Холодный дом.
Часть девятая.
Глава LII. Упрямство.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть девятая. Глава LII. Упрямство. (старая орфография)

ГЛАВА LII.
Упрямство.

Однажды утром, в то время, как мы садились завтракать, к нам поспешно вошел мистер Вудкаурт; он рассказал, что в городе разнесся слух о страшном убийстве; что мистер Джордж, по подозрению в преступлении, захвачен и посажен в тюрьму и что сэр Лейстер Дедлок обещал большую награду тому, кто откроет преступника. Пораженная таким неожиданным известием, я сначала не могла понять причины участия к убитому со стороны баронета; но когда я узнала, что убитый был адвокат сэра Лейстера, мысль об ужасе, который внушал моей матери человек этот, невольно бросилась мне в голову.

Весть о неожиданной и насильственной смерти человека, к которому мать моя с-давних-пор питала чувства непреоборимого ужаса, человека, который смотрел на нее с недоверием и подозрением, следя за каждым её движением, за каждым её словом, как опасный и тайный враг, потрясла меня очень-сильно. Но первая мысль моя была не о нем - нет; я думала о моей бедной матери.

Тяжело подумать, что есть люди, известие о смерти которых не расшевелит в душе сожаления! Мать моя, я знаю, без горя и без ужаса выслушала о кончине старого адвоката.

Мысль эта невольно увеличивала неприятные ощущения и страх, которые возбуждало во мне имя убитого. Я так была взволнована, что только спустя несколько времени в-состоянии была следить за разговором мистера Вудкаурта с опекуном моим. Они говорили о мистере Джордже, о том впечатлении, которое производил на всех нас этот добрый, честный солдат, и что подозрение его в смертоубийстве вряд-ли можно считать основательным.

Опасение за судьбу отставного кавалериста сосредоточило на нем все мое внимание.

-- Добрый опекун мой, сказала я: - уже-ли вы думаете, что мистер Джордж убийца?

-- Нет, друг мой, нет! отвечал он: - я не могу представить себе, чтоб этот человек, столько откровенный и добросердечный, соединяющий в себе с силою великана кротость младенца, мог быть способен к преступлению; я не могу этому поверить, решительно не могу.

-- И я тоже, говорил мистер Вудкаурт: - однако несмотря на все хорошее мнение, которое мы о нем имеем, нельзя не сознаться, что улики против него имеют некоторую основательность. Он ненавидел покойника и никогда не скрывал своих чувств; они не раз бранились между собой, не раз адвокат называл его разбойником, злодеем, способным на всякое преступление, и наконец сам мистер Джордж признается, что был один-одинёхонек в том месте, где произошло убийство. Я с своей стороны считаю его столько же невинным в этой смерти, как самого себя; но для людей, незнающих его, эти улики, как я сказал, могут иметь некоторое основание.

-- Вы правы, говорил опекун мой: - и мы оказали бы ему плохую услугу, моя милая, прибавил он, обращаясь ко мне: - еслиб вздумали смотреть легко на эти улики.

Я, разумеется, чувствовала, что мы должны были сознавать не только перед собой, но и перед другими всю важность обвиняющих его обстоятельств; однакож я знала (и не могла удержаться, чтоб не высказать моей мысли), что подозрение, тяготеющее над Джорджем, не заставит нас отвернуться от него при этом критическом положении.,

-- Боже сохрани! возразил мой добрый опекун: - мы будем помогать ему, как он помогал этим двум бедным существам, которых теперь уж нет на свете. Он намекал на мистера Гредли и на несчастного Джо, которым мистер Джордж давал у себя убежище.

Мистер Вудкаурт рассказал нам, что работник кавалериста, пробегав, как сумасшедший, целую ночь по улицам, приходил рано утром к нему; что мистер Джордж заботится более всего о том, чтоб мы не сочли его преступником; что он поручил своему верному Филю, в самых сильных выражениях, какие только знал, уверить нас в его совершенной невинности, и что Филь успокоился только тогда, когда получил обещание, что его поручение непременно будет передано Мам безотлагательно. Теперь же, прибавил мистер Вудкаурт: - я имел намерение отправиться и навестить заключенного.

Добрый опекун мой, разумеется, не мог отказать себе в удовольствии идти вместе с мистером Аланом Byдкауртом. Кроме расположения моего к отставному кавалеристу и его расположения ко мне, это происшествие имело для меня еще личной интерес, о котором знал только мой добрый опекун. Смерть адвоката близко до меня касалась. Открытие истины и освобождение невинного от подозрений было для меня делом чрезвычайно-важным, потому-что подозрение, сделанное хотя и несправедливо, может иметь также вредные последствия. Словом: я сочла своею обязанностью навестить Джорджа. Мой добрый опекун не воспротивился этому желанию и мы отправились.

Мы пришли в большую тюрьму с множеством дворов и корридоров, которые были однообразно устроены. Проходя по ним, я поняла, что заключенные, сидя безвыходно несколько лет за этими голыми стенами, привязывались, как мне случалось читать, к какому-нибудь деревцу, к травке. В отделении со сводами, имевшем крепкия железные решетки в окнах, обитые железом двери, которые казались еще чернее от ярко-выбеленных стен, в этом отделении, очень-походившем на погреб, устроенный поверх земли, нашли мы кавалериста, стоящого в углублении. Он сидел на скамейке, и встал только тогда, когда двери завизжали на своих железных петлях.

Увидев нас, он сделал шаг вперед своей обыкновенной тяжелой поступью, потом остановился и холодно поклонился нам; но заметив, что я подходила ближе к нему и протягивала руку, он понял причину нашего посещения.

-- Теперь легко на душе, уверяю вас, мисс, и джентельмены, сказал он с глубоким вздохом и дружески кланяясь нам: - вы здесь - и мне все-равно, как бы дело мое ни кончилось.

Трудно было принять его за заключенного: по его спокойствию, по его воинственной осанке, он скорее походил на тюремного сторожа.

к величайшему для него удовольствию.

-- Благодарю вас, мисс, сказал он мне.

-- Мистер Джордж, начал опекун мой: - мы не требуем от вас новых доказательств в вашей невинности, и я убежден, что и вы с своей стороны не будете требовать от нас уверений в нашем о вас добром мнении. Мы пришли единственно с той целью, чтоб повидать вас.

-- Благодарю вас, сэр, от всей души благодарю. Еслиб и был преступник, право, после того, что вы для меня делаете, не мог бы прямо смотреть вам в глаза. Я некрасноречив, сэр, я не красноречив, мисс Сомерсон, но чувствую глубоко, очень-глубоко...

Он приложил руку к широкой груди своей и на минуту склонил перед нами голову. В этом простом, безъискусственном жесте было много трогательного.

-- Скажите откровенно Джордж, говорил опекун мой: - не можем ли мы сделать что-нибудь для вашего комфорта?

-- Для чего?.. спросил он, откашливаясь.

-- Для вашего комфорта. Не может ли что-нибудь облегчить неприятность вашего заключения?

-- Очень-благодарен, сэр, возразил Джордж подумав немного: - но изволите видеть: табак здесь запрещен, стало-быть, мне и желать нечего.

-- Если впоследствии вам что-нибудь понадобится, дайте нам знать об этом сейчас же.

-- Благодарю вас, сэр. Но я думаю, заметил мистер Джордж, с откровенной улыбкой, мелькнувшей на загорелом лице его: - что человек, который был таким бродягой на белом свете, как а, может легко свыкнуться и с этим местом.

-- Теперь поговоримте о вашем деле, заметил ной опекун.

-- Пожалуй, сэр, возразил мистер Джордж, скрестив руки на груди своей совершенно-спокойно и даже с некоторым любопытством.

-- В каком оно теперь положении?

-- Да оно, сэр, теперь кажется в допросах. Бёккет, изволите видеть, находит, что обвинения пока недостаточны; не знаю чего ему еще нужно. Впрочем, этот человек съумеет все пополнить, как следует, я на этот счет совершенно-спокоен.

-- Но что с вами, Джордж, воскликнул опекун мой с некоторой горячностью, свойственной его характеру: - Вы говорите о себе, как о совершенно-постороннем лице?

-- Что ж тут худого, сэр? сказал мистер Джорж: - Благодарю вас за ваше расположение; но при всем том никак не могу думать, чтоб честный человек должен был размозжить себе голову о стену, если на него взваливают напраслину.

-- Слова ваши некоторым образом справедливы, возразил опекун мой, успокоившись. - Но, мой милый мистер Джордж, и невинный человек должен принять все меры, необходимые для своей защиты.

-- Правда, сэр. Я так и сделал: я сказал магистрату: джентльмены, я так же невинен в этом деле, как вы сами. Показания, которые вы имеете против меня, верны; больше я ничего не знаю. Вот и все. Больше я ничего сказать и не могу. Это истинная правда.

-- Эти слова, однакож, недостаточны, возразил опекун мой.

-- Вам нужен адвокат, продолжал мой добрый опекун: - и мы постараемся съискать для вас самого лучшого.

-- Увольте, увольте, сэр! сказал мистер Джордж, отступив несколько шагов назад: - я вам очень-обязан... но... адвоката не нужно.

-- Вы не хотите иметь адвоката?

-- Да, сэр, не хочу, и мистер Джордж самым выразительным образом потряс головой.

-- Почему ж вы не хотите?

-- Не люблю этого народа, очень не люблю. Гредли тоже не очень их жаловал и, извините меня, сэр, я думаю, что и вы не совсем к ним расположены.

-- Это, впрочем, государственная должность, говорил мой опекун, не зная, что отвечать: - это государственная должность, Джордж.

-- Будто бы, сэр? возразил кавалерист. - Я в этих должностях понимаю только одно, что все эти адвокаты самые несносные пиявки:

Он изменял свое положение, оперся одною рукою о стол, другую заложил себе за спину, как человек, никогда неколеблющийся в однажды-принятом решении. Тщетно старались мы все трое убедить его переменить свой образ мыслей. Он слушал нас с такой кротостью, которая чрезвычайно шла к его массивному сложению, но, сказать откровенно, все наши доводы сделали на него точно столько же впечатления, сколько на стены его тюрьмы.

-- Я прошу вас, подумайте еще раз обо всем этом, мистер Джордж, сказала я. - Не-уже-ли вы никакого не имеете желания, относительно вашего дела?

-- Я желал бы, мисс, чтоб меня судили военным судом, возразил он: - но, сколько мне известно, это совершенно-невозможно. Если вы будете так добры и подарите мне несколько минут, то я постараюсь растолковать вам, сколько могу яснее, то, что я думаю.

Он посмотрел на каждого из нас поочереди, повернул головою, как-будто поправляя узкий воротник своего мундира, и начал после краткого размышления:

-- Видите ли, мисс, меня схватили, сковали и привели сюда. Я заклеймен, обезчещен и сижу здесь. Бёккет обшарил сверху до низу мою галерею для стрельбы. Добро мое - его хоть у меня и немного - разлетелось впух и впрах, а я сижу здесь да посиживаю. Оно бы, знаете, и ничего: квартира, как квартира, да только сижу-то я безвинно; и не сидеть бы мне, еслиб с-молоду я не вел бродяжнической жизни и не слонялся бы взад и вперед. Что ж делать, прошлого не воротишь. Теперь надо подумать о будущем.

Он отер загорелый лоб свой, задумался на-минуту и сказал, весело улыбаясь: - я, изволите видеть, небольшой руки оратор, мне нужно прежде подумать да и подумать о том, что хочу сказать. И подумавши несколько минут, он взглянул на нас н продолжал.

-- Что тут прикажешь делать? Несчастный покойник был сам адвокат и крепко держал меня в своих когтях. Только не хочется шевелить его костей, а то сказал бы, что он был не человек, а демон. Вот потому-то я и не люблю их братии, и не водись я с ними, не сидеть бы мне здесь, поверьте, не сидеть. Но не в том дело; положим, что я действительно убил его; положим, что я всадил ему в грудь пулю из того самого пистолета, который Бёккет нашел в моей квартире, еще поостывшим после выстрела, что видит Бог, он мог бы найдти у меня каждый день с-тех-пор, как галерея принадлежит мне. Что ж оставалось бы мне делать - взять адвоката ?

Он остановился, потому-что услышал снаружи шум ключа и запоров, и начал продолжать речь свою не прежде, как дверь растворилась и затворилась снова - с какой целью, я сейчас об этом скажу.

-- Я бы взял, пожалуй, адвоката, и он начал бы (как мне часто приводилось читать в газетах): "мой клиент ничего не говорит; мой клиент думает сам защищаться"; мой клиент то, мой клиент сё... и городил бы всякую чепуху. Но моему мнению, народ этот не имеет обыкновения действовать прямо и не думает, чтоб так могли действовать и другие. Положим теперь, что я невинен, и тоже возьму адвоката. Вероятно, возможность преступления покажется ему естественною столько же, сколько и невозможность, даже, может-быть, он скорее почтет меня виновным. Что жь сделал бы онь как в том, так и в другом случае ? Он стал бы защищать меня как виновного; зажал бы мне рот, сказал бы мне, чтоб я себя не компрометировал, оставил бы некоторые подробности в тени, изорвал бы в мелкие клочки показания свидетелей, наделал бы разныхь кляуз и, может-быть, потребовал бы моего освобождения! Но, мисс Сомерсон, мне бы хотелось избежать всех этих дрязг. Я лучше соглашусь, чтоб меня повесили, только по-моему... Извините, что я говорю при вас такия неприятные вещи.

Он так разгорячился и так вошел в предмет свой, что мог говорить уж без остановки.

-- Лучше соглашусь, чтоб меня повесили. И пусть их повесят. Я не имею намерения сказать (он посмотрел на всех вас поочередно, подпираясь своей мощною рукою и насупив свои густые брови), что повеситься мне будет приятнее, чем кому другому. Но вот в чем дело: я должен или выйдти совершенно-чистым, или отправиться на виселицу. Поэтому, когда я слышу, что против меня приводят какое-нибудь показание и вижу, что оно верно, я и говорю им, что оно верно. Если они мне скажут, что слова мои послужат новым показанием против меня же, я скажу им, что и это по-моему верно. Если они не могут оправдать меня по-справедливости, то и никак не могут оправдать; а если и оправдают, то такое оправдание будет в глазах моих хуже фальшивой ассигнации.

-- Благодарю вас, мисс Сомерсон, и вас обоих, джентльмены, чувствительно благодарю за ваше внимание. Но нот как понимает эти вещи палашом выкроенный ум солдата. Я вел хорошую жизнь только пока служил. Если теперь дело пойдет худо, так пожну, что посеял. Как-скоро я оправился от первого, удара, помирился с мыслью, что меня считают за убийцу - наш брат, бродяга, испытавший так иного дурного в жизни, скоро оправляется от всяких ударов - дошел я мало-во-малу до тех мыслей, которые изложил перед вами. При них и останусь. У меня нет родных; я никому не делаю стыда, ничьего не раздираю сердца... Вот все, что чувствую.

В растворившуюся перед этим дверь (о чем я ужь говорила) вошел мужчина, тоже из военных, только на первый взгляд менее-приятной наружности, чем мистер Джордж, и вместе с ним вошла загоревшая, светлоглазая, здоровая женщина с корзиною в руках. С самого появления своего они внимательно вслушивались во все, что говорил Джордж. Кавалерист встретил их доверчивым взглядом и дружеским киванием головы, не прерывая, впрочем, своей речи для особенного приветствия, Окончив спич, он пожал им дружески руки и сказал: - Это мой старый сослуживец, Матвей Багнет, а это жена его, мистрисс Багнет.

Мистер Багнет отвесил военный поклон, а мистрисс Багнет сделала книксен.

-- Мои истинные, закадычные друзья, сказал мистер Джордж: - из их дома я был взят под стражу.

-- С подержаной виолончелью, прибавил мистер Багнет, сердито покачав головою: - хорошого тона. Для приятеля, который не смотрит на деньги... гм...

-- Мат, сказал мистер Джордж: - ты все слышал, что и говорил этой леди и этим обоим джентльменам: ты верно со мною согласен.

После некоторого размышления, мистер Багнет предоставил решение этого вопроса жене своей: - Старуха, сказал он: - выскажи ему.

-- Эх Джордж, воскликнула мистрисс Багнет, разбирая свою корзину, заключавшую в себе кусок холодной свинины, немножко чаю и сахару и полхлеба: - разумеется, Мат с вами несогласен: с-ума сойдешь, выслушав вас. Вы не хотите оправдаться яи этак, ни так. Что это за капризы? Это глупость, сумасбродство. Джордж!

-- Не ворчите на меня мистрис Багнет, сказал кавалерист: - я ужь и так довольно-несчастлив.

-- Убирайтесь с вашим несчастьем! Воскликнула мистрисс Багнет: - хоть бы оно научило вас уму-разуму. Не век же, право, городить вздор. Поверите ли, что безсмыслицы, которые вы говорили при этой честной компании, заставили меня краснеть так, как я отродясь не краснела. Адвоката? Боже мой! да кабы только у семи нянек не было дитя без глазу, так я бы на вашем месте взяла i дюжину адвокатов, еслиб только этот джентельмен предложил! мне их.

-- Очень, очень-умная женщина! сказал мой добрый опекун: - я надеюсь, что вы уговорите его, мистрисс Багнет.

-- Его уговорить, сэр! возразила она. Боже сохрани! Вы не знаете его, сэр. Посмотрите - и мистрисс Багнет ставит свою корзинку и указывает на кавалериста обеими своими загоревшими руками: - посмотрите только на него: он такой упрямый, такой настойчивый, какого и днем с огнем не отъищешь. Вы скорее поднимете своими собственными руками сорока-восьми-пудовую гирю на плечи, чем заставите его выбросить из головы этот хлам. Боже мой! разве я его не знаю. Разве я не знаю вас, Джордж? Двадцать лет я вас знаю таким! Не разуверишь его, сэр, не разуверишь!

Дружелюбное негодование мистрисс Багнет производило замечательное впечатление на её мужа; он кивал не один раз кавалеристу головой, для возбуждения его внимания. Мистрисс Багнет, между-прочин, смотрела на меня пристально. По движению глаз её, я заметила, что она чего-то от меня хочет, но чего именно - я не могла понять.

-- Я ужь давным-давно махнула на вас рукой, старый товарищ, сказала мистрис Багнет, обдувая с свинины пыль, причем снова посмотрела на меня: - и еслиб эта леди и эти джентельмены знали вас так же, как знаю я, так и они отказались бы уговаривать вас. Коли не заупрямитесь скушать кусочек-другой вместо обеда, так вот вам.

-- Благодарю вас; я поем с удовольствием.

-- В-самом-деле? сказала мистрисс Багнет, продолжая ворчат добродушно: - это меня удивляет. Как это вы не решились умереть с голоду. Это было бы на вас похоже. Может-быть вы теперь и это заберете себе в голову. Она опять на меня посмотрела, и тут я поняла из взоров её, которые она бросала попеременно то на меня, то на дверь, что она желает, чтоб мы ушли и на улице у тюрьмы подождали ее; также знаками я сообщила об этом доброму опекуну моему и мистеру Вудкаурту, И мы вышли из тюрьмы.

-- Я надеюсь, что вы одумаетесь и решитесь на лучшее, мистер Джордж, сказала я: - в следующий раз мы конечно найдем вас благоразумнее.

-- Благодарнее я не могу быть, мисс Сомерсон.

-- По-крайней-мере надеюсь, найдем вас менее-упрямым, сказала я: - и я прошу вас подумать и о том, что объяснение этой тайны и открытие настоящого убийцы очень-важны не только для вас самих, но и еще для некоторых лиц.

после) мой рост и стан, которые внезапно поразили его.

-- Странно! сказал он: - однако жь я не могу в этом себя никак разуверить.

-- В чем? спросил его добрый опекун мой.

-- Да видите ли, сэр, отвечал мистер Джордж: - когда несчастный случай, в ту ночь как произошло преступление, привел меня на лестницу покойного, во мраке увидел я фигуру, так походившую на мисс Сомерсон, что я чуть-чуть не заговорил с ней.

При этих словах такой ужас обуял меня, какого я ни прежде, ни после не ощущала и, вероятно, никогда не буду ощущать.

Это не имеет никакого отношения К моему делу; но мисс Сомерсон мне показалась в эту минуту так Похожей на ту фигуру, что я невольно припомнил это обстоятельство.

Я не могла ни различить, ни объяснить тех чувств, которые теперь волновали меня; помню только, что неопределенное желание склонять Джорджа к уяснению истины в этом несчастном события бделалось еще сильнее, хотя я даже не решилась спросить себя, почему это так, и хотя я питала некоторого рода убеждение, что ни в каком случае не могу иметь никакой причины к опасению.

Мы все трое оставили тюрьму и неподалеку от ворот её прохаживались взад и вперед. Спустя очень-немного времени, увидели мы мистера и мистрисс Багнет, которые шли к нам навстречу. На глазах мистрисс Багнет были слезы и лицо её было бледно я взволновано.

-- Изволите видеть, мисс, я не дала Джорджу заметить, что думаю о его деле, было первое её слово, как только они подошли к нам: - но будет худо нашему старому товарищу, право худо.

-- Этого не может быть при попечении, осторожности и доброй помощи, сказал мой добрый опекун.

его не так, разумеется, как мы с Бакаутом. К-тому же, много обстоятельств говорят против него, много есть свидетелей, и мистер Бёккет такая бестия...

-- Подержанная виолончель. Играл, говорит, на флейте. Когда был ребенком, торжественно прибавил мистер Багнет.

-- Вот что я хочу сказать вам, мисс, говорила мистрисс Багнет: - когда я говорю "мисс", а говорю ко всей компании. Пройдем на-миутку сюда, за угол, и я вам сейчас скажу.

Мистрисс Багнет поспешно отвела нас в отдаленное место и так запыхалась, что не могла выговорят и слова. Это заставило мастера Багнета сказать ей: "Ну, старуха, высказывай!"

-- Вы должны знать, мисс, продолжала она, развязывая ленты своей шляпки, чтоб свободнее отдышаться: - что легче снести с места Довер-Кестль, чем внушить Джорджу, что он говорит вздор. Уж у него такая натура. На него надо особенное средство, и я знаю какое.

-- Я говорю вам, мисс, продолжала она, взмахивая руками при каждом слове: - что он толкует о родных вздор. Они о нем не знают, а он знает о них. Он не раз проговаривался мне, однажды и моему Вульвячу говорил о сединах, да о горе, да з том, да о сем. Бьюсь об заклад, что в этот день он видел свою мат. Она жива, и нужно ее привести сюда сейчас же. И мистрисс Багнет тут же взяла в рот несколько булавок и начала кругом подшпиливать свое ялатье, так-что оно сделалось чуть-чуть подлиннее серого салопца. Всю эту операцию она исполняла с поразительною ловкостью к проворством.

-- Бакаут, сказала она, обращаясь к мистеру Багнету: - присмотри за детьми, старичина, и дай-ка мне зонтик. Я еду в Линкольншайр и привезу с собою его старуху.

-- Но, Боже мой! воскликнул мой добрый опекун, опустив руку в карман: - Как вы отправитесь? Линкольншайр не близко. Есть ли у вас деньга?

Мистрисс Багнет вытащила кожаный кошелек, развивала его, насчитала в нем два-три шиллинга и с полным самодовольствием завязала его снова.

за матерью Джорджа. - И в-самом-деле, в своем сером салопце и с зонтиком, пошла она поспешными шагами, и пока мы в изумлении смотрели друг на друга, она уж исчезла за углом.

-- Мистер Багнет, сказал опекун мой: - не-уже-ли вы ее так отпустите?

-- Ничего! ответ он: - из другой части света так вернулась в этом салопце и с этим зонтиком. Когда старуха говорят "так", так стало-быть так - вот и все.

-- Значит, она в-самом-деле честная и верная женщина, возразил мой добрый опекун: - и это, как-нельзя-больше говорят в её похвалу.

-- Она сержант образцового батальйона, сэр, сказал мистер Багнет, уходя и смотря на нас через плечо: - второй такой не отыщешь. Однако я об этом при ней ни гу-гу! Дисциплина прежде всего - понимаете?