Холодный дом.
Часть шестая.
Глава XXXII. Назначенный час.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть шестая. Глава XXXII. Назначенный час. (старая орфография)

ГЛАВА XXXII
Назначенный час.

Ночь в Линкольнской Палате, в этой безплодной, песчаной пустыне, исполненной прижимок и несправедливости, в этой мрачной бездне, в которой истцы вряд-ли видят когда-нибудь Божий свет, потушены сальные свечки, писаря спустились с шатких деревянных лестниц и разсеялись но лицу Лондона. Колокол, в который звонят в девять часов, замолк и не раздается жалобный стон его; калитки заперты и достойный блюститель тишины и спокойствия, ночной караульщик с страшным поползновением ко сну, бодрствует в своей конуре. Сквозь разноэтажные ряды лестничных окоп мерцают тусклые огни ламп, подобно глазам английского правосудия - гноеглазого Аргуса, с неизмеримыми карманами для каждого глаза, и с глазом на кармане, и смотрят на звезды. Из запотевших, грязных окон верхняго этажа виднеются там и сям тусклые пятна света, при котором мудрые счетчики, или нотариусы, трудятся еще в пользу запутывания настоящого состояния дел, касательно размещения дюжины овец на каждый акр земли. И эти благодетели человеческого рода коптит над своей пчелообразной работой, еще и до-сих-пор, несмотря на то, что время конторских занятий уже кончилось.

В соседней палате, где председательствует лорд-канцлер лавки тряпья и бутылок, всеобщее поползновение к пиву и ужину.

Мистрисс Пайпер и мистрисс Перкинс... их ровесники-сынки, в кругу своих знакомых играли в прятки, в соседних переулках Канцелярской Улицы и, к смущению прохожих, шмыгали из-под одних ворог в другия... так мистрисс Пайпер и мистрисс Перкинс, поздравляя друг друга с благополучным помещением своих детищ в кровати, стоят на пороге и еще тараторят на прощаньи. Мистер Крук, его постоялец; способность мистера Крука быть вечно под-хмельком, виды молодого человека на наследство - вот обыкновенные предметы их разговоров. Слова два надо им также перемолвить и о гармоническом митинге в гостиннице Солнечного Герба, оттуда, сквозь полуоткрытое окно, раздаются звуки дребезжащого фортепьяно и слышно как маленький Свильс, подобно истинному Йорику, берет теперь самые низкия поты в вокальном концерте и патетически умоляет друзей своих; слушать, слушать и слушать как шу-у-уми-ит во-о-олна-а! Мистрисс Пайпер и мистрисс Перкинс занимаются также сличением взаимных мнений касательно молодой леди, известной певицы, которая присутствует на гармоническом митинге в качестве примадонны; о ней упомянуто даже в афише, выставленной на-показ в стекле окна. Мистрисс Перкинс непреложно известно, что замечательная Сирена года с полтора замужем и, несмотря на законные узы брака, безстыдно выдает себя за мисс - прошу покорно!.. за мисс Мильвельсон... Это ужь из рук вон; к-тому же мистрисс Перкинс видела своими глазами, что ребенка этой мисс тайно приносят каждый вечер в гостинницу Солнечного Герба, где он и получает свою естественную пищу во время дивертиссементов.

-- Я бы лучше решилась доставать себе кусок хлеба продажею серных спичек, говорит мистрисс Перкинс: - чем драть горло на этих митингах!

Мистрисс Пайпер, по долгу дружбы, точно такого же мнения; она прибавляет, что скромная, частная жизнь, для нея выше публичной известности, и воздает благодарение небу за свою чистоту нравов (нет сомнения, что тут же подразумевается и чистота нравов мистрисс Перкинс).

В это время трактирный слуга из гостинницы Солнечного Герба, приближается к мистрисс Пайпер и вручает достопочтенной леди ленящуюся кружку - её порцию пива для ужина. Овладев крепительным напитком, достопочтенная леди удаляется под свою кровлю, пожелав всякого счастья своей неразлучной приятельнице.

Мистрисс Перкинс также с своей пивной порцией, принесенной из того же гостеприимного трактира её сыном, до ухода ко сну, удаляется, по примеру мистрисс Пайпер, в свои покой.

Наконец слышится на дворе закрывание лавочных ставень и сильный запах табаку; в окнах верхних этажей заметно исчезновение звезд - признак отхода ко сну, и в-заключение всего полисмен стучится в каждую дверь, пробует замки, подозрительно смотрит на прохожих, в-особенности с узлом в руках, и вообще наводит на свою часть дозоров такое мнение: что или кто-нибудь крадет, или кого-нибудь обкрадывают.

Ночь душна, несмотря на то, что сырость проникает до костей и тяжелый туман лежит густым слоем на мостовой. Славная ночь, соответствующая совершенно мысли о бойнях, зловредных травах, водосточных трубах, протухлой воде и погостах; ночь, способная доставить много хлопот и труда приходскому сторожу, составляющему список умерших.

-- Быть может, что-нибудь в воздухе - в воздухе много кой-чего - быть может, что-нибудь и в самом мистере Вивле, Джоблинге то-жь, несовсем-ладно, только этот джентльмен не в своей тарелке. С-тех-пор, как стемнело, он то-и-дело шныряет из своей комнаты до сенной двери, и обратно, раз двадцать в час. С-тех-пор, как лорд-канцлер запер свою лавку, что совершилось сегодня очень-рано, мистер Вивль, увенчанный бедной бархатной ермолкой, при которой бакенбарды его принимают гигантские размеры, гораздо-чаще обыкновенного спускался и подымался по лестнице.

Не диво также, что и мистер Снегсби как-то не в своей тарелке: он уже давно под гнетущим влиянием тех непонятных для него тайн, в которые, сам не знает как, впутался. Гонимый этими тайнами, в которых он принимает участие, не будучи в них посвящен вовсе, мистер Снегсби не может покинуть лавку тряпья и бутылок, потому-что считает се главным источником всей таинственности. Она имеет над ним страшную притягательную силу. Даже в сию минуту, возвращаясь из гостинницы Солнечного Герба, куда он пошел на обычную свою десятиминутную прогулку после ужина, не может он, чтоб не обогнуть угла Канцелярской Улицы и не пройдти мимо лавки мистера Крука.

-- Как мистер Вивль! говорит поставщик канцелярских принадлежностей, остановись на минуту: - это вы?

-- Да, мистер Снегсби, отвечает мистер Вивль: - это я.

-- Вышли подышать свежим воздухом перед отходом ко сну? спрашивает поставщик канцелярских принадлежностей: - я и сам имею эту привычку.

-- Ну, тут не надышешься: свежого воздуха нет, говорит мистер Вивль, озираясь вокруг, на дворе.

сэр?

-- Да, да; мне и самому кажется, что сегодня у нас на дворе несет какой-то особенной попью, отвечает мистер Вивль: - я думаю, что в гостиннице Солнечного Герба жарят котлеты.

-- Котлеты, вы думаете? Гм! котлеты, гм? мистер Снегсби опять потягивает в нос и смакует воздух: - да, сэр, должно-быть так. Только нельзя не заметить, что кухарка гостинницы небольно занимается своим делом: она их верно прижгла, сэр! И мне кажется, мистер Снегсби опят потягивает в нос и смакует воздух, потом отплевывается и обтирает рот: - мне кажется - от слова не станется - что котлетки кладбищем припахивают,

-- Оно очень может быть: в такую погоду съестное скоро портится.

-- Скверная погода, говорит мистер Снегсби: - она, я думаю, имеет влияние и на расположение духа.

-- На меня наводит страх эта погода, говорит мистер Вивль.

-- Оно, знаете, немудрено: вы живете в уединенном месте, в уединенной комнате, над которой лежат черные воспоминания, говорит мистер Снегсби, смотря через плечо под темный навес и потом отступив шаг назад: - я бы не решился жить в этой комнате один, как вы, сэр. Я бы, пожалуй, по вечерам, от страха умер. Я бы, кажется, лучше согласился провести всю ночь здесь, на мостовой, чем в этой комнате. Оно конечно, вы человек новый, а я-так насмотрелся - от слова не станется - таких ужасов, что Боже упаси!

-- Ну, и я довольно наслушался, отвечает Топни.

-- А ведь это неприятно, не правда-ли? продолжает мистер Снегсби, прокашливая в кулак свой сомнительный кашель: - мистеру Круку следует принимать в соображение это обстоятельство, при оценке квартиры. Я думаю, он так и делает - я в этом уверен.

-- Может, он так и делает, говорит Топни: - только и этого не заметил.

-- Так вы находите, сэр, что цена на квартиру высока? говорит поставщик канцелярских принадлежностей: - цены здесь высоки. Не знаю наверное, но мне право кажется, что присутственные места набивают цену на все вещи. Не то, чтоб я хотел, прибавляет мистер Снегсби с почтительным кашлем в кулак: - сказать что-нибудь против той профессии, от которой я имею свой насущный хлеб; нет, ни в каком случае...

Мистер Вивль опять озирается вокруг двора и потом смотрит на поставщика канцелярских принадлежностей. Мистер Снегсби, встретившись с ним глазами, отворачивает свои глаза к небу, как-бы желая проследить за звездой, или сделать что-нибудь в этом роде, и прокашливается в кулак таким кашлем, который ясно выражает, что почтенный джентльмен не знает как окончить разговор.

-- Замечательное обстоятельство, сэр, продолжает он; - потирая себе тихонько руки: - что он...

-- Кто он? прерывает его мистер Вивль.

-- Покойник-то, понимаете, говорит мистер Снегсби, кивая головой и правой бровью на темную лестницу и постукивая пальцем о пуговицы мистера Вивля.

-- Гм! вот что! говорит мистер Вивль неочень-охотно: - я думал, что ужь о нем на сегодня довольно.

-- Я хотел только сказать, сэр, что это замечательный факт: он, изволите видеть, поселился здесь и был одним из моих писцов и вот вы, сэр, тоже поселились здесь и занимаетесь от меня переписываньем бумаг. в этом занятии нет, конечно, ничего унизительного, ей-Богу ничего нет, говорит мистер Снегсби спохватившись, что он может-быть некоторым образом задел за живое мистера Вивля: - я, сэр, знавал переписчиков, которые потом завели пивоварни и составили себе почтенную известность - да, сударь, именно почтенную известность, и очень почтенную, говорит мистер Снегсби в горьком убеждении, что он не поправил своего промаха.

-- Странное стечение обстоятельств, как вы говорите, отвечает мистер Вивль, еще раз окинув двор взглядом.

-- Судьба, неправда ли, судьба? замечает поставщик канцелярских принадлежностей.

-- Судьба.

вам покойной ночи, продолжает он таким тоном, как-будто.-бы неохотно разстается с своим слушателем, вступи в разговор с которым, он долго искал средств, как бы из него выпутаться. - а то, пожалуй, жена моя будет искать меня Бог знает где. Прощайте, сэр!

Если мистер Снегсби спешит домой с измерением успокоить жену на свой счет, то он и сом может успокоиться на этот счет. Его мистрисс Снегсби следит за ним во нее время его присутствия у гостинницы Солнечного Героя, и теперь даже присматривает за ним; голова её повязана носовым платком и она приветствует мистера Вивля и темную дверь, ведущую в его одинокую келью, самым недоброжелательным взглядом,

-- Узнаете, сударыня, узнаете, что так пристально смотрите, говорит про-себя мистер Вивль: - жалею, что и не могу разсмотреть, за этой повязкой, вашего прекрасного личика... Не йдет-таки эта голова!

Но голова, однакож, в это время подходит. Мистер Вивль подымает кверху указательный перст, тащит голову в свою комнату и запирает калитку. И вот подымаются они на лестницу, мистер Вивль тяжелым, а мистер Гуппи (потому-что вышереченная голова, не кто другой, как он) очень-легким шагом. Заперев за собою дверь, они начинают говорить шопотом.

-- Я уж думал, что ты отправился в Иерихон, вместо того, чтоб идти ко мне, говорит Тонни.

-- Ведь я тебе же сказал, что прийду около десяти.

-- Да, ты сказал около десяти, повторяет Тонни: - ты сказал около десяти; но что касается до меня, так мне кажется, что теперь ровно это часов. И никогда не запомню такой страшной ночи.

-- Что же такое случилось?

-- В том-то и дело, говорить Тонни: - что ничего не случилось. Я вот тут сидел, в этом душном и смрадном стойле, как какой-нибудь окаянный, прости Господи, до-тех-пор, пока от страха волосы дыбом стали становиться. Вот посмотрите-ка на свечку, творит Тонни, указывая на сальную свечу, оплывшую со всех сторон и нагоревшую целым кочнем на светильне...

-- Ну что жь за беда, говорит мистер Гуппи, взявшись за щипцы: - это горе легко поправить.

-- Ты думаешь? отвечает друг его: - нет, брат, с этим но так-то легко сладит: она оплывает и скверно горит с самых тех пор, как я ее зажог.

-- Фу, Тонни! что это с тобой? спрашивает мистер Гуппи, держа в руках щипцы и смотря на своего друга, который сидит опершись локтями о стол.

-- Вильям Гуппи, отвечает Тонни - я, брат, истерзан в пух. Это все проклятая, невыносимая, убийственная комната и... скверное чудовище внизу, я думаю... пфу... о-ох!.. и мистер Вивль отталкивает локтем лоток для щипцов, опирается головою на ладонь руки, ставит ногу на каминную решетку и созерцает огонь. Мистер Гуппи наблюдает за ним, тихо качает головой и садится, в совершенно-спокойном состояния духа, по другую сторону стола.

-- С тобой кажется Снегсби говорил, Топни?

-- Да, чтоб его... да, это был Снегсби, говорит Вивль, изменяя словосочинение своей сентенции.

-- Нет. О каких тут делах? Он просто остановился поболтать.

-- Я узнал его, говорит мистер Гуппи: - и подумал, что лучше если он меня не уводит, и пообождал за углом.

-- Вот оно опять, Вильям Гуппи! воскликнул Тонни, возведя глаза вверх: - к-чему это прятанье, эта таинственность?

Мистер Гуппи старается улыбнуться, и в видах перемены разговора осматривает с истинным, а может и притворным удивлением блистательную галерею британских красавиц; взор его останавливается на портрете леди Дедлок. Она нарисована во весь рост на террасе и рядом с ней пьедестал; на этом пьедестале ваза, на вазе шаль миледи, сверх шали огромная полость драгоценного меха, а на огромной полости драгоценного меха покоится ручка блистательной красавицы, и на ручке блестит браслет.

-- Как похожа на леди Дедлок! говорят мистер Гуппи: - две капли воды; только что не говорит.

-- Я бы желал, чтоб заговорила, ворчит Тонни: - по-крайней-мере я бы имел для развлечения фешонэбльный разговор.

В это время мистер Гуппи постигает, что искренний друг его не может быть приведен такими средствами в социальное расположение духа, а потому обращается к нему с назиданиями.

-- Тонни, говорит он: - я постигаю разстроенное состояние души, могу извинить меланхолию, потому-что, быть-может, никто лучше меня не понимает, чти значит, когда грусть овладевает душою - да, меня, в сердце которого запечатлев не возданный образ. Но, Тонни, и этим слабостям есть границы, и оне, Тонни, должны быть обуздываемы перед лицом, неповинным в этой овладевающей меланхолии, и я должен сказать тебе, Тонни, что прием, который ты делаешь мне, не только негостеприимен, но даже недостоин джентльмена.

-- Слова твои жестоки, Вильям Гуппи, отвечает мистер Вивль.

-- Может-быть, жестоки, сэр, продолжает мистер Гуппи: - я говорю их в минуты жестокого оскорбления.

Мистер Вивль уразумевает свою вину и просит мистера Вильяма Гуппи, больше не думать об этом.

Мистер Вильям Гуппи, став ужь на стезю моралиста, не может так скоро отказаться от своих прав.

-- Нет, поверь мне Тонни, продолжает этот джентльмен: - ты должен стараться щадить чувствования субъекта, в сердце которого запечатлен невозданный образ, и который не очень-то счастлив касательно тех струн, в которых звучат самые нежные ощущения. В тебе, Топни, соединены все те преимущества, которые приятно поражают и зрение и вкус; характер твой, может-быть, к твоему счастью (и я желал бы, чтоб это было так) таков, что ты не можешь привязаться к одному цветку. Перед тобой открыта целая оранжерея и ты носишься на своих воздушных крыльях от одной махровой головки к другой; но несмотря на это, Тонни, я слишком далек от мысли уязвить без причины твои чувствования!

Тонни находит опять нужным не толковать об этом больше и говорит выразительно:

-- Вильям Гуппи, плюнь на это!

Мистер Гуппи, снисходя на такую просьбу, отвечает благосклонно:

-- Я бы не коснулся этого предмета; но, Тонни, в сердце человеческом есть струны...

Тонни просит прощенья.

-- Что жь касается до этой связки писем, говорит Тонни, шевеля уголья в камине: - то, право, странно, с чего это Круку вздумалось назначить полночь для их передачи.

-- Какое основание? он и сам не знает. Говорит, сегодня день его рожденья, и он мне их передаст ровно в двенадцать часов ночи. Вот и все. К этому времени, я знаю, он налижется как стелька. Пьянствовал целый день.

-- Однакожь, он не забудет обещания?

-- Забудет? Не таков гусь. Он никогда ничего не забывает. Я видел его сегодня вечером в восемь часов, пособлял ему запирать ставни, и письма были у него в меховой шапке. Он снял ее и показал мне их. Когда мы заперли лавку, он снял шапку, повесил ее на спинку стула, взял письма и разсматривал их, стоя перед камином. Спустя несколько времени, я слышал, как он еще мычаль свою единственную песенку про Бибо и старого Харона, и как Бибо опился до смерти, или что-то в этом роде. После этого он даже не пошевельнулся, был так тих, как старая крыса, заснувшая в норе.

-- И ты должен к нему спуститься в двенадцать часов?

-- В двенадцать. И я тебе опить-таки скажу, что, ожидая тебя, мне показалось десять раз двенадцать.

-- Топни, говорит мистер Гупни, после некоторого размышления над своими крест-на-крест сложенными ногами: - что, он теперь умеет читать?

-- Читать! Он никогда не будет уметь читать. Он знает отдельно все буквы, умеет отдельно написать каждую из них, а вместе-то связать и не умеет. Больно стар для этого, да и притом всегда пьян.

-- Тонни, говорит мистер Гуппи, перекладывая одну ногу на другую: - как же ты думаешь, разобрал он имя Гаудона?

-- Он никогда его не разбирал. Ты знаешь, как он ловко умеет писать на память, не понимая, что пишет; вот он, должно-быть с конверта списал адрес и спросил меня, что это значит?

-- Тонни, говорит мистер Гуппи, перекладывая снова одну ногу на другую: - по твоему замечанию, это женский или мужской почерк?

-- Женский. Тысячу против одного - женский. Писано очень-криво и хвосты у буквы и такие длинные и смелые.

Мистер Вильям Гуппи во время этих переговоров занимался грызеньем ногтей на больших пальцах рук, заменяя левую руку правою всякий раз, как только клал правую ногу на колено левой. В одну из этих перемен, он случайно взглянул на рукав своего сюртюка, опустил руку и закричал с испугом

-- Тонни, что делается сегодня в вашем доме? Из трубы, что ли выкинуло?

-- Как из трубы выкинуло!

-- Посмотри, говорит мистер Гуппи: - видишь как ложится сажа, взгляни на руку! взгляни на стол!.. Провал бы ее побрал и не сдунешь... марается как сало!

Друзья переглядываются и мистер Вивль считает нужным подойдти и послушать у двери, подняться на несколько ступенек, спуститься немножко вниз; потом возвращается и говорит, что все исправно, все тихо и повторяет то же замечание, которое он делал, незадолго до того мистеру Снегсби, что, должно-быть, в гостиннице Солнечного Герба жарят котлеты.

-- И это тогда, продолжает мистер Гуппи прерванный разговор и с отвращением смотрит на свой рукав (оба приятели сидят перед камином на противоположных концах стола и чуть-чуть не касаются друг друга головами): - так это тогда он и сказал тебе, что вынул связку инеем из старого чемодана своего постояльца.

-- Тогда, сэр, тогда, отвечает Тонни, нерешительно поправляя свои бакенбарды: - и тотчас же после этого я написал записочку к дорогому приятелю моему, высокорожденному Вильяму Гуппи, уведомляя его о сегодняшнем условии и прося его не заглядывать раньше, потому-что привидение - тонкая бестия.

Легкий, живой тон фешонебэльной речи, под который вечно подлаживается мистер Вивль, сегодня очень ему не к лицу, так-что он покидает его, равно как и холенье своих бакенбард, и взглянув себе через плечо, становится опять добычей страха.

пальце.

-- Ты не можешь говорить тише! Да, так.

-- Вот, Тонни, что и тебе скажу...

-- Ты не можешь говорить тише! говорит Тонни еще раз.

Мистер Гуппи кивает своей остроумной головой, плотнее прижимает ее к голове друга и говорит шопотом:

-- Вот, что я тебе скажу, Тонна: первое дело должно состоять в том, чтоб сделать другой конверт, точь-в-точь как настоящий, так-что, если он попросит письма обратно, а оне будут у меня, так ты и можешь ему подсунуть фальшиивые-то.

-- А если, предположим, что он узнает подлог при первом взгляде на конверт, что с его дьявольски-метким глазом очень-легко и можно держать пари сто против одного? замечает Тонин.

-- А, тогда вот какая штука: письма ему не принадлежат и никогда не принадлежали. Ты их открыл и дал их в мои руки - в руки одного из твоих юридических друзей для безопасности. Если он будет требовать, можно протестовать, представить их в суд - так ли?

-- Гм... мм! неохотно говорит мистер Вивль.

-- Что жь, Тонни, увещевает его друг: - отчего ты корчишь такую физиономию. Не-уже-ли ты сомневаешься, в Вильяме Гуппи? Не-уже-ли ты подозреваешь какой-нибудь обмажь?

-- Я ничего не подозреваю больше того, что следует, Вильям Г., отвечает Тонни серьёзно.

-- Что жь следует, что жь следует, горячится мистер Гуппи, возвышая немного голос. Друг его считает нужным поохладить рвение тонкого адвоката и говорит ему

-- Ты не можешь говорить тише!

Мистер Гуппи повторяет без всякого звука вопрос свой; он шевелит только губами:

-- Что жь следует?

-- Три вещи. Вопервых, я знаю, что вот мы здесь шепчемся, столько времени...

-- Ну что жь! говорит мистер Гуппи: - хуже, еслиб мы были ослами; а непременно бы разъиграли роли ослов, еслиб не добивались того, чего нужно. Дальше?

-- Вовторых, и ясно не вижу, какая из этого выйдет польза.

Мистер Гуппи бросает взгляд на портрет леди Дедлок и отвечает:

-- Тонни, тебя просили положиться во всем на честь твоего друга, потому-что эти обстоятельства должны, быть-может, споспешествовать счастью; но Тонни, в сердце человеческом есть струны... которых, быть-может, не следует касаться при настоящих обстоятельствах... друг твой не лошак... Что это такое?..

И два друга молча внимают звуку металла, раздающемуся и с дальних и с близких разстоянии, с пашен различной вышины, в переливах, до бесконечности разнообразных. Когда звон наконец стихает, окрестность кажется еще таинственнее и безмолвнее.

Шопот имеет один неприятный результат: он пробуждает в безмолвствующей атмосфере тысячи духов, странный треск, шум, какие-то шаги без всякого звука, которые не оставили бы следа на мелком песке, или на только-что выпавшем снеге. Друзья говорили таким шопотом, что воздух в-самом-деле наполнился какими-то таинственными призраками, и так наполнялся, что они оба невольно и единовременно взглядывают на дверь, чтоб удостовериться заперта она, или нет.

-- Продолжай, Топни! говорит мистер Гуппи, ближе подвигаясь к огню и безпокойно погрызывая свой ноготь: - ты хотел сказать втретьих...

-- Втретьих, неочень-приятная вещь затевать заговор против покойника и в той самой комнате, в которой он умер, да еще в-особенности, когда в этой комнате приходится жить самому.

-- Да что ты, Тонни, ведь мы никакого не затеваем заговора против него,

-- Оно может и так, да только мне это не по-нутру. Попробуй ка ты сам пожить один-одинешенек в этой комнате, так увидишь понравится ли тебе эти вещи или нет.

-- Что касается до покойника, Топни, говорит мистер Гуппи, отклоняя таким-образом его предложение: - то поверь, брат, много есть комнат, в которых умирали люди.

-- Знаю, что есть; но в этих комнатах покойников оставляли в покое, да... да я они никому не мешали, отвечает Тонни.

Друзья опять переглядываются. Мистер Гуппи поспешно замечает, что они, быть-может, оказывают покойнику в некотором роде услугу; что он по-крайней-мере в этом уверен. За сим следует тягостное молчание, потом мистер Вивль, ни с того ни с другого, шевелит щипцами в камине; мистер Гуппи вскакивает, как-будто Вивль пошевелил не уголья, а струны, находящияся в сердце остроумного адвоката.

-- Фу! говорит он: - посмотри сколько подымается этой проклятой сажи. Что за мерзость такая! Отворим, брат, окно, подышим свежим воздухом; здесь чертовски-душно.

С этими словами он открывает окно и оба друга высовывают головы, чтоб подышать свежим воздухом. Соседние домы так близко примыкают к их жилищу, что, не свернув шеи, им не увидать ни клочка неба; несмотря, однакож, на это невыгодное обстоятельство, свет, сквозь запотевшия стекла окон, мерцающий там и сям, стук отдаленных экипажей, сознание, что вот-де живые люди ходят и действуют - производят на них успокоительное влияние. Мистер Гуппи, тихо постукивая пальцами по подоконнику, начинает опять свой шопот, однакожь значительно-веселее.

-- Между-тем Топни, не забудь старикашку Смольвида - разумеется, дело идет о младшем Смольвиде - ведь он у меня не посвящен в эти тайны. Его дедушка тонкая бестия. У них вся семья такая.

-- Линю, говорит Тонни: - и держу ухо востро.

-- Что жь касается Крука, продолжает мистер Гуппи: - уверен ли ты, что у него есть действительно другия бумаги значительной важности, как он тебе говорил?

самому, а на его слова полагаться нельзя: что он смыслит? Он знает из них несколько букв; малюет их на столе и стенах; спрашивает меня, что это значит - вот и все; у него ужь такая мономания; он думает, что владеет документами, а между тем у него, может-быть, просто макулатура. Ведь, судя по его словам, он последния двадцать-пять лет трудился над азбукой.

-- Как он набрел на эту мысль? - вот вопрос, говорит мистер Гуппи, сощурив один глаз, в пособие к юридическим соображениям: - должно-быть, он отыскал бумаги в какой-нибудь покупке, в которой не ожидал бумаг и, может, судя но тому, как оне были спрятаны или зашиты, забрал себе в голову, что оне важны.

-- А может-быть его запутали в каких-нибудь делах, а может, он с-пьяна ряхнулся, а может, шатаясь постоянно в Оберканцелярию наслушался о документах - чорт его знает! говорит мистер Вивль.

Мистер Гуппи сидит на подоконнике, качает головой, взвешивая в юридическом мозгу своем все возможности этого вопроса, задумчиво постукивает пальцами о раму, меряет и гладит ее, вдруг отдергивает руку и вскрикивает:

-- Провались этот проклятый дом! Что это за мерзость! Посмотрите на мои пальцы!

невольная дрожь проняла обоих друзей.

-- Что ты тут делал? что ты выливал из окна? говорит мистер Гуппи.

-- Я выливал из окна! Клянусь тебе; никогда. Мне и в голову не приходило подобной глупости, отвечает мистер Вивль.

-- Однакожь взгляни, посмотри сюда - видишь? видишь? говорит мистер Гуппи светя за окном, а скверное масло липкими каплями тянется с подоконника на кирпичи и собирается там и сям небольшими кучками.

-- Это проклятый дом, говорить мистер Гуппи, затворяя окно. - Дай мне пожалуйста воды, иначе я обрублю себе пальцы.

камина, как на башне св. Павла пробило двенадцать и часы всех башен, различной величины, завторили этому звону. Когда все переливы звонок затихли, мистер Вивль говорит:

-- Вот и условный час. Идти или нет?

-- Ступай, говорит мистер Гуппи и на счастье протягивает ему руку, только не ту, которую он обмывал, хотя она и правая.

Мистер Вивль спускается вниз, а мистер Гуппи старается пристроиться около камина, в надежде долгого ожидания. По не проходит минуты, как слышен скрип ступенек деревянной лестницы и Тонни быстро возвращается назад.

-- Ну, что жь, получил?

Страх так резко отражается на лице мистера Вивля, что и мистер Гуппи невольно заражается боязнью; он быстро вскакивает с своего места и кричит: - Тонни, в чем дело?

-- Не дождавшись ответа на стук, я тихонько отворил дверь... Вся вонь там... и сажа там... и масло там... а его нет там!... и Тонни насилу может выговорить эти слова.

Мистер Гуппи берет свечку. И друзья, скорее мертвые, чем живые, спускаются вниз, и поддерживая друг друга, отворяют дверь в лавку. Кошка щетинится и шипит, но не на них; она наблюдает за чем-то, лежащим перед огнем. На каминной решетке очень-немного угольев, по комната полна тяжелого удушливого дыма, и черная липкая сажа покрывает стены и потолок. Стулья, стол и необходимая принадлежность, винные бутылки - все, как следует на своих местах. На спинке стула висит меховая шапка старика и его сюртук.

-- Посмотри, шепчет жилец, указывая своему другу дрожащим пальцем на эти предметы: - вот я тебе так и говорил. Как я с ним разстался, он снял шапку, вынул из нея небольшой сверточек писем, шапку повесил на спинку стула, а сюртук его еще прежде висел тут; он снял его, когда надо было запирать ставни, и стал вот здесь, перед огнем, повертывая в руках письма, на том самом месте, где теперь виднеется на полу этот пепел.

Они осматриваются кругом, но нигде не видят его трупа.

-- Посмотри, говорит Тонни: - на аршин от этого стула лежит красный, загрязнившийся шнурок, которым обыкновенно завязывают перья. Этим шнурком были завязаны письма. Он развязывал его медленно, улыбался, смотря на меня, и прежде, чем начал разбирать письма, бросил шнурок на пол. Я видел, как он упал.

-- Что делается с кошкой? говорит мистер Гуппи: - посмотри на нее.

-- Взбесилась, я думаю. И не диво, в таком проклятом месте...

Кошка все на том же месте, где они ее застали; она шипит и щетинится над чем-то перед опием, между двумя стульями.

-- Что тут такое? Посвети-ка вверх!

На полу небольшое прожженное пятно: пепел от сожженной бумаги? Однакож он не так легок, как обыкновенно, напротив, кажется чем-то пропитанным; тут еще... что это такое? кусок обожженного дерева, осыпанного белой золой, или это каменной уголь?

-- О, ужас!... Это он... это его остатки!... Помогите, помогите; ради Бога, помогите!...