Холодный дом.
Часть пятая.
Глава XXVI. Стрелки

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть пятая. Глава XXVI. Стрелки (старая орфография)

ГЛАВА XXVI.
Стрелки

Зимнее утро, темное и холодное, смотрит на лейстерский Сквер и неохотно покидают свои постели жители соседних улиц. Большая часть из них не встает рано и в ясные утра лета и весны они изволите видеть, ночные птички: спят непробудным сном, когда солнышко высоко, и бодрствуют и снуют за добычей, когда на небе мерцают звезды. За грязными сторами и занавесками в верхних этажах и по чердакам покоится первым сном шапка негодяев, скрываясь более или менее под ложными именами, ложными волосами, ложными титлами, ложными брильянтами, ложными сказками и небылицами Джентльмены, которые могли бы, по собственному опыту, рассказать подробно о чужеземных галерах и об отечественных ступных колесах; буяны, шулера, мошенники, плуты и лжесвидетели, некоторые не без клейм раскаленным железом, под грязными своими рубахами и все с большей жестокостью, чем Нерон, и с большими преступлениями, чем Ньюгет. Страшен демон под грубой рубашкой, или под грубым балахоном, но еще страшнее он, еще опаснее, еще нечувствительнее под белой манишкой, с золотою булавкой, под именем джентльмена, за карточным столом, за бильярдом с кием в руках, с краткими сведениями о векселях, билетах и заемных письмах; еще невыносимее он в этой форме, чем в какой бы то ни было другой. Но во всякой форме. во всяком костюме мистер Бёккет найдет его, если захочет, в соседних улицах, закоулках и переулках Лейстерского Сквера.

Но зимнее утро не нуждается в нем и не будит его. Оно будит мистера Джорджа, хозяина галереи для стрельбы в цель и его верного служителя. Они просыпаются, быстро вскакивают с матрацев и убирают их. Мистер Джордж, выбрившись перед зеркальцем очень-скромных размеров, марширует, без сюртука и фуражки, на маленький двор, к водяному насосу и скоро возвращается назад, блистая от желтого мыла, усиленного трения, резкого дождя и сильно-холодной воды. Прийдя в свою галерею, он встряхивается, как какой-нибудь огромный водолаз, только-что вынырнувший из воды и начинает утираться широким полотенцем, и чем больше трет он свои загоревшие виски, тем плотнее-и-плотнее прилипают к ним его кудрявые волосы, так-что, наконец, отделение их повидимому может быть произведено не иначе, как с помощью каких-нибудь крепких орудии, в роде железных грабель, или скребниц. И пока утирается он, полируется, отчищается, поворачивая голову то вправо, то влево, чтоб обсушить полотенцем свою шею и горло - стоит он нагнувшись вперед, охраняя свои воинственные ноги от сырости, а Филь, между-тем пристав на колени, разводит в камине огонь, и видно, что он не охотник умываться: ему довольно посмотреть, как холится его хозяин и запастись на сегодняшний день тем излишком здоровья, которое прыщет со щек мистера Джорджа.

Вытершись до-суха, берет кавалерист две жесткия щетки и начинает ими обработывать свою голову с таким немилосердием, что Филь, шмыгая спиною но степам галереи, невольно мигает от сочувствия. Прическа кончилась, а затем быстро оканчивается и галантерейная часть туалета мистера Джорджа.

Одевшись окончательно, он набивает себе трубку, закуривает ее и начинает, как водится, ходить взад и вперед но галерее, а Филь в это время готовит завтрак, наполняя воздух запахом горячого хлеба и кофе.

Мистер Джордж курит задумчиво и медленным шагом ходит по галерее. Быть-может, мысли его витают над могилою Бредли.

-- Так тебе, Филь, говорить Джордж (хозяин галереи для стрельбы в цель), сделав несколько турок взад и вперед; - снилась сегодня ночью деревня?

Филь, в-самом-деле, рассказывал ему свой сон, только-что успев вскочить с матраца.

-- Да, хозяин.

-- Что же ты видел?

-- Да ужь не знаю, как бы сказать, хозяин, говорит Филь задумчиво.

-- Почему же ты узнал, что это была деревня?

-- Должно-быть, по траве, и потому, что были лебеди, говорит Филь, после некоторого размышления

-- Что же делали лебеди на траве?

-- Должно-быть, счипали ее, говорит Филь,

Хозяин принимается снова ходить взад и вперед, а служитель готовить завтрак. Длинных приготовлений, собственно говоря, ненужно; надо только подать два прибора да перед огнем ржавого камина повертеть несколько тоненьких кусочков ветчинки - вот и все; но так-как у Филя странная привычка ходить шмыгая спиною по стенам галереи и никогда не захватить вдруг всего, что нужно, а сбегать за каждою вещью отдельно, то приготовлении тянутся длинно. Завтрак наконец готов. Филь докладывает: мистер Джордж выколачинает трубку на камин, ставит чубук в угол и садится кушать. Филь следует его примеру, помешается на конце-маленького продолговатого стола и ставить тарелку к себе на колени. Может, делает он это из покорности, или из желания скрыть свои грязные руки, а может, у него ужь такая привычка: иначе он, может-быть, и есть не умеет.

-- Деревня! говорит мистер Джордж, работая ножом и вилкою: - и думаю ты никогда не видывал деревни, как ушей своих, Филь.

-- Случилось однажды видеть болота, говорит Филь, и продолжает спокойно завтракать.

-- Болота, командир, отвечает Филь.

-- Где же ты их видел?

-- Не знаю где, говорит Филь, - но я их видел однажды, хозяин: место такое низменное и грязное.

Хозяин и командир - это слова, которыми Филь с одинакою преданностью и с едина киль почтением называет мистера Джорджа и только его одного.

-- Я родился в деревне, Филь.

-- Вот что командир!

-- Да, Филь, и воспитывался в деревне.

Филь подымает кверху свою одинокую-бровь и, устранив почтительный взор на своего хозяина, делает усиленный глоток кофе, в знак удивления.

-- Там нет ни одной птички, которой бы я не знал, говорит мистер Джордж: - нет ни одного листка, ни одной ягодки, названия которых я бы не помнил; нет ни одного дерева, на которое я бы не мог даже и теперь влезть. Я был некогда настоящий деревенский мальчик. Добрая мать моя жила в деревне.

-- Чай, ваша мать, командир, была красивая старушка, замечает Филь.

-- Еще бы нет! Лет тридцать-пять тому назад, она была не так стара, говорит мистер Джордж: - да и в девяносто лет держалась так прямо, как я, и в плечах не была меня уже.

-- Она умерла на девяностом году? хозяин, спрашивает Филь.

-- Нет. Нечего ворошить её кости. Вечная ей память! говорит кавалерист. - Знаешь ли, продолжает он: - что навело меня на мысль о деревенских мальчишках, об этих негодных шелопаях? Это, брат, ты; хотя ты в деревне ни уха ни рыла не смыслишь - видал только какие-то болота и то во сне - а?

Филь мотает головой.

-- Хотелось ли бы тебе видеть деревню?

-- Н-ет; особенно мне ничего не хочется, говорить Филь.

-- С тебя чай и города будет?

-- Я ужь тут привык, командир, а к новому не пристанешь, где нам! не бойсь и лета ушли.

-- А сколько тебе лет, Филь? спрашивает кавалерист, поднося блюдечко с горячим кофе к своим губам.

Мистер Джордж тихо ставит блюдечко на стол, не попробовав кофе, и начинает смеясь: - Ах ты, чорт тебя подери, Филь, какую штуку выдумал!... но он останавливается, не досказав фразы, и смотрит как Филь производит арифметическия вычисления на своих грязных пальцах.

-- Мне было ровно восемь, говорит Филь: - когда я сбежал к меднику. Меня куда-то, не помню, послали, и и набрел на медника. Он сидел один-одинёхонек перед огнем, да и говорит мне: - Эй ты! ты бы, чай, со мной не прочь идти? И сказал: - Непрочь. Вот он, я и огонь, мы и пошли все в Клеркеннель. Это было первое апреля. Я мог считать до десяти. И когда опять пришло первое число апреля, я и говорю себе: - ну ты, козленош, тебе ужь один с восемью; в другое первое апреля я говорю: - тебе, козленош, два с восьмью. И наконец дочел до десяти с восьмью, и до двух десяти с восьмью: а дальше считать ужь не хватило уменья. А все-таки я знаю, что мне сколько-то с восьмью.

-- Гм! говорит мистер Джордж и принимается снова за завтрак. - А где же медник?

-- Пьянство свело его в гошпиталь, командир, а гошпиталь запрятал его, слышал я, в стеклянный ящик, отвечает таинственно Филь.

-- А ты таким образом выкарабкался вперед: взял дела его на себя, Филь?

-- Да, командир, взял дела на себя так, как они были. А были-то они не широки: - что возьмешь около Софроновой Горки, да Хаттоновых Садов, да Клеркенвеля, да Смайфельда? народ все голь-голью, и котлы у них какие - чинить нечего. Бывало, к нему хаживали медники без места, нанимали от него углы: это было повыгоднее чем чинить посуду. Ко мне же никто не приходил. Этим и в него не дался. Он им певал славные песни, а я, хоть хоть лопни, так не могу спеть. Он, какой ни возьмет горшок, медный или железный, поставит дном кверху и выигрывает пальцами такия славные штуки, что любо слушать. А я разве только положу на горшок заплату, или вскипячу в нем воду - вот и все Да к тому же я и из себя-то больно не казист и жены постояльцев были недовольны мной и жаловались на меня мужьям.

-- Вишь, больно разборчивы! В толпе, ничего, и ты пройдешь, Филь, говорит кавалерист с веселою улыбкою.

-- Нет, хозяин, отвечает Филь, мотая головой: - не пройду я в толпе. Прежде я еще был как-то сноснее, когда пошел к меднику, то есть хвалиться было много нечем и тогда; а тут, с этим раздуваньем жара да глотаньем дыма, я потерял волосы, припалил кожу да еще, в добавок - ужь такое несчастье - постоянно клеймился раскаленной медью - что тут будешь делать! А как стал постарше да побольше, должен был всякий раз драться с медником, когда он бывал очень-хмелен - а этот грех с ним почти всякой день случался - вот-те и красота прости - прощай. А после годов с дюжину работал я в тёмной кузнице: народ там был неочень-добрый, да в газовом заведении чуть-чуть было не сгорел; спасибо, пожарный выкинул из окна на мостовую; вот с-тех-пор я и сделался очень-гадок, так гадок, что я в толпе не пройду.

Расписывая с полным самодовольствием эту картину, Филь заслуживает лишнюю чашку кофе. Наливая ее, он говорит:

-- После того, как меня выкинули из окна, командир, вы меня и увидали к первый раз.

-- Помню, Филь, ты гулял по солнечной стороне.

-- Прислоняясь к стене, хозяин...

-- Да, Филь, ты шмыгал об стену...

-- В колпаке! воскликнул Филь, приходя в восторг.

-- В колпаке...

-- И на костылях! говорит Филь еще восторженнее

-- Да, на костылях. И когда...

-- И когда вы остановились против меня, кричит Филь, поставив на стол чашку и блюдечко о поспешно снимая тарелку с колен: - вы сказали: "эй, товарищ! что ты, на войне что ли был?" Я не мог ничего вам отвечать сразу, командир, потому-что я был поражен, когда увидел, что человек такой здоровый, сильный, свежий, как вы, обращает внимание на такую безногую лягушку, как и. Но вы продолжали говорить со мной от сердцу, и слова ваши - что твой стакан теплого! "Что с тобой случилось, говорили вы: - а? Ну, не бойсь, не бойсь, рассказывай смелее. А я уж и так не боялся и говорил вам, а мы говорили мне, я еще говорил вам, а вы еще говорили мне - и вот теперь я здесь, командир, у вас, командир! кричал Филь, вскочив со стула и стараясь, как-то особенно-странно прильнуть к стене. - И коли нужна цель и ее нет, пусть стреляют мне в рожу. Её не испортят, пусть стреляют! Если нужно боксироваться, да не с кем, пусть боксируют меня; пусть стучат в голову - нипочем! Если нужно для силы бросать тяжесть вверх, как в Корнвале, Девоншайре, или Ланкашайре, пусть бросают меня - не бойсь! не расшибут! меня побрасывали на все лады - ничего!

Излив очень-энергически этот неожиданный спич, сопровождая его самыми дикими телодвижениями, в пояснение разных случайностей жизни, Филь Сквод обшмыгивает спиною три стены галереи, круто останавливается перед своим командиром, тычет в него головою, в знак усердия, и, покончив эти церемонии, начинает прибирать завтрак.

в бросания тяжелых шаров, числе итого садится на чашку весов, и заметив, что становится ныньче "очень-мясист", предается с совершенной серьёзностью фехтованью на шпагах с самим собою. Филь между-тем пристроился за своим рабочим столиком, привинчивает и отвинчивает, чистить и скоблит, продувает дырочки, грязнится все более-и-более и проделывает и разделывает, все, что может быть приделано и разделано в ружье.

Хозяин и слуга наконец прерваны в занятиях своих, необыкновенным шумом шагов, извещающим о приходе необыкновенной компании. Шаги слышатся все ближе-и-ближе и наконец входит в галерею такая странная группа, которая с первого взгляда, как-то невольно напоминает пятое ноября {Автор намекает на пороховой заговор.}.

Группа состоит из безногой, отвратительной фигуры, сидящей в креслах, пары носильщиков и поджарой спутницы, похожей с лица на сморщившуюся маску, от которой так и ждешь куплет известной народной песни, в воспоминание тех дней, когда старую Англию хотели вздернуть на воздух: но губы спутницы сжаты плотно и ожидание напрасно. Отвратительную фигуру, которая издавала звуки в роде следующих. - Фууу пропасть! как растрясли, у-уу! мочи-нет! ставят с креслами на пол и она теперь говорит: - как ваше здоровье, любезный друг, как ваше здоровье? Тут мистер Джордж узнает в этой процесии достопочтенного мистера Смольвида, вынесенного для прогулки, и его внучку Юдифь, самого верного телохранителя.

-- Мистер Джордж, любезнейший друг мой, говорит дедушка Смольвид, снимая свою правую руку с шеи одного носильщика, которого чуть-чуть-было не удавил во время дороги: - как наше здоровье? Вы, я думаю, друг мой, дивитесь, что видите меня?

-- Да вряд ли бы больше удивился, еслиб увидел здесь вашего друга из Сити, отвечает мистер Джордж.

-- Я очень-редко выхожу, чавкает мистер Смольвидь. - Вот несколько месяцев не нюхал воздуху. Безпокойно да и дорогонько. Да ужь больно захотелось видеть вас, мой дорогой мистер Джордж. Как здоровье ваше, приятель?

-- Ничего, так-себе, говорит мистер Джордж: - Надеюсь, и вы здоровы?

-- Ну очень - рад, что вижу вас, дорогой друг. И мистер Смольвид берет в обе руки широкую ручищу мистера Джорджа.

-- Я привел с собою и внучку. Юдифь не хотела остаться дома. Ей так и не терпится, чтоб не посмотреть на ваг

-- Гм! нетерпения-то незаметно! говорить про-себя мистер Джордж.

-- Мы вот и наняли карету, поставили в нее кресло, а на углу улицы они вынули меня из кареты, посадили в кресло и принесли сюда, чтоб повидать дружка в его собственном уголку! Это, говорят дедушка Смольвид, указывая на носильщика, который, избежав опасности быть удавленным, уходил вон, расправляя дыхательное горло: - извощик. Ему не за что давать на водку. Такое условие было при найме кареты. А итого - другой носильщик - мы наняли на улице за кружку пива, значит, за два пенса. Юдифь, дай ему два пенса. Я не знал что у вас есть тут работник, нанимать-то и не следовало бы.

При этих словах дедушка Смольвид взглянул на Филя и не без некоторого ужаса простонал: - Господи! что что такое!

Испуг его, смотря с внешней точки зрения, имеет некоторое основание, потому-что Филь никогда прежде не видывал этого привидения в черной, бархатной ермолке; теперь, при виде его, бросил работу и с ружьем в руке стоял как смертоносный стрелок, готовый тотчас же подстрелить мистера Смольвида, как какую-нибудь гадкую, старую птицу, из породы ворон.

-- Юдифь, дитя мое, говорит дедушка Смольвид: - дай ему два пенса: нечего делать; только труд его этих денег не стоит.

Человек, о котором идет речь, что-то в роде гриба, вырастающого мгновенно в западных улицах Лондона, всегда готового, подержать лошадей, или сбегать за кучером, получает два пенса без особенной радости, подкидывает их вверх, ловит опять рукою и удаляется.

-- Любезный мой мистер Джордж, говорит дедушка Смольвид: - будьте так добры, подтащите меня к огню. Я ужь стар и скоро зябну, да и притом же привык к теплу... Ах, Господи помилуй!

Последнее восклицание вырывается из груди достопочтенного джентльмена но поводу быстроты, с которою мистер Филь Сквод, как какой-нибудь фокусник, схватил его вместе со стулом и чуть-было придвинул в самый камин.

-- Ах, Господи! говорит мистер Смольвид, едва переводя дух: - Боже мой, Боже мой! Достойный друг мой, ваш работник очень-силен и очень-очень скор. Ах Боже мой, он очень-скорь! Юдифь отодвинь кресло немного назад я совсем сгорю - в чем носы всего общества удостоверяются смрадным запахом, от затлевшихся шерстяных чулок дедушки Смольвида.

Миловидная Юдифь отодвинула своего дедушку немного назад, оттрясла его и освободила его прекрасные очи из-под бархатного колпака. Мистер Смольвид все еще твердит: - О Господи! о Боже мой! Озирается вокруг, встречает взгляд мистера Джорджа и протягивает к нему обе руки.

-- Достойный друг мой, говорит он как я рад, что вас вижу! это ваше заведение? Что за славное место. Просто картинка! У вас никогда не случается несчастий, дорогой друг мой, прибавляет дедушка Смольвид и оглядывается очень-безпокойно.

-- А ваш работник. Он... Ах, Господи! никого не убил случайно - а? дорогой друг мой?

-- Кроме себя, он никого никогда не ранил, говорить мистер Джордж, улыбаясь.

-- А от него все станется - не правда ли? Он себя напорядках изуродовал, да пожалуй изуродует и другого, отвечает старик: - может, неумышленно, а может, умышленно - кто его знает. Велите ему, любезный друг, оставить это проклятое ружье и убраться отсюда!

Послушный мановению ока своего командира Филь удаляется, с пустыми руками на другой конец галереи. Успокоенный мистер Смольвид начинает потирать себе ноги.

-- Так вы, слава Богу, здоровы, мистер Джордж? говорит он кавалеристу, который стоит перед ним, держа в рукам свою саблю: - и дела ваши в цветущем состоянии - очень-рад!

Мистер Джордж отвечает холодным киваньем головы и говорить: - Ну скорее, к делу, мистер Смольвид отзванивайте, отзванивайте, вы ведь не за тем сюда пришли.

-- Вы такой весельчак, мистер Джордж, говорит достопочтенный дедушка: - ваше общество так приятно.

-- Ха, ха, ха! Ну, рассказывайте, рассказывайте, что нужно! говорит мистер Джордж

-- Дорогой друг мой! эта сабля страшно блестит и должно-быть, очень-остра. Чтоб случайно не сделать какого-нибудь греха, мистер Джордж. Меня так мороз по коже и подирает, чорт бы его подрал! говорит добрейший старичок Юдифи, пока кавалерист отходит в сторону, чтоб положить на место саблю, - он ведь мне должен, так, чего доброго, пожалуй, в этой разбойничьей норе погубит ни за что.

Мистер Джордж, вернувшись назад, скрестил на груди своей широкия руки и стал наблюдать за стариком, который все ниже и ниже опускался в своем стуле.

-- Ну, зачем же вы пришли? спросил он его спокойно.

-- А, зачем! зачем! говорил мистер Смольвид, клохча, как курица. Ха, ха, ха! зачем! зачем же, друг мой, зачем?

-- За трубкой, говорит мистер Джордж и с совершенным спокойствием подвигает стул свой к углу камина, берет свою трубку, набивает ее, закуривает и начинает пускать клубы дыма, как будто ни в чем не бывало.

Это сбивает окончательно с толку мистера Смольвида: им не знает, как бы приступить к изложению цели своего посещения, какая бы она ни была: впадает в отчаяние, скребет когтями воздух, в безсильной злобе, выражая этим несокрушимое желание истязать, изранить и оцарапать лицо мистера Джорджа.

Достопочтенный джентльмен с своими длинными и посинелыми ногтями, с скрюченными, костлявыми, жилистыми руками, с зелеными, водянистыми глазами, скребя по воздуху, все более и более опускается вниз на своем стуле и превращается наконец в неподвижную связку тряпья. В этом виде он так похож на страшное привидение, даже для привычных глаз своей внучки, что девственная Юдифь бросается на него с каким-то чувством, более кипучим, чем почтительная любовь, и так потрясает его, обминает и обколачивает в различных частях тела, преимущественно в тех, боль в которых вызывает стоны самосохранения, что в отчаянном положении своем, мистер Смольвид издает глухие звуки, подобные тем, которые издает баба копра, ударяясь о сваю.

Юдифь этими наркотическими средствами усаживает его наконец в креслах прямо; хотя лицо его побледнело, нос засинелся, но почтенный муж все еще силится цапать по воздуху своими крючковатыми пальцами.

Реставрировав гадкую связку тряпья, достойная девственница выправляет свой указательный палец и дает им пинка в спину мистера Джорджа. Кавалерист подымает голову; девственница в это время дает другого пинка своему дедушке и таким образом, сведя воедино обоих собеседников, упорно направляет взор свой на огонь камина.

-- Оу-х, хо-о, пфу--у, у-у-у-х! отдувается дедушка Смольвид, глотая свой безсильный гнев, и все-таки продолжая цапать по воздуху.

-- Дорогой друг мой! говорит он.

в шляпе. Мямлить мне не к лицу. А как вы тут пойдете: "друг мой; да; друг мой", продолжает-кавалерист, взяв в рот чубук: - так меня индо с души тянет.

И мистер Джордж выдает грудь свою до последняго предела; чтоб убедиться, тянет его с души или нет.

-- Если вы пришли сюда, продолжает кавалерист: - чтоб сделать мне визит - очень-рад. Как ваше здоровье? Если вы пришли затем, чтоб посмотреть, есть ли у меня кой-что - очень-рад, осмотритесь вокруг. Если вы пришли, чтоб высказать мне что-нибудь, так отзванивайте сразу.

Цветущая Юдифь, не отводя глаз от огня, дает Смольвиду пинка в спину.

-- Вы видите! И она также думает. А отчего не сядет она, как человек, говорит мистер Джордж, смотра внимательно на Юдифь: - не знаю!

трещотке, общипанном попугае (и он ворчит и безсознательно ищет подушки), а все-таки надо кому-нибудь за мной приглядывать, друг мой.

-- Хорошо! отвечает кавалерист и поворачивается лицом к лицу старика: - ну, в чем же дело?

-- Друг мой в Сити, мистер Джордж, имел маленькую сделку с одним из ваших учеников.

-- Не-уже-ли, имел? говорит мистер Джордж: - это скверно!

-- Имел, сэр. (Дедушка Смольвид истирает себе ноги). Он теперь такой молодец, в военном мундире, этот мистер Карстон, мистер Джордж. Друзья его пришли и все до-чиста заплатили - честный народ!

-- И думаю послушает, любезный друг мой, в-особенности от вас.

-- Ну так я ему посоветую больше тут не хлопотать. Выгод тут не будет. Молодой джентльмен, сколько мне известно, гол, как сокол.

-- Нет, нет, любезный друг. Нет, нет, мистер Джордж. Нет, нет, сэр, говорил дедушка Смольвид, лукаво потирая свою костлявую ногу. - У него добрые друзья; он получает жалованье, имеет в виду процес, выгодную партию; о-о нет, мистер Джордж, я думаю, что другу моему в Сити есть из чего похлопотать! говорит дедушка Смольвид, сдвинув на бок бархатную ермолку и, как обезьяна, цапая за ухом.

Мистер Джордж отставил трубку в сторону, положил локоть свой на ручку кресел и постукивал правою ногою по полу, как человек несовсем-довольный направлением разговора.

-- Что такое? спрашивает мистер Джордж, сморщив лоб и схватившись, но привычке, за мнимые усы: - к какому капитану?

-- К нашему капитану, к старому знакомому, к капитану Гаудону.

-- А, вот оно куда пошло! сказал мистер Джордж, свиснув тихонько, между-тем, как дедушка и внучка устремили на него свои рысьи взоры: - вот оно что! Ну, что жь о капитане, скорей, скорей!

-- Дорогой друг мой, отвечает старик: - ни дальше, как вчера... Юдифь пооттряси-ка меня немного... не дальше, как вчера мне говорили о капитане, и мое мнение таково, что капитан не на том свете.

-- Что вы такое заметили, любезный друг? спросил старик, приложив руку к уху.

-- Бррр!..

-- Гооо! сказал дедушка Смольвид. Вы сами, мистер Джордж, можете судить из того, что услышите, справедливо мое мнение или нет. Как вы думаете, чего требовал от меня мой адвокате?

-- Сделки, сказал мистер Джордж.

-- Стало-быть, он не адвокат, сказал мистер Джордж, скрестив руки с видом совершенной решимости.

-- Милый друг мой, он адвокат и известный адвокат. Ему хочется видеть почерк капитана Гаудона - только видеть затем, чтоб сравнить с имеющимися у него письмами капитана.

-- Ну?..

-- Да, мистер Джордж. Вспомнив об объявлении, касательно капитана Гаудона и надеясь съискать какие-нибудь сведения, этот адвокат и пришел ко мне - точь-в-точь, как сделали вы, мой-дорогой друг; позвольте пожать вашу руку! Я никогда не забуду того дня, который мне доставил счастие с вами познакомиться.

-- У меня нет его писем. У меня только его подписи, говорит добрый старичок, теребя злобными руками свою бархатную ермолку: - у меня с мильйон его подписей, и думаю. Но у вас, мистер Джордж, продолжает он, едва переводя дух после того, как Юдифь напялила ему ермолку на голову: - у нас, мой дорогой друг, есть, кажется, письма или бумаги, писанные его рукою, которые очень бы шли к делу.

-- Писанные его рукою, говорит с разстановкой мистер Джордж: - может быть и есть.

-- Дражайший друг мой!..

-- А может, и нет

-- Да, еслиб у меня и были целые стопы, исписанные его рукою, я бы не показал и одной строки, не зная зачем.

-- Сэр, я говорил вам зачем. Дорогой мистер Джордж, я говорил вам зачем

-- Недовольно-ясно, говорит кавалерист, мотай головою. Я должен знать все, чтоб мог одобрить или не одобрить.

-- Так поедем к адвокату, дорогой друг, поедем к адвокату! говорит дедушка Смольвид, вынимая из кармана старые, помятые серебряные часы, стрелки которых походили на кости скелета: - поедем к нему; я ему говорил, чтоб он подождал меня от десяти до одиннадцати; теперь ровно половина одиннадцатого. Так едем же, дорогой друг мой!

-- Я хлопочу обо всем, что может хоть сколько-нибудь навести меня на след капитана. Ведь он нас как обработал! Ведь он должен нам всем огромные суммы! Хлопочу? Кому же и хлопотать, как не мне? Нет, мой дорогой друг, говорит дедушка Смольвид, понизив голос: - не думайте, чтоб я хотел обмануть вас. Я далек от этого. Что жь, вы поедете, со мною, дорогой мистер Джордж?

-- Едем! только смотрите я ничего не обещаю.

-- Нет, дорогой друг мой, ничего, ничего!

-- А за место в карете не заставите меня заплатить? спрашивает мистер Джордж, идя за шляпой и за толстыми кожаными перчатками.

Джордж отпирает висячий замок на простом шкапу, стоящем в отдаленном конце галереи, осматривает и ту и другую полку, берет связку бумаг, свертывает их и кладет к себе в боковой карман сюртука. При этом Смольвид и спутница его дают друг другу по многозначительному пинку.

-- Я готов, говорит кавалерист возвращаясь назад. - Филь! снеси старика в карету, тебе ведь это нипочем.

-- О Господи, о Боже мой! Подожди немного! говорит мистер Смольвид: - Он такой проворный! достойный друг... ты ведь... ты ведь не опрокинешь меня?

Филь не дает никакого ответа, но схватывает стул с его бременем, избоченивается в сторону, под крепкими объятиями теперь безмолвного мистера Смольвида и в припрыжку несется по коридору, как-будто ему было дано приятное поручение доставить старого джентльмена в кратер ближайшого волкана. Карета однакож охлаждает его рвение, он останавливается и запрятывает туда любезного дедушку; прелестная внучка садится рядом с своим прародителем, стулом украшается крышка кареты. Мистер Джордж влезает на козлы.

Мистер Джордж совершенно смущен зрелищем, которое представляется ему через окно кареты, куда он от времени до времени поглядывает. В карете суровая Юдифь сидит неподвижно, а старый джентльмен, с ермолкой на сторону, спускается нее ниже и ниже, и смотря на мистера Джорджа, молча дает чувствовать, что его очень-сильно поколачивает в спину.