Холодный дом.
Часть десятая (последняя).
Глава LIX. Рассказ Эсфири.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть десятая (последняя). Глава LIX. Рассказ Эсфири. (старая орфография)

ГЛАВА LIX.
Разсказ Эсфири.

Было три часа пополуночи, когда перед нами стали мелькать лондонские домы, взамену хижины поселян, и окружили нас тесными улицами. Погода становилась все хуже; снег падал и таял, по бодрость моего спутника не ослаблялась ни на минуту; мне даже казалось, что без него и лошади не везли бы нас так смело вперед. Случалось, что лошади, истомленные продолжительной ездой, останавливались среди дороги, должны были, по колено в воде, тащить тяжелый экипаж, запутывались в постромках; но и тут неизменный мистер Бёккет и его неугасимый фонарь мгновенно поправляли все дело, и инспектор следственной полиции снова спокойно садился на козла и произносил спокойным голосом: "пошел голубчик!"

Нет слов описать, с какой уверенностью он руководил нашей обратной поездкой. До самого Лондона он не делал никаких разспросов. Несколько слов, сказанных вскользь, были для него достаточны, и таким-образом, в четвертом часу утра очутились мы в предместий Лондона.

Я не буду утомлять читателя описанием тех горестных чувств, которые волновали меня при мысли, что мы все дальше-и-дальше покидаем мою мать. Разумеется, в душе моей не было сомнения насчет предприимчивого мистера Бёккета; я была уверена, что он прав, что мы должны преследовать бедную Дженни; но все-таки в душе моей невольно возникали вопросы: вознаградим ли мы потерянное время? приведут ли наши поиски к желаемой цели? и я мучилась решением этих загадок впродолжение всей дороги до-тех-пор, пока экипаж наш остановился.

Мы остановились у конторы дилижансов; спутник мой заплатил извощику, который был совершенно забрызган грязью, и пересадил меня в другой экипаж.

-- Вы все промокли, моя милая, сказал он мне, усаживая меня.

В-самом-деле сырой снег пробивался в карету и падал на меня во все время дороги; к тому же, мне не раз случилось выходить из экипажа, когда падала усталая лошадь, или когда лошади не были в-состоянии вытащить из ухаба тяжелую карету, и приходилось прибегать к помощи людей.

-- Не безпокойтесь, отвечала я: - это ничего.

Но мистер Бёккет не послушался меня, он тотчас же послал извощика в сараи принести вязанку сухой соломы, постлал мне ее в ноги, обложил сиденье и таким-образом, благодаря его попечениям, сырость больше меня не безпокоила.

-- Теперь, моя милая, сказал мистер Бёккет, затворяя дверцу кареты: - мы отправляемся вперед за той женщиной, которую вы называете Дженни. Путешествиям нашим скоро конец. Надеюсь, вы не сомневаетесь в правильности моих действий.

Я сознаюсь откровенно, мало понимала правильно или неправильно он распоряжается, но во всяком случае уверяла его, что полагаюсь на него вполне.

-- И прекрасно! Я вам вот что скажу: если вы будете уверены во мне настолько, насколько я уверен в вас, то, поверьте, дело кончится благополучно. О вас я самого высокого мнения после того, что видел; я вас считаю истинным образцом благоразумия и неутомимости - право истинным образцом, прибавил мистер Бёккет с особенной выразительностью.

-- Я очень-рада, что не послужила для вас помехой в таком важном деле, отвечала я.

-- Милая моя, продолжал он: - если девушка вашего возраста кротка и решительна, больше мне ничего ненадо; для меня она выше всех женщин этого мира.

С этими ободрительными словами он опять быстро вскочил на козлы и закричал: "пошел голубчик!"

И ехали мы долго по узким, грязным улицам. Мистер Бёккет не раз вскакивал с козел, разговаривал с полицейскими сторожами, у которых были, также, как и у него, потаенные фонари и наконец приказал остановиться,

-- Теперь, мисс Сомерсон, сказал он мне: - не пугайтесь; я должен предложить вам выйдти из кареты и пройдтись немного пешком.

Я, разумеется, но заставила два раза повторить себе это предложение: тотчас же вышла из экипажа и взяла мистера Бёккета за руку.

Мне показалось, что место нашего странствования мне знакомо.

-- Это, кажется, Гольборнская Улица? сказала я.

-- Гольборнская. А знаете ли вы этот переулок?

-- Это, кажется, Канцелярский Переулок.

-- Да, по-крайней-мере его так зовут, отвечал мистер Бёккет.

На башне пробило половину шестого. Мы медленно пробирались по грязной улице; на встречу нам попался какой-то господин, завернутый в плащ; он посторонился, чтоб дать мне дорогу.

Поравнявшись со мною, он вдруг с удивлением произнес мое имя. Это был мистер Вудкаурт: я узнала его по голосу.

Среди всех огорчений, которые я испытала, среди ночи, в которую я была почти окончательно измучена, голос его так меня обрадовал, что я не могла удержаться от слез.

-- В такую погоду, в этот час ночи, бы на улице, мисс Сомерсон!

Он знал от моего опекуна, что, по некоторым важным делам, я в отъезде, но зачем и где - опекун мой ему не сказал, для избежания объяснений.

-- Я только-что вышла из экипажа, мистер Вудкаурт, и мы идем... и при этом я взглянула на своего проводника, не зная, в-праве ли я сказать куда мы идем.

-- Да, мистер Вудкаурт, мы идем, прибавил за меня мистер Бёккет: - в ближайшую улицу. Честь имею рекомендоваться: инспектор Бёккет!

Мистер Вудкаурт, несмотря на мои возражения, быстро сбросил с себя плащ и надел его на меня.

-- Что дельно, то дельно, говорил мистер Бёккет, пособляя мистеру Вудкаурту.

-- Могу ли я идти вместе с вами? спросил мистер Вудкаурт, обращаясь к нам.

-- Без-сомнения, отвечал мистер Бёккет,

И мы пошли втроем.

-- Я только-что оставил Ричарда, сказал мистер Вудкаурт: - я у него провел весь вечер.

-- Боже мой, он верно болен!

успокоить и развеселить, и не хотел уiiдтii прежде, чем он заснет. Теперь, надеюсь, и муж и жена спят крепким и сладким сном.

Мы повернули в узкую улицу.

-- Мистер Вудкаурт, сказал мистер Бёккет: - дела требуют, чтоб на минутку мы зашли к поставщику канцелярских принадлежностей; он живет здесь по соседству. Вы, кажется, его знаете?

-- Да, несколько знаю и бывал у него здесь.

-- Вот что! Так потрудитесь пожалуйста пообождать здесь с мисс Сомерсон: мне надобно с ним перемолвить словечка два.

Сзади нас стоял полицейский чиновник, с которым, несколько времени тому назад, разговаривал мистер Бёккет. Я бы ни за что его не заметила, еслиб он не вмешался в наш разговор.

-- Кто это плачет? сказала я.

-- Не безпокойтесь, мисс, отвечал он совершенно для меня неожиданно, так-что голос его заставил меня вздрогнуть: - это дурит служанка мистрисс Снегсби.

-- Видите ли в чем дело, сказал мистер Бёккет: - она подвержена припадкам и на беду визжит сегодняшнюю ночь, а мне надо добиться от нея кой-каких сведений - это дурно.

-- Во всяком случае, кабы не она, они бы еще, пожалуй, спали, отвечал другой полицейский: - она стонет всю ночь и подняла их спозаранку.

-- И то правда, отвечал мистер Бёккет: - фонарь мой потухает: дай-ка мне твой.

Весь этот разговор происходил шопотом в нескольких шагах от того дома, из которого стоны и крики долетали до моего слуха. При свете фонаря мистер Беккегь подошел к двери и постучался; дверь отворилась и мы остались на улице без мистера Бёккетта.

-- Позволите ли, мисс Сомерсон, остаться мне с вами? спросил мистер Вудкаурт.

-- С большим удовольствием, отвечала я: - без вас я буду бояться,

Вскоре дверь отворилась снова, и листер Бёккет возвратился к нам.

-- Войдите сюда, мисс Сомерсон, сказал он мне: - сядьте здесь, перед камином. Мистер Вудкаурт, я узнал, что вы доктор: взгляните пожалуйста на эту беднягу, нельзя ли ее как-нибудь привести в чувства; у нея есть письмо очень для меня важное; но, как видите, от нея не добьешься ни слова.

Мы все трое вошли в дом. В корридоре, за дверью, стоял маленький человечек в сереньком сюртуке. Он был грустен, но вежлив и приветлив.

-- Сюда, если вам угодно, мистер Бёккет, говорил он: - леди, я уверен извинит; это наша будничная комната. Здесь спит Крикса, с ней сегодня делаются чудеса.

Мы шли за мистером Снегсби (впоследствии я узнала, что это сам хозяин) и в следующей комнате нашли мистрисс Снегсби; она сидела перед камином; глаза её были красны и лицо гневно.

-- Друг мой, говорил мистер Снегсби, входя позади нас: - друг мой не изволь сердиться; в эту страшную ночь - от слова не станется - мы много испытали неприятностей: вот инспектор Бёккет, мистер Вудкаурт и леди.

-- Друг мой, говорил мистер Снегсби, несмело садясь на кончик стула у самой двери: - я ничего не знаю. Ей-Богу ничего не знаю. Инспектор Бёккет, мистер Вудкаурт и леди сами пришли на Странное Подворье, в Канцелярский Переулок и постучались к нам в дверь. Не разспрашивай меня, милая моя: я прийду - от слова не станется - в совершенное отчаяние; ничего не знаю.

Он был так жалок, я была так не у места, что тотчас же хотела объяснить причину нашего посещения, но мистер Бёккет предупредил меня.

-- Ну, мистер Снегсби, сказал он: - берите-ка свечку, пригласите с собою мистера Вудкаурта и марш к вашей Криксе...

-- К моей Криксе! испуганным голосом сказал мистер Снегсби.

-- Да, да, ступайте поскорей, говорит мистер Бёккет, не обращая большого внимания на сконфуженного поставщика канцелярских принадлежностей: - вы человек добрый и чувствительный и будете полезны мистеру Вудкаурту. Будьте так добры, мистер Вудкаурт, сделайте все, что можно, и достаньте письмо, в котором я так нуждаюсь.

Когда они ушли, мистер Бёккет усадил меня перед камином и, разговаривая без умолка, просушивал мои сырые башмаки перед огнем.

-- Не обращайте внимания, мисс, на то, что милая хозяйка смотрит на вас так неприветливо: она, изволите видеть, в недоразумении; впрочем, она сейчас узнает в чем дело. - Я вам, сударыня, поясню все. Вы, как замужняя женщина, нелишенная тех чарующих прелестей... "Поверьте мне, что еслиб эти розы..." впрочем, как вам не знать этой песенки... вы очень-хорошо поймете, что с вашими достоинствами сопряжено блистательное общество и проч. и проч.... и что вы всему этому причиной.

-- Что хочет сказать мистер Бёккет? сердито проговорила мисстрисс Снегсби.

-- Что хочет сказать мистер Бёккет? повторил он, а сам, между-тем, прислушивался, как идут поиски ожидаемого письма: - вот что он хочет сказать, сударыня. Есть трагедия, под названием "Отелло": она совершенно для вас написана.

-- Я вас не понимаю.

-- Не понимаете? спрашивает Бёккет. - Поймете, поймете тотчас же. Видите ли, я знаю, что, при взгляде на эту молодую леди, сердце у вас неспокойно. Сказать ли вам кто эта леди - а? сказать? Вы помните меня, помните, где мы виделись последний раз, где женщина с такими блистательными качествами, как вы... и проч. и проч... все помните? разумеется... И помните о чем говорили, о ком говорили... так это та самая леди...

Мистрисс Снегсби скорее меня поняла этот намек.

-- И Заскорблыш, или, как вы там его называете, Джо, что ли... тоже замешан был в этом деле, и писец и ваш дражайший муж, который понимал в этом деле столько же, сколько ваш покойный прадедушка с матушкиной стороны. Вашего мужа запутал в это дело постоянный ваш покупатель мистер Телькингорн и все были запутаны в этом деле, а не в другом каком... понимаете? Так замужней женщине с такими прелестями, какими обладаете вы, остается только разбить о стену прелестную головку. Мне стыдно, сударыня, за вас.

Мистрисс Снегсби мотает головой и приставляет платок к глазам.

-- Вы думаете, прелестная женщина, что это всё? нет, продолжал мистер Бёккет, горячась: - это не всё, а вот еще что. Одна особа, замешанная также в этом деле, особа в несчастном положении, сегодня вечером приходит к вашей служанке и передает ей письмо, такое письмо, за которое можно дать сто фунтов стерлингов; вы все это подсматриваете и подслушиваете и, как только эта женщина уходит, вы накидываетесь на вашу горничную, забыв какими припадками она страдает, стращаете ее и приводите наконец в такое состояние, что от нея нельзя добиться ни одного слова, между-тем, как от этого слова, быть-может, зависит жизнь человека.

Я чувствовала, что голова моя кружится и что я готова упасть в обморок. В это время вошел мистер Вудкаурт, подал письмо мистеру Бёккету и опять ушел.

-- Теперь, сказал мистер Бёккет, быстро взглянув на письмо: - теперь, в возмездие за зло, которое вы сделали, ступайте и пособите привести в чувство бедную Криксу и не мешайте мне поговорить с этой леди несколько слов наедине.

Мистрисс Снегсби быстро вскочила с своего места и ушла; мистер Бёккет запер за нею дверь.

-- Ну, моя милая, сказал он мне: - мужайтесь и не отчаивайтесь.

-- Чей это почерк?

Это был почерк моей матери. Письмо писано карандашом на клочке бумаги, изорванном и мокром. Оно было адресовано на мое имя, в квартиру мистера Жарндиса.

-- Почерк вам знаком, сказал мистер Бёккет: - и если вы в-состоянии читать, то читайте. Постарайтесь не пропустить ни одного слова.

Письмо было писано в разное время и заключало в себе следующее:

"Я здесь, в хижине кирпичников с двумя целями: вопервых, чтоб взглянуть на мое дитя, если это удастся - только взглянуть, но не говорить с ней, не открыться ей; другая цель: избежать преследований и не быть найденной. Не порицай бедной женщины, что она была моей соучастницей. Все, что она делала для меня, она думала, что делает для твоей пользы. Вспомни её умершого малютку. Услугу остальных я купила; она же делала для меня добровольно, от чистого сердца.

-- Это было писано в лачужке этих грубых кирпичников. Я был прав, сказал мистер Бёккет.

Следующее было писано в другое время:

"Я долго бродила. Мне немного остается жить. Эти улицы, холод, усталость разрушительны. Но я умру от других причин. Я умру от стыда и угрызения совести".

-- Мужайтесь, мужайтесь! говорил мистер Бёккет: - еще несколько строк.

Последния строчки были писаны опять в другое время и, по всей вероятности, в потьмах.

"Я употребила все средства, чтоб меня не могли съискать. Меня скоро забудут и я скоро перестану быть его позором. Труп мой не будет узнан. Я часто думала умереть на том месте, куда иду. Прощай. Прости".

Мистер Бёккет усадил меня в кресло.

-- Не безпокойтесь, говорил он: - не думайте, чтоб я поступал с вами жестоко; как только вы будете в-состоянии, надевайте башмаки и пойдем.

Но нам еще пришлось остаться довольно-долго в доме поставщика канцелярских принадлежностей. О, как я горячо молилась в это время за мою бедную мать! как болезненно сжималось мое сердце при мысли, что, быть-может, она теперь умирает, покинутая всеми!

Мистер Бёккет пошел в другую комнату, чтоб собрать нужные сведения от Криксы. Я слышала как они ободряли и успокоивали бедную девушку, я слышала голос мистера Вудкаурта...

Наконец и мистер Бёккет и мистер Вудкаурт пришли ко мне. Они решили, что только кротостью можно будет допытаться от Криксы, как она получила письмо от моей матери, куда ушла моя мать, что говорила с ней, и мистер Бёккет, поручил мне приступить к этим разведываниям.

Бедная девушка, слабая и болезненная, сидела на полу; я склонилась к ней и положила её голову к себе на плечо.

-- Милая, добрая девушка, сказала я, не будучи сама в-состоянии удержаться от слез: - теперь не время было бы тебя безпокоить разспросами, но от слов твоих зависит все мое счастие; не безпокойся, разскажи все, что ты только знаешь.

нам, как ты получила письмо.

-- Разскажу, сударыня, право все разскажу, до-чиста разскажу, мистрисс Снегсби,

-- Мы в этом уверены, душа моя, говорила я: - скажи же нам, скажи.

-- Я вышла из дому по делу, сударыня (это было ужь очень-поздно); возвращаясь домой, увидела я у дверей женщину дурно-одетую, в грязном и измоченном платье; она стояла и смотрела на окна нашего дома. Увидав меня, она спросила: здесь ли я живу. Здесь, отвечала я. Я, говорит, голубушка, заблудилась и не знаю как отсюда выйдти. Вот ей-Богу все, сударыня. Ничего я с ней не говорила дурного, мистрисс Сисгсби, клянусь, ничего дурного.

Очередь падала на мистрисс Снегсби утешить бедную девушку.

-- Что же, ты ей показала дорогу? спросила я.

-- Сама она не могла бы съискать, сударыня. Она так была измучена, так была жалка, что верно, мистер Снегсби, вы бы тотчас ей дали полкроны.

-- Думаю, что дал бы, Крикса, отвечал мистер Снегсби, посматривая одним глазом на свою дражайшую половину.

-- И она так говорила сладко, сударыня, что век бы слушал ее. "Ты" говорит, голубушка, не знаешь тут кладбища?" - Какого кладбища? говорю я. "Кладбища, говорит, для бедных с железной решоткой..."

При этих словах Криксы лицо мистера Бёккета приняло такое выражение, что я готова была снова лишиться чувств.

держите, голова кружится...

-- Теперь тебе лучше, моя милая, пожалуйста продолжай, сказала я.

-- Я все скажу, право все скажу, мистрисс Снегсби, не сердитесь только на меня.

Можно ли было на нее сердиться?

-- И она спрашивала, где дорога к этому кладбищу и была очень-слаба и больна. Потом достала письмо, показала мне его и говорит: - "по почте боюсь послать: не дойдет пожалуй. Перешли ты, коли можешь, с верным человеком; ему заплатят за труды". - Боюсь, говорю я. "Не бойся, говорит, дурного ничего нет". - Ну, мол, коли ничего, так пожалуй, и взяла я письмо. - "Мне, говорит, нечем тебя, голубушка, отблагодарить: я бедная женщина". - Я и сама, говорю я, бедная, мне ничего ненадо. - "Благослови тебя Господь!" сказала она, и ушла.

-- Да, и она ушла по той дороге, которую я ей показала, и как я взошла в кухню, мистрисс Снегсби набросилась на меня и я до смерти перепугалась.

Мы тотчас же отправились. Я и мистер Бёккет, с своей стороны, просили мистера Вудкаурта идти с нами.

Дорога эта произвела на меня самое смутное впечатление. Я помню, что ужь разсветало, но уличные фонари еще горели; что изморозь еще падала, троттуары были еще покрыты снегом. Я помню непроходимую грязь, засоренные водосточные трубы, кучи почерневшого льду, узкие улицы и дворы. В ушах моих звенел еще рассказ бедной Криксы; я еще чувствовала её прикосновение к своей руке. Тени принимали для меня какой-то таинственный вид и я дрожала всем телом.

Наконец мы остановились под грязной, полуразвалившейся аркой. Над железной решоткой тускло горел фонарь. Калитка была заперта. За ней тянулось кладбище - груды покинутых могил, неотмеченных никаким символом - странное место, которого, казалось, мрак ночи не хотел покинуть. У самой калитки, в грязи, в луже мутной, нечистой воды лежала навзничь женщина; с ужасом и слезами узнала я в ней, по бедному рубищу, Дженни, жену кирпичника, мать умершого ребенка...

-- Мисс Сомерсон, сказал мистер Бёккет: - оне переменились платьями...

-- Оне переменились платьями... повторила я, и сознавая и несознавая смысл этих слов...

-- Одна из них вернулась домой, другая осталась здесь... подумайте, мисс Сомерсон...

Я повторила и эти слова, повторила как безсмысленные звуки... Передо мной лежала Дженни, мать умершого ребенка. Она обнимала одною рукою железную перекладину калитки... Это она, бедная и несчастная, которая принесла письмо от моей матери, которая одна может указать нам где скрывается мать моя... это она... она... и они не пускают меня к ней... останавливают меня... Я видела горестное выражение на лице мистера Вудкаурта; я видела, что в эту дурную погоду он стоял с непокрытою головою, как-бы в ожидании чего-то торжественного... я видела все это... но мысли мои не могли сосредоточиться...

-- Пустить ее?

-- Пусть подойдет. Пусть первая коснется её: она имеет священное право.

Я подошла к калитке и преклонилась. Я подняла тяжелую голову, откинула назад длинные, черные волосы, взглянула на её лицо... Это была мать моя, охладевшая и бездыханная.