Холодный дом.
Часть шестая.
Глава XXXIII. Пролазы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть шестая. Глава XXXIII. Пролазы. (старая орфография)

ГЛАВА XXXIII
Пролазы.

С поразительною быстротою являются в Канцелярскую Улицу два господина, неочень-чистые относительно обшлагов и пуговиц, те самые джентльмены, которые присутствовали при последнем обыске, произведенном осмотрщиком мертвых тел в Гостиннице Солнечного Герба. Собственно говоря, за ними сбегал во все лопатки деятельный и предусмотрительный церковный страж. Эти, несовсем-чистые джентльмены производят разспросы по всему двору, исчезают в зале Солнечного Герба, где занимаются письмом, цапая своими прожорливыми перышками по шелковой бумаге. Вот под покровом мрака отмечают они, как все жители Канцелярской Улицы, вчера, около полуночи были в напряженном волнении от нижеследующого возмутительного и страшного открытии. Вот выставляют они на вид, что каждый, без-сомнения, полнит, как, несколько времени тому назад, таинственная смерть от слишком-большого употребления опиума, причинившаяся в первом этаже дома, занимаемого под лавку тряпья, бутылок и прочого хлама, эксцентрическим индивидуумом, по имени Круком, очень-преклонных лет и с неумеренными привычками касательно джину, произвела тяжелое впечатление на умы публики, и как, вследствие замечательного столкновения обстоятельств, Крук был допрашиваем при обыске, производившемся, как конечно все помнит, в Солнечном Гербе, гостиннице, примыкающей с западной стороны к месту следствия и очень-хорошо содержимой высокопочтенным хозяином, мистером Джемсом Джорджем Богсби. Вот повествуют они (с таким многословием, какое только возможно), как впродолжение нескольких часов вчерашняго вечера обитатели двора, на котором совершилось трагическое происшествие, составляющее предмет настоящих исследований, были поражены каким-то особенным запахом, который запах был в то же время Так пронзителен, что мистер Свильс, комическия певец, ангажированный мистером Джемсом Джорджем Богсби, сам рассказывал нашим корреспондентам, что он сознавался девице М. Мильвельсон, особе с большим призванием к музыкальному поприщу, и также ангажированный мистером Дж. Д. Богсби, на целый ряд концертов, называемых гармоническими собраниями, или митингами, которые, как кажется, состоят под непосредственным руководством самого мистера Дж. Д. Богсби и исполняются в Гостиннице Солнечного Герба, воспевая деяния Георга-Бгорого, что он (мистер Свильс), находит, что голос его не на шутку поражен нечистым состоянием атмосферы, и по этому случаю выразился очень-остроумно, что он "похож на пустой ящик, ибо в нем нет ни одной живой нотки". Как это замечание мистера Слшльси совершенно подтвердилось словами двух весьма практически-мудрых замужних женщин, обитающих на том же дворе и известных под именами мистрисс Пайпер и мистрисс Перкинс; обе замечательные леди говорили, что ощущали этот жирный запах, и заключили, что он выходит из комнаты несчастного Крука, ныне умершого.

Все это, и еще в тысячу раз больше, пишут неочень-чистые джентльмены, заслужившие некоторую известность по случаю плачевной катастрофы, и надворное народонаселение мальчишек (в секунду, выпрыгнувшее из своих кроватей) лезет на ставни гостинницы Солнечного Герба, и желают увидать из-под них хоть хохлы красноречивых писателей.

Все подворье, от мала до велика, не смыкает глаз в эту ночь и занимается только окутыванием в платки множества голов своих, говорит про несчастный дом, да указывает на него.

Мисс Флайт была храбро спасена из своего чердачка (как-будто-бы он был объят пожаром) и водворена, вместе с кроватью, в гостинице Солнечного Герба.

Гостинница не только не завертывает в эту ночь газовых рожков, но даже не запирает и дверей, потому-что всякое публичное возбуждение заставляет подворье подкреплять свои силы и приносить барыш Солнечному Гербу. Никогда в нем не изготовляется столько порций чесноку, водки и теплой воды, как во время обыска. Tдва услыхал погребщик о случившемся, как он засучил рукава своей рубашки чуть не по-плечи, и сказал: "зашибем деньгу!"

При первом крике на улице, по поводу страшного происшествия, молодой Пайпер бросился в пожарное депо и с триумфом возвратился назад трясучим галопом, сидя на Фениксе, посреди шлемов и факелов, и придерживаясь изо всей мочи за баснословное чудовище.

По исследовании всех щелей и трещин Феникс, признав свою безполезность, возвращается вспять, но один из шлемов его остается и тихо шагает перед домом, веди разговор с двумя полисменами, присланными сюда для той же целя. Каждый, в кармане которого находится шестипенсовая монета, имеет сильное поползновение выразить законному триумвирату гостеприимство в жидкой форме.

Мистер Вивль и его друг, мистер Гуппи, стоит у буфета Солнечного Герба и думают, что даром ноль тереть нечего, а надо принести кой-какую пользу гостиннице.

-- Теперь не время, говорит мистер Богсби: - раздумывать о деньгах; а сам, между-тем, весьма-жадным оком считает деньги за конторкой: - Заказывайте, заказывайте, честная компания: можете получить все, что угодно.

Джентльменам, и преимущественно мистеру Вивлю, угодно стольких вещей, что они, впродолжение довольно-длинного периода времени, не могут вразумительно выговорить ни одной вещи, хотя и не перестают рассказывать каждому из вновь приходящих о ночном событии (варьируя его на разные тэмы), о том, что они говорили, что думали и что увидели. Между - тем, тот или другой из двух полисменов, часто подходят к двери, отворяют ее во всю длину руки и с мрачной улицы заглядывают в гостинницу. Не то, чтоб они имели какие-нибудь сомнения насчет мистеров Вняла и Гуппи, но все, знаете, не худо посмотреть, что делают там эти друзья.

Так тянется ночь, облекая подворье своим свинцовым покровом, а подворье, между-тем, шумит и копышется, несмотря на непривычный час; оно толкует, суетится, тараторит и вообще ведет себя подобно подворью, получившему неожиданное наследство.

Нот наконец медленными шагами уходит ночь и фонарщик, обходя свой участок, снимает с рожков фонаря маленькия головки света, старавшияся ослабить мрак, и волей-неволей является день.

И даже сам лондонский день может заметить своими подслепыми глазами, что подворье не ложилось спать. Не говоря ужь о лицах, заснувших на столах, о ногах, вытянутых на жестком камне, в замен пуховика, но даже на кирпиче и известняке надворных строений виднеется безсонница и усталость.

Теперь проснулось соседство, и услышав о случившемся, бежит, не успев хорошенько одеться, за новостями; два полисмена и шлем плохо-чувствительные к внутренним впечатлениям подворья, имеют не мало возни, охраняя дверь.

-- Боже милосердый, джентльмены! говорит, прибегая, мистер Снегсби: - правда ли, что я слышу? Правда ли, что я слышу?

-- Правда, правда! отвечает один из полисменов: - однакож, брат, отсюда проваливай дальше!

-- Боже милосердый, джентльмены! говорит мистер Снегсби, отсунутый, быть-может, несколько поспешно назад: - поверите ли, что вчера я сам был здесь в одиннадцатом часу вечера и у этой двери разговаривал с молодым человеком, который нанимает комнату здесь, в доме...

-- Он не схвачен, надеюсь и? говорит Снегсби.

-- Схвачен? Нет. За что же его схватить?

Мистер Снегсби, вполне-неспособный отвечать на этот вопрос, да и ни на какие вопросы, в встревоженном состоянии духа направляет путь свой в гостинницу Солнечного Герба и находит мистера Вивля, томящагося над чаем и тостами. Страшное облако табачного дыма окружает его, но не застилает собою лица, истомленного ночными треволнениями.

-- И мистер Гуппи здесь! говорит мистер Снегсби: - о Боже мой, Боже мой! какое стечение обстоятельств!.. Ах... и моя жен...

И мистер Снегсби до такой степени утрачивает способность говорить, что слова "моя женушка", ила что-нибудь в этом роде, нейдут у него с языка. И в-самом-деле, как не остолбенеть: гневная жена его в такой ранний час утра стоит в гостиннице Солнечного Герба, у пивной машины, устремив на него свой испытующий взор, как обвиняющее привидение.

-- Милая моя, едва-внятно произносит мистер Снегсби, когда язык его вышел из своего оцепенения: - не хочешь ли ты чего-нибудь выкушать? например, рюмочку рому с апельсинным соком и сахаром?

-- Нет, говорит мистрисс Снегсби,

-- Душа моя, ты знаешь этих джентльменов?

-- Знаю, говорит мистрисс Снегсби, сухо отвечая на поклоны двух приятелей и пристально смотря на мистера Снегсби.

Преданный мистер Сисгеби не может вынести таких взглядов. Он берет под-руку дражайшую свою половину и отводит ее в уголок, к боченку с пивом.

-- Милый друг мой, зачем ты на меня так смотришь? говорит он.

-- Не выколоть же мне глаза, отвечает мистрисс Снегсби: - хочу и смотрю - вот тебе и все!

Мистер Снегсби прокашливается почтительным кашлем и замечает:

-- Как можно выколоть, моя милая!

Питом впадает в размышление. Опять прокашливается испуганным кашлем и говорит:

-- Страшная тайна, душа моя!

И мгновенно теряет присутствие духа под взорами спора души.

-- Да, отвечает мистрисс Снегсби, мотая головой: - страшная тайна.

мою просьбу... О, Боже мой! ужели, мой ангел, ты думаешь, что я способен сжечь кого-нибудь внезапно?

-- А Бог знает, отвечает мистрисс Снегсби.

При быстром взгляде на свое жалкое положение, мистер Снегсби и сам не может ничего сказать наверное. Он не в-состоянии доказать положительно, что смерть Крука не его дело. Что-то такое, очень-таинственное, но что, он и сам не знает - связано с Канцелярской Улицей, и он запутан как-то во всех этих дрязгах, и быть может - о, ужас! он участник в настоящем событии. И в безвыходном положении своем он отирает слабой рукой крупные капли пота с страждущого лба своего и тяжело дышит.

-- Жизнь моя, говорит несчастный поставщик канцелярских принадлежностей: - ужели тебе противно будет сказать мне, зачем ты - ты, существо столько-нежное и образованное во всех отношениях, пришла в такой час утра... сюда... в харчевню?..

-- А ты зачем здесь? спрашивает мистрисс Снегсби.

-- Единственно для-того, милая моя, чтоб ближе ознакомиться с подробностями несчастного происшествия, приключившагося с почтенной особой, которая - от слова не станется - сгорела. Мистер Снегсби останавливается, чтоб перевести дух: - и потом я бы все пересказал тебе, жизнь моя, за Завтраком.

-- Да, ты бы мне пересказал!.. Ты ведь мне все перескажешь, мистер Снегсби!..

-- Все... моя мил...

-- Очень-рада, говорит мистрисс Снегсби, наблюдая с строгой и злобной улыбкой его возрастающее замешательство: - и если ты пойдешь тотчас же со мною домой, так я думаю, мистер Снегсби, ты будешь там целее, чем где-нибудь.

-- Душа моя... право ужь я не знаю, что со мной будет... но, и готов идти.

Мистер Снегсби бросает отчаянный взгляд на буфет, желает мистерам Вивлю и Гунии доброго утра, уверяет их в чувствах радости, но тому поводу, что они не схвачены, и сопровождает мистрисс Снегсби из гостинницы Солнечного Герба.

К вечеру сомнения, касательно участия, каким-нибудь непонятным образом, в страшном событии, о котором толкует все соседство, возрастают до гигантских размеров в груди несчастного мистера Снегсби, под влиянием злобных взглядов его дражайшей половины. Ночью душевные страдания его так увеличиваются, что он строит в уме своем самые нелепые планы: решается предать сам себя суду и просить, чтоб суд его вразумил, если он невинен, или, чтоб карал его по всей строгости законов, если он преступен.

Мистер Вивль и мистер Гуппи, позавтракав в гостиннице, отправляются к Линкольской Палате, чтоб погулять вокруг сквера и выбросить из головы столько дряни, сколько пособит свежий воздух.

-- Теперь, Тонни, самое благоприятное время, говорит мистер Гуппи, отшагав молча все четыре стороны сквера: - переговорить нам с тобою о тех вещах, в которых без отлагательства мы должны условиться.

-- Вот что я тебе скажу Вильям Г., отвечает мистер Вивль, глядя на своего сопутника налитыми кровью глазами: - если дело идет о твоем замысле, так не трудись говорить мне об этом; с меня будет и того, что было, и больше и знать ничего не хочу. А то, что доброго, ты сад, пожалуй, сгоришь или взлетишь как-нибудь на воздух...

Предположение подобных явлений, так неприятно мастеру Гуппи, что голос его дрожит, излагая нижеследующую нравственную сентенцию. - Я бы полагал Тонни, что мы с тобой насмотрелись достаточно в нынешнюю ночь, и что ты мог бы из этого вынести для себя памятный урок на всю жизнь, как опасно быть эгоистом. На это мистер Вивль отвечает: - Я бы полагал, Вильям Г., что мы с тобою насмотрелись достаточно в нынешнюю ночь и ты мог бы из этого вынести для себя памятный урок на всю жизнь, как опасно составлять замыслы...

-- Кто составляет? отвечает мистер Гуппи.

-- Ты!

-- Я не составляю никаких замыслов.

-- Составляешь.

-- Нет, составляешь.

-- Кто это сказал?

-- Я сказал, говорит Тонни.

-- А, вот что! отвечал мистер Гуппи.

-- Да, вот что!

И друзья, разгорячась, начинают опять тихо прогуливаться, чтоб остынуть.

-- Тонни, говорит после этого мистер Гуппи: - еслиб ты не нападая на своего друга, выслушал его основательно, то между тобою и им не было бы никаких недоразумений. Твой характер, Тонни, горяч и ты не хочешь принять ничего в разсуждение. Соединяя в себе все, Тонни, что может чаровать глаза, ты...

-- Нечего, брат, втирать очки! восклицает мистер Вивль, перебивая своего друга: - говори пряло, что ты хочешь сказать!

Видя, что друг его находится в сердитом и материальном настроении, мистер Гуппи выражает топкия чувствования души своей, только к оскорбленном тоне, которым начинает речь:

-- Тонни, говорит он; - если я сказал, что есть вещи, в которых без отлагательства нам надо условиться, то тут нет никакой идеи ни о каком замысле, как бы он ни был невинен. Ты знаешь, что, согласно юридическим формам, мы, адвокаты, должны знать заранее, о каких обстоятельствах могут допрашивать свидетелей, а потому, спрашиваю тебя, желательно для нежелательно, чтоб мы условились, какие обстоятельства принять в соображение для свидетельства при обыске, имеющем быть но поводу смерти этого несчастного, старого Мог... джентльмена?

(Мистер Гуппи хотел-было сказать Могола, по слово джентльмен предпочел в настоящем случае.)

-- Обстоятельства какие обстоятельства?

-- Обстоятельства, отчет в которых потребуют при обыске, как, например... мистер Гуппи начал высчитывать их по пальцам: - что мы знаем о его привычках; когда мы видели его последний раз; в каком он был тогда положении; как мы узнали о его смерти, и прочее.

-- Желательно, говорит мистер Вивль.

-- Мы узнали о его смерти случайно. Он, но своим эксцентрическим привычкам, пригласил тебя прийдти к себе в двенадцать часов ночи, чтоб прочесть ему какие-то бумаги, сам же он был безграмотен и подобные приглашения делал тебе часто. Я был в это время у тебя к гостях и ты, увидав в чем дело, тотчас же пригласил меня вниз - и т. д. Так-как обыск будет состоять только в допросах обстоятельств, касающихся смерти, то нет надобности входить в большие подробности о причинах моего визита. Согласен?

-- Да, говорит мистер Вивль: - нет надобности.

-- И это, кажется, непохоже на заговор, говорит оскорбленный мистер Гуппи.

-- Пока непохоже, отвечает друг его: - а если что будет хуже, так на меня не разсчитывай.

-- Теперь Тонни, говорит мистер Гуппи, взяв под-руку своего друга и тихо ведя его вперед: - скажи мне, подружески: думал ли ты о тех выгодах, какие тебе может доставить удержание за собою комнаты в этом месте?

-- Думал ли ты о тех выгодах, какие тебе может доставить удержание за собою комнаты в этом месте? повторяет мистер Гуппи, продолжая снова вести тихонько друга своего вперед.

-- В каком месте? В этом месте? говорит мистер Вивль, указывая на лавку тряпья и бутылок.

Мистер Гуппи кивает в знак согласия.

-- Я ни за какие деньги не решусь провести здесь еще ночь, говорит мистер Вивль, смотря пристально на своего друга,

-- Ты в этом совершенно уверен, Тонни?

-- Еще бы нет! Об этом и спрашивать нечего, говорит мистер Вивль с видимым содроганием.

-- Следовательно возможность, или вероятность - оба эти слова совершенно определяют мысль мою: безпрепятственно владеть всеми предметами, бывшими достоянием одинокого старина, у которого, кажется, нет ни одной души родственников, и достоверность узнать основательно, что у него хранится, не имеют, но случаю ночных событий, никакого веса в глазах твоих, Тонни, если я тебя правильно понимаю? говорит мистер Гуппи, безпокойно грызя свой ноготь.

-- Разумеется, никакого веса! И еще говорить так хладнокровно о жильце в этом проклятом месте! с негодованием восклицает мистер Вивль: - Пошел сам, живи там, если тебе нравится!

-- Я, Тонни! говорит мистер Гунни, успокоительным тоном: - да ведь я там никогда не жил, и в настоящее время не могу получлиь там угла; ты - дело другое, у тебя там целая комната,

-- Пошел живи в ней! отвечает мистер Вивль: - ах... пфу-у... устроивайся в ней, как там себе хочешь.

-- Так это ты говоришь совершенно-серьёзно и обдуманно, если я тебя правильно понимаю?

-- Совершенно-верно и обдуманно, говорит Топни: - от всего отказываюсь.

Пока друзья ведут такие переговоры, из сквера выезжает наемная карета и гуляющие могут заметить на козлах шляпу высочайших размеров. Внутри кареты и, следовательно, скрытно от взоров публики, хотя совершенно-явственно для двух друзей, потому-что карета остановилась прямо у их ног, сидит мистер и мистрисс Смольвиды, в-сопровождении внучки своей, прелестной Юдифи. На лицах этого приятного общества написана поспешность и суетливость, и как только наивысочаинная шляпа, под которой прятался молодой мистер Смольвид, сошла с козел, мистер Смольвид-старший высунулся из окна, кивает мистеру Гуппи и говорит, "как ваше здоровье? сэр, как ваше здоровье?"

-- Что Смолю и его родным понадобилось так рано здесь, говорит мистер Гуппи и кивает своему наперснику.

-- Почтеннейший сэр, кричит дедушка Смольвид: - будьте так добры, сделайте мне такое одолжение, с помощью вашего друга перенесите меня в здешнюю гостинницу, а Барт с сестрой перенесут туда же свою бабушку. Не откажите старику в его просьбе, сэр!

Мистер Гуппи смотрит на своего друга: "в здешнюю гостинницу" говорит он и приготовляется с мистером Вивлем снести почтенную ношу в Солнечный Герб.

-- Вот тебе за езду! говорит почтенный старец извощику; стиснув десны (за неимением зубов) и грозя ему своим безсильным кулаком: - попробуй спросить хоть пенни лишний, так я тебе задам! Пожалуйста, почтенные джентльмены, поосторожнее. Позвольте мне обнять вас за шеи. Я буду держаться некрепко. О Боже мой! о-о-ох. Господи! О мои кости, о-ох мои кости!

К-счастью, гостинница Солнечного Герба недалеко, а то мистеру Вивлю грозить апоплексический удар еще на половине дороги. Однакожь без особенных симптомов, кроме тяжелого стона и сильной одышки, почтенный старец приносится, согласно своему желанию, в общую залу Солнечного Герба.

Это любезное приветствие дражайшей супруге вырывается из уст достопочтенного мистера Смольвида по поводу странной привычки несчастной леди приходить в страшные судорожные корчи и валиться с ног на все неодушевленные предметы с таким оглушительным шумом, который напоминает пляску ведьм. Быть-может, в этих демонстрациях столько же участвует нервное поражение, сколько и слабоумие бедной женщины, только в настоящую минуту она так воодушевляется в вольтеровском кресле, точно в таком же, в каком смирно сидит мистер Смольвид, что необходимо усилие рук уважающих её внуков, чтоб не дать ей свернуться на пол; между-тем супруг её с замечательным радушием потчует ее любезными эпитетами в роде следующих: "ты несносная трещотка, ты ощипанный попугай", которые так и сыплются из его съежившихся губ.

-- Дорогой мой сэр, говорит дедушка Смольвид, обращаясь к мистеру Гуппи: - здесь случилось несчастие; слышал ли кто из вас об этом?

-- Еще бы нет; да мы сами открыли.

-- Вы открыли, вы сами открыли... Барт, это они открыли?..

Два открывателя смотрят на Смольвидов, и Смольвиды отдают им поклоны.

-- Достойные друзья мои, чавкает дедушка Смольвид, протягивая к ним обе руки: - я должен тысячу раз благодарить вас, что вы взяли на себя неприятную обязанность и открыли прах брата мистрисс Смольвид.

-- Вот тебе раз! говорит мистер Гуппи.

-- Да, дорогой друг мой, брат мистрисс Смольвид - единственный её родственник. Мы не были с ним в хороших отношениях; но что делать, он не любил нас. Он был чудак, большой руки чудак. Если он не составил никакого завещания (что, впрочем, "ряд ли), то я должен объявить права свои. Я приехал взглянуть на его имущество; все должно быть запечатано; все должно быть сбережено. Я приехал, повторяет дедушка Смольвид, и цапает воздух всеми десятью пальцами зараз: - взглянуть на его имущество.

-- Я думаю Смоль, говорит уничтоженный мистер Гуппи: - тебе бы не мешало сказать мне, что старик был твой дедушка.

-- Вы оба около него так увивались, что я счел за лучшее держаться поодаль, отвечает старая птица, с тайно-сверкающим взглядом: - к тому же я не очень гордился таким родством.

-- Да и для вас от этого было бы ни тепло, ни холодно, говорит Юдифь, также с тайно-сверкающим взглядом.

-- Он никогда не видал меня в жизнь свою, замечает Смоль: - что жь была мне за надобность говорить о нем...

-- Он не хотел знать нас, к-сожалению, говорит старый джентльмен. - я приехал взглянуть на его имущество, на его бумаги, а главное, на его имущество. Доказательства у нас есть. Документы в руках моего адвоката. Мистер Телькингорн так милостив, позволил мне выбрать себя адвокатом; а ужь у него из рук ничего не вывалится. Смею вас уверить, милостивые государи, ничего не вывалится. Крук, был единственный брат мистрисс Смольвид; у нея нет больше родных и не было, кроме Крука, и у Крука не было больше родных, кроме мистрисс Смольвид. Я говорю, проклятый попугай, о твоем брате, которому было семьдесят-шесть лет.

Мистрисс Смольвид начинает тотчас же мотать головой и твердит: "семьдесят-шесть фунтов стерлингов; семьдесят-шесть тысяч мешков с деньгами, семьдесят-шесть мильйонов байковых билетов!.. семьдесят-шесть..."

-- Дайте мне пожалуйста горшок! взывает отчаянный супруг её, ища безнадежно какого-нибудь метательного снаряда: - дайте мне плевальницу, дайте мне что-нибудь крепкое: я швырну ей в голову. Ты ведьма, ты кошка, ты несносная трещотка!..

И, разгорячаясь собственным своим красноречием, дедушка Смольвид, за неимением более-крепкой вещи, бросает в свою дражайшую половину милую внучку Юдиф, толкнув ее со всем запасом силы, который мог только собрать в скрюченных руках своих. Усилие истощает его и он быстро превращается в гадкую связку тряпья,

-- Оттрясите меня кто-нибудь, говорит голос из связки тряпья. - и пришел взглянуть на имущество. Оттрясите меня, и дайте знать в полицию; я хочу сделать распоряжение на-счет имущества. Адвокат мой сейчас будет; он соблюдет имущество. Ссылка или виселица тому, кто тронет хоть один волос!

Почтительные внуки усаживают особу своего дедушки, совершая весь процесь оттрепыванья и обминанья, а дедушка не перестает твердить, как стоустое эхо: имущество, имущество, имущество!

настоящей минуты. Но что жь будешь делать? права мистера Смольвида непоколебимы. Писец мистера Телькнигорна приходить из своей конторы и объявляет полиции, что сам мистер Телькингорн принимает на себя ответственность за правильность наследства и требует, чтоб все имущество покойника было разсмотрено и перепечатано как следует. Мистеру Смольвиду дано позволение убедиться осязательным образом в правах своих; вследствие этого он переносится в обиталище Крука, занимает комнату, покинутую мисс Флайт, и посреди её птичника имеет отвратительный лиц хищной птицы.

Слух о прибытии этого неожиданного наследника быстро разнесся по подворью, благодетельно увеличивает доходы Солнечного Герба и поддерживает любопытство народонаселения. Мистрисс Пайпер и мистрисс Перкинс толкуют между собою, что если нет завещания в пользу молодого человека, то это очень-несправедливо и что наследники должны по-крайней-мере сделать ему значительный подарок из оставшагося имущества. Маленький Свильс и мисс М. Мельвильсон вступают в ласковый разговор с своими патронами, чувствуя, что подобные небывалые происшествия приподымают завесу, отделяющую людей с призванием от людей без призвания. Мистер Богсби заставляет пропеть истинный венец своего концерта - "народную песнь, с хорами из всех гортаней гармонической компании". В афише сказано: "Ж. Д. В. считает себя обязанным, в угоду публике, поставить сию торжественную арию, несмотря на неуплатимые расходы; ибо желание почтенных джентльменов, выраженное ими у буфета известной гостинницы Солнечного Герба, он считает сколько обязательным для себя, столько и сообразным с плачевными событиями прошедшей ночи". Одно обстоятельство, относительно покойника смущает обывателей подворья: им очень хочется знать, закажут ли для ничтожных останков мистера Крука гроб обыкновенных размеров или нет? Однако же тягостные сомнения скоро исчезают гробовщик, испивая свою порцию джина за буфетом, объявил, что ему заказан "трехаршинный"; такая роскошь со стороны мистера Смольвида дает ему важное место в общественном мнении.

В отдаленных закоулках подворья также большое умственное напряжение: ученые мужи и философы приходит сюда за наблюдениями; кареты и коляски высаживают на углах улиц любознательных докторов и на подворье столько толков об легкозагорающихся газах и фосфорнокислом водороде, сколько подворью и но сне не снилось. Некоторые из этих авторитетов (без-сомнения, мудрейшие) доказывают с негодованием, что покойник, собственно говоря, не имел нрава умереть подобной смертью; другие авторитеты утверждают, что о таком роде смерти подробно напечатано в шестом томе "философских Трудов" и также в несовсем-незнакомой книге, под заглавием "Английское Медицинское Судопроизводство"; рассказывают о подобном же случае с итальянской графиней Корнелией Бауди, описанном веронским прелатом Бианкини, который издал одно или два ученые сочинения и считался в свое время человеком замечательно-умным; указывают на свидетельства господ Фодере и Мера двух зловредных мыслителей французских, которые непременно хотели изследовать этот предмет, также на обстоятельное свидетельство г. Леката, некогда весьма-знаменитого французского врача, который не только имел невежливость жить в том доме, где случилось подобное обстоятельство, но даже решился составить о нем подробный трактат. Вообще, ученые авторитеты смотрят на упорство, с которым мистер Крук избрал себе такую дорогу для выхода на тот свет, как на дело ни чем неоправдываемое и даже оскорбительное для человечества. Чем меньше понимает подворье разговор ученых мужей, тем больше он нравится ему и тем удобнее капитал Солнечного Герба производит свои обороты.

В заключение является артист, поставляющий газетные иллюстрации; задний план картины готов на его кипсее; на нем изображены, на всякой случай, обломок корабля при берегах Корнваллиса, парад в Гайд-Парке, митинг в Манчестере, и в собственной комнате мистрисс Перкинс, отчего эта комната приобретает большую известность; артист набрасывает"в натуральной величине", дом мистера Крука, т.-е. вчетверо больше, и делает его наподобие дворца. Таким же образом, получив дозволение заглянуть в роковую комнату, он дает ей необъятные размеры в длину и ширину, отчего подворье приходит в восторг.

В - продолжение всего этого времени два джентльмена, неочень-чистые, относительно обшлагов, суют носы в каждую дверь соседних домов, присутствуют при философских прениях, втираются всюду, везде слушают и подслушивают, и теперь присели в общей зале Солнечного Герба и цапают своими маленькими, прожорливыми перышками но шелковой бумаге.

Под-конец являются осмотрщик мертвых тел и присяжные, вообще точно также, как и прошедший раз, с тою только разницею, что осмотрщик отзывается о настоящем случае, как о чем-то необыкновенном, и, но своему долгу, говорит присяжным:

-- Это должно-быть несчастный дом, джентльмены; проклятый дом; впрочем, много есть тайн на свете, которых ум наш не может объяснить!..

После чего "трехаршинный" гроб, приходит в движение и зрители им очень-довольны.

Во всех вышеизложенных событиях мистер Гуппи принимает очень-ничтожное участие. Присяжные, выслушав его свидетельство, отсылают его назад, как всякое частное лицо, и он может любоваться таинственным домом только в архитектурном отношении. Убийственный мистер Смольвид запирает перед его носом наружную дверь висячим замком и грустное сознание, что нога его не попадет за порог лавки тряпья и бутылок, одна только гнездится в угнетенной душе бедного Вильяма Г!

Но Вильям Г. помнит, что сегодня вечером он должен сообщить леди Дедлок то, что должно быть ей сообщено.

её сиятельством.

-- Разве вы ослепли, отвечает ему напудренный Меркурий: - вон карета миледи: её сиятельство изволит сейчас ехать на обед.

Молодой человек, по имени Гуппи, не ослеп; он видит карету, но ему и миледи надо видеть.

У напудренного Меркурия, как он сам сейчас объяснит своему приятелю, который поджидает его, "очень чешутся руки, чтоб поднести молодому человеку коку с соком"; но делать нечего: приказания ему отданы очень-точные, и он полагает, что молодой человек, по имени Гуппи, должен откланяться в библиотеке. Он вводит его не в очень освещенную комнату, где и докладывает о нем.

Мистер Гуппи осматривается в полумраке и ему всюду кажется кусок обожженного дерева, осыпанный пеплом. Вот он слышит шорох... Ужели?.. нет, успокойтесь молодой человек, по имени Гуппи, это не привидение, это роскошная плоть, роскошно-одетая.

-- Я позволила вам прийдти когда вам будет угодно, говорит миледи, садясь в кресло и смотря на него так же пристально, как в последний раз.

-- Благодарю вас, ваше сиятельство. Ваше сиятельство очень-милостивы.

-- Можете сесть.

В голосе её сиятельства мало слышится милости.

-- И вы пришли только затем, чтоб мне это сказать?

-- Только затем, ваше сиятельство.

Мистер Гуппи, и без того уже уничтоженный, сбитый с толку всеми ужасными происшествиями Канцелярской Улицы, подавлен теперь совершенно блестящею красотою миледи. Она знает волшебное влияние своего взора и - не такая женщина, чтоб не пользоваться им. Вид её, величественный и холодный, ярко свидетельствует бедному Вильяму Г., что с каждой минутой они становятся дальше и дальше друг от други.

Совершенно-понятно, что она не хочет говорить, следовательно говорить должен он.

его:

-- И вместе с ним исчезли и письма?

Мистер Гуппи, сказал бы нет, но не может.

-- Я думаю, что это так, ваше сиятельство.

Не видит ли мистер Гуппи быстрой искры удовольствия на лице миледи? Нет, он не мог бы видеть ничего подобного даже и тогда, когда бы не был окончательно уничтожен.

-- Больше вы ничего не имеете сказать мне? спрашивает леди Дедлок, выслушав его или показывая вид, что выслушала.

Мистер Гуппи думает, что больше ничего не имеет.

-- Подумайте хорошенько: вы меня видите в последний раз.

Мистер Гуппи хорошо обдумал. И всякое желание видеть еще раз её сиятельство остыло в нем.

Является напудренный меркурий и провожает молодого человека, по имени Гуппи.

Но в настоящую минуту здесь, в городском отеле, случился еще старый человек, по имени Телькингорн. И этот старый человек идет своим тингм мерным шагом к библиотеке, отворяет дверь и... сталкивается лицом к лицу с молодым человеком, выходящим из библиотеки.

Один взгляд между старым джентльменом и миледи - и на секунду спадает занавес: выглядывают страшные подозрения. Еще минута; занавес опустился снова.

-- Виноват, леди Дедлок! Тысячу раз виноват. Так необыкновенно встретить вас здесь в это время. Я думал, что в комнате никого нет. Виноват, виноват!

Ошеломленный молодой человек низко кланяется, выходя из двери, и униженно надеется, что мистер Телькингорн здоров.

-- А-а! говорит адвокат, разсматривая его из-под насупленных бровей своих, хотя ему и нет надобности разсматривать молодого человека: не таков Телькингорн: - из конторы, Кенджа и Корбая - да?

-- Точно так, мистер Телькингорн; по имени Гуппи!

-- Да, да, да! Благодарю вас, мистер Гуппи: слава Богу здоров.

-- Благодарю вас, мистер Гуппи. Мистер Гуппи исчезает.

Мистер Тельгингорн, в своем ржавом черном платье, ничтожное существо перед блеском миледи, сводить ее с лестницы и сажает в экипаж. Потом возвращается в комнаты, трет свой подбородок и - потирает его часто во время вечера.