Холодный дом.
Часть восьмая.
Глава XL. Дела общественные и частные.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть восьмая. Глава XL. Дела общественные и частные. (старая орфография)

ГЛАВА XL.
Дела общественные и частные.

Англия была несколько недель в страшном положении. Лорд Кудль хотел оставить Парламент, сэр Томас Дудль не принимал портфеля, и так-как во всей Великобритании нет достойных людей, кроме Кудля и Дудля, то министерство падало. К-счастию для Англии, враждебная встреча, казавшаяся одно время неизбежной между сими великими людьми, кончилась ничем; а еслиб пуля одного из них положила на месте другого, или, еслиб Кудль и Дудль вали жертвами взаимной мести, то бедному государству пришлось бы ждать правления до-тех-пор, пока маленький Кудль и маленький Дудль, бегающие теперь в куртках и длинных чулках, не сделались бы взрослыми людьми. Впрочем, это огромное национальное несчастие было отвращено самим лордом Кудлем. Сей достославный муж успел открыть своевременно, что если в жару парламентских прений он и говорил с презрением и негодованием о безславном поприще сэра Томаса Дудля, то этим он хотел только выразить, что, несмотря на все различие официальных мнений, ничто в мире не принудят его не воздать наитеплейшого удивления этому государственному сановнику; с своей стороны, сэр Томас Дудль сознавался, что в глубине души своей он всегда почитает лорда Кудля зерцалом добродетели и чести для потомства.

Но все-таки Англия была впродолжение нескольких недель на рубеже погибели; она, как прекрасно выражался сэр Лейстер Дедлок, уподоблялась ладье, лишенной кормчого во время бури. Всего удивительнее, однакожь, что сама Англия и ухом не вела в этот критический для нея период; она попрежнему ела, попрежнему пила, женилась, выходила замуж, точь-в-точь как старый свет перед потопом.

Но Кудль знал опасность, Дудль в ней не сомневался, и все приверженцы их партий, все их наперстники и клиенты трепетали в-ожидании скорого падения государства. Наконец сэр Томас Дудль не только согласился принять портфёль, но вступил в парламент торжественно, влача, кроме своей дражайшей для отечества особы, и всех своих братцев, племянников, шуринов и свояков. И снова горизонт над Англией озарился надеждой.

Дудль счел обязанностью разсыпаться и разсеяться по Англии преимущественно в форме соверинов и пива. В этой метаморфозе он сделался полезен не только в нескольких местах вдруг, но почти на всей территории государства. И вот Британия занимается усердно набиванием карманов Дудлем в виде соверинов, глотанием Дудля в виде пива и ложным уверением, для спасения национальной славы и гордости - что она не делает ни того ни другого. Таким-образом внезапно кончается лондонский сезон, потому-что все Дудля я Кудли разсыпались но лицу Британии для поддержания жителей в их нравственных упражнениях.

Поэтому-то мистрисс Раунсвель, управительница Чизни-Вольда, не получая еще никаких инструкций, предвидит ясно, что надо ожидать в скором времени знаменитую фамилию Дедлоков, увеличенную длинным хвостом братцев, сестриц и вообще джентльменов, могущих, каким бы то ни было образом споспешествовать британской конституции. И вот, схватив Время за волосы, тащит его почтенная старушка по корридорам и галереям, по будуарам и залам, по лестницам и террасам, чтоб оно успело налощить паркет, положить ковры, выколотить тяжелые занавесы, протереть зеркала и окна, постлать и нагреть постели, приготовить приемные и кухни, и всему дать такой вид, который бы соответствовал высокомерному достоинству Дедлоков.

Сегодня вечером, на закате солнца, кончились приготовления мисстрисс Раунсвель. Пустынно и торжественно смотрит замок; в нем столько помещения и ни одного жильца; висят только одни фамильные портреты по длинным стенам парадных зал. Так жили и так умерли они, как живу и умру я, может сказать любой Деллок, проходя по галереям замка и смотря на своих прадедов и прабабушек; так видели они эти корридоры спокойные и одинокие, как вижу их теперь я; так думали они, как думаю теперь я, о том ущербе, который смерть их нанесет отечеству; так находили они, как теперь нахожу я, невозможным поверить, чтоб свет мог обойдтися без них; так ушли из этого мира, как ухожу я от них, запирая наглухо дверь; так не оставили они по себе никакого следа, как не оставляю я никакого следа на паркете, и так умерли они, как умру я.

Сквозь блистающия рамы, незакрытые ставнями, проливается кругом яркий свет. Замок, отражающий лучи заходящого солнца, горел серебром и золотом и не похож уж более на серую массу дикого камня. При таком ярком свете оттаивают замерзлые на стенах Дедлоки, черты их намалеванных лиц приходят в странное движение под трепетною тенью древесных листьев. Строгий судья, помещенный в углу, начинает судорожно мигать. Подбородок и щеки пучеглазого Бармонета, вооруженного жезлом, покрываются нежными ямочками. На грудь камнесердой пастушки падает согревающий луч солнца, вокруг головы волюмниевой прапращуры (поднятой на высот каблуках) ложится лучезарное сияние. Статсдама двора Карла-Второго, одаренная круглыми глазами (и вообще округленными прелести) словно купается в золотистой влаге.

Но с закатом солнца свет заменяется темнотою. Потускли полы, тени медленно подымаются по стенам и, как Время и Смерть, обращают Дедлоков во мрак ничтожества. Теперь на портрет миледи, поставленный над большим камином, падает густая тень от какого-то старого, сучковатого дерева; словно тяжелая рука держит над её головою тяжелый покров, ожидая удобной минуты закрыть ее: и бледна и трепетна становится миледи под этою тенью.

Выше-и-выше подымаются по стенам мрачные сумерки; вот еще виднеются красноватые пятна света на потолке; вот наконец и совершенная темь.

Весь ландшафт, который так близким казался с террасы, удалился назад и изменился, как изменяется все прекрасное, все близкое, в неясный призрак. Кой-где ползут легкие туманы, падает роса и благоухание садов отягощает воздух. Вот сливаются леса в сплошные темные массы, словно в одно громадных размеров дерево. Вот встает месяц, отделяет в этих массах деревья, одно от другого, сверкает там и сам бледными горизонтальными линиями и обращает аллея и просеки в светлые галереи, прикрытые фантастическим сводом.

Вот месяц поднялся высоко я огромный замок, ожидающий жильцов, похож на тело без жизни. Теперь, пробираясь по корридорам, только со страхом можно думать о тех живых существах, которым приходится спать в этих уединенных спальнях; а о мертвых, которые ужь сыпали в них во времена давно-прошедшия, и врагу не посоветуешь задуматься. Теперь время теней; каждый угол кажется мрачной пещерой, каждая ступень вниз - пропастью; теперь цветные стекла бледным и полинялым цветом отражаются на вощеном полу; всякий образ, всякую фигуру может создать воображение из тяжелых лестничных балок, кроме их собственной; оружие на стенах блестит каким-то странным сверканьем, которое скорее похоже на украдчивое движение; теперь закрытые забралами шлемы с ужасом заставляют думать, что в них скрыты человеческия головы. Но из всех теней в Чизни-Вольде, тень над портретом миледи, в длинной парадной зале, появляется первая и исчезает последняя; в этот час и при этом лунном освещении она имеет вид двух грозящих рук, поднятых над прекрасной головкой и готовых поразить блистательную красавицу при каждом трепете её сердца.

-- Она нездорова, сударыня, говорит грум в приемной комнате мистрисс Раунсвель.

-- Миледи больна! Что с ней?

-- Оне, сударыня, дурно себя чувствовали и в последний раз бывши здесь, то-есть не тогда, когда изволили быть всесемейно, а когда миледи приезжали одне. Миледи в тот раз мало выходили из дома и, против обыкновения, все сидели в своей комнате.

-- Чизни-Вольд, Томас, прибавляет снисходительно управительница замка: - возстановит здоровье миледи. Здесь такой чистый, такой благотворный воздух.

Томас, быть-может, имеет свое собственное мнение касательно этого предмета, но он выражает его только потиранием головы с затылка к вискам, и удаляется в людскую, чтоб, угоститься холодным пастетом и элем.

Этот грум еще только плотва перед целым стадом акул.

На следующий вечер являются сэр Лейстер и миледи с огромною святой и за ними тянутся все братцы, кузены и проч. по всем румбам компаса. С этого времени впродолжение нескольких недель, швыряют взад и вперед таинственные люди без имени и прозвища, и разсееваются по тень частям государства, где Дудль разлился золотоносным и хмельным ливнем; собственно говоря, это народ безпокойного характера и нигде ничего неделающий.

При таких общественных делах сэр Лейстер с пользою употребляет своих кузенов. В-самом-деле, что может быть лучше достопочтенного Боба Стебльза? Кто съумеет занять во время обеда любителей охоты за пушным зверем так ловко, как займет он? Могут ли быть на свете джентльмены лучше кузенов, умеющих заехать в избирательные собрания, в общинные советы, повертеться там-и-сям и выказать себя на стороне Англии? Волюмния, правду сказать, значительно ужь поотцвела; но она хорошого происхождения и многие, даже очень-многие высоко ценят её игривую речь, её французския остроты, которые так ужь стары, что опять кажутся новинками. Ей принадлежит честь идти к обеду, опираясь на руку Дедлока, и даже привилегия пройдтись в первой паре. При таких общественных обстоятельствах танцевать, значит сделать услугу отечеству и Волюмния прыгает, сколько может, в пользу неблагодарной, невознаграждающей пенсиями отчизны.

Миледи мало заботятся о многочисленных гостях; она все еще дурно себя чувствует и потому поздно выходить из своей комнаты. Но при всех наводящих тоску обедах, при всех тяжелых завтраках, плачевных балах и других скучных сборищах, появление её приносят радость.

самодовольствия, движется он, посреди гостей, как какой-нибудь великолепный холодильник.

Ежедневно рыщут кузены по пыли и по газонам, заезжают в избирательные собрания, в городские советы, в балаганы, где собираются податели голосов (в кожаных перчатках и с арапниками в руках, если едут в графства, и в замшевых перчатках и с хлыстиками в руках, если едут в местечки) и ежедневно привозят назад подробные рапорты, над которыми в послеобеденные часы трудится красноречие сэра Лейстера. Ежедневно Волюмния имеет с сэром Лейстером небольшой родственный разговор касательно состояния нации, лающий сэру Лейстеру повод предполагать, что Волюмния более-мыслящая женщина, чем он о ней прежде думал.

-- Как наши дела? говорит Волюмния, скрестив руки: - безопасны ли мы?

Великое дело выборов приходит теперь к концу и Дудль скоро прекратит разсыпанье и разливанье своей особы по алчущей Англии. Сэр Лейстер только-что входит в длинную парадную залу после обеда, словно торжественная звезда, окруженная облаками кузенов.

-- Волюмния, отвечает сэр Лейстер (у него в руках газета): - мы идем довольно-сносно.

-- Только сносно!

Хотя на дворе лето, но в собственном камине сэра Лейстера разведен огонь. Он садится к камину в свое кресло, защищенное экраном, и повторяет с большою твердостью: - Волюмния, мы идем довольно-сносно; в словах его заметна примесь некоторого неудовольствия, как-будто бы он хотел сказать: - смотрите на меня, я человек необыкновенный, и потому если я говорю "довольно-сносно", то этому "слову нельзя приписывать его обыкновенное значение.

-- Во всяком случае в-а-м-ъ нет оппозиции? говорит Волюмния с самоуверенностью.

-- Нет, Волюмния. Это несчастное государство, к моему прискорбию, потеряло разсудок во многих отношениях, однакож оно...

-- Не до такой степени безумно. Слава Богу, я этому очень-рада!

Последния слова Волюмния реставрируют ее снова в милостях сэра Лейстера.

Баронет внимательным наклонием головы отвечает на её умозрение и в этом немом ответе так и видно следующее мнение:

"Мыслящая женщина, хотя иногда и скора".

По правде, замечание блистательного Дедлока, касательно вопроса об оппозиции, совершенно-излишне: сэр Лейстер, при настоящих обстоятельствах, смотрит на свое кандидатство как на огромный оптовый заказ, требующий быстрого исполнения; что жь касается до двух других незначительных мест, которые принадлежат ему в Парламенте, то их считает он мелочной торговлей, посылает туда двух джентльменов и, указывая на них своим прикащикам, говорит: - вы будете так добры, состряпаете из присланного мною материала двух членов Парламента.

-- К-сожалению, я должен вам сказать, Волюмния, что во многих местах народ оказывал дурное направление духа, и что оппозиция министерству выражалась недостойно и неумеренно.

-- Бе-зд-ель-ни-ки! говорит Волюмния.

-- Даже, продолжает сэр Лeйстер, бросая взгляд на кузовов, возлежащих вокруг него по софам и оттоманам: - даже во многих, вернее сказать, в большей части тех мест, в которых министерство имело свою партию...

(Примечание в скобках. Кудли и кудлисты своя партия; Дудли и дудлисты - своя).

-- Даже я в тех местах... мне, как англичанину, тяжело это говорят - партия восторжествовала не иначе, как вследствие громадных расходов. Сотня тысяч, говорят сэр Лейстер, озирая кузенов с возрастающим достоинством и с возрастающим негодованием: - сотни тысяч фунтов стерлингов!

Если у Волюмнии был недостаток, так только о дан - наивность. Наивность, собственно говоря, очень-идет к кудрявой головке, к коротенькому платьицу, панталончикам и передничку; но как-то не клеится с накладной косой, румянами я розовым ожерельем. Как бы то ни было, только под влиянием этой наивности Волюмния спрашивает нежно:

-- Зачем такия суммы?

-- Волюмния! замечает сэр Лейстер, с совершенной серьёзностью: - Волюмния!..

-- Нет, нет, я не то хотела сказать, вскрикивает Волюмния с своим любимым маленьким визгом: - как я глупа! я хотела сказать: как жалко, что такия суммы!

Волюмния спешит выразить свое мнение, что дерзновенные должны быть причислены к изменникам и партия на зло им должна восторжествовать.

-- Я очень-рад, Волюмния, повторяет сэр Лейстер, не обращая внимания на её поспешное выражение личных мнений: - я очень-рад, что вы хотели сказать: "как жалко". Да, это очень-жалко, это позор избирателям. Что ж касается до вашего неуместного и необдуманного вопроса, Волюмния: "зачем?" я вам отвечу на него: "на необходимые расходы". И я уверен в вашем здравом смысле, Волюмния, что вы не решитесь больше развивать этого вопроса ни здесь и нигде.

Сэр Лейстер считает истинным долгом взглянуть в заключение на Волюмнию уничтожающим взглядом, потому-что ходит молва будто-бы эти необходимые расходы очень-похожи на подкуп по-крайней-мере двух сотен избирателей; притом же некоторые безжалостные остряки дали по этому поводу советь исключить из заздравных песнопений Верхнюю Палату Парламента, заменив ее песнопением о шести-стах-пятидесяти-восьми джентельменах весьма-слабого здоровья.

-- Я предполагаю, говорит Волюмния, выждав несколько минут после своего наказания: - я предполагаю, мистер Телькингорн совсем заработался.

-- Я не знаю, отвечает сэр Лейстер, выпучив глаза: - и не знаю почему мистер Телькингорн может заработаться. Я не знаю, какую он несет обязанность. Надеюсь, по-крайней-мере, что он не кандидат.

Волюмния думает, что, может-быть, он занят по случаю выборов. Сэр Лейстер хотел бы знать, кем и для какой целя он занят? Волюмния, конфузясь, предполагает, что он занят кем-нибудь для... для... некоторых дел... советов... Сэр Лейстер не думает, чтоб кто-нибудь из клиентов мистера Телькингорна нуждался в пособии адвоката.

Леди Дедлок сидит у открытого окна, опершись рукою на бархатную подушку, и смотрят на тени, ложащияся вдоль парка, не обращая ни малейшого внимания на политический разговор Волюмнии с сэром Лейстером. Но как только произнесли имя Телькингорна, миледи начинает прислушиваться.

Вялый кузен, украшенный усами, сидя в совершенном изнеможении за оттомане, замечает, картавя, что ему говогили вчегха, будтоб мистегх Телькигогхн уехал куда-то на железные заводы, чтоб подать свое законное мнение о каком-то пгхедмете и что было бы очень-забавно, еслиб сегодня, по окончания выбогхов, мистегх Телькигогхн явился бы к ним и пгхивез новости о низложении Кудля.

Напудренный Меркурий, подавая кофе, считает, вследствие речей истощенного кузена, своим долгом доложит, сэру Лейстеру, что мистер Телькингорн в Чизни-Вольде и теперь кушает. Миледи за мгновение ока поворачивает голову от окна, но потом опять приходить в свое первоначальное положение,

Волюмния в восторге, что её любимец здесь. Он такое оригинальное, такое всезнающее и ни о чем неговорящее созданье, что она считает его истинным масоном. Она вполне убеждена, что он глава масонской ложи, носит коротенькие фартучки и почитается всеобщим идолам; эти замечания, воодушевляют прелестную Волюмнию до такой степени, что она не в-состоянии долее заниматься вязаньем кошелька.

-- Он еще ни разу не приезжал сюда с-тех-пор, как я здесь, прибавляет Волюмния: - я просто терзалась холодностью этого вероломного создания; наконец я начала думать, что его нет на этом свете.

Быть-может возрастающий сумрак вечера облекает лицо миледи какою-то тенью; только оно очень-мрачно, как-будто в ней гнездятся мысль: "я желала бы, чтоб его в-самом-деле не било на этом свете".

-- Мистер Телькингорн, говорит сэр Лейстер: - всегда принят здесь радушно; он молчалив везде, где бы ни был. Это человек достойный и достойно-уважаемый.

Тощий кузен предполагает, что он "чегхтовски богат."

-- Да; в нем нуждаются, говорит сэр Лейстер: - платят ему, без-сомнения, хорошо и он принят почти как равный в самом высшем кругу...

Все вскакивают, потому-что, как раз под окном раздали выстрел.

-- Боже мой! что это такое? вскрикивает Волюмния с свояк любимым маленьким визгом.

-- Должно-быть убили крысу, говорит миледи.

Входит мистер Телькингорн в-сопровождении Меркуриев с лампами и свечами.

-- Нет, нет, говорит сэр Лейстер: - я не думаю. Вы не любите сумерек, миледи?

Напротив, миледи очень любит сумерки.

-- А вы Волюмния?

-- Возьмите, в таком случае, огонь прочь, говорит сэр Лейстер: - извините, Телькингорн. Как ваше здоровье?

Мистер Телькингорн подходит своим обыкновенным тихим шагом, надеется, что миледи здорова, понимает руку сэру Лейстеру и садится на указанный ему стул, по другую сторону маленького пюпитра, употребляемого баронетом при чтении газет. Сэре Лейстер думает, что миледи может простудиться, сидя у открытого окна. Миледи очень-благодарна за его внимание, но она не боится простуды и любит дышать свежим воздухом. Сэр Лейстер встает, плотнее закутывает шеику шмеди в шарс " опать возвращается на свое место. Пользуясь зтш временем, мистер Тельвввгорн берет щепотку табаку.

-- Ну, говорят сэр Лейстер: - как шли выборы?

-- О, очень, очень-вяло! Никакого шанса. Они поставили на-своем. Вы совершенно разбиты. Три против одного.

В этом состоит некоторая часть политики и искусства мистера Телькингорна; он не имеет никакого политического мнения, то-есть ровно никакого, и не принадлежит никакой партия; поэтому-то он и говорит: вы разбиты, а не мы.

Сэр Лейстер величественно-гневен. Волюминия никогда не слыхивала подобных вещей.

-- Вы знаете, это то место, говорит мистер Телькингорн, когда опять все смолкли: - на которое они прочили сына мистрисс Раунсвель.

-- Место, от которого, как вы мне тогда очень-правильно сказали, говорит сэр Лейстер: - он имел достаточно такту и здравого смысла отказаться. Я ни в каком случае не похвалю образа мыслей мистера Раунсвеля, образа мыслей, который он выказал здесь, быв не более получаса времени; но отдам справедливость, что в отказе его виден здравый смысл.

-- Га! говорит мистер Телькингорн: - однакож это не помешало ему быть очень-деятельным на выборах.

-- Ясно ли я понимаю вас, Телькингорн? хотите ли вы сказать, что мистер Раунсвель был деятелен при настоящих выборах?

-- Необыкновенно-деятелен.

-- Против?...

-- О, разумеется, против вас. Он хорошо говорить; прост, но увлекателен. Он производил потрясающий эффект и имел большое влияние. Относительно деловой части, он всех увлек за своим мнением.

-- И его сильно поддерживал, продолжает мистер Телькингорн, к виде окончательного удара: - его сын...

-- Его сын, сэр? повторяет сэр Лейстер, с боязливою вежливостью.

-- Да его сын, сэр Лейстер.

-- Его сын, который хотел жениться на молоденькой девочке, горничной миледи?

-- В таком случае клянусь честью, говорят сэр Лейстер, после страшной паузы, впродолжение которой слышно было сильное хрипение в его груди: - в таком случае, клянусь честью, клянусь жизнью, клянусь моими правилами и репутацией, общественные шлюзы открыты и воды... гм... воды прорвались в те пределы, в те связи приличий, которыми держится все на земле.

Волюмния думает, что теперь настало время... понимаете, такого рода, что кто-нибудь, облеченный министерскою властью, сделал бы что-нибудь. Вялый кузен замечает, что отечество скачет на почтовых к чогхту.

-- Прошу, говорит сэр Лейстер, все еще задыхающимся голосок: - не делать на этот случай никаких более замечаний. Комментарии излишни. Миледи, позвольте мне заметить вам, касательно этой колодой девочки...

-- Не в том дело, отвечает сэр Лейстер: - я очень-рад, что вы не имеете итого намерения; я хотел только заметить, что если вы ее считаете достойною своего покровительства, то употребите все ваше влияние, чтоб снасти ее от этих коварных рук. Укажите ей, каким насилиям могут подвергнуться её принципы и сберегите ее для более-достойного человека. Внушите ей, что она может сыскать себе мужа, здесь в Чизни-Вольде, который не решится - сэр Лейстер придумывает выражение и наконец продолжает... совратить ее с правил её предков.

Эти замечания сэр Лейстер высказывает с неизменною вежливостью и совершенным почтением, с которыми всегда обращается к миледи. Она только слегка кивает головой в знак ответа.

Месяц встал высоко и холодным, бледным лучом своим осветил головку леди Дедлок.

-- Достойно замечания, говорят мистер Телькингорн: - что этот народ даже очень-надменен.

-- Меня не удивит, если они, то-есть жених и все, откажутся от этой девочки; но я не знаю согласится ли отказаться она, даже живя при таких счастливых условиях, в Чизни-Вольде.

-- Ну-с... говорят сэр Лейстер дрожащим голосом: - ну-с, продолжайте. Вам это лучше известно: вы знаете этот класс народа.

-- Действительно, сэр Лейстер, отвечает адвокат: - я говорю только о том, что знаю. Я могу рассказать одну историю, если только позволит миледи.

Миледи наклоняет, в знак согласия, голову; Волюмния в восторге. Ах, историю! Наконец-то он, что-нибудь разскажет! и верно страшную историю о каких-нибудь привидениях, говорит Волюмния.

этой истории сэр Лейстер, я узнал недавно; оне коротки и могут служить подтверждением тому, что я сказал. Я скрою имена действующих лиц; надеюсь, леди Дедлок, не сочтет меня невежливым.

При слабом мерцании огня в камине видно, что мистер Телькингорн смотрит на месяц; при бледных лучах месяца видно, что леди Дедлок сидит спокойно.

-- Земляк мистера Раунсвеля человек точно таких же правил и понятий, имел, как мне сказывали, дочь, которая была так счастлива, что обратила на себя внимание знаменитой леди; я говорю о знаменитой леди в настоящем смысле этого слова, то-есть не только знаменитой в его глазах, но и знаменитой по замужству своему с человеком ваших достоинств, сэр Лейстер.

Сэр Лейстер, говорит снисходительно:

-- Понимаю, мистер Телькингорн.

-- Леди была богата и прекрасна, любила эту девочку, осыпала ее милостями и держала при себе. Но леди, при всей своей знаменитости имела тайну, которую хранила несколько лет. Дело в том, что в молодости своей она была помолвлена с одним повесой: он служил в армии капитаном и приносил несчастие всему, что к нему прикасалось. Брак не состоялся, но она родила ребенка, которого он был отцом.

При слабом мерцании огня в камине видно, что мистер Телькингорн смотрит на месяц; при бледных лучах месяца видно, что леди Дедлок сидит спокойно.

-- Когда капитан умер, леди считала тайну свою недоступной; но стечение обстоятельств, о котором нечего упоминать, открыло эту историю. Как я слышал, причиной к этому была её неосторожность; это показывает, как трудно людям самого твердого характера (я должен заметить, она была очень-тверда) иметь всегда над собою власть. Открытие этой тайны повлекло за собою, как вы понимаете, семейные неприятности и раздор. Я предоставляю, сэр Лейстер, судить вам об оскорблении мужа. Но не в том дело. Когда открытие этой тайны дошло до слуха земляка мистера Раунсвеля, то он на милости знаменитой леди смотрел как на позор своей дочери, и вырвал ее из знаменитого дома, как из самого преступного и презренного места; он не понимал нисколько той чести, которую делают ему и его дочери ласки знаменитой фамилии - вот как они надменны, сэр. История моя этим кончается. Надеюсь, леди Дедлок извинит мне её грустное направление.

Со всех сторон поднялись различные мнения, более или менее-сходные с мнением Волюмнии. Эта юная девственница никак не может допустить существование подобной леди и считает всю историю вымыслом. Большинство придерживается мнения вялого кузена, которое коротко и выражается в следующем афоризме:

"Чогхт с ним, с этим земляком, мистегха Гхаунсвеля". Сэр Лейстер все это относит к пагубному влиянию Ват-Тэйлора и чертит в голове свой план, сообразно с этим мнением.

Впрочем, все выражают очень-мало желания разговаривать, потому-что с началом необходимых расходов кой-где, поздно по вечерам сидели в Чизни-Вольде, и это первый вечер, что семейство одно, без посетителей. Ужь десять часов пробило, когда сэр Лейстер просит мистера Телькингорна позвонить и велеть подать свечи.

Месяц покрылся облаком. Миледи первый раз движется, встает с своего стула и подходят к столу за водой.

Леди Дедлок, величественная, изящная, самовластная, поражающая собою всех, проходит длинную перспективу мимо этой нимфы, которую окончательно уничтожает сравнением с собою.