Холодный дом.
Часть седьмая.
Глава XXXVII. Процес по делу Жарндисов.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть седьмая. Глава XXXVII. Процес по делу Жарндисов. (старая орфография)

ГЛАВА XXXVII.
Процес по делу Жарндисов.

Еслиб тайна, которую я узнала, принадлежала исключительно мне, я непременно сообщила бы ее Аде, оставшись с нею наедине; но эта тайна была не моя, и я чувствовала, что не в-праве рассказать о ней даже моему опекуну, без особенной необходимости. Тяжело было для меня бремя этой тайны, но обязанности мои казались мне совершенно-определительными и я могла выполнить их, сопутствуемая любовью и нежностью моей милочки. Однако часто, когда сон смыкал её глазки и вокруг была невозмутимая тишина, я думала о моей матери, вспоминала о словах её и не могла спать; но на другое утро Ада ничего не могла заметить во мне: я старалась владеть собою сколько могла.

Разумеется, мне было очень-тяжело, когда Ада разспрашивала меня о моих занятиях, о том, здесь ли леди Дедлок, и когда я должна была отвечать: "да, она здесь; леди Дедлок говорила вчера со мною, прогуливаясь по парку"; затруднение мое становилось еще сильнее, когда Ада спрашивала о чем мы говорили и когда я отвечала ей, что миледи была очень-любезна и внимательна; оно достигало крайняго предела, когда Ада, сознавая в ней красоту и изящество, ставила ей в укор её надменность и холодность. Черли безсознательно пособила мне окончить эти тяжелые рассказы; она сообщила нам, что леди Дедлок пробыла в замке только двои сутки и на другое же утро, после свидания с нами, уехала навестить некоторых знакомых, живущих в соседних поместьях.

Мы провели целый месяц на хуторе мистера Бойтсорна, и, спустя неделю по приезде моей милочки - я это очень-хорошо помню - однажды вечером, когда мы, утомленные поливкою цветов в саду, сидели за столом, Черли, стоя за креслом моей Ады, вызвала меня таинственными знаками из комнаты.

-- Мисс, говорила мне Черли шопотом: - вас спрашивает кто-то в соседней гостиннице.

-- Меня, Черли? сказала я: - кто ж может меня спрашивать?

-- Не знаю, мисс, отвечала Черли вытянув головку и скрестив руки на своем переднике: она обыкновенно принимала эту позу, когда была чем-нибудь взволнована или удивлена: - какой-то господин, мисс, он приносит вам свое почтение и просит чтоб вы никому не говорили о его отъезде.

-- Кто ж это такой Черли?

-- И сана не знаю, мисс.

-- Да как же удалось тебе с ним встретиться?

-- Я его не видала, мисс; мне о нем сказал мистер Гребль.

-- Кто ж это такой мистер Гребль, Черли?

-- Мистер Гребль, мисс... разве вы его не знаете? Он содержатель гостинницы Дедлоков Герб, протяжно произнесла Черли, как-будто по складам разбирая надпись на вывеске.

-- Содержатель гостинницы?

-- Да, мисс, у него, если позволите вам сказать, очень-хорошенькая жена; только прошлым летом, она сломала себе ногу и нога до-сих-пор не сростается. Брат у нея пильщик; он у них в подвале: они бояться, что он обопьется пивом.

Не зная, что это за свидание и боясь нарушить каким бы то ни было образом тайну, которую я обязана была хранить, я решилась идти одна и велела моей маленькой горничной принести как можно скорей мне шляпку, вуаль и большой платок; одевшись я пошла к гостиннице, по гористой дорожке, где я также была дома, как в саду мистера Бойтсорна.

Мистер Гребль без сюртука стоял у дверей чистенькой гостинницы и поджидал меня. Увидев меня, он снял шляпу обеими руками и, держа ее как какую-нибудь кострюлю (по-крайней-мере она мне показалась очень-тяжелой), провожал меня по усеянной песком дорожке к лучшим своим комнатам; прийдя в одну из них, я заметила, что она с излишком была уставлена цветами; на окнах виднелись разные диковинки, от золотых рыбок в стеклянных сосудах до страусовых яиц; стены разукрашены были различными эстампами, посреди которых первое место занимала гравюра, изображающая королеву Каролину. Я знала мистера Гребля по виду, потому-что часто встречала его у дверей гостинницы: это был веселый, лет сорока мужчина; он всегда считал долгом быть в охотничьих сапогах и в шляпе, даже около кухонной плиты; но сюртук надевал только идя в церковь.

Он снял со свечки и неожиданно для меня исчез из комнаты в ту самую минуту, как я хотела его спросить, кто здесь ожидает меня. В другой комнате услышала я вслед за тем. знакомый голос, но чей - не могла понять; через несколько секунд тихо кто-то подходил к моей комнате: - О, Боже! ужели-ли это Ричард?

-- Милая, милая Эсфирь, сказал Ричард: - несравненный друг мой!.. и столько выражалось в нем братской любви, столько было истинного, чистосердечного чувства, что я едва успела выговорить, что Ада совершенно здорова.

-- Отвечает на самые мои сокровенные мысли? все такая же милая девушка? Он подал мне стул и сам сел рядом со мною.

Я откинула вуаль, но только вполовину.

-- Все такая же милая девушка? ничего не изменилась? говорил он в восторге.

Я откинула вуаль совершенно, положила руку ему на плечо и сказала, как я рада, что его вижу и как я хотела его видеть.

-- Душа моя! отвечал Ричард: - ни с кем на свете мне не хотелось бы поговорить так от сердца, как с вами. Чтоб заставить вас понять меня...

-- А мне, Ричард, хочется, сказала я: - чтоб вы поняли кого-нибудь другого.

-- Если дело идет о мистере Жарндисе... сказал Ричард: - я думаю, что вы хотите говорить о нем?

-- Да, это правда.

-- Так это меня радует; в этом-то мне и хочется, чтоб вы меня поняли. Вникните вы, единственно вы, потому-что я мало забочусь о всех мистерах Жарндисах, или не Жарндисах.

Тон, который он принял, был мне весьма-неприятен и он заметил действие своих слов.

-- Не безпокойтесь моя милая, сказал он: - мы больше не будем оскорблять никого. Я желаю, под-руку с вами, явиться на ваш хутор и приятно смутить прелестную кузину. Надеюсь, что преданность ваша к мистеру Жарндису не воспретит мне этого удовольствия?

-- Милый Ричард, сказала я: - вам известно, что в его собственном доме вы были бы приняты как родной, еслиб хотели смотреть на его дом настоящими глазами; следовательно нет сомнения, что и здесь вы будете приняты радушно.

-- Вы говорите как самая любезная хозяйка, отвечал Ричард.

Я спросила его, как ему нравится его настоящая служба.

-- Так-себе, хороша, говорил Ричард: - все обстоит благополучно. Пока как-нибудь служится; современем я надеюсь бросить эти занятия. Впрочем, что об этом толковать!

Так молод, так прекрасен, с такими совершенствами, отличающими его резко от мисс Флайт, и так похож на нее в эти минуты, когда душа его носится около палат Оберканцелярия!

-- Я теперь в отпуску, в городе, говорил Ричард.

-- В-самом-деле?

Я, разумеется, покачала головой.

-- Разумеется, это не веселый предмет, говорил Ричард я опять заметно было ужасное сходство между ним и мисс Флайт. - Впрочем, на сегодняшний день не хочу говорить о нем больше ни слова. Знаете ли кого я привез с собою?

-- Не-уже-ли я слышала голос мистера Скимполя?

-- Именно его. Что это за прекрасное дитя! Никто не может мне принести столько пользы как он.

-- Знает ли кто-нибудь о вашем приезде сюда? спросила я.

-- Никто не знает. Я пошел к милому дитяти, то-есть, к мистеру Скимполю, и он мне объяснял, где вы были, объяснил свое желание видеть вас, и я взял его с собою - что это за прекрасное, безкорыстное, юное, свежее сердце!

Хотя я я видела пало безкорыстия в том, что мистер Скимполь проехался на-счет Ричарда, однакож ничего об этом не сказала.

В-самом-деле вошел мистер Скимполь я изменил направление нашего разговора. Он был в восторге, что видит меня; говорил, что проливал слезы от радости и симпатии ко мне впродолжение шести недель; никогда не был так счастлив, как услыхав о моем выздоровлении; что он начал понимать пользу смеси добра и зла под луною, и чувствует, что здоровье можно оценить только тогда, когда видишь подле себя больного, думаешь, что в этом должен быть непреложный закон природы: чтоб В** мог наслаждаться счастьем, ему необходимо видеть А** несчастным; чтоб Д** мог щеголять и любоваться своими ножками, обутыми в ажуровые чулки, ему необходимо, чтоб Б** вертелся перед ним на. деревянном костыле.

-- Милая мисс Сомерсон, вот, рекомендую, наш общий друг Ричард, говорил мистер Скимполь: - он исполнен широких надежд на будущее, надежд, которые он почерпает в мрачном омуте - Оберканцелярии. Это восхитительно, это упоительно, это поэтично! В древния времена идиллические пастушки наполняли леса и пустыни павлинами и нимфами; наш современный пастушок, наш идиллический Ричард наполняет ныне пустынные палаты Оберканцелярии музыкальными нотами под юридическия формы, на которых возрастает предмет его поисков - фортуна. Это забавно и утешительно! Какой-нибудь безтолковый воркун скажет мне, пожалуй: "к-чему ведут эти пустяки, к-чему гоняться за тем, чего не поймаешь?" Вздор, мой милый, скажу я: "я не защищаю конечно этих поступков, во во всяком случае они мне нравятся". И быть-может, конечно, я посреди вас, воркунов, только дитя - мне по-крайней-мере, так кажется, что поступки моего друга, идиллического пастушка, проявляются именно затем, чтоб доставлять мне наслаждение.

Я теперь начала серьёзно думать, что вряд ли Ричард мог себе выбрать худшого друга, чем мистер Скимполь. Меня безпокоило, что в это время, в которое он нуждался в истинных правилах, в назидательном совете, рука-об-руку с ним был человек, смотрящий на все со стороны забавы и легкомыслия. Я думала, что могу объяснить себе, каким образом такой человек, как опекун мой, испытавший превратность судьбы, несчастия и лживость людей, мог находить утешение в неподдельности и безъискусственности характера мистера Скимполя; но я не могла никак объяснить себе, действительно ли его характер был так прост, как он казался, не играл ли он этой роли умышленно.

Мы все вместе пошли к хутору; мистер Скимполь оставил нас у садовой калитки, а я с Ричардом вошла в дом.

-- Милая Ада, сказала я: - я привела с собою одного господина, который очень желает тебя видеть.

Нетрудно было прочесть в вспыхнувшем, испуганном лице Ады настоящия её чувства. Она любила его страстно, а он это знал; я я это знала, и тяжело было ей смотреть на него только как на двоюродного брата.

Я упрекала себя за слабость к их чувствам, но впрочем я не совершенно верила любви Ричарда к Аде. Он удивлялся ей много - но красота её произвела бы на каждого это действия - ни уверена, что он готов был бы с тщеславием и гордостью возобновить на нее права жениха, еслиб мог надеяться, что Ада не останется верной обещанию, данному мистеру Жарндису. Но и в любви своей, как я во всем, он действовал под тем же пагубным влиянием оберканцелярского процеса. О Боже! что б это был за юноша, еслиб он мог стряхнуть с себя эту кору, сотканную из лживых, обманчивых надежд?

Он с полной откровенностью высказал Аде, что приехал сюда не затем, чтоб порицать (во всяком случае ни на чем, говорил он, неоснованное) предложение мистера Жарндиса; но единственная цель его была повидать Аду, повидать меня и оправдаться перед нами в тех отношениях, в которых он поставил себя к владетелю Холодного Дома. С этою целью он просил у меня назначить время, когда б он мог оправдаться и говорить со мной откровенно. Я назначила на другой день прогулку в парке в семь часов утра.

Через несколько минут явился к нам и мистер Скимполь и забавлял нас по-крайней-мере с час времени. Он непременно настаивал повидать маленькую Коавинс (под этим именем он подразумевал Черли); он говорил ей с патриархальным чувством, что старался дать отцу её всевозможные средства к безбедной жизни; он внушал ей, что если один из её братьев пойдет по дороге отца, то он может совершенно разсчитывать на снисхождение мистера Скимполя: мистер Скимполь доставит ему средства к труду.

-- Потому-что я постоянно путаюсь в этих сетях, говорил мистер Скимполь, улыбаясь и попивая воду с вином: - я всегда в одном положении: или за меня надо заплатить, или у меня надо все обобрать. Кто-нибудь заплатит же за меня. Вы знаете, я сам за себя платить не ногу: у меня никогда нет денег; я живу на чей нибудь счет. И если вы меня спросите: кто этот Кто-Нибудь? право, я не съумею вам ответить. Выпьем за его здоровье. Да благословит его Бог!

Ричард опоздал немного к утреннему свиданию: он пришел в половине восьмого я мы пошли с ним прогуливаться. Утро было тихое. Воздух благоухал свежими цветами и ни одно облачко не пробегало по небу. Птички пели на цветах и ветвях деревьев дрожали росинки и роскошная зелень густою тенью застилала роскошные дуга.

-- Дивное место! воскликнул Ричард, озираясь вокруг: - здесь не приходит в голову мысли о бесконечных процесах и спорах.

"На этом месте другия чувства потрясали душу!" подумала я.

-- Вот что я скажу вам, милая девушка, сказал Ричард: - когда я покончу дела в Оберканцелярии, я приеду сюда и здесь останусь.

-- Не лучше ли было б остаться теперь? спросила я.

-- Ах, это невозможно, говорил Ричард: - теперь некогда думать о душевном спокойствии; теперь надо сосредоточить всио свою деятельность. Нет, теперь нельзя мне остаться.

-- Отчего же нельзя? спросила я.

-- Вы знаете отчего нельзя, Эсфирь. Еслиб вы жили в недостроенном доме, еслиб вы знали, что, не сегодня, так завтра, над тоь станут ставить новую крышу, или станут снимать с него старую; еслиб вы знали, что надо со дня на день ожидать переделок, исправлений, могли ли бы вы в этом доме предаваться покою? Таково мое положение: слово теперь не имеет никакого значения в глазах моих, как и в глазах всех, имеющих процесы.

Я была готова верить притягательной силе булавы и печати, про которую болтала мне бедная полуумная старушка мисс Флайт. И страшно сказать, но выражение лица Ричарда напомнило мне умирающого Гредли.

-- Милый Ричард! сказала я: - это плохое начало для нашего разговора.

-- Я знал, что вы мне так ответите, тётушка Дердон.

-- И не я одна, милый Ричард, не а одна говорю вам, что шатка и ничтожна надежда на процес в Оберканцелярии...

-- А! вы опять намекаете на мистера Жарндиса! сказал Ричард. - Хорошо, рано или поздно, мы должны были возвратиться к нему; в нем заключается все, что я хочу объяснить вам, в чем я должен оправдаться перед вами; следовательно, чем скорее к делу, тем лучше. Милая Эсфирь, уже-ли вы можете быть ослеплены до такой степени? уже-ли вы не в-состоянии видеть, что в его интересах удалить меня от этого дела, что он действует как эгоист, и что чем меньше я буду знать о ходе процеса, тем для него выгоднее?

-- О Ричард! сказана я: - возможно ли, чтоб вы, живший некогда под крышей мистера Жарндиса, знавший его коротко, слышавший его, чтоб вы решились, даже здесь, в этом уединенном месте, взводят на него такую гнусную клевету?

Этот упреку, невольно-сорвавшийся у меня с языка, заставил его сильно покраснеть: он расшевелил в нем его благородные и великодушные чувства.

-- Я уверен, Эсфирь, начал говорить Ричард тихим голосом, после кратковременной паузы: - что вы не считаете меня за злоязычника и знаете очень-хорошо, что подозрение и недоверие - постыдные качества у человека в мои лета.

-- Я знаю это хорошо, сказала я: - и в этом никогда не сомневалась.

-- Вы добрая девушка, отвечал Ричард: - слова ваши утешают меня, а мне надо утешение. В этом злосчастном деле можно потерять все хорошия качества души.

-- Я также хорошо знаю Ричарда, как-что б?.. как он сам знает себя сказала я: - ни также знаю очень-хорошо, что Ричард неспособен к злоязычию, я знаю также, как и он, какие причины приводят его к таким грубым ошибкам.

-- О, сестра моя, добрая сестра моя, говорил Ричард более-веселым тоном: - будьте снисходительны ко мне во всяком случае. Поверьте, если я нахожусь под влиянием Оберканцелярии, то и он не чужд этого влияния. Если процес, изменил меня, то он изменил и его. Я не говорю, чтоб он был безчестный человек, я уверен в противном; но Оберканцелярия изменяет всех; он сям не раз говорил эту истину, отчего же полагать, что она не изменяла его?..

-- Ах, потому к потому! возразил Ричард с одушевлением: - но я не думаю, чтоб можно было назвать благоразумным такое равнодушие к семейным интересам.

Ричард мне был так жалок, что я не могла ему сделать упрека не только словом, но даже движением лица; я вспомнила снисходительные слезы доброго опекуна моего. Я вспомнила, как он говорил мне: "не будем так скоро осуждать его".

-- Эсфирь, продолжал Ричард: - вы, без-сомнения, не предполагаете, что я приехал сюда с тем намерением, чтоб пожаловаться вам втайне на мистера Жарндиса. Единственная цель моя - оправдаться в ваших глазах. Мы были с ним хороши до-тех-пор, пока я был мальчиком и, следовательно, не мог принимать никакого участия в процесе; но как только я сделался в-состоянии сам вникнуть в дело, отношения наши перемени я с. Мистер Жарндис нашел тогда, что я не могу быть женихом Ады и что она должна отказать мне. Но, Эсфирь, какое же имеет он право так упорно диктовать свою волю: нравится ему или нет? а я не помну ни своих интересов, ни интересов Ады; я долго-долго думал об этом, и вот заключение, к которому я пришел.

Бедный Ричард! действительно он об этом долго думал: это видно по его лицу, по его голосу, по его манере.

-- И я писал ему откровенно (вам, я думаю, не мешает это знать), я говорил ему, что наши отношения изменились; что я предпочитаю открытую неприязнь скрытой, что я благодарю его за сделанное мне добро, за оказанную мне протекцию; что мы идем разными дорогами и, следовательно, нам трудно сойдтись.

Я слышала о вашем письме, милый Ричард: - слышала без малейшого упрека на ваш счет.

-- В-самом-деле? отвечал Ричард, смягчившись: - я очень-рад. Я говорил вам, что он, за исключением несчастного процеса, во всех отношениях благороднейший человек. Я это всегда говорил и никогда в этом не сомневался. Я знаю, милая Эсфирь, что слова мои кажутся вам и покажутся Аде, когда вы ей передадите наш разговор, предосудительными и несправедливыми; но еслиб вы сами могли заглянуть в эти несчастные бумаги в конторе Кенджа; еслиб вы видели всю эту путаницу, за которую никто не хотел приняться, все эти ордеры и контрордеры, все эти предписания и отмены, тогда бы вы сказали, что я еще умерен в моих выражениях.

-- Все это может быть справедливо, сказал я: - но не-уже-ли, Ричард, вы верите, что в этих бумагах есть хоть капля справедливости?

-- Справедливость где-нибудь да должна же быть, Эсфирь.

-- Быть-может, была прежде, давно, отвечала я.

-- Нет, теперь, теперь должна быть где-нибудь, продолжал Ричард повелительным тоном: - и она должна быть открыта. Вы говорите, что процес изменил меня. Мистер Жарндис говорит, что он изменяет, изменял и изменит каждого, кто к нему прикоснется, следовательно тем с большим усилием я должен стараться привести его к концу.

-- Что ж вы можете сделать, Ричард? Уже-ли вы думаете, что впродолжение стольких лет не было попыток ни с чьей стороны выпутаться из Оберканцелярии? Что жь эти попытки, уменьшили трудности?

-- Процес не может тянуться век, возразил Ричард с таким гневом, который невольно напоминал мне покойного Гредли. - Я молод и крепок, а решительность и энергия всегда делали чудеса. Другие, может-быть, только вполовину предавали себя этому делу, а я предался весь, весь...

-- Тем хуже, тем хуже, милый Ричард!

-- Нет, нет, не бойтесь за меня, отвечал он нежно. - Вы добрая, милая, умная, бездонная девушка, но у вас есть свои предразсудки... Перейдем теперь опять к мистеру Жарндису. Я говорю вам, милая Эсфирь, что когда мы были с ним в хороших отношениях, то они были неестественны.

-- Уже-ли вражда и ненависть кажутся вам естественными отношениями?

-- Нет, я этого не говорю; я хочу только сказать, что эти обстоятельства ставят нас на такую ногу, что родственные отношения ослабевают. Когда все кончится, я, быть может, поверю, что ошибался в мистере Жарндисе. Быть-может, голова моя просветлеет, когда я покончу процес, и я пойму все то, что вы мне так красноречиво доказываете, и буду готов просить прощения у вашего опекуна.

Вот до какой степени довела его Оберканцелярия!

-- Теперь, моя милая поверенная, продолжал Ричард: - мне хочется, чтоб моя кузина Ада не думала, что я, говоря против мистера Жарндиса, руковожусь злобою, ненавистью или капризом. Я желаю, чтоб за меня ходатайствовали вы перед Адой, потому-что мне самому не хотелось бы выказать ей свой характер со стороны настойчивости и жалоб; я знаю как она много уважает мистера Жарндиса и знаю, как вы умеете смягчить все, что проходит чрез ваши губки.

-- Быть-может, слова ваши справедливы, быть-может я и сам такого же мнения; но дайте мне оправиться, дайте мне выпутаться из этих дел и я буду прежний, любящий вас Ричард.

Я спросила его, не хочет ли он что-нибудь еще передать Аде.

-- Без-сомнения, хочу, отвечал Ричард: - и прошу вас сообщить моей прелестной кузине, что мистер Жарндис отвечал мне на мое письмо с своей обычной любезностью, называя меня попрежнему милым Риком, увещевал меня (хотя это нисколько не подвигает дела вперед) отказаться от моих надежд и выразил готовность предать забвению возникшия между нами недоразумения. Скажите ей также, что хотя мы с ней видаемся редко, но я неусыпно пекусь о её интересах, точно также, как и о моих собственных. Достигнув совершеннолетия, я нахожусь вне ответственности перед мистером Жарндисом; но Ада еще находится под его опекой и, следовательно, не может располагать собою по желанию; достигнув совершеннолетия, она может смело принять мое предложение. Скажите ей, что я с новой энергией примусь за процес. Разумеется, я не желаю скрывать ни одного из моих действий от владетеля Холодного Дожа.

-- Ричард, сказала я: - вы так доверяетесь мне я однакож не хотите принять от меня ни одного совета.

-- Относительно процеса, милая Эсфирь, я не могу; относительно всего другого ваш совет будет для меня лучшим напутствием.

Как-будто у него было что-нибудь другое в жизни! как-будто все мысли, все желания его не были покрыты одним саваном!

-- Однакож, могу ли я сделать вам один вопрос, Ричард?

-- Хоть тысячу; сказал он, смеясь: - если вы не можете, я не знаю кто ж может!

-- Вы сказали мне, что вы еще не установились в жизни?

-- Как же мог я установиться, когда окружен такими такими делами.

-- Вы опять в долгах?

-- В долгах, отвечал Ричард, удивляясь моему простодушию.

-- Не-уже-ли опять?

-- Дитя мое, без-сомнения. Я не мог предаться этому делу без расходов. Но разве вы забываете, или, может-быть, вы не знаете, что когда дело кончится, я и Ада мы получим большое наследство Не безпокойтесь, душа моя, продолжал Ричард, почти смеясь моей робости все будет хорошо, я все приведу к желаемому концу.

и ласкою; но слова мои не производили на него никакого действия. Я конечно не могла этому удивляться после того, как он сухо принял письмо моего опекуна, и я решилась употребить теперь влияние Ады.

Разставшись с Ричардом, я пришла домой к завтраку и старалась приготовить мою милочку к разговору, который предстояло мне иметь с ней; мне хотелось ей пояснить те основания, по поводу которых мы считаем, что Ричард идет по ложной дороге, увлекаясь ветренностью и малодушием. Это причинит ей большое огорчение, хоти она и верила, верила больше, чем могла верит я, что Ричард оставит свое ложное направление. Она написала ему следующее письмо:

Дорогой брат мой!

"Эсфирь передала мне все, о чем вы говорили с ней сегодня утром. Я пушу к вам с единственным желанием повторить от глубины душа все то, что вы ужь слышали от Эсфири; я вполне убеждена, что, рано или поздно, вы уверитесь в прекрасных качествах брата Джона и горько будет вам сознаться, что вы его огорчали несправедливо.

"Не знаю как высказать вам то, что я чувствую, но я уверена, что вы поймете меня именно так, как мне хочется, чтоб вы поняли. Я боюсь, что любовь ваша ко мне заставляет вас идти по ложной дороге; и если опасения мои справедливы, то я вас умоляю всем, что для вас дорого, отказаться от тех ложных интересов, до которых вы напрасно хотите достигнуть. Чтоб вы ни предприняли для меня, не делает меня и вполовину так счастливой, как мысль, что вы совершенно свободны от этих тщетных надежд, под полевою которых мы увидели Божий свет. Не сердитесь на меня за эти слова. Умоляю вас, дорогой Ричард, откажитесь от этих смущающих ожиданий, в которых нет ничего, кроме несчастий и горести.

"Мне нечего говорить вам, дорогой брат мой, что вы совершенно свободны, и что вы найдете очень-легко другой предмет, более-достойный вашей любви, чем я; другую девушку, которая оценит ваши стремления за фортуной, которая будет утешаться вашей деятельностью; для меня же эта пытка невыносима: я знаю, и знаю только по предчувствию моего любящого сердца, какая развязка ожидает вашу деятельность. Вам, может-быть, странна речь моя, речь неопытной, молодой девочки, но это говорят сердце, всегда преданное, всегда любящее. Будьте счастливы.

Это письмо скоро привело к нам Ричарда, но не произвело в нем никакой перемены. Он говорит нам, что мы скоро увидим, кто прав, кто виноват. Он был воодушевлен нежностью Ады и я со вздохом только надеялась, что, может-быть, впоследствии это письмо произведет должное действие.

Ричард и мистер Скимполь должны были провести этот день вместе с нами; на следующее утро у них были взяты места в общественной карете, отправлявшейся в Лондон. Мне очень хотелось остаться наедине с мистером Скимполем, что было очень легко сделать при нашей деревенской жизни. Встретясь с ним, я ему сказала с наивозможною деликатностью, что на него падает ответственность за то, что он ободряет Ричарда идти по ложной дороге.

отвечать.

-- Я думаю, что каждый из нас должен отвечать за свои поступки, сказала я робко. Он столько был старше меня, сколько ученее!

-- Уже-ли это правда? говорил мистер Скимполь, принимая эту новую для него истину с самой беззаботной и недоверчивой улыбкой: - Уже-ли всякий обязан расплачиваться за себя? Я по-крайней-мере не обязан; я никогда не был обязан. Посмотрите, милая мисс Сомерсон... и он достал из кармана целую горсть мелких серебряных монет: - вот сколько тут денег. Но сколько - я не знаю: я не съумею счесть их; скажите, что тут четыре шиллинга и девять пенсов, скажите, что тут четыре фунта стерлингов и девять пенсов - мне это решительно все-равно. Говорят, что я должен больше этой суммы. Оно может быть и так. Я должен столько, сколько мне поверили добрые люди - вот и все. Вот вам Гарольд Скимполь до последней подробности. Если это называется ответственность, так пусть я буду ответственное лицо.

Тот беззаботный вид, с которым он положил деньги в свой карман, та улыбка, с которой он смотрел на меня, ясно говорили, что он не может принять на себя никакой ответственности.

-- Когда вы говорите мне об ответственности, начал он снова: - мне приходит в голову, что никто в мире не может так мило отвечать, как вы: вас я считаю пробным камнем всякой ответственности. Когда я вижу вас, милая мисс Сомерсон, в центре той системы, которую вы организовали вокруг себя, то, мне кажется, какой вам ни предложи вопрос, вы верно ответите прекрасно - вы истинная ответственность.

ложной дороги, на которую он вступил так безотчетно.

-- С большим бы удовольствием, отвечал он: - еслиб я мог. Но, милая мисс Сомерсон, я не имею ни искусства, ни притворства. Если он возьмет меня за руку и поведет в Вестминстерскую Палату за поиском фортуны, я пойду; Здравый Смысл, разумеется, не пошел бы; но что жь делать, я не имею здравого смысла.

-- Это очень-дурно для Ричарда, сказала я.

-- Не-уже-ли дурно? отвечал мистер Скимполь: - быть не может! Предположим, что он сдружится с Здравым Смыслом - с этим, конечно, славным малым, покрытым морщинами, сильно-практичным, имеющим в каждом кармане мелких денег на целый билет в десять фунтов стерлингов, в каждой руке по счетной книге, словом: с человеком очень-похожим на сборщика податей; и если это Ричард, этот идиллический пастушок, скажет Здравому Смыслу: - почтенный товарищ, передо мной разстилается золотое поле надежд, широкая аллея, ведущая в храм изобилия и счастья, потому-что юный друг наш, как вам известно, исполнен поэзии, энергия и предприимчивости - пойдем туда, укажи мне дорогу; что же, вы думаете, ответит Здравый Смысл? Он укажет ему на ложность мечты, на свои счетные книги, на парики из конской гривы, на белые перчатки и повернет на прозаическую дорогу, и тогда вся сладость жизни - прости-прощай! У меня на это не станет духу, я не в-состоянии смять цветок при первом его расцвете. В моем составе нет ничего такого, что б напоминало сборщика податей; а конечно недостоин уважения, да я о нем и не хлопочу. Быть может, это дурно, но только это так!

Безполезно было говорить больше с таким человеком; и я предложила ему идти на встречу к Ричарду и Аде, которые прогуливались в парке, и мы сошлись с ними очень-скоро.

он видел таких громадных пастушек, в руках которых скромные посохи, казались воинственными орудиями, и которые пасли стада свои, напудря предварительно свои парики и оклеясь мушками, для большого внушения страха поселянам. Тут был, говорит он, портрет какого-то Дедлока в воинственной броне; он любовался взрывами мин, разрушением городов, обвалами стен и грудою трупов, покрывающих поле битвы; вся эта картина была в движении под ногами его лошади, как-будто-бы с целью выразить, что для него все это забава. Вся порода Дедлоков, говорил он, напоминает ему автоматов с стеклянными глазами и под стеклянными колпаками.

Легко понять, что имя Дедлоков заставляло теперь трепетать мое сердце и а очень обрадовалась, когда Ричард с изумлением бросился на встречу какого-то незнакомца и подводил его к нам.

-- Скажите пожалуйста, воскликнул мистер Скимполь: - Волис!

Мы спросили его кто это такой.

-- Друг и юридический советник Ричарда, отвечал мистер Синмполь: - и теперь, милая мисс Сомерсон, если вы хотите видеть Здравый-Смысл, ответственность, почтенность - вот вам истинное соединение этих качеств - это Волис!

-- Когда Ричард вступил на законную почву, отвечал мистер Скимполь: - тогда он разошелся с Кенджем, и я думаю взял в свои адвокаты Волиса, то-есть, я это знаю наверное, я его сам познакомил с Волисом.

-- А вы сами давно знаете его? спросила Ада.

-- Волиса? милая моя мисс Клер, я с ним познакомился точно также, как и с многими другими джентльменами его профессии. Ему поручево было какое-то на мой счет, как они называют, следствие; вот он производя следствие и познакомился со мной; я задолжал сколько-то и четыре пенса - понимаете, я не помню всей суммы, но знаю, что она оканчивалась четырьмя пенсами, это очень-странно! Добрый человек какой-то заплатил за меня и Волис кончил свое дело очень-благородно: оставил меня в покое, и между-тем просил меня познакомить его с Ричардом, я и познакомил. Размышляя теперь об этом, продолжал мистер Скимполь, смотря на нас вопросительным взглядом: - я думаю, не надул ли он меня? Да, он мне сунул в руку бумажку и говорит "за коммиссию"... не был ли это билет в пять фунтов стерлингов - как вы думаете? кажется это именно были какие-то деньги!

Дальнейшия размышления на счет этого предмета были прерваны приходом Ричарда и Волиса.

горбиться и ёжиться, и очень-коротеньную "гею. Он был одет весь в черное, в черных перчатках и застегнут до подбородка; в вен всего более была замечательна какая-то безжизненность в манерах и особенно странный взгляд, с которым он следил за Ричардом.

-- Надеюсь, что я не обезпокою вас, милостивые государыни, говорил мистер Волис, обращаясь к нам, я тут я заметила в нем еще одну особенность: он говорил как-то не разжимая губ: - мы условились, милостивые государыни, продолжал мистер Волис, чтоб я сообщал мистеру Карстону, когда дело его будет в докладе у лорда-канцлера; вчера неожиданно уведомил меня писец мой, что завтрашний день дело мистера Карстона будет на очереди; я. сейчас же взял место в почтовой карете и очутился здесь.

-- Да, говорит Ричард, торжественно смотря на меня и Аду: - мы не тянем дела попрежнему. Мы идем быстро, быстро вперед! мистер Волис, нам надо будет нанять здесь экипаж, чтоб сегодня же вечером быть в городе.

-- Как прикажете, сэр, отвечал мистер Волис: - я совершенно к вашим услугам.

-- Позвольте-ка, говорит Ричард: - я сейчас схожу в гостинницу и велю через час приготовить нам таратайку, или что-нибудь в этом роде. Mesdames, поручаю вашей любезности мистера Волиса.

-- Необходимо ли, сэр, присутствие мистера Карстона завтрашний день в суде? спросила я.

-- Нет, мисс, отвечал мистер Волис: - в этом нет никакой надобности.

Мы обе с Адой выразили огорчение, что он едет только затем, чтоб иметь неприятности.

-- Мистер Карстон принял за правило лично следить за своими интересами, говорил мистер Волис: - а если клиент, имеет свои правила и эти правила законны, то моя прямая обязанность, вести его по этой дороге. В делах я люблю быть точен я прям. Я вдовец, у меня три дочери: Эмми, Женни и Каролина; мое желание не только прокормить их, но и оставить им честное имя. Это очень-приятная обязанность, мисс.

-- Какие чудные окрестности! говорил мистер Волис: - я имею престарелого отца; он живет в Таутонской Долине, месте его рождения - дивные виды; но и здесь вид прекрасный!

Чтоб поддержать разговор, я спросила мистера Волиса, желал ли бы он жить в деревне?

-- Вы, мисс, касаетесь моей слабой струны. Здоровье мое разстроено (желудок в плохом состоянии) и моя единственная мечта, поселиться в деревне, быть в дамском кругу, общества которого лишают меня мои занятия; но, согласитесь, имея трех дочерей на руках и престарелого отца, я не должен быть эгоистом. Правда, теперь я ужь больше не содержу бабушки - вечная ей память: старушка скончалась на сто первом году своей жизни; но все-таки три дочери и престарелый отец - работы много, мисс.

Надо было очень напрягать внимание, чтоб понимать когда он говорил.

Таким-образом пришли мы на хутор мистера Бойтсорна; чай был готов и ожидал нас. Вскоре после нас явился я Ричард. Он облокотился на кресло мистера Волиса я что-то сказал ему тихо. Мистер Волис отвечал вслух, по-крайней-мере, так громко, как толико он мог сказать: - как вам угодно, сэр; это совершенно в вашей воле; я в полном вашем распоряжении.

Из последующих разговоров мы узнали, что Ричард безпокоил мистер Скимполь, а потому, сколько позволяла вежливость, мы обещали присмотреть за ним.

После чая мы все отправились к той избушке, в которой путешественники наши наняли таратайку и там нашли мужика, ожидавшого нас с фонарем.

Ричард и мистер Волис сели в свой экипаж - один полный отваги, другой - как чорное привидение, безжизненное и бездушное.

"что, будет ли Ричард счастлив, или несчастен, будет ли он окружен друзьями, или покинут всеми: она сочтет своим долгом только одно: любить его, любить бесконечно.

Сдержит ли она свое слово?

Я смотрю вперед на дорогу, вяжу конец пути, вижу мертвую пустыню Оберканцелярии, её истлевшия надежды и - увы! мою милочку.