я ведь тебя знаю.

-- Филь! сказал мистер Джордж.

-- Смирно!

Маленький человечек поворчал, поворчал и успокоился.

-- Милостивые государи и государыни, сказал мистер Бёккет: - вы извините, если что-нибудь вам покажется неприятным. Я Бёккет, сыщик, я должен здесь исполнить некоторую обязанность, на меня возложенную. Джордж, я знаю где спрятан подсудимый: сегодня ночью я взлезал на крышу и видел его с вами, сквозь потолочное окно. Он вот тут. Я его должен видеть и должен ему сказать, что он арестован. Вызнаете меня и знаете, что без надобности я не делаю никаких неприятностей. Дайте мне честное слово, как старый солдат - и все будет исполнено к общему удовольствию.

-- Я даю слово, отвечал Джордж: - но с вашей стороны это нехорошо, мистер Бёккет.

и ко мне справедлив добрые детина! старый Вильгельм Гель, старый Шоу, лейбгренадер! Это лучшая модель британской армии, милостивые государи и государыни, я бы дал банковый билет в пятьдесят фунтов стерлингов, чтоб только походить на него вполовину!

Когда дело дошло к развязке, мистер Джордж, подумав немного, вызвался прежде повидать своего товарища (как он называл Гредли) и свести к нему мисс Флайт. Мистер Бёккет согласился; они отправились в задний угол галереи, а мы остались около стола, заваленного ружьями. Мистер Бёккет, пользуясь случаем, вступил в разговор: он спрашивал меня не боюсь ли я ружей, как обыкновенно боится молодые леди; спрашивал Ричарда, хороший ли он стрелок, спрашивал Филя Сквода, которое из ружей лучше и дорого ли они стоят; заметил ему. что считает его красной девушкой и скромником первой руки, когда он не увлекается своим пылким темпераментом, и вообще был очень-любезен.

Мистер Джордж, скоро воротился и сказал вам, что Гридли желает всех нас видеть; едва он кончил эти слова, как раздался звон колокольчика. Филь отворил дверь, и вошел опекун мой: - "чтоб сделать все, что можно, в пользу человека, испытывающого те же бедствии, какие испытывает он сам", сказал мистер Жарндис, здороваясь с нами. И мы все вместе отправились к Гредли.

На конце галереи, за истесанной деревянной перегородкой, недоходящей до потолка, мы увидели потолочные балки и окно, в которое мистер Бёккет подсматривал Гридли. Солнце было уже на закате и почти совершенно село, согревая воздух последними красновато-лиловыми лучами. Там, за перегородкой на диване, обтянутом холстом, лежал шропшайрский истец, одетый точно так же, как мы его видели в последний раз; но, Боже, как он изменился! Его бледное лицо, впалые щеки не пробуждали никаких воспоминаний.

Он и здесь занимался бумагами; стол и несколько досок были завалены документами, изрезанными перьями, актами и т. п. С мисс Флайт они были соединены какою-то грустною, тяжелою дружбою. Рука-в-руку сидели они молча и глядели друг на друга; мы наблюдали за ними издали.

изсушила его, извела Оберканцелярии.

Он поклонился мне и Ричарду и сказал опекуну моему:

-- Благодарю вас, мистер Жарндис, что вы меня посетили: это для меня очень-утешительно. Я здесь долго не жилец, протяните мне вашу руку, сэр. Вы благороднейший человек. Бог видит, как я вас уважаю.

Они пожимали друг другу руки и опекун мой говорил ему утешительные слова.

-- Вам, может-быть, это покажется странным, сэр, говорил Грёдли: - но я дам скажу откровенно, что в первый раз неохотно встретил бы я вас здесь. Вы знаете, что я воевал с ними, вы знаете, что и одной этой рукой сопротивлялся всем им. Вы знаете, что я, наконец, высказал им всю правду-матку: и сказал им, что они за народ, что они для меня сделали, и пусть смотрят они на меня, когда и в таком жалком, униженном состоянии.

-- Да, сэр, и действовал смело, говорил с грустной улыбкой мистер Грёдли. - И я сказал вам, что станется со мною, когда я не буду так действовать; и в-самом-деле, посмотрите на нас, посмотрите на нас! Он притянул к себе ближе мисс Флайт, говоря последния слова.

-- Вот конец. От всех моих старых друзей, от всех моих желаний и надежд, от всего мира живых и мертвых существ, одна только она - эта добрая душа, осталась со мною, и мы как-нельзя-больше пара. Между нами твердая связь, созданная из многих годов страдания, эта единственная связь между мною и землею и единственная связь, которую не могла сокрушить Оберканцелярия.

-- Примите благословение Грёдли, говорила мисс Флайт в слезах: - примите благословение!

-- Я прежде самонадеянно думал, что им не сокрушит моего сердца, мистер Жарндис. Я думал, что я покрою их стыдом я насмешкой, прежде чем обезсилю в этой борьбе. Но я пал, пал и нравственно и физически. Как долго изнывал я - я не знаю; но окончательно низложен я был к один час, хотя они этого не узнают. Надеюсь, что каждый из присутствующих здесь передает им, что и на смертном одре своем и мстил им так же неутомимо, так же настойчиво, как в длинный ряд годов сноси жизни.

-- Полно, полно! говорил он из своего уголка: - что вы так расходились, мистер Грёдли. Вам несовсем посчастливилось - вот и все. Это с каждым из нас случается, и случается частенько. Мне также несовсем везет. Укрепляйтесь, укрепляйтесь! Вам еще не раз прийдется побраниться с их братьей, зуб-за зуб; а мне, если посчастливится, так тоже не раз прийдется искать нас и отводить кой-куда.

Мистер Грёдли только качал головой.

-- Ну, что вы качаете головой, говорил мистер Беннет - полно вам, лучше кивните мне в знак согласия. Чего-чего мы с вами не пережили. Не-уже-ли я не видал вас ни разу в тюрьме за то, что вы слишком горячились? Не приходил ли я двадцать раз в Палату с тем только, чтоб посмотреть, как вы поддразниваете адвокатов и лорда-канцлера? Разве вы забыли, что еще при начале ваших проделок с юристами, против вас каждую неделю было две-три жалобы. Спросите эту старушку: она тоже все знает. Э! успокойтесь, мужайтесь сэр!

-- Что вы с ним будете делать? спросил Джордж тихим голосом.

-- Ха! что вы это, мистер Грёдли! Похоже ли на то, что вы ослабли? какже! Не бойсь несколько недель водил меня за нос, как дурака, заставил лазить но крышам, как какую-нибудь кошку, и вынудил прикинуться доктором. Нет это не похоже на умирающого. Знаете ли. что вам нужно? Вам нужно возбуждение, усилие; вы к этому привыкли, вот вам, туг, в уголку-то, и плохо. А вот и лекарство готово. У меня предписание от мистера Телькнигорна взять вас, и пойдем в Магистрат; там вы побранитесь, разсердитесь, это вас взволнует и облегчит. Право так! А то, человек с такой энергией, как вы, сидит да хныкает: атак по неволе заболеешь. Ну Джордж, отпусти - на со мной мистера Грёдли, увидишь, что приведу здоровым назад?

-- Он очень-слаб, шептал кавалерист.

-- Слаб? отвечал Бёккет с участием: - я хотел его немного приободрить. На старого знакомого, в таком состоянии, смотришь как-то неохотно. Его бы подкрепило, еслиб он, хотя на меня, разсердился. Пусть отбоксирует меня, я все стерплю.

Вдруг вся галерея огласилась пронзительным криком мисс Флайт, который и до-сих-пор звенит в моих ушах.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Солнце село, тень сменила свет, но мрачнее тени была для меня картина умершого Грёдли и безумной Флайт, и черпее ночи были мои предчувствия о судьбе Ричарда.

И сквозь прощанья его мне все слышались слова: "Вот конец. От всех моих старых друзей, от всех моих желаний и надежд, от всего мира живых и мертвых существ, одна только она, эта добрая душа осталась со мною. И мы как-нельзя-больше пара. Между нами твердая связь, сотканная из многих годов страдания; это единственная связь между мною и землею; единственная связь, которую не могла сокрушить Оберканцелярия".