Холодный дом.
Часть шестая.
Глава XXX. Рассказ Эсфири.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть шестая. Глава XXX. Рассказ Эсфири. (старая орфография)

ГЛАВА XXX.
Разсказ Эсфири.

Спустя несколько времени после отъезда Ричарда, у нас была в гостях пожилая леди, мистрисс Вудкаурт. Она приехала из Валлиса повидаться с мистрисс Бейгам Беджор; писала письмо моему опекуну, "согласно желанию мистера Алана", уведомляла его, что мистер Аллан здоров и что он "всем нам чистосердечно кланяется". Одевун мой, отвечая на письмо её, пригласил ее посетить Холодный Дом. Она пробыла у нас почти три недели. Со мной она была так внимательна и откровенна, что, право, иногда мне было неловко. Конечно, я не имела нрава не ценить её откровенности: я знала, что с моей стороны неуместна некоторого рода неловкость; но что делать, я не могла вывести себя из этого состояния.

Она была такая живая старушка; сложит руки крестом и так внимательно, с такой проницательностью посматривает на меня, а сама говорит со мной, что, право, иногда мне было тяжело; а, может, её уменье сидеть как-то прямо, вытянувшись, производило на меня это впечатление; нет, впрочем, и ошибаюсь: эти манеры мне казались только забавными. Может, выражение её лица, которое для старушки было слишком-живо и не лишено красоты... впрочем, не знаю, право, отчего мне было при ней неловко; а если я и знаю теперь, то по-крайней-мере тогда не знала. Наконец... впрочем, какая до этого нужда?

Вечером, когда я уходила в свою комнату, она зазывала меня к себе и, сидя перед камином в спокойных креслах, терзала меня рассказами об Морган-ап-Керриге; до-тех-лор, пока я не приходила в жалкое расположение духа. Иногда она увлекалась до-того, что произносила стихи из Кремлинволливера, или из Мьюлинвилливода (если только я так произношу эти имена; впрочем, я думаю, что произношу их неправильно) и приходила в восторг от чувств, с которым они написаны. Я никогда их не понимала (потому-что они были написаны на валлийском наречии {Валлийское народонаселение, непокоренное ни англо-саксами, ни норманнами, пошло в составь Англии во второй половине XII столетия; таким образом оно удержало свое первобытное кельтическое наречие, непонятное нынешним великобританцам.}; мне казалось только, что стих был сильный панегирик всем Морган-ап-Керригам.

-- Итак, мисс Сомерсон, говорит она, бывало, мне с торжеством: - вот каково наследие моего сына. Куда бы судьба ни бросила его, он никогда не должен забыть, что он потомок Ап-Керригов. Хотя бы у него не было денег, за-то с ним есть то, что лучше богатства: фамилия, милая мисс Сомерсон, фамилия!

Я очень сомневалась, чтоб в Индии, или в Китае, много заботились об Морган-ап-Керриге; но во всяком случае не высказывала ей своего убеждения. Я говорила ей только, что считаю знаменитое происхождение большим счастием.

-- Да, моя милая, это большое счастие, скажет бывало мистрисс Вудкаурт: - но оно, однакожь, не лишено и неприятностей. Например: сын мой может но этой причине затрудняться в выборе для себя жены; впрочем, выбор жены также весьма-затруднителен и для членов всякой знатной фамилии.

Затем она обыкновенно похлопает меня по руке, погладит по платью, с тем, чтоб доказать мне, что, несмотря на разстояние между нами, она имеет обо мне хорошее мнение.

-- Бедный мистер Вудкаурт, мои милая, скажет она бывало с чувством, потому-что, при высоком происхождении своем, она имела очень любящее сердце: - происходил от знаменитой голландской фамилии Мак-Каурт ван-Мак-Каурт. Он служил королю и отечеству с честью и был убит на поле брани. Сын мой - единственный представитель обеих знаменитых фамилий. Коли Богу угодно, он упрочит их на земле, соединясь браком с девушкой тоже древней фамилии.

Все мои старания переменить разговор, единственно из желания перемены, или может-быть... но, что кому до этого за дело? - были напрасны. Мистрис Вудкаурт никогда не хотела говорить о чем-нибудь другом.

-- Милая моя, сказала она мне однажды вечером: - у вас столько прямого смысла, и вы смотрите на свет не но летам вашим, так верно и положительно, что мне приятно говорить с вами про мои семейные отношений. Вы мало знаете моего сына, моя милая, но я думаю, мы знаете его на столько, что помнить его?

-- Вы правы. Я его нощию.

-- Ну так видите ли, моя милая, я знаю что вы способны верно судить о характерах людей, и мне бы хотелось знать, какого вы о нем мнения?

-- О, мистрис Вуркаурт! сказала и: - эта задача для меня слишком-трудна.

-- Отчего же трудна, моя милая, я этого вовсе не вижу?

-- Высказать свое мнение

-- По столь поверхностному знакомству, моя милая. Это правда.

Не в том дело: мистер Вудкаурт бывал очень-часто в нашем доме и с моим опекуном находился почти в дружеских отношениях. Я ей высказала мою мысль и прибавила еще к этому, что мы считаем его с большими сведениями по своей части и что его доброта и внимание к мисс Флайт рекомендуют его добрую душу.

-- Вы отдаете ему должное, говорила мистрис Вудкаурт, пожимая мне руку. - Вы определяете верно его характер. Аллан прекрасный человек и непогрешителен в своих занятиях. Я всегда это скажу, несмотря на то, что он мне сыпь. По, душа моя, и у него есть своя слабость.

-- Это так! По ошибки его такия, в которых он мог бы и должен был бы исправиться, говорила живая старушка, живо качая головою: - Я так привязана к вал, что скажу вам откровенно, душа моя. как другу, который это обсудит с хладнокровной точки зрения: он совершенное непостоянство.

Я сказала ей, что это кажется мне совершенно-невероятным в человеке, который с такою ревностью кончил курс медицинских наук и заслужил, наконец, такую лестную репутацию, как врач.

-- В этом вы совершенно правы, моя милая, перебивала меня старая леди: - нет, дело не в том...

-- В чем же?

-- Нет, говорила она - а говорю про его общественное поведение: он в высшей степени ухаживает за молодыми девушками, внимателен к ним с восьмадцати-летняго возраста своего. А между тем моя милая, никогда о них не думает; он не имеет в виду ничего дурного, кроме вежливости и желания угодить. Но это право нехорошо - как вы думаете?

-- Нехорошо, сказала я.

-- И это может повлечь к недоразумениям, моя милая.

Я согласилась и на это.

-- Поэтому я ему несколько раз говорила, что он должен быть внимательнее к тому, что он говорит, и справедливее как к себе, так и к другим. А он говорить мне на это: - "матушка я буду стараться; но вы знаете лучше чем кто-нибудь, и ведь, ухаживая не думаю ничего дурного, то-есть я ровно ничего не думаю". Все это так; однакож это не оправдание. Конечно, теперь, уехав так далеко и на неопределенное время, он, и могу быть уверена, избавился от такого легкомыслия. А вы, моя милая, говорила старушка, кивая и улыбаясь: - откройте-ка мне вашу душу.

-- Она и так открыта, мистрисс Вудкаурт,

-- Не будьте же эгоисткой; ведь о моем сыне говорили: он отправился далеко искать счастия, искать жены, а вы, мисс Сомерсон, вы где будете искать счастия, где будете искать себе мужа - а? скажите-ка! Ну зачем же краснеть?

Я не думаю, чтоб и покраснела; во всяком случае, покраснела или нет, это ровно ничего не значило; и я сказала ей, что, при настоящем моем положении, я считаю себя так счастливой, что не желаю никакой перемени.

-- Сказать ли вам, как я о вас думаю я что, но моему мнению, вас ожидает в будущем, душа моя? говорила мистрис Вудкаурт.

-- Пожалуй, если мы себя считаете хорошею предсказательницею.

-- Вот что: вы выйдете замуж за человека, очень-богатого, очень-достойного, много старше вас, так, может-быть, годами двадцатью-пятью, и будете вы прекрасной женой, очень-счастливой и всеми любимой.

-- Давай Бог, сказала я: - но почему же вы думаете, что меня ожидает такая судьба?

-- Душа моя, отвечала она: - это очень-натурально: вы так деятельны, так акуратны, так достойны, что слона мои, я уверена, сбудутся. И никто, мой друг, не поздравит нас от столь чистого сердца, как я.

Замечательно, что эти слова могли произвести на меня неприятное впечатление, и в-самом-деле произвели: и как-то всю ночь была сама не своя. Я стыдилась своей глупости и стыдилась до-того, что не хотела даже сознаться Аде; и это еще больше тревожило меня. Я бы кажется всем пожертвовала, чтоб отклонить эту болтливую откровенность старухи. Она приводила меня к самым противоречащим о ней мнениям. То мне казалось, что она просто разскащица, то, напротив, и думала о ней, как об образце справедливости. Иногда мне приходило в голову, что она хитрит, и в то же время мне казалось, что у нея самый-простой, самый-откровенный валлийский характер. Впрочем, наконец, что мне до этого за дело? Из чего мне тревожиться? Отчего, идя в спальню с своими ключами, я не могла зайдти к ней, как ко всякой другой гостье, посидеть с ней у огонька, поговорить о том-о-сем и уйдти спать, забыв совершению всю эту пустую болтовню? Отчего, зайдя к ней, как это в-самом-деле и бывало, и боялась, что не могу ей поправиться и радовалась, что я нравлюсь ей? Зачем я взвешивала после, оставшись одна, каждое её слово, каждый се намек, с каким-то болезненным чувством в сердце, с каким-то отчаянием? Зачем было мне тяжело, что она гостит у нас и что она так откровенна со мной? Зачем мне в то же время казалось, что она никогда не могла быть так спокойна, как у нас? Это были недоразумения и противоречия, которые я никак не могла объяснить себе. Наконец если и могу... впрочем. а еще не раз вернусь к этому, а теперь незачем тратить слов напрасно.

После отъезда мистрисс Вудкаурт, мне стало грустно по ней и вместе-с-тем стало легко. Лотом в скором времени приехала к нам Кадди Желлиби и привезла с собою такое множество новостей, что мы долго не переставали заниматься ими.

Вопервых, Кадди объявила (и непременно хотела с этого начать свои рассказы), что я самая лучшая советница в мире. Милочка моя, конечно, сейчас же сказала, что это не новость, а я сейчас же сказала, что это глупость. Потом Кадди сказала нам, что её свадьба назначена через месяц и что если Ада и я согласимся одевать ее к венцу, то она сочтет себя совершенно-счастливой. Но, конечно, у нея было в запасе рассказать нам кой-что подельнее, и и остановила её потоки хвалы в нашу пользу.

"прошол сквозь газеты" - как говорила Кадди, как-будто бы газеты были какой-нибудь туннель, и каким-то счастливым образом устроил свои дела без всякого успеха в понимании их. Он отдал все, что было в его владении (я думаю, что было очень-немного, судя по внешней обстановке их помещения) и таким-образом удовлетворил всех, доказав, что он, бедняга, ничего больше сделать не может. Таким-образом его отпустили с честью и дозволением снова завести контору. В чем состояли дела его - я никогда не могла понять. Кадди говорила, что он занимается агентством; я же, с своей стороны, знала только то, что когда ему нужно было денег больше обыкновенного, он ходил в доки и очень-редко возвращался с успехом.

Как только бедный папа её успокоился насчет дел своих и они переехали в меблированную квартиру в Гаттоновы Сады (где, посетив их впоследствии, и видела, как дети вырывали конский волос из подушек мебели и давились им) Кадди устроила свидание между ним и стариком мистером Тервейдропом, и бедный мистер Желлиби, был так униженно-мягок и почтителен к великосветскому тону мистра Тервейдропа, что они скоро стали крепкими друзьями. Мистер Тервейдроп - старик, привыкнув к мысли о женитьбе своего сына, был так милостив, что дозволил им начать хозяйство в школе, в Ньюманской Улице, когда им заблагоразсудится,

-- А папа твой, Кадди, что он говорит?

-- О, бедный папа, говорила Кадди: - только и дела делал, что плакал и желал нам быть счастливее в нашем браке, чем он был с мама. Он это не говорил при Принце, - ом только говорил об этом мне одной, и прибавлял: - бедная девочка, ты ничего не смыслишь в хозяйстве; старайся сделать мужа твоего счастливым, старайся заботиться о его благосостоянии; если жь нет, то лучше не выходи за него замуж.

-- Как же ты его успокоила, Кадди?

-- Вы знаете, как тяжело мне видеть на в таком состоянии и слышать когда он говорит такия вещи: я не удержалась и сама залилась горькими слезами. Однажды я сказала ему, что мое истинное желание научиться хозяйству я невозможности сделать мужа моего счастливым, и что я надеюсь, что иногда и на может с комфортом провести у нас вечерок, и что я буду такой дочерью, какой не могла быть прежде. Также говорила я, что Биби может приехать ко мне погостить. Папа начал опять плакать и говорил, что дети у него индийцы.

-- Индийцы, Кадии?

-- Да, говорила Кадди: - дикие индийцы. И па сказал - и при этом бедная Кадди начала рыдать, не так, как рыдают счастливые - что он счел бы за большое для них счастье, еслиб все они пали под ударами томагаука {Индийский топор.}.

Ада прибавила, что она уверена, что мистер Желлиби не питает таких разрушительных желаний.

-- Ах, конечно! Я знаю: па не желал бы ничего дурного своим детям, отвечала Кадди: - но он думает, что они, будучи без присмотра, очень-несчастны, что он сам несчастный человек, и как это ни горько, как это ни противоестественно, но однакож справедливо.

Я спросила Кадди: знает ли мисстрис Желлиби, когда назначена свадьба.

-- Ах, Эсфирь! ведь ты знаешь ма, отвечала она: - как за нее поручиться, знает она или нет. Я ей часто об этом говорила, и как скажешь ей, она взглянет на меня спокойно, как-будто б и была, Бог знает, что такое - как колокольня вдали, прибавила Кадди, внезапно придуман сравнение: - и только скажет: "Ах Кадди, Кадди, как ты мне надоела" - и занимается своей барриобульской корреспонденцией.

-- Ну, а что жь твой гардероб, Кадди? сказала и (мы с ней были попросту и не церемонились друг с другом).

-- Ах, милая Эсфирь! отвечала она утерев глаза: - надо делать что можно и надо надеяться, что Принц никогда не будет впоследствии намекать мне на то, что я вступила в их семью без платьишка. Кабы дело шло о заведении колонии в Барриобула-Гха, ма помнила бы хорошо свои обязанности и занялась бы ими серьезно; а теперь она и ухом не ведет ни о чем.

Кадди говорила эти слова без всякого неприятного чувства против своей матери, но как несомненный факт, в котором - увы! и я была совершенно уверена. Паша бедная девушка казалась так жалка и мы находили столько прекрасного в её нравственных началах, что я и Ада тотчас же составили план, который обрадовал ее в высшей степени. Он состоял в том, чтоб она приехала к нам на три недели, а мы к ней на одну неделю, с тем, чтоб в этот месяц заняться кройкой, чищеньем, шитьем, вышиваньем, словом, приведением её туалета в такой вид, в какой только можно. План этот понравился и моему опекуну не менее того, как Кадди. На следующий день мы отправились с ней за её вещами и тотчас же все её сундуки, ящики и все покупки, которые можно было сделать на билет в десять фунтов стерлингов - подарок бедного мистера Желлиби, за которым он, и думаю, несколько раз ходил в доки - перевезли к нам. Нечего говорить, как бы обильно пособил нам во всем мистер Жарндис, при самом легком намеке с нашей стороны; но мы потребовали с него только подвенечное платье и шляпу. И если Кадди была когда-нибудь совершенно-счастлива в своей жизни, так это именно в те минуты, когда мы принялись за её гардероб.

Трудно было бедной Кадди управляться с иголкою: она то-и-дело колола себе пальцы, как в былое время марала их чернилами; сначала она краснела всякий раз сколько от боли, столько и от сознания своей неловкости; но время-от-времени она приучалась к шитью я делала большие успехи. Таким-образом я, Кадди, Ада, моя маленькая Черли и портниха из Лондона занимались шитьем по целым дням и проводили время так весело, как только можно.

Кроме этого, Калии всячески старалась "научиться хозяйничать", как она говорила. И, посудите мое удивленье, она хотела учиться у меня - у такой неопытной хозяйки; это, сказать но правде, заставило меня покраснеть и сконфузило до комизма. Однакож я сказала ей: - Кадди, я знаю, что ты всему готова научиться от меня; и считаю себя плохой учительницей в деле хозяйства; но вот, смотри все мои расходные и приходные книги, и заметь, как я их веду. По тому, как она слушала мои рассказы и смотрела на меня, можно было бы подумать, что я ей показываю какие-нибудь новые открытия. Еслиб видели, как она вставала с своего места и шла за мной, когда я бывало, брякну хозяйственными ключами, право, можно было бы подумать, что я ужасная шарлатанка, а она - слепая поклонница.

В работах, хозяйстве, в уроках маленькой Черли, в игре по вечерам в бекгамон с опекуном моим, в дуэтах с Адой, три недели протекли незаметно. Я вместе с Кадди отправилась к ней, чтоб там устроить что можно, а Ада и Черли остались с опекуном моим дома.

Кадди жила в это время еще у мистрисс Желлиби на Гапоновых Садах. Мы также раза три были и в Ньюманской Улице, где делались приготовления к свадьбе, очень-незначительные для помещения молодых в верхнем этаже и очень-великолепные для увеличения комфорта старого мистера Тервейдропа. Цель наша состояла в том, чтобы по возможности устроить приличным образом меблированную квартиру на Гапоновых Садах для брачного завтрака, и сколько можно внушить мистрисс Желлиби о дне и часе свадьбы.

Последняя часть была самая-трудная, потому-что мистрисс Желлиби с мальчиком, нездорового цвета лица, занимала лицевую комнату (задняя комната состояла единственно из алькова), и пол в ней был усеян конвертами и борриобульскими документами до такой степени, как только нечисто-содержимая конюшня бывает завалена соломой. Мистрисс Желлиби просиживала тут целые дни, пила крепкий кофо, диктовала письма и повременам занималась барриобульскями конференциями. Мальчик, с болезненным цветом лица и, как мне казалось, с зародышем чахотки, ходил обедать к себе домой. Когда мистер Желлиби приходит домой, побрюзжит, побрюзжит, да и спустится в кухню. Там найдет он кусок чего-нибудь, если служанка захочет покормить его, и, чувствуя, что он ужь на дороге, выходит на улику и, несмотря на сырость, прогуливается-себе но Гаттоновым Садам. Бедный дети лазят и карабкаются но дому, как обыкновенно.

Приведение этих несчастных жертв сколько-нибудь в презентабельный вид, в одну неделю, было делом невозможным, а потому мы условилось с Кадии доставит им в день её свадьбы всякое удовольствие, какое было только можно, в том чердачке, где они спали в-повалку, и употребить все наши усилии на мистрисс Желлиби и её комнату. В-самом-деле, мистрисс Желлиби требовала много хлопот: плетень на её спине сделался значительно-шире, чем в первый день нашего знакомства, и волосы её были похожи на гриву лошади мусорщика.

каддины вещи.

-- Милая моя, мисс Сомерсон, сказала она, вставая с обыкновенным своим равнодушием из-за стола: - это, но правде, презабавные приготовления, хотя внимание ваше, с которым вы об этом заботитесь, показывает вашу доброту. Для меня, скажу вам откровенно, брак Кадия кажется невыразимо-смешным. Кадди выходит замуж! Ах, Кадди, Кадди! глупая, глупая, глупая девочка!

Она взошла с нами наверх и обозрела приданое Кадди своим смотрящим в даль глазом. Оно произвело на нее одно только впечатление, под влиянием которого она сказала мне с своей спокойной улыбкой и качая головою: - милая моя мисс Сомерсов, на половину тех денег, которые вы употребили, можно б было это слабое дитя отправить в Африку!

Спустясь опять вниз, мистрисс Желлиби спросила меня: - ужели эти хлопоты будут в будущую среду? А на мой утвердительный ответ она прибавила: - пожалуй потребуется моя комната, мисс Сомерсон? Я, право, не знаю, куда же я дену бумаги?

Я взяла на себя смелость сказать ей, что комната, без - сомнения, потребуется, и что, касательно бумаг, я полагаю, надо их куда-нибудь припрятать.

-- Пусть так, милая моя мисс Сомерсон, говорила мистрисс Желлиби: - вы в этом лучше меня знаете; но ведь Кадди, заставив меня нанимать этого мальчика, связала меня по рукам и ногам; к-тому же, у нас в среду комитет Разветвления Пособий, и я, право, не знаю, как это уладить: затруднение очень-большое!

-- За-то оно больше не повторится, прибавила я с улыбкой: - Кадди верно выйдет замуж один только раз

-- Справедливо, моя милая, совершенно-справедливо; постараемся сделать все, что можно!

Первый вопрос после этого состоял в том: как будет одета мистрисс Желлиби в день свадьбы? Интересно было видеть, как почтенная филантропка, сидя за своим письменным столом, слушала наши совещания об этом предмете, повременим с упреком покачивала на нас головой, как какой-нибудь высокий дух, снисходительный к мелочам жизни.

Состояние, в котором были её платья, и безпорядок, с которым они были скомканы где попало, не мало усложняли наши затруднения; наконец мы кой-как сладили и откопали в этом хаосе такое платье, которое несовсем было неприлично для матери новобрачной. Невнимание, с которым она объяснила портнихе необходимый переделки в костюме, и упрек, с которым говорила она мне, что я дурно делаю, не обращая внимания на Африку, были совершенно-сообразны с её манерами.

Квартира, относительно поместительности, была очень-мала, по мне пришло в голову, что еслиб мистрисс Желлиби отвести для жилья целый эгзерцир-гауз, то выигралась бы одна только выгода: - было бы больше места для грязи и безпорядка. Все вещи, принадлежащия семейству Желлиби, которые могли быть только изломаны в эти дня суматохи, переломались; все, что могло быть испорчено, испортилось; всякий предмет, который мог иметь на себе пыль, начиная от детских коленок до дверного наличника, был покрыт пылью.

Бедный мистер Желлиби, который очень-редко говорил и бывши дома сидел прислонившись к стене, с участием смотрел, как мы с Кадди приводили все в порядок, и даже снял сюртук с намерением пособлять нам. Но столько странных вещей повынимали мы из шкапов - кусочки сгнивших пирогов, бутылку с чем-то прокислым, чепцы мистрис Желлиби, письма, чай, вилки, детские сапоги, башмаки, щенка, облатки, крышки с кастрюль, мелкий сахар в различных бумагах, скамейки, щетки, хлеб, шляпки мистрисс Желлиби, книги, на поверхности которых было масло, огарки, изломанные подсвечники, ореховую шелуху, клешни и шейки морских раков, скатерти, перчатки, кофейные мельницы, зонтики - он так испугался, что тотчас же перестал пособлять нам. Одивкожь каждый вечер приходил он к нам, без сюртука, садился прислонившись головою к стене, казалось хотел пособлять нам, но не знал как приняться за дело.

-- Бедный па! сказала мне Кадди вечером, накануне дня её бракосочетания, когда мы все привели в возможный порядок: - мне кажется, что грех его оставлять, Эсфирь: но что я сделаю, если буду жить в этом доме? Я, еще до знакомства с вами, старалась сколько-нибудь приводить всё здесь в надлежащий порядок, да что же делать? Африка и письма все переворачивают вверх дном, все портят, во всем вводят безпорядок.

Мистер Желлиби не мог слышать, что она говорила мне: он быль в очень-убитом расположении духа и, как казалось, тихонько плакал.

-- У меня все сердце изныло за него, говорила Кадди: - мне приходит в голову, что, быть может, и он также думал быть счастливым с ма, как я теперь думаю быть счастливою с Принцем! Сколько в жизни непонятного!

-- Милая моя Кадди, сказал мистер Желлиби, медленно поворачиваясь к нам от стены. Это в первый раз я слышала, что он мог произнести три слова сряду.

-- Что на! сказала Кадди, подходя к нему и цалуя его нежно

-- Милая моя Кадди! говорил мистер Желлиби: - не...

-- Не выходить замуж, на? не выходить за Принца?

-- Нет, милая Кадди, выйдти за него, по не...

Я говорила, описывая первый мой визит к мистрисс Желлиби, что Ричард заметил странную привычку мистера Желлиби часто открывать рот и снова закрывать его, не произнеся ни одного слова. Так я теперь: он несколько раз сряду открывал рот, как-будто желая что-то произнести, но ограничивался только меланхолическим киваньем головы.

-- Проектов, милое дитя.

Мистер Жиллеби простонал это слово и опять прислонился головою к стене; это было в первый раз, что он выразил свое мнение о барриобульском вопросе.

Я боялась, что мистрисс Желлиби всю ночь не перестанет заниматься корреспонденцией и нить кофе; однакожь, в двенадцать часов мы завладели её комнатой и сделали над ней чудо; ныли, хламу, грязи было столько, что измученная Кадди не раз принималась плакать.

Несколько цветов, простои, но хорошо-сервированный завтрак дали квартире приятный вид. Кадди была очаровательна; но когда приехала моя милочка, я право думала - да и теперь также думаю - что лучше её нет никого на свете.

Для детей мы устроили завтрак на их чердачке, посадили Биби на первое место; и когда я ввела к ним Кадди, в её подвенечном платье, они хлопали в ладошка, кричали, плакали, и увидав Принца, Биби встретил его, к сожалению моему, колотушками.

рук его и что он считает долгом посвящать себя благосостоянию детей.

-- Милостивый государь, говорил мистер Тервейдроп: - молодые люди будут жить вместе со мною; дом мой достаточно-велик и они всегда встретят в нем гостеприимный кров и отческую опору. Я бы желал - вы поймете меня, мистер Жарндис, потому-что вы помните покойного благодетеля моего принца-регента - чтоб сын мой вступил в брак с девушкой, с более-обширными связями и лучшим положением в свете; но да совершится воля Неба!

На свадьбе были и мистер и мистрисс Пардигль.

Мистер Пардигль, джентльмен с тупым, настойчивым взглядом, в длинном жилете, с торчащими волосами, в роде жнивья; он постоянно толковал о лентах, приносимых или им, или его женою, или пятью его детьми, на человеколюбивые подвиги. Был также и мистер Гешер, с волосами, вечно зачесанными назад, с сияющими желваками на писках, но не в качестве отверженного любовника, а в качестве нареченного супруга мисс Виск, которая также присутствовала на завтраке. Назначение мисс Впек, как говорил опекун мой, состояло в том, чтоб показать всему свету, что назначение женщины - быть мужчиной, и что назначение мужчины и женщины вместе должно сосредоточиваться в миттингах, в разборе разных вопросов, словом: в переливании из пустого в порожнее.

Гостей было немного, но все, как посетители мистрисс Желлиби, были, конечно, поклонники филантропии. Кроме тех, о которых я говорила, была еще одна очень-грязная дама, в платье, на котором виднелся еще билетик с ценою. Кадди говорила мне, что в доме у ней все грязь-грязью; все вещи, мебель - все это в самом-жалком положении, но что это не мешает ей быть величайшею ханжою. Еще был очень-сварливый господин; он говорил, что долг его быть каждому братом, между-тем, со всеми своими братьями и сестрами был в ссоре.

женщины; в-самом-деле, мисс Виск, говорила нам с большим негодованием, что обязанности женщины, как хозяйки, предписываемые ей тиранством мужчины, возмутительны по своей пустоте и ничтожности. Другая странность состояла в том, что каждый выставлял на вид свое назначение, кроме мистера Гешера, которого дело, как я говорила я прежде, состояло собственно в том, чтоб удивляться миссиям других субъектов; таким-образом не было никакой возможности связать ни приличный обстоятельствам, ни даже общий разговор.

Мистрисс Пардигль была убеждена, что все обязанности должны быть сосредоточены только в том, чтоб бросаться на какого-нибудь бедного кирпичника и навязывать ему свои наставления, как какой-нибудь аркан. Мисс Виск, напротив, считала первым долгом эманципацию женщины из-под ига мужчины. Мистрисс Желлиби улыбалась все время; ее, изволите видеть, смешила близорукость тех людей, которые не в - состоянии заглянуть в Барриобула-Гха.

Однако я начала рассказывать о том, что было после свадьбы. Прежде съездимте с женихом и невестой в церковь.

Мы все отправились в церковь. Но найду слов выразить, как важно, осанисто, величественно и торжественно джентльмен Тервейдроп, с шляпою под-мышкой с глазами, исчезающими под париком, стоил позади венчающихся и раскланивался с ними. Мисс Виск, смотрела на Кадди, как на жертву угнетения. Мистрисс Желлиби взирала на все покойным оком, как на дело, до нея вовсе некасающееся.

Возвратясь домой, мы стали усаживаться за обеденный стол. Мистрисс Желлиби села на первое место, а мистер Желлиби напротив её. Кадди успела украдкой сбегать наверх и сказать детям, что теперь её фамилия Тервейдроп. Эта новость, вместо удовольствия, так огорчила Биби, что я никак не могла унять его и должна была согласиться на его просьбу: взять его с собою вниз и там посадить к себе на колени. Мистрисс Желлиби не выказала никакого смущения касательно его дурного костюма и сказав ему: "О ты, Биби, дрянной поросёнок!", оставалась совершенно-спокойною. Биби вел себя довольно-прилично, кроме одного обстоятельства: он принес с собою фараона (из египетского дворца, который я ему подарила, уезжая в церковь) и совал его головой в рюмки с вином, а потом облизывал.

вопрос очень быль бы запутан. Каждый из посетителей трактовал только о своем социальном значении, не обращая внимания ни на кого включительно; сам мистер Тервейдроп-старик в своем величии занимался только собою.

Наконец настало время отъезда Кадди и Принца Тервейдропа в Гревзенд. Все вещи её были ужь уложены на параконную телегу. Мы с удовольствием смотрели, как эта девушка, быв несчастною под отеческим кровом, не могла без глубокой грусти оторваться от него. Она с нежностью и со слезами бросилась на шею мистрисс Желлиби и говорила:

-- Мне грустно, мне тяжело, ма, что я не могу больше писать под вашу диктовку; но я уверена, я надеюсь, что вы меня прощаете - да, ма?

-- О, Кадди, Кадди! говорила мистрисс Желлиби: - я тебе несколько раз говорила, что я нанимаю для этого мальчика, что жь об этом и толковать.

-- Так вы не сердитесь на меня, ма? скажите, мама, скажите откровенно!

-- Не оставляйте без меня на, милая мама!

Мистрисс Желлиби расхохоталась при этой мысли.

-- Ах ты романический ребенок! сказала она, смеясь похлопывая Кадди слегка по спине: - ступай с Богом, я тебя люблю и желаю тебе счастия.

Потом Кадди бросилась на шею к своему отцу, ласкала и цаловала его. Эта сцена происходила на дворе. Мистер Желлиби вынул из кармана платок, сел на лестницу и прислонялся головою к стене; и думаю, что он находил в стенах большое утешение.

-- Благодарю вас, тысячу раз благодарю вас, батюшка, говорил Принц, цалуя его руку: - за все ваши попечения о нас; Кадди также совершенно ценит ваше внимание.

-- О, без-сомненья! без-сомненья! говорила Кадди.

-- Дорогой сын мой, говорил мистер Тервейдроп: - и дорогая дочь моя, я исполнил свой долг, и уверен, что и вы, дети мои, не забудете наших обязанностей.

-- Никогда, батюшка, никогда! говорил Принц.

-- Так, дети мои, так! Хорошо с вашей стороны утешать отца. Все мое - ваше, дом мой - ваш, сердце мое - ваше. Я никогда не покину вас. Одна только смерть разлучит меня с вами. Дорогой сын мой, ты хочешь уехать на целую неделю?

-- Да, батюшка. Через неделю мы будем дома.

-- Милое дитя мое, сказал мистер Тервейдроп: - я все-таки хочу напомнить тебе, что надо не запускать танцовальной школы, иначе ты не исполнишь честно своих обязанностей.

-- Через неделю, в этот самый день, мы будем к обеду дома, милый батюшка.

в Принце отклонить столько забот от своего родителя: - Вы с Каролиной будете жить в верхнем отделении дома; а в этот день должны обедать на моей половине. Прощайте, да благословит вас Бог!

Они уехали. Я не могла отдать себе отчета, кто больше возбуждал во мне удивления: мистрисс Желлиби, или мистер Тервейдроп. Ада и опекун мой были точно в такой же нерешительности.

Перед нашим отъездом а заслужила неожиданный и красноречивый комплимент от мистера Желлиби. Он подошел ко мне, взял меня за обе руки, пожал их и два раза открывал рот. Чтоб не затруднять его, и сказала ему - вы очень-добры, сэр, не безпокойтесь пожалуйста!

-- А что, дул сегодня восточный ветер? попробовала я спросить.

Он от души разсмеялся и сказал: "Нет".

-- А сегодня утром, я думаю, подувал? сказала я.

"нет". И этот раз моя милочка подтвердила ответ его, покачивая отрицательно своей хорошенькой головкой, в золотистых кудрях которой благоухали свежие цветы.

-- Что ты понимаешь в восточном ветре, моя душечка? сказала я ей и не удержалась, чтоб не расцаловать её.

Да, да любовь их ко мне была безпредельна; они говорили мне, что там, где бываю я, я, тётушка Дердон, там не может быть бурного ветра, там радужные лучи солнца, там благоухание весны... нет, я но вычеркну этих строк: слова эти ратуют меня.