Холодный дом.
Часть девятая.
Глава LIII. След.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть девятая. Глава LIII. След. (старая орфография)

ГЛАВА LIII.
След.

При настоящих обстоятельствах, мистер Бёккет и жирный указательный палец его совещаются безпрестанно. И это демон, а не малец! Когда у мистера Бойкота под-рукой важное дело, жирный указательный палец вступает в должность главного помощники. Приставит ли его мистер Бёккет к уху, он нашетывает ему тайны, еще неоткрытые; приложит ли его к губам, губы безмолвствуют; потрет ли им нос - и чутье делается тоньше собачьяго; погрозит ли им на преступника - и преступник во всем сознается. То-есть просто демон, а не палец. Авгуры храма следственной полиции, подметив продолжительные совещания мистера Бёккета с его указательным пальцем, предвещают всегда недоброе.

Мистер Бёккет сам-по-себе только кроткий, умный наблюдатель человеческой природы и вообще добродетельный философ, неспособный строго осуждать людские промахи; он является в безчисленное множество домов, прогуливается по множеству улиц и, судя по внешности, прогуливается скорее от скуки, чем для какой-нибудь цели. Он в самом радушном настроении относительно ближняго и готов осушить с ним не одну дружескую чарку хмельного. Он щедр в подаяниях, ласков в обхождении, невинен в разговоре. Но в тихом озере жизни указательный палец мистера Бёккета - страшная шхера.

Время и место не существуют для мистера Бёккета. Как человек, в абстрактном значении этого слова, он может быть, разумеется, везде, но, несовсем как человек, является он там, где его и не ожидаешь. Например:, сегодня вечером его пожалуй увидишь среди гасильников, разветвляющихся у порога городского отеля сэра Лейстера Дедлока, а завтра, чего доброго, рано утром он будет расхаживать по свинцовым крышам Чизни-Вольда, где расхаживал старый адвокат, плоть которого оценена во сто гиней. Сундуки, столы, карманы - все, что принадлежало старому адвокату, ошарит и обнюхает мистер Бёккет, а часа через два, глядишь, он сидит ужь в квартире мистера Телькингорна и метит своим указательным пальцем на указательный палец осанистого римлянина.

Может-быть верченье пальца и не согласуется вполне с семейными наслаждениями, но за-то мистер Бёккет и не отправляется домой в настоящее время. Хотя, вообще говоря, мистер Бёккет высоко ценит общество своей дражайшей половины, женщины, одаренной от природы следственным гением, который, при удачных обстоятельствах, мог бы наделать чудеса; но, за неимением практических упражнений, остановился только на степени довольно-сильного дилеттантизма; однако жь в настоящую минуту он добровольно лишает себя этого высокого наслаждения. Мистрисс Бёккет, с своей стороны, вымещает свое одиночество на своей жилице (даме, к-счастию, очень-любезной, в которой она принимает большое участие) и тараторит с ней без умолку.

В день похорон огромный съезд на полях Линкольнской Палаты. Сэр Лейстер Дедлок, баронет, присутствует лично при церемонии. В строгом смысле, истинно-огорченных только четверо: сам сэр Лейстер, потом лорд Дудль, Вильям Буффи и вялый кузен (что-то в виде привеска); но число безутешных карет бесконечно. Перство выражает грусть свою невиданным доселе множеством цугов четыреконных и шестиконных. Столько гербов на кучерских козлах и на дверцах карет, сколько может собраться разве только тогда, если сама геральдика потеряет разом и мать и отца. Герцог Фудль шлет блистательные дроги для персти и праха, дроги с серебряными втулками для колес, с патентованными осями последняго усовершенствования и с тремя безмолвными, шестифутовой длины, плакальщиками. Кажется, все знаменитые лондонские кучера облечены в траур; и еслиб ржавый покойник был охотником до лошадей (что едва-ли возможно), то в этот день кости его встрепенулись бы радостно.

Посреди заботливых поставщиков похоронной церемонии, посреди множества экипажей, посреди тысячи пар ног, согбенных под тяжестью горя, сидит мистер Бёккет, притаясь в углу одной из неутешных карет, и спокойно наблюдает из-за занавесок стекла за жужжащею толпою. Глаз его зорок, очень-зорок. И куда бы ни смотрел он, сквозь стекла кареты, на окна и домов, на движущуюся ли толпу, ничто не ускользнет от этого глаза.

-- И ты тут, моя дрожавшая половина! Гм! говорит мистер Бёккет про-себя, относя слова эти к мистрисс Бёккет, получившей но его ходатайству местечко на ступенях траурного дома: - и ты тут! И ты тут! И какая ты хорошенькая, мистрисс Бёккет!

Поезд еще не тронулся: дожидается выноса тела. Мистер Бёккет жирными указательными пальцами обеих рук раздвигает на волосок занавески окна и выглядывает в эту щелку на мистрисс Бёккет (он очень нежный супруг, как видно).

-- Так и ты здесь, моя дражайшая половина? Повторяет он вполголоса. - И жилица наша тоже здесь. Я смотрю на тебя, мистрис Бёккет - и сердце мое радуется, и мне кажется, что ты себя хорошо чувствуешь, моя милая!

Мастер Бёккет не говорят больше ни слова; сидит он в карете и чрезвычайно-внимательно смотрит на вынес хранителя благородных тайн. Где теперь эти тайны? Хранит ли он их и доселе в простреленной груди своей? Берет ли он их с собою в неожиданное путешествие? Кто его знает... Мистер Бёккет между-тем смотрят на печальную процесию, наблюдает за каретами в видах будущого интереса, наконец помещается с наибольшим комфортом и тянется за толпою.

Неизмерим контраст между мистером Телькингорном и мистером Беякетом, хотя и тот и другой закупорены в каретах и тянутся в процесии; но пятнышко крови на полу, на которое указывает осанистый римлянин, повергло одного в глубокий сон, не пробудимый ни шумом колес, ни толчками о мостовую, между-тем, как то же пятнышко возбудило до самых волос следственную деятельность второго! Впрочем, и тот и другой равнодушны к этому пятнышку и мало о нем заботятся.

Мистер Бёккет высиживает всю процесию с подобающим спокойствием и, улучив удобную минуту, выскакивает из кареты. Он отправляется в отель сэра Лейстера, где, в настоящее время, он как у себя дома, куда он может приходить когда ему вздумается, где ему всегда рады, к нему всегда внимательны, где он знает все углы и где он окружен атмосферою таинственного величия.

Мистеру Бёккету нет надобности стучаться, или звонить: у него в кармане ключ и он может войдти в дом, когда ему вздумается. Таинственно идет он по длинному корридору, по огромной передней и встречает напудренного Меркурия.

-- Вот еще письмо с почты на ваше имя, мастер Бёккет, говорит ему напудренный меркурий.

-- Гм! Давай его! отвечает мастер Бёккет. И беззаботно берет он письмо в жирные руки свои, и, разумеется, не напудренному меркурию проникнуть, или выпытать тайны этого послания из уст мастера Бёккета. Полицейский агент победоносно обуздывает людския слабости в форме любопытства, и в настоящую минуту смотрит на меркурия с таким же нежным взглядом, с каким любитель природы смотрит на длинную, в несколько миль, аллею.

-- Нет ли при вас табакерки? говорит мистер Бёккет.

К-несчастью, напудренный меркурий табаку не нюхает.

-- Нельзя ли достать мне хоть щепотку. Благодарю вас; мне, знаете, все-равно, какой бы ни был табак; я неочень-разборчив. Благодарю вас.

Захватив с особенным наслаждением, из принесенной снизу банки, щепотку табаку и с важностью отведав его прежде одной, потом другой ноздрей, мистер Бёккет, после довольно-продолжительного размышления, объявляет торжественно, что табак - первый сорт и, с письмом в руках, отправляется наверх.

Хотя мистер Бёккет подымается по лестнице в маленькую библиотеку с видом человека, имеющого обыкновение получать ежедневно по две дюжины писем, однако почтамт немного живится на его счет. Он не большой руки писака и обращается с пером как с судейскою палочкой. И других не поощряет он к переписке с собою, считая вообще корреспонденцию плохим способом для обделывания тонких дел. Он знает, что письма могут быт уликой; новый повод как можно реже писать. На этом основании он неохотник до писем, однако жь в последния сутки получил их ни менее, ш более, как с полдюжины.

Какие это два слова?

Он запирает дверь, открывает свою черную записную книгу - книгу судеб и живота для многих - вынимает из нея другое письмо, кладет его подле первого и читает следующия слова, написанные бойким почерком: - "Леди Дедлок".

-- Хорошо, хорошо! говорит мистер Бёккет: - однако я мог бы заслужить денежки и без этого анонима.

Положив письмо в роковой портфель и застегнув его, мистер Бёккет отпирает дверь именно в то время, когда ему приносят обед, роскошный, вкусный обед, и при нем графин хересу. Мистер Бёккет в кругу приятелей говорят не стесняясь, что стакан хорошого остиндского хересу он предпочитает всякому угощению. Херес подан действительно самый лучший и самый старый. Мистер Бёккет наливает стакан, смакует, нюхает и чмокает губами; но посреди гастрономического наслаждения какая-то мысль приходит ему в голову.

Он осторожно отворяет дверь в большую библиотеку: она совершенно-пуста, едва только мерцает огонь в камине. Окинув всю комнату быстрым глазом, мистер Бёккет сосредоточивает все внимание на столе, на который кладут все получаемые письма на имя сэра Лейстера Дедлока. Бёккет подходит ближе к столу и осматривает конверты.

"Нет, говорят он: - надписи не той руки, которая пишет ко мне, совершенно не той. Завтра я открою все сэру Лейстеру Дедлоку, баронету".

И с этой мыслью возвращается он к своему обеду я уничтожает его с большим аппетитом; потом, после краткого отдыха в объятиях Морвея, приглашается в гостиную. Там принимает его сэр Лейстер; там узнает от него баронет все новое, касающееся убийства. Вялый кузен (усталый после печальной церемония) и Волюмния присутствуют туг же.

Мистер Бёккет отдает каждому из этих трех лиц по особому поклону: сэру Лейстеру Дедлоку, баронету, поклон отличного высокопочтения; Волюмния поклон светской вежливости и любезности, а вялому кузену поклон шапочного знакомства, такой поклон, который выражает: "я знаю, сэр, тебя, и ты, сэр, знаешь меня". После этих маленьких образцов житейского такта, мистер Бёккет потирает себе руки.

-- Имеете вы что-нибудь сообщить мне, офицер? спрашивает сэр Лейстер: - не желаете ли вы переговорить со мною на-едине.

-- Желаю, сэр Лейстер Дедлок баронет, только не сегодня вечером.

-- Вы можете располагать моим временем, в видах отмщения за обиду, нанесенную величию закона, продолжает сэр Лейстер.

Мистер Бёккет откашливается и посматривает на румяна и ожерелья девственной Волюмнии с таким взглядом, который, хотя почтительно, но совершенно-ясно говорит: "ты очень-миленькое создание; в твои лета баба бывает просто дрянь, а ты - красавица!"

Девственная Волюмния быть-может и сама знает чарующее влияние своих прелестей; он перестает надписывать конвертики в виде треугольных шал и меланхолически поправляет свое ожерелье. Мистер Бёккет смотрит на бусы и оценивает их так же верно, как неверно предполагает, что прекрасная Волюлния занимается стихами.

-- Если до-сих-пор офицер, говорит сэр Лейстер: - я не усдел внушить вам, что вы должны употребить все средства к уяснению дела, то, пользуясь настоящим случаем, я скажу раз навсегда: не щадите никаких расходов; я готов на все пожертвования; никакая издержка не должна препятствовать вам, на вашем деятельном поприще.

Мистер Бёккет делает сэру Лейстеру еще поклон в ответ на такую щедрость.

-- Я не могу прийдти в себя до-сих-пор, продолжает сэр Лейстер с благородным жаром. Потрясение так сильно, что едвали скоро возвратится ко мне душевное спокойствие; в-особенности сегодня вечером, после того, как я исполнил тяжкую обязанность свою и похоронил верного, ревностного и преданного друга, сердце мое сильно взволновано

Голос сэра Лейстера дрожит; седые волосы становятся дыбом на голове; глаза полны слез. Лучшая сторона природы его открывается.

-- Я объявляю, говорит он: - объявляю торжественно, что черное пятно будет лежать на моем имени до-тех-пор, пока убийца не будет открыт и наказан по закону. Человек, который посвятил мне большую часть своей жизни, который посвятил мне даже и последний день; человек, который постоянно сидел за моим столом и спал под моей крышей, этот человек, возвращаясь от меня домой, падает под ударами злодея. Я уверен, что его преследовали от самого моего порога, его подстерегли за углом моего дома, и все только потому, что его считали, по связи со мною, за человека с большими средствами и с большим влиянием, чем он в-самом-деле был. Если я не употреблю моих средств, моего влияния, моего положения в свете для открытия и наказания всех сообщников этого преступления, то погрешу против памяти покойника и изменю человеку, служившему мне верно до последней минуты своей жизни.

В то время, когда он произносят эту речь с большою важностью и с большим волнением, озираясь во все стороны, как-будто говорил перед целым митингом, мистер Бёккет смотрит на него с наблюдательным вниманием, в котором, чтоб не сказать слишком-смело, мелькает искра сострадания.

-- Торжественность, с которой совершалась сегодня похоронная церемония, продолжает сэр Лейстер: - блистательным образом доказывает то уважение, которое цвет нашей аристократии питал в коему покойному другу. Он произносит слово друг с особенным ударением. Смерть, изволите видеть, сглаживает все различии - и эта торжественность еще более увеличила то потрясение, которое произвело на меня это дерзкое и страшное преступление. Я не пошалил бы родного брата, еслиб он оказался виновным в этом ужасно" деле.

Мистер Бёккет принимает очень-серьёзный вид. Волюмния замечает, что покойник был такой верный, такой милый человек!

Волюмния выражает мистеру Бёккету, что чувствительное её сердце до конца жизни будет под влиянием этого тяжкого удара, что нервы её потрясены навсегда, и что улыбка никогда уж не осенит её уст. Между-тем, при всем горе своем, она свертывает, в виде треугольной шляпы, описание плачевного состояния своего, предназначенное для отправления к старому, храброму генералу - страшилищу Бата.

-- Подобные удары, конечно, тяжело действуют на чувствительных женщин, нежно говорят мистер Бёккет: - однако, впоследствии нервы успокоиваются.

Волюмнии прежде всего хочется знать, что делается? Предадут ли... ах Боже мой! как это говорится... наказанию этого страшного солдата? Есть ли у него... как бишь их называют... товарищи, что ли? Словом: ей хочется знать решение множества подобно-наивных вопросов.

-- Да, видите, мисс, возражает мистер Бёккет и начинает многозначительно шевелить своим указательным пальцем. Природная его галантерейность так велика, что он чуть-чуть не сказал ей: моя милая. - В настоящую минуту не так легко отвечать ма эти вопросы. Я, сэр Лейстер Дедлок, баронет (которого мистер Бёккет, но причине важности, вмешивает в разговор) - занимался этим делом и утром, и в полдень, и ночью. Без двух-трех стаканчиков хересу, я не мог бы вынести такого напряжения. Я мог бы отвечать на ваши вопросы, мисс, но моя обязанность запрещает мне. Сэр Лейстер Дедлок, баронет, узнает скоро все, что открыто, и смею надеяться (мистер Бёккет снова принимает серьёзный вид), что он выслушает меня со вниманием.

Вялый кузен думает, что пгхеступник будет казнен, для пгхимема, что в нынешнее вгхемя интегхеснее подвести человека под виселицу, чем доставить место с десятью тысячами жалованья в год, убежден, что для пгхимегха лучше повесить обманщика, - чем никого не вешать.

-- Вы знаете жизнь, сэр, вы изучили ее; говорит мистер Бёккет с поздравительным морганьем глаза и скрючиваньем указательного пальца: - и можете подтвердить то, что я сказал этой леди. Вам я не имею надобности говорить, что заставляют меня делать собранные мною сведения. Вы понимаете, чего не понимают дамы, преимущественно те, которые стоят так высоко в свете, как вы, масс, говорят мистер Бёккет, и румянец покрывает пухлые щеки его, потому-что у него слова "моя милая" чуть-чуть не сорвались-было вторично с языка.

-- Офицер исполняет свою обязанность и вполне прав, Волюмния, замечает сэр Лейстер.

Мистер Бёккет бормочет сквозь зубы: - очень-рад, сэр Лейстер Дедлок, баронет, что вы удостоили меня своим одобрением.

-- Вообще, Волюмния, продолжает сэр Лейстер: - делая подобные вопросы офицеру, вы упускаете из виду, что этим самым подаете неподобающий пример: офицер знает свои обязанности и свою ответственность. Нам, составителям законов, неприлично мешать тем, которые обязаны их исполнять. Или - прибавил сэр Лейстер несколько-строже, потому-что Волюмния намеревалась прервать его, прежде-чем он округлил период свой: - или затруднять тех, которые мстят за обиду, нанесенную величию закона.

Волюмния смиренно объявляет, что извинением за её вопросы служит не только ветренное любопытство, свойственное её полу вообще, но печаль и участие к тому милому человеку, потерю которого они все теперь оплакивают.

-- Очень-хорошо Волюмния, возражает сэр Лейстер: - но скромность и в таком случае не мешает!

Мистер Бёккет, пользуясь наступившим молчанием, говорит:

-- Сэр Лейстер Дедлок, - баронет, я не противлюсь желаниям мисс Волюмнии, и с вашего позволения скажу, между нами, что дело почти кончено. Смею доложить: славное, чудное дельцо; еще два-три часа времени - слово почти не будет существовать; все приведется в ясность.

-- Очень-рад, говорит сэр Лейстер: - это делает вам много чести.

-- Сэр Лейстер Дедлок, баронет, таинственно говорят мистер Беннет: - надеюсь, что это делает мне много чести и вместе с тем удовлетворяет общему желанию.

-- Если я называю это дельцо славным и чудным дельцом, продолжает он, искоса бросая значительный взгляд на сэра Лейстера: - то смею доложить, мисс, что я смотрю на него с своей точа зрения, с точки зрения юридической. С другой стороны, такия дела ведут всегда за собой более или менее неприятностей. Очень-странные вещи, очень-резкия семейные обстоятельства доходят до нашего сведения, мисс; да, ей-Богу, такия обстоятельства, которые показались бы вам феноменами.

Волюмния верит, в чем и признается своим наивным тоненьким визгом.

-- Да, и даже в благородных, образованных, знатных семействах, говорит мистер Бекнет, и опять значительно посматривает на сэра Лейстера: - бывают такия проделки, которых вы не поймете, мисс, да-с, не поймете, да и вы, сэр, если смею сказать, продолжает мистер Бёккет, обращаясь к вялому кузену: - и вы, сэр, не поймете. Прежде я имел честь заниматься делами в больших домах.

Вялый кузен, в припадке сильной скуки, подкладывает себе под голову шитую подушку, зевает и говорит усталым, равнодушным голосом: - может-быть.

Сэр Лейстер находит, что время ужь отпустить офицера и говорит величественно: - хорошо. Благодарю вас! и движением руки не только дает знать, что пора кончить разговор, но что и знатные фамилии, поступая худо, могут тоже подвергаться ответственности. - Вы не забудете, офицер, прибавляем он снисходительно, что я всегда готов принять вас, когда вам угодно.

Мистер Бёккет (все-таки многозначительно) осведомляется, может ли он явиться завтра утром с докладом, если открытия подвинутся вперед столько, сколько он ожидает? Сэр Лейстер отвечает: - все-равно, когда хотите. Мистер Бёккет отвешивает известные свои три поклона и хочет удалиться, как вдруг ему приходит на мысль одно забытое обстоятельство.

-- Это сделано по моему приказанию, возражает сэр Лейстер.

-- Не сочтите за дерзость, сэр Лейстер Дедлок, баронет, во мне хотелось бы знать, почему вы изволили избрать лестницу?

-- Да так. Я избрал это место потому, что лестница такая часть дома, по которой всякий проходит. Все живущие в доме обратят внимание на это объявление. Я желаю заставить глубоко понять моим людям о важности преступления, о твердом намерении наказать его, и о невозможности избежать наказания. Впрочем, офицер, если вы имеете сделать какое-либо возражение...

Мистер Бёккет не находит нужным делать никакого возражения; он думает, что если объявление ужь однажды прибито, то лучше оставить его на месте; он повторяет известные свои три поклона, удаляется при легком прощальном визге со стороны Волюмния, которая думает, что этот безценный, страшный человек сущий - Синяя Борода.

С своею склонностью к общежительству и ловкостью приноровляваться к каждому сословию, мистер Бёккет стоит теперь перед пылающим огнем камина в передней я любуется напудренным Меркурием.

-- А что, я думаю в вас будет шесть футов и два дюйма? говорит мистер Бёккет.

-- Три, отвечает напудренный Меркурий.

-- Скажите! я этого не предполагал: вы, ворочен, очень-пропорционально сложены; знаете, не тонконогий какой-нибудь - рост-то и не так заметен. Брали вас когда-нибудь для модели? спрашивает мистер Бёккет и смотрит на него, свернув голову артистически на сторону.

-- Не случалось.

-- Жаль. У меня есть друг, о котором вы в свое время услышите: он скульптор королевской академии; я знаю, что он дорого заплатил бы вам, еслиб мог иметь вас моделью для одной мраморной статуи. А миледи нет дома?

-- Уехала на обед.

-- Чай, каждый день выезжает?

-- Да.

-- И неудивительно, говорит мистер Бёккет: - такая женщина, как она, такая прекрасная, такая привлекательная, такой огурчик служит украшением целому обществу... Батюшка ваш тоже служил лакеем?

-- Не угадали.

последнем издыхании говорил, что лакейскую службу считает самой почетной на всем своем жизненном поприще. И это действительно правда; у меня брат и зять в лакеях... А что каков характер у миледи?

-- Добра, сколько можно - возражает напудренный меркурий.

-- Немножко, может, капризна?.. набалована?.. а, Боже мой, да иначе и быть не может... такая хорошенькая! И нам она нравится, и думаю?.. мы ее любим?.. не правда ли?..

Напудренный меркурий, засунув руки в карманы своих красивых персикового цвета панталон, выставляет симетрически обтянутые в шелк ноги с видом человека, ценящого изящное, и соглашается с мистером Бёккетом. У подъезда слышится стук кареты я раздается сильный звонок в колокольчик.

-- Это она! говорит мистер Бёккет.

Бёккета, только он смотрит на нить алчными глазами я побрякивает чем-то в кармане, может-быть, полупенсовою монетою.

Заметив его, миледи обращается с вопросительным взглядом к другому меркурию, к тому, который привез ее домой.

Мистер Бёккет, перемолвив словечка два с своим указательным пальцем, низко кланяется я выступает вперед.

--" Вы дожидаетесь сэра Лейстера?

-- Имеете вы что-нибудь сказать мне?

-- Пока ничего, миледи.

-- Сделали ли вы какие-нибудь новые открытия?

-- Да, немного, миледи.

на встречу смерти, мимо кровожадных групп, изваянных Дедлоков, от которых ложатся длинные тени на стену; мимо печатного объявления, на которое она бросает мимолетный взгляд и наконец исчезает в изгибах лестницы.

-- Действительно, прелестная женщина, говорит мистер Бёккет и возвращается снова к напудренному меркурию: - только она, кажется, несовсем-здорова?

-- Да, несовсем-здорова, сообщает ему напудренный Меркурий: - страдает сильно головною болью.

-- В-самом-деле? Жаль бедную! говорит мистер Бёккет. - Я бы посоветовал ей побольше движения, прогулки.

-- Она и так прогуливается, возражает напудренный Меркурий: - часа по два гуляет, когда головная боль очень-сильна. Иногда даже и по ночам выходит...

-- Это верно.

-- Вы так пропорционально сложены, что рост не заметен; а ведь три дюйма - это очень-большой рост... Вам могут позавидовать гренадеры, право... Так вы изволите говорить, что и по ночам гуляет... Разумеется, в лунную ночь?

-- О, разумеется!..

-- Ну... да...

-- Я думаю, сами-то вы не часто гуляете? говорит мистер Бёккет: - верно некогда.

-- Да, вопервых, и некогда, а вовторых... напудренный Меркурий не находит в этом большого удовольствия. Он охотнее ездит на запятках.

-- Действительно, говорит мистер Бёккет: - это большая разница. Теперь я припоминаю, продолжает он, грея руки и простодушно поглядывая на мерцающее пламя: - что в тот вечер, когда случилось убийство, она ходила гулять.

-- Ходила. Я отпирал ей садовую калитку.

-- Я вас не видал, говорит напудрённый Меркурий.

-- Я очень торопился; шел навестить тётку, которая живет в Чельзи. Ей девяносто лет, старая дева и водятся деньжонки... Да, я именно в это время проходил мимо. В котором это было часу? Я думаю так около десяти?

-- В половине десятого.

-- Это правда: именно в половине десятого. И если я не ошибаюсь, миледи была закутана в широкую черную мантилью с густой бахрамой.

-- Точно так.

Мастер Бёккет должен теперь опять заняться кой-чем наверху. Признательный за приятный разговор, он пожинает руку напудренному меркурию и просит, еслиб у него нашлось полчаса свободного времени, зайдти к скульптору королевской академии: будет выгодная сделка для обоих.