Холодный дом.
Часть восьмая.
Глава XXXIX. Стряпчий и клиент.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть восьмая. Глава XXXIX. Стряпчий и клиент. (старая орфография)

ГЛАВА XXXIX.
Стряпчий и клиент.

В Канцелярской Улице есть гостинница Саймонда; там, на дверях под крупной надписью: НИЖНИЙ ЭТАЖ, виднеется имя мистера Волиса. Гостинница маленькая, подслепая, бледная, грязная; что-то в роде большого грохота, с двумя отделениями и решетом. Взглянешь на нее и подумаешь, что мастер Саимонд был в свое время порядочный кулак и построил гостинницу из старого строительного материала, очень-знакомого с грязью, гнилостью и другими признаками вещественного разрушения, способными упрочить память покойного стремлением к скорому падению. В этом грязном мавзолее, в память Саймонда, виднеется юридический герб мистера Волиса.

Контора мистера Волиса, отталкивающая по расположению и оттолкнутая по положению, находится в углу и примыкает к глухой стене. Узкий, грязный корридор, выстланный сучковатым полом, ведет к черной, как сажа, двери мистера Волиса, в темный угол, где не видать Божьяго света и в самый-яркий летний день. Корридор перегорожен черной балкой, отделяющей ходы в подвальный этаж, и об эту балку запоздалые цивилисты вечно бьются лбами. Комната мистера Волиса таких малых размеров, что один писец может открыть дверь, не вставая с своего стула, между-тем, как другой писец, сидящий с первым за одной конторкой, локоть об локоть, может с такою же удобностью, не приподымаясь, шевелит щипцами в камине. Запах как-будто от паршивой овцы, в соединении с запахом от плесени и пыли совершенствуется еще вечерним, а иногда и дневным употреблением сальных свеч для освещения, и запахом от пергамена и кож, лежащих в засаленных ящиках. Вообще, атмосфера так хороша, что из рук вон. Человеческая память не в-состоянии запомнить, когда последний раз красили комнаты, или отбеливали потолки в квартире мистера Волиса. Оба камина дымят страшно и везде виден непроницаемый слой грязи и ржавчины. Побитые, плохо-замазанные стекла в своих тяжелых рамах имеют два замечательные свойства: вечно-грязны и открываются не иначе, как с большим усилием. Этим и объясняется феномен, что в жаркое время лета, в зубах каждой рамы торчит по полену.

Мистер Волис очень-почтенный человек. Дела его неважны; но он очень-почтенный человек. Великие адвокаты, составившие себе уже состояние, или подвизающиеся только на поприще обогащения, считают его очень-почтенным человеком. Он не опустит из виду ни одного хорошого случая - это первый шаг к почету. Он себе не позволяет никаких удовольствий - второй шаг к почету. Он молчалив и серьёзен - третий шаг, к почету. Пищеварение его в плохом состоянии - а это в высшей степени почтительно. Он везде косить траву, где только можно, для трех своих дочерей и кормит еще отца, в Таутонской Долине.

Главный принцип английского законоведения состоят в том, чтоб делать дела для своей собственной пользы, и этот принцип выполняется отчетливо, единственно, по всем кривым путям лабиринта, известного под названием: английское судопроизводство. Смотря с этой точки зрения, оно кажется стройным, связным целым, а не страшным хаосом, как обыкновенно думают о нем непосвященные: Заставьте их взглянуть в истинном свете на этот великий принцип делать дела для своей пользы насчет ближняго - и верно они перестанут ворчать и глумиться.

Но, не понимая этого ясно, а разсматривая только вполовину и сбивчиво, непосвященные иногда страдают в своем спокойствии и в кармане, сердятся и ворчат. Тогда почтенность мистера Волиса торжественно ставится против них, как охранительные латы.

-- Отменить это постановление, сэр? говорит мистер Кендж истерзанному клиенту: - отменить его, дорогой мой сэр? Я с вами несогласен; я никак не могу разделить этого мнения. Поприте этот закон, сэр, и вы увидите, какое действие произведет ваш необдуманный поступок на класс практикантов, имеющих - да позволено мне будет так выразиться - глубоко-достойного представителя в лице мистера Волиса, адвоката противной партия? Сэр, этот класс практикантов стерся бы с лица земли. Но вы не в-состоянии перенести - я хочу сказать, что вся социальная система не в-состоянии перенести утрату таких людей, как мистер Волис. Прилежен, предусмотрителен, неутомим и точен. Дорогой сэр мой, я понимаю ваши настоящия ощущения, допускаю ваше негодование касательно современного состояния дел; скажу более: я понимаю, что оно вам должно быть несколько-тяжело, но никогда я не могу возвысить моего голоса в пользу уничтожения целого класса людей, подобных мистеру Волису.

Почтенность мистера Волиса была с торжественным, побеждающим эффектом цитирована и в парламентских заседаниях, как сие значится в записи знаменитейших адвокатов и в нижеследующем порядке:

No 517,869.

Вопрос. Если я понимаю вас, то эти формы судопроизводства причиняют замедление?

Ответ. Точно так-с, некоторое замедление.

Вопрос. И требуют больших расходов?

Ответ. Без-сомнения, оне не могут быть выполнены без некоторых издержек.

Вопрос. Причиняют несказанные неудовольствия?

Ответ. Я не приготовился отвечать на этот вопрос; но что касается до меня, то мне оне никогда никакого неудовольствия не причиняли; совсем напротив.

Вопрос. Так вы полагаете, что уничтожение этих форм повлечет за собою уничтожение целого класса практикантов?

Ответ. В этом нет никакого сомнения.

Вопрос. Можете ли вы указать на одного из представителей этого класса?

Вопрос. Мистер Волис считается в их профессии почтенным человеком?

Ответ (уничтожающий все вопросы по-крайней-мере на десять лет). Мистер Волис считается в их профессии очень-почтенным человеком.

Так в откровенных разговорах частные авторитеты, неменее-безкорыстные генеральных авторитетов, утверждают, что они не понимают куда идет век; что люди бегут без оглядки и скользят над пропастью; что головы у них не на месте; что эти перемены пахнут смертью таким людям, как мистер Волис: это человек, который обладает несомненными достоинствами, отцом в Таутонской Долине и тремя дочерьми дома. Сделайте еще шаг в этом несчастном направлении, говорят они, и мы спрашиваем вас: что будет с отцом Волиса? Что ж ему прикажете: умереть с голоду? А что жь будет с дочерьми Волиса? Прикажете им идти в швейки или в гувернантки? "То-есть точь-в-точь разсуждают так, как будто-б мистер Волис и вся его родня были никто другие, как людоеды, которых предлагается истребить. В-самом-деле, все умозаключения их сводятся к одному: как можно истребить племя людоедов! Попробуйте сделать людоедство делом беззаконным и вы погубите всех Волисов. {Для пояснения этого места, напомним читателям, что английское судопроизводство, изобильное речами адвокатов, в руках которых законы служат только орудием прижимок, взяток и всевозможных злоупотреблений, встречало во все эпохи цивилизации значительную оппозицию со стороны людей здравомыслящих; но вся эта оппозиция, мнения которой разделяет и автор, опровергалась правом сильного или давностью и вообще аргументами, приведенными автором в этой главе.} Как это возможно!.."

Одним словом мистер Волись, его три дочери и отец в Таунтонской Долине служат предохранительными столбами, подпирающими здание, готовое рухнуть с минуты на минуту. И у многих людей, при многих обстоятельствах, всегда вертится на языке вопрос, что будет с Волисами, какие постигнут их бедствия, или что они могут выиграть? но никогда и никто не заботится заменить зло добром. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лорд-канцлер, десять минут назад, окончил последнее заседание а началась длинные вакации. Мистер Волис, его молодой клиент, несколько синих мешков, поспешно набитых бумагами и утративших свою правильную норму, как змеи, только-что нажравшияся, возвратились в свой официальный вертеп.

Мистер Волись, покойный, неизменный, как и следует быть человеку с таким почетом, как он, медленно снимает свои черные узкия перчатки, словно кожу с своих рук, снимает свою узкую шляпу, словно череп с своей головы, и почтенно садится за свою конторку. Клиент срывает свои перчатки, швыряет шляпу куда-то в угол, мало заботясь куда; бросается в кресло, ворча и едва переводя дух, склоняет свою горячую голову на ладонь и смотрит точь-в-топь как статуя отчаяния.

-- Опять ничего не сделано, говорит Ричард: - это ужасно!

-- Не говорите, что ничего не сделано, отвечает хладнокровный Волись: - это нехорошо, сэр, несправедливо, сэр!

-- Что ж сделано? что жь сделано? спрашивает Ричард, мрачно смотря на него.

-- Быть-может ваш вопрос не так поставлен, отвечает Волись: - быть-может, вам надо спрашивать: что делается, что делается?

-- Что жь делается? говорит нетерпеливый клиент.

Водись сидит, держа руки на конторке, в покойном расположении духа; он занимается соединением оконечностей пальцев правой руки с оконечностями пальцев левой руки; смотрит пристально и внимательно на своего клиента и отвечает ему:

-- Много, много делается, сэр. Мы приложили наши плечи к колесу, мистер Карстон, и колесо вертится.

-- Да, только колесо-то кажется зубчатое, говорит мистер Карстон. - Что я теперь буду делать эти четыре или пять проклятых месяцев? продолжает он, вскакивая со стула и прохаживаясь взад и вперед по комнате.

-- Мастер Карстон, отвечает Волис, не спуская глаз с своего клиента: - вы человек очень-пылкого темперамента и это меня и вас пугает. Извините меня, если и позволю себе дат вам совет быть похладнокровнее, потерпеливее, не так горячиться: вы ведь этим только портите себе кровь, здоровье ваше слабеет...

-- То-есть одним словом: подражать вам - не так ли? мистер Волис, говорят Ричард, садясь опять в кресло с сардоническим смелом я топая ногами о безцветный ковер.

-- Сэр, отвечает мистер Волис, смотря на своего клиента, точно с таким же взглядом, как голодный коршун смотрят на цыпленка: - е ар. говорить он своим задыхающимся голосом и с безкровным спокойствием: - я не имею претензия считать себя образцом для подражания вам, или кому бы то ни было. Все мое желание состоят только в том, чтоб оставить моим трем дочерям незапятнанное имя. С меня этого достаточно: я незаносчив, сэр. Но так-как вы, мистер Карстон, указуете на меня, я готов сознаться, что я желал бы уделять вам частицу моего спок... вижу, вы хотите сказать моей нечувствительности... пожалуй, сэр, извольте, моей нечувствительности... так я бы желал уделять вам, сэр, частицу моей нечувствительности.

-- Мистер Волис, оправдывается клиент, слегка покраснев: - я не имею намерения укорять вас в нечувствительности.

-- Быть-может, без намерения, но вы укоряете, отвечает равнодушный Волис: - и очень-натурально. Обязанность моя состоит в том, чтоб блюсти за вашими интересами с полным присутствием духа; следовательно я должен быть хладнокровен, и понимаю, что в подобные минуты я должен казаться вам, человеку взволнованному и разстроенному, существом безчувственным. Дочери мои знают меня лучше. Престарелый отец мой знает меня вернее. Но они знают меня больше времени чем знаете вы, и доверчивое око любви непохоже на подозрительное око делового человека. Я впрочем, не хочу этим сказать, чтоб деловые люди были подозрительны - совсем нет. Я блюду за вашими интересами и желаю, чтоб все неудачи падали на меня - да, единственно на меня. Но ваши интересы требуют, чтоб я был хладнокровен и методичен, мистер Карстон, и я не могу быть иначе; да, сэр, не могу даже из угождения вам.

Мистер Волис, взглянув на конторскую кошку, сторожившую терпеливо мышь у одной из щелей пола, устремляет свой чарующий взгляд на молодого клиента и начинает своим заглохнувшим полу голосом, как-будто-бы в нем торчал какой-то нечастый дух, который нейдет ни взад, ни вперед:

заниматься в эти дни, я мог бы вам ответить положительно, что буду блюсти за вашими интересами; я буду постоянно здесь и день и ночь следим за ними. Это моя обязанность, мистер Карстон, и вакации ли, судейский ли термин, для меня безразлично все-равно. И если вам надо посоветоваться со мной касательно ваших дел, вы меня всегда найдете здесь к вашим услугам. Другие адвокаты выезжают из города. Я не выезжаю, сэр. Не то, чтоб я осуждал их за желание провести лето на даче - нет, я только говорю: я не делаю из города ни шагу. Эта конторка - ваша скала, сэр.

Мистер Волис ударяет рукой по верхней доске конторки и она издает глухой, гробовой звук. Впрочем, на ухо мистера Ричарда Карстона этот звук производит успокоительное действие и мистер Волис, надо думать, не сомневается в этом.

-- Я совершенно-убежден, мистер Волис, говорит Ричард более-дружеским и более-веселым голосом: - что на свете нет человека обязательнее вас и что иметь дело с вами, значит иметь дело с таким человеком, который не требует за собой присмотра. Но поставьте себя на мое место; вообразите себя в этом аду, где все глубже и глубже погружаешься в пропасть, где постоянно надеешься я постоянно надежды лопают одна за другой; где замечаешь, что с каждым днем становишься хуже и хуже и что улучшения нет ни в чем - и тогда вы увидите все в черном свете, как иногда вижу я.

-- Вы знаете, говорит мистер Волис: - что я, сэр, никогда не подаю надежд. Я вам сказал с первого дня нашего знакомства: мистер Карстон, не ожидайте от меня надежд, в-особенности в таком деле, где большая часть проторей и убытков должна быть покрыта капиталом, оспориваемым процесом, я бы поступил безчестно, еслиб вздумал подавать надежды. Со стороны можно было бы заподозрить меня в корыстолюбии. Однакожь, если вы говорите, что нет никакой перемены к-лучшему, то я не могу удержаться, чтоб не опровергнуть вас.

-- В самом деле? воскликнул Ричард радостно: - как же вы меня опровергнете?

-- Мастер Карстон, вы опираетесь на...

-- На скалу, как вы только-что сказала.

-- Да, сэр, точно так, говорит мистер Волис, ласково кивая головой и постукивая по верхней доске конторки, которая издает гробовой звук и как-будто говорит: пепел на пепел, прах на прах: - да-с, мистер Карстон, на скалу, а это что-нибудь да значит. Вы действуете самостоятельно и не спутаны видами других. И это что-нибудь да значит. Дело не дремлет; мы его шевелим, проветриваем, подталкиваем. И это, надеюсь, что-нибудь да значит. Теперь процес Жарндиса не столько по делу, сколько по имени - и это что-нибудь да значит. Никто не может забросить его умышленно или по нерадения - и это, разумеется что-нибудь да значит.

Ричард, вспыхивает мгновенно и ударяет сжатым кулаком но верхней доске конторки.

-- Мистер Волис! говорит он, еслиб тогда, как я впервые вступил под крышу мистера Жарндиса, нашелся человек, который захотел уверить меня, что мистер Джон Жарндис не то, чем он кажется, что мистер Джон Жарндис не лишен эгоистических интересов, клянусь, я бы не нашел достаточно-резких выражений, чтоб заставить молчать клеветника; горячо бы заступился и за мистера Джона Жарндиса - так мало понимал я свет, так плохо мал я людей, между-тем, как теперь я говорю вам прямо: мистер Джон Жарндис, в моих глазах, есть истинная причина процеса; и всякое замедление по делу, всякая неприятность по Оберканцелярии заставляет меня более-и-более ненавидеть этого человека и думать, что все это дело рук его.

-- Нет, нет, сэр, говорит мистер Волис: - не говорите этого. Мы все должны вооружиться терпением. С другой стороны, я не люблю злословить, сэр; я никогда не злословлю, сэр.

-- Мистер Воллс, отвечает взбешенный клиент: - вы знаете так же хорошо, как и я, что он бы забросил процес, еслиб только мог.

-- Он был недеятелен, замечает мистер Волис с негодованием: - да, он был недеятелен. Но быть-может, он имел дружелюбные побуждения. Кто может читать в сердце человеческом, мистер Карстон?

-- Вы можете, отвечает Ричард.

-- Я, мистер Карстон?

-- Да, вы знаете, в чем состояли его умыслы. Сталкивались наши интересы, или нет? Отвечайте мне на этот вопрос, говорил Ричард, сопровождая слова свои тремя ударами кулака о скалу своих упований.

-- Мистер Карстон, отвечает Волис, неподвижный ни на волос и немигающий своими жадными глазами: - я бы преступил свои обязанности, обязанности вашего стряпчого и советника по делу, я бы изменял справедливости, еслиб выставлял ваши интересы тождественными с интересами мистера Жарндиса. Нет, они не тождественны, сэр. Я не вдаюсь в причины нетождественности. Я, мистер Карстон, имею отца, сам отец, и не мое дело вдаваться в причины; но а не могу отступить от моих официальных обязанностей; не могу кривить перед долгом, еслиб даже прямота моя я могла посеять семейный раздор. Я понимаю, что вы хотите знать мое мнение, мнение адвоката, и я вам говорю прямо, что ваши интересы нетождественны с интересами мистера Жарндиса.

-- О я это знаю наверное! вскричал Ричард: - и знаю, что вам это давно известно.

-- Мистер Карстон, отвечает Волис: - я не имею привычки говорить о третьем лице больше, чем нужно. Я хочу сохранить имя свое незапятнанным также, как составить трудом неусыпным трем дочерям моим, Эмме, Дженни и Каролине, кусок насущного хлеба. Также я стремлюсь к тому, чтоб не прерывать дружественных отношений с своими юридическими собратами. Когда мистер Скимполь доставил мне честь, сэр - я не прибавляю эпитетов к этому слову, я не говорю высокую честь, сэр, потому-что не люблю вдаваться в пределы лести - и познакомил меня с вами: я вам говорил в этой самой комнате с полной откровенностью, что дотоле не могу высказать вам своего мнения, доколе будет руководить вами другой юридический собрат мой. И я говорил вам по долгу совести, говорил так, как должен был говорить о конторе Кенджа и Корбая, столь высоко-стоящей в общественном мнении. Вы, сэр, сочли лучшим доверить ваши интересы мне. Вы отдали мне их руки, сэр, и я принял их руками. Ваше дело, сэр, стоит теперь в этой конторе на первом плане. Мои пищеварительные отправления, как вы, я думаю, не раз от меня слыхали, находятся не в исправности; покой, может-быть, улучшил бы их, но я, сэр, не могу предаваться покою в то время, пока на меня возложена обязанность защищать ваши права. Где бы я ни понадобился вам, вы всегда можете стекать меня здесь. Требуйте меня всюду и я всюду явлюсь. Время длинных вакаций, сэр, я посвящу на более-глубокое изучение наших интересов и упрочу возможность повернуть все (не исключая и лорда-каяцлера) после Михайлова термина, и если я наконец поздравлю вас, сэр, говорит мистер Волис с строгостью определительного субъекта: - если я наконец поздравлю вас, сэр, от всего моего сердца, с достижением вашей цели - что, я мог бы сказать вам точнее, только не люблю подавать надежд - вы не будете обязаны мне ничем, кроме некоторого маленького разсчета, не включая сюда того процента, который уступается обыкновенно клиентом в пользу адвоката с выигранного капитала. Я буду просить тогда вас, мистер Карстон, не забыть ревностного и деятельного участия, которое я принимал по вашему процесу; я не думаю о правильности и верности ведения дела: это моя юридическая обязанность, сэр. По окончании этого дела благополучно, все кончится между нами.

Волис, прибавляет в роде nota bene к этой декларация своих принципов, что так-как мистер Карстон изволит отправляться к своему полку, то не благоугодно ли будет ему удостоить его преданного адвоката билетиком в двадцать фунтов стерлингов на имя своего агента.

я же далеко не капиталист. Когда мы только-что вступили в настоящия наши отношения, я сказал вам открыто: мой непреложный принцип, чтоб адвокат с своим клиентом был совершенно-откровенен; что я далеко не капиталист, и если капитал стряпчого имеет в глазах ваших цену, то вам лучше оставить бумаги ваши в конторе мистеров Кенджа и Корбая. Да, мистер Карстон, здесь, в этой конторе, вы не найдете ни тех выгод, ни тех невыгод, которые сообщает капитал. Это (и мистер Волис ударяет еще раз по верхней доске своей конторки, издающей глухой звук) ваша скала - и только!

Молодой клиент, неприятное расположение духа которого нечувствительно сменилось эфемерными надеждами, берет перо и чернила и пишет обязательство в двадцать фунтов стерлингов; не без некоторого колебания думает он, каким числом закрепить свою бумажку - явный признак, что агент его подозрительным глазом посмотрит на эту рукопись. Во все это время мистер Волис, замкнутый и телом и духом, следит за ним внимательно. Во все это время конторская кошка мистера Волиса сторожит мышь у половой щели.

Наконец клиент, пожимая руку мистеру Волису, умоляет его ради неба и земли употребить все свое старание к благополучному окончанию оберканцелярского процеса. Мистер Волись, субъект, неподающий никогда надежд, помещает ладонь свою на плечо клиента и говорить с улыбкой:

-- Вечно здесь, сэр, вечно за вашим делом. Лично, или чрез письмо ищите меня здесь, сэр, плечом к колесу.

Так разстаются они и Волис, оставшись один, занимается выборкою некоторых мелочей из своей записной книги в расходную книгу, в пользу своих трех дочерей; и сидит он за своей работой, словно хитрая лисица, или медведь, следящий одним глазом за курами, или заблудившимся проезжим, а другим - дающий знать своим детенышам о своих замыслах.

Впрочем, это говориться не с тем, чтоб обидеть трех, сыролицых, поджарых, своекорыстных красавиц, обитающих под сенью дедушки в смрадном домишке, лежащем в сыром саду в Кенинигтоне.

Ричард, удаляясь из непроницаемой тени Саймоцдской Гостинницы в свет Канцелярского Переулка (сегодня лучам солнца удалось разсеять его мрак), задумчиво идет под тенью деревьев Линкольнского Сквера. Да, трепетная тень от листьев этих деревьев часто надает на понурые головы, огрызенные ногти, мрачный глаз, неровную поступь, безцельный, сонный взгляд, тягостную, вывороченную жизнь. Ричард еще несовсем-изношен Оберканцелярией; но она, разумеется, доносит его до последней нитки; ничто не может выйдти целым из-под её ежовых сетей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пока Ричард идет грызя ногти и думая крепкую думу под тенью Линкольнского Сквера, две пары глаз, свойственные известного рода субъектам, не теряют его из виду. Владетели этих глаз мистер Гуппи и мистер Вивль; опершись на довольно-низкую каменную балюстраду, толкуют они о жертве Оберканцелярии, а жертва проходит мимо их, упорно смотря под ноги и не замечая своих критиков.

-- Вильям Г. говорит мистер Вивль, поглаживая свои бакенбарды: - посмотри, братец, тут ведь есть самосгорание, то-есть, понимаешь, не мгновенное, а, знаешь, этакое, медленное самосгорание.

-- Гм! говорит мистер Гуппи: - запутался бедняжка; чай по уши в долгах. Я его мало знаю. Он всегда, изволишь видеть, держал себя так высоко, как монумент. Я рад, что мы от него избавились... Так вот что Тонни, они все занимаются попрежнему...

И мистер Гуппи переменяет положение рук, прислоняется опять к каменной балюстраде и вообще держит себя как человек, имеющий начать очень-интересный разговор.

-- Так они, сэр, занимаются все попрежнему, вытаскивают всякий хлам из подвала, разбирают бумаги. Если они будут так копаться над этими дрязгами, то им потребуется по-крайней-мере лет семь.

-- А Смоль пособляет ям?

-- Да он от нас ушел. Он сказал Кенджу, что дела дедушки требуют его непременного присутствия; что дедушка очень-стар и дряхл и тому подобное. Мы как-то с ним несколько поразладились. Я ему намекнул об этом; он говорит, что мы с тобой виноваты, и прав, бестия: мы действительно с тобой поступили тут несовсем-чисто. Делать нечего, я опять с ним стал на прежнюю ногу и таким-образом узнал чем они занимаются.

-- Ты туда не заглядывал?

-- Тонни, говорит мистер Гуппи, несколько озадаченный: - не скрывая от тебя ничего, скажу тебе прямо: меня небольно тянет к этому проклятому дому, в-особенности когда я один; с тобой вместе - еще туда-сюда; вот потому-то я и предлагаю тебе сходить вместе за твоими вещами. Слышишь, ужь час бьет? Тонни, продолжает мистер Гуппи становясь таинственным и нежно-красноречивым: - необходимо, чтоб я напечатлел в твоем уме еще раз, что обстоятельства, которые выше моей власти, совершили грустные перемены в тех планах будущого... Я их нежно лелеял в сердце ноем и в моих невозданном образе, о котором я говорил тебе как другу. Образ этот исчез; идол нисшел с своего престола. Единственное желание мое ныне состоит только в тон, чтоб тот предмет, на который с помощью такого друга, как ты, я старался бросить лучи справедливости - покинуть, предать окончательному забвению. Как ты думаешь, ты, который знал этот скрытый капризный характер существа, подвергшагося мгновенным элементам, я спрашиваю тебя: как ты думаешь, друг мой Тонни, верно ли предположение наше, что эти письма, которые составляла цель наших желаний, исчезли с ними вместе, или, быть-может, они не подверглись тем же мгновенным элементам

Мистер Вивль размышляет несколько минут, мотает головой отрицательно и вполне убежден, что предположение их верно.

-- Тонни, говорит мистер Гуппи, идя по двору: - будь другом и пойми меня правильно. Не входи в мелкия подробности, я повторяю тебе, что идола уж нет. Теперь единственная цель моя: все предать забвению. Я на это решился; к этому побуждают меня моя совесть, нисшедший идол и обстоятельства, которые выше моей власти. Вот как, если ты покажешь мне знаком, мановением глаза, движением руки, что в твоей комнате находятся бумаги, сколько-нибудь похожия на те письма, то клянусь тебе, сэр, я их тотчас брошу в огонь, принимая всю ответственность на себя.

Мистер Вивль кивает утвердительно головой. Мистер Гуппи, поднятый высоко в своем собственном мнении, тем полуюридичеекин, полуроманическим изложением дела перед лицом своего друга (этот джентльмен, как известно, имеет страсть выражаться в форме допроса, или в форме парламентской речи) сопровождает мистера Вивля с особенным достоинством к дому самосгоревшого канцлера.

Там небывалая суматоха. Каждое утро, в восемь часов аккуратно, приносится дедушка Смольвид на новое пепелище; с ним вместе приносится и бабушка Смольвид в-сопровождении Юдифи и Барта, и каждый день регулярно остаются они в этой трущобе до девяти часов вечера, подкрепля себя скудною пищею из соседней мелочной лавчонки, копышатся, возятся, чистят, моют, вытаскивают оставшияся после покойника сокровища, и держат все в таком секрете, что весь двор, вечно-любознательный, начинает сходить с ума. Ему мерещатся чайники с гинеями, пуншевые вазы с кронами, тюфяки и подушки, набитые банковыми билетами Англии; и вот запасается он грошевою книжкою (с ярко-нарисованным фронтисписом), в которой "с достоверностью изображена история пресловутого мистера Даниеля Денсера" и его любезной сестрицы, равно как и книжицей о мистере Элизе, урожденце Суффолька, и примеривает да прилаживает все эти достоверные сказания, почерпнутые из книжиц, к мистеру Круку. Дважды призывается мусорщик и отвозят в сборное место нечистот кучу старых бумаг, битых бутылок и всякого хлама, и с любопытством выбегают надворные жители, суют носы в каждую корзинку битком-набитую всякими дрязгами и отходят назад, нанюхавшись пыли и не удовлетворив своего любопытства. Два джентльмена, неочень-чистые относительно обшлагов и пуговиц, отложили в сторону прожорливые перышки и шолковую бумагу и шныряют взад и вперед по соседству отдельно, потому-что товарищество их, за неимением общих интересов, прекратилось. Гостинница Солнца не опускает из виду применить современные события к вечерним гармоническим митингам. Маленький Свильс, в качестве таланта первой руки, с громадным успехом, как вдохновенный пиита, пересыпает свои домодельные произведения остроумнейшими замечаниями о наследстве после умершого канцлера; даже сама мисс М. Мельвильзон в возобновленной каледонской мелодии вытягивает арии о любви собак к разного рода пойлам (какой бы крепости о ни ни были) с такими руладами, с таким киваньем головы на соседнюю дверь, что все аплодирующие ей тотчас понимают намёк на любовь мистера Смольвида удить деньгу и с шумным восторгом кричат: bis, bis, bis! Но тем не менее надворное народонаселение не подвигается ни на шаг к открытию тайн, о чем мистрисс Перкинс и мистрисс Пайпер имеют сообщить, не без некоторых nota bene, прежнему жильцу, появление которого производит всеобщее удовольствие, похожее некоторым образом на насмешку.

Мистер Вивль и мистер Гуппи, предметы общого внимания всех жильцов, питающих к ним высшую степень уважения, стучатся у запертой двери покойного мистера Крука; дверь, против ожидания всех жильцов, отпирается юридическим друзьям и это обстоятельство изменяет уважение на дурное мнение о таких высоких джентльменах.

своих зрачков, начинают отличать мистера Смольвида-дедушку; он сидит в своем кресле над ямою или, лучше сказать, над могилою, наполненною разными бумагами и тряпьем; в этой могиле роется, как опытный могильщик, девственная Юдифь; поодаль, на полу, сидит бабушка Смольвид, заваленная разным хламом, разной макулатурой; повидимому она получила эти подарки от своего любезного супруга впродолжение дня, доставляя ему случай швырять ими себе в голову, целыми пучками за-раз. Все общество, не исключая и Смоля, покрыто слоем пыли и грязи и имеет какой-то демонский вид. В комнате больше хлама и дрязгов, чем было прежде, и она кажется еще грязнее чем была; к-тому же буквы, который исписаны стены покойником, дают всему какой-то заколдованный характер.

При входе посетителей мистер Смольвид и нравственная Юдифь мгновенно скрещивают на груди руки и прекращают свои розъиски.

-- Ага! стонет почтенный старичок: - как ваше здоровье джентльмены? Пришли за вашими вещами, мистер Вивль? Очень-хорошо, очень-хорошо, сэр. Ха, ха, ха! Мы бы пожалуй их продали, чтоб выручить кой-что за квартиру; хорошо, что вы пришли в срок. Надеюсь, что вы здесь совершенно как дома. Очень-рад, что вижу вас, очень-рад!

Мистер Вивль благодарит его и между тем обращает глаза направо и на-лево. Глаз мистера Гуппи следит за глазом мистера Вивля; глаз мистера Вивля, приняв прежнее направление, остается при прежней безсмысленности. Глаз мистера Гуппи встречается с глазом мистера Смольвида; этот любезный джентльмен все еще ворчит, как какой-нибудь инструмент, которому приближается срок завода. - Как ваше здоровье, сэр... как ваше здоровье... как ваше... как... и, сойдя наконец с завода, впадает в шипящее молчание. В это время мистер Гуппи ошеломлен присутствием мистера Телькингорна. Знаменитый адвокат стоит перед ним в темном углу, заложив за спину руки.

-- Мистер Телькингорн так добр, что взялся быть моим адвокатом, говорит дедушка Смольвид: - разумеется я не гожусь в клиенты такого джентльмена, но он очень-добр, очень-добр.

по-прежнему, устремив на них свой взор, как-будто ему только и дела, что любоваться такими зрелищами.

-- Большое имущество, сэр, я думаю? говорит мистер Гуппи дедушке Смольвиду.

-- По-большей-части все хлам и тряпье, дорогой друг мой! хлам и тряпье! Я, Барт и внучка моя Юдифь рылись, рылись, чтоб отьискать кой-что годное в продажу - ни зги нет. Все хлам, да дрянь, дрянь... дрянь!

Мистер Смольвид опять сошел с завода. Глаз мистера Вивля, побуждаемый глазом мистера Гуппи, опять пошел бродить направо и налево.

-- Незачем нам утруждать вас, сэр, говорит мистер Вивль: - позвольте нам взойдти наверх.

Подымаясь на лестницу, мистер Гуппи вздергивает вопросительно бровью и смотрит на мистера Вивля. Тонни мотает головой. Комната, обиталище любителя фешенэбльного круга, грязна и гадка; в изломанном камине виднеется и до-сих-пор пепел и кокс от того угля, который горел в достопамятную ночь. У них сильное отвращение ко всем предметам; они не иначе касаются чего-нибудь, как обметя предварительно с него пыль, и говорят между собою только шопотом. Стараясь невозможности сократить свой визит, они укладывают поспешно небольшую движимость мистера Вивля.

-- Посмотри-ка, говорит Тонни с трепетом: - ползет эта проклятая кошка!

-- Смоль говорил мне о ней, отвечает он на слова Вивля: - В ту ночь она металась как дракон, выбежала на крышу и две недели бродила чорт-знает где; потом голод ее пробрал, спустилась сюда в трубу - просто кости да кожа. Она, право, напоминает мне самого Крука... Брысь! проклятая!

Леди Женни, шипя и ворча небольно слушается повелений мистера Гуппи; но в дверь входят мистер Телькингорн; она вырывается, как тигрица, из-под его ржавых ног и, выгнув дугою хребет, мчится выше по лестнице, быть-может, с тем, чтоб бродить по крыше и спуститься в трубу.

-- Мистер Гуппи, говорит мистер Телькингорн: - могу ли я перемолвить с вами слова два?

-- Сэр, отвечает он, покраснев: - я желаю быть совершенно-вежливым перед каждым членом юридической профессии, в-особенности перед одним из них, столь известным, столь знаменитым, как вы, сэр; но вместе с тем я должен прибавить, мистер Телькингорн, что если вам, сэр, угодно говорить со мной, то пусть этот разговор будет в присутствии моего друга.

-- В-самом-деле? говорит мистер Телькингорн.

-- Да, сэр, это мое желание.

-- Извольте, извольте.

-- Дело, о котором я хотел перемолвить с вами, говорят знаменитый член юридической профессии: - не такой, впрочем, важности, чтоб могло заставить вас прибегать к условиям, мистер Гуппи.

Адвокат останавливается, чтоб улыбнуться, и улыбка его, похожая на гримасу, так же ржава, как и его панталоны.

-- Вас можно поздравит, мистер Гуппи, продолжает он: - вы счастливец, сэр.

-- Ничего, так-себе, мистер Телькингорн: - жаловаться не могу, сэр.

Мистер Гуппи сам похож на человека, который готов отдать свои покрасневшия и все еще краснеющия уши, чтоб только избавиться от этого разговора, и в замешательстве своем он отвечает:

-- Сэр, если я исполняю долг мой, по назначению Кенджа и Корбая, то друзья мои и мои знакомые не имеют к этому долгу никакого отношения, точно также, как ни к одному из членов юридической профессии, не исключая и мистера Телькингорна. Я не считаю себя обязанным прибавлять к сказанному ни одного слова более, и ори всем ноем уважении к вам, не желая оскорбить вас, повторяю, не желая оскорбить вас...

-- О, конечно!

-- Больше я не могу произнести ни одной иоты.

-- Добродетель, которой лишены весьма-немногие из Англичан... замечает мистер Телькингорн.

В это время адвокат стоит спиною к камину; но вот он поворачивается к нему лицом, вставляет стекло в свой глаз и говорить:

-- Кто это? А-а! леди Дедлок. Большое сходство, в некотором роде. Не достает только силы характера. Прощайте джентльмены, доброго дня!

-- Тонни, говорит он своему остолбеневшему другу: - пожалуйста, уберемся отсюда поскорее.

-- Уберемся, отвечает Тонни.

-- Напрасно буду я дольше скрывать от тебя, дорогой друг, говорит мистер Гуппи: - что между мной и одним из членов этой лебедеподобной аристократии, которую я держу здесь, в картонке, были близкия, тайные отношения. Могло прийдти время, когда бы я открыл перед тобою причины этих отношений; но теперь это время не прийдет. Моя клятва, нисшедший идол и обстоятельства, которые выше моей власти, заставляют все предать забвению. Я заклинаю тебя, как друга, тем интересом, который ты принимаешь в фешонэбельном кругу, и теми успехами, в которых я бы мог тебе споспешествовать на фешонэбльном поприще, не подымать погребального савана с этой тайны ни единым вопросом!

Пока мистер Гуппи изливается в этом пафосе, мистер Вивл выражает полное удивление, всклокоченными волосами всей головы и даже благовоспитанных бакенбард своих.