Холодный дом.
Часть десятая (последняя).
Глава LXI. Открытие.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть десятая (последняя). Глава LXI. Открытие. (старая орфография)

ГЛАВА LXI.
Открытие.

Я никогда не забуду тех минут, которые проводила в бедной квартире Ады и Ричарда. Я не видала и никогда не хотела видеть впоследствии этого уголка, так ярко-озарявшагося присутствием моей милочки; но в воспоминании моем он был неизгладим.

И немудрено: не было дня, чтоб я не посещала мою несравненную подругу. Часто случалось мне встречать у них мистера Скимполя; он попрежнему безпечно разговаривал и безпечно играл свои недоконченные арии. Хотя я не боялась, что он будет занимать деньги в долг у Ричарда, но мне казалось, что характер его, безпечный и поверхностный, несовместен с заботливым и глубоким характером Ады; я чувствовала, что для моей милочки общество такого человека тягостно и решилась повидаться с ним и поговорить откровенно.

Однажды утром, в-сопровождении Черли, отправилась я к мистеру Скимполю. Приближаясь к дому, надежда поправить дело меня покинула, и я готовилась даже вернуться назад, но ужь было поздно; мы стояли около его двери. Я постучалась. Шотландка, отворившая дверь, занималась ломанием дна бочки на растопку.

Мистер Скимполь лежал на диване, наигрывая на флейте. Он был в восторге когда увидал меня.

-- Милая, мисс Сомерсон, кому прикажете вас принимать: Нежности, Красоте, Веселости? или всем дочерям вместе?

Я отвечала ему, что желала бы переговорить с ним наедине.

-- О, милая мисс Сомерсон! я совершенно-счастлив, и как только речь пойдет не о делах, я буду на седьмом небе.

-- Собственно не о делах пришла я поговорить с вами, мистер Скимполь, но и не о приятных вещах.

-- Так и отбросим в сторону эти вещи, мисс Сомерсон. Видите ли вы - существо бесконечно-приятное, я существо - конечно-приятное, следовательно каким-образом может быть у нас разговор о неприятных вещах? Это невозможно, безспорно невозможно. Будемте говорить о чем-нибудь другом.

Несмотря на трудность положения, я, однакож, сказала ему, что должно говорить о том, зачем пришла.

-- В таком случае, тут кроется ошибка; но быть не может, мисс Сомерсон, и ошибка! нет, этого быть не может.

-- Мистер Снимноль, сказала я, взглянув ему прямо в глаза: - я часто слыхала от вас, что вы незнакомы с прозаическими делами жизни...

-- То-есть вы подразумеваете деньги: не понимаю в них ничего...

-- Может-быть, вы угадали и извините мою наивность, но мне хочется сказать вам, что Ричард очень-беден, что он беднее, чем о нем думают.

-- Вот что, отвечал мистер Скимполь: - и обо мне то же говорят.

-- И он очень в затруднительных обстоятельствах.

-- Да, да, и обо мне то же говорят, спокойно отвечал мистер Скимполь.

И я никак не могла выговорить, что хотела сказать, но мистер Скимполь пособил мне.

-- Чтоб я к ним не ходил? Извольте, я не пойду. Да и зачем мне туда ходить? Цель моя - удовольствие; тоска и сама сыщет меня, когда я ей понадоблюсь. И мне давно ужь скучно с Ричардом; ваш практический ум пояснил мне причину. Ричард и Ада утратили всю прелесть поэзии; они перешли к прозе, им нужны фунты стерлингов. Они и мне нужны: не для меня, для торговцев; но это проза, скучная проза, Бог с ней, от нея надо подальше.

И на лице его, кроме улыбки, мелькало поразительное безкорыстие.

-- И если, продолжал он: - я никуда не хожу, где нет удовольствия, то тем более не пойду туда, где присутствие мое нагоняет тоску: это было бы противно моим понятиям. Я - удовольствие; по если Ричард и Ада скучны при мне, стало-быть я им доставляю неудовольствие или, иначе: мое удовольствие, для них неудовольствие, следовательно, прочь оттуда, к ним мне ходить незачем.

Он окончил речь свою, поблагодарил меня за милое предостережение и в-заключение поцаловал мою руку.

Слова его были для меня грустны, но как превратно он ни смотрел на вещи, мне все-таки хотелось поставить вопрос в такое положение, чтоб более не оставалось никаких недоразумений.

-- Мистер Скимполь, сказала я: - извините меня, что я еще затрудню вас одним обстоятельством. Очень-недавно я узнала из верного источника, что вы знали с кем ушел из Холодного Дома бедный Джо и что вы даже, за подарок, указали место, где он был скрыт. Я не говорила об этом ни слова опекуну моему, зная, как это огорчит его; но правду сказать, это меня очень поразило

-- Будто бы поразило? мисс Сомерсон, отвечал он совершенно-спокойно.

-- Очень поразило.

Он подумал несколько секунд, как-будто припоминая что-то, но без всякого замешательства отвечал:

-- Отчего же поразило? Разве вы не знаете, какой я ребенок?

Мне было совестно напоминать ему все подробности этого происшествия; однакожь, руководимая любопытством, так деликатно, как только могла, сказала я ему, что этот поступок противоречит нравственным обязанностям человека.

Он очень забавлялся моими словами и самым наивным образом повторял:

"Не-уже-ли?.." и потом прибавил:

-- Вы знаете, что я не умею отдавать отчет в своих поступках; но я понимаю, с вашим здравым смыслом, вы, кажется, намекаете на деньги?

Я согласилась с верностью его предположения.

-- В таком случае, вы знаете, что я тут ничего не понимаю.

Вставая, чтоб уйдти, я сказала ему, что считаю дурным обмануть за деньги опекуна моего.

-- Милая мисс Сомерсон, отвечал он с самой непринужденной веселостью: - я никогда не беру денег.

-- Ровно ни от кого, отвечал он. - Деньги для меня не имеют никакой цены. Я о них не хлопочу, в них не нуждаюсь, их не ищу. Так могу ли я брать деньги - посудите сами?

Я высказала, хотя и не решалась высказать, сомнение.

-- Напротив, мисс Сомерсон, напротив, в этом отношении я неукоризнен; я выше всего человечества; философия моя чиста. Предразсудки меня не связывают, как пеленки итальянское дитя. Я свободен как воздух и также выше подозрении, как жена Цезаря.

Простота и наивность его были несравненны; он, кажется, говорил от чистого сердца и совершенно верил в истину своих слов.

-- Разберите все дело, мисс Сомерсон. Представьте себе мальчика: его, против желания моего, начинают лечить. Является господин, требует этого мальчика, который, против моего желания и вопреки моим советам, уложен в постель. Этот господин вынимает байковый билет, подает мистеру Скимполю; мистер Скимполь берет билет и показывает, где лежит мальчик, принятый против его желания и вопреки его советам. Вот все факты. Прекрасно. По-вашему Скимполь должен отказаться от банкового билета? Совсем-нет. Скимполь спрашивает у Бёккета: "Что это такое, я в этом толку не знаю; возьмите назад эту бумажку!" Бёккет снова упрашивает Скимполя принять бумажку. Должен ли Скимполь, существо без предразсудков, исполнить желание Бёккета? Должен. И вот почему. Скимполь разсуждает: "Бёккет полицейский ффицер, деятельный, разумный человек, человек полный энергии; он открывает и преследует наших врагов и друзей, защищает нашу собственность, мстит нашим грабителям и убийцам. И этот-то человек, деятельный, предусмотрительный и полный энергии, уверовал в могущество денег; он считает их вещью очень-полезной и употребляет их на пользу общества. Уже ли я должен поколебать веру Бёккета только потому, что я не нуждаюсь в деньгах? Уже ли я должен отнять одно из его действительнейших средств? Уже ли я должен быть помехою ему на следственном поприще? Поставим теперь вопрос иначе. Если вы считаете предосудительным, что Скимполь взял ассигнацию, то еще более предосудительно со стороны Бёккета предлагать ассигнацию, потому-что знание практической жизни на его стороне. Нет. Скимполь хотел сохранить о Бёккете незапятнанное воспоминание. Скимполь должен был смотреть на Бёккета с почтением и следовательно исполнить его желание; он и исполнил - вот и все.

Что было отвечать на это. Я простилась и хотела идти. Мистер Скимполь был так любезен, что не допустил меня отправиться домой только в-сопровождении маленькой Коавинс; он хотел непременно сам мне сопутствовать; во всю дорогу он неумолкаемо разговаривал и выхвалял мое уменье, с которым я так ясно выставила перед ним положение Ричарда.

После этого объяснения мне не случалось более встречаться с мистером Скимполем. Между ним и опекуном моим отношения изменились, возникла холодность, в-особенности за Ричарда, и они розошлись. Мистер Скимполь, будучи очень-много должен опекуну моему, не жалел об этой размолвке. Спустя пять лет после этого события, он умер, оставив после себя дневник и несколько писем и других материалов касательно его жизни. Он жаловался на людей, жаловался на свет. Многие находили чтение его дневника приятным. Заглянув однажды в эти страницы, я прочла: "Жарндис, как и все другие, воплощение эгоизма". С-тех-пор я не касалась более этой книги. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Теперь я перехожу к рассказу такого события в моей жизни, которого я ожидала всего менее.

Проходили месяцы, и моя милочка, подкрепляемая надеждами, которые поверила мне, была той же, как и прежде, путеводной звездочкой на пути Ричарда; а он, измученный, усталый, каждый день посещал Оберканцелярию и тщетно просиживал в ней присутствие от начала до конца.

и с ним рука-об-руку отправлялись мы в нашу квартиру. Одпаящы я заработалась с Адой более обыкновенного, между-тем, как условилась сойдтись с опекуном моим в восемь часов вечера. Нечего делать: набросив наскоро бурнус и поцаловав мою милочку, выбежала я на лестницу и встретила мистера Вудкаурта. Он взялся проводить меня до места свидания с опекуном; мы пошли, но не застали мистера Жарндиса; в ожидании его прихода, начали мы прогуливаться взад и вперед; ужь очень стемнело, а опекун мой не являлся, и мистер Вудкаурт предложил проводить меня до дому.

Возвратясь домой, мы не застали ни опекуна моего, ни мистрисс Вудкаурт.

Мы были с Аланом в той комнате, где моя милочка, конфузясь и краснея, сознавалась пред опекуном моим в любви своей к Ричарду, в той самой комнате, из которой добрый опекун мой любовался ею, когда они выходили под-руку с своим Риком и лучи заходящого солнца золотили её миленькую головку.

Дожидаясь опекуна, мы стояли у открытого окна. Мистер Вудкаурт говорил со мной... Боже, он меня любит, любит страстно... наружность моя для него не изменилась... Сострадание, грусть, с которою он встретил меня в первый раз после моей болезни... все это был порыв любви нежной и пылкой... Он меня любит... Ах, теперь это поздно... поздно... Это было первое мое неблагодарное восклицание... Поздно...

-- Когда я вернулся из Остиндии, говорил он: - вернулся таким же бедняком, каким туда поехал, и увидел вас после тяжкой болезни, я не нашел в вас никакой перемены: то же любящее, то же нежное сердце, готовое жертвовать собою для других...

-- Клянусь вам, говорил он: - что слова мои не следствие слепой любви: слова мои - истина. Все окружающие вас знают, знают ваше доброе сердце, ваши достоинства, и смотрят на вас с удивлением и восторгом.

-- О, мистер Вудкаурт! говорила я плача: - я горжусь вашими словами. Я ценю их и плачу, плачу от радости, плачу от горя: от радости, что вы меня так любите, от горя - что я не заслужила этой любви.

-- Уезжая отсюда, я любил вас страстно, Эсфирь; во всех трудных случаях моей жизни, один только ваш образ служил мне опорою и утешением, и тяжело мне разстаться с моею любовью, тяжело мне выслушать, что я её недостоин. Я огорчаю вас, простите меня, но знайте, что я говорил истину.

-- Добрый, милый мистер Вудкаурт, прежде-чем мы разстанемся навсегда, я хочу, я должна сказать вам несколько слов...

-- Я глубоко сознаю ваше великодушие, продолжала я: - и, как сокровище, буду хранить воспоминание о ваших словах до последней минуты моей жизни. Я вполне знаю, как я изменилась; я знаю, что вам знакома моя история, и вполне понимаю, как высока любовь, такая преданная, такая верная. Слова ваши не пропадут для меня. Я их ценю, потому-что они ваши. Они улучшат и исправят меня.

Он закрыл глаза руками и отвернулся. Уже-ли я достойна этих слез?

-- II когда мы с вами будем встречаться у Ады и Ричарда, при более-счастливых минутах моей жизни, и вы заметите, что я стану лучше, что я пойму правильнее долг женщины, знайте, что всем этим обязана вам, обязана сегодняшнему вечеру, и я всегда сознаюсь перед вами, всегда буду благодарна вам в душе моей. И верьте, верьте, добрый мистер Вудкаурт, что до-тех-пор, пока бьется во мне сердце, я всегда буду гордиться тем, что любима вами.

Он взял мою руку и поцаловал. Лицо его приняло более спокойное выражение и я ободрилась.

-- Да, мне удалось. Что не удастся при покровительстве мистера Жарндиса?

-- Да благословит его Бог за его добрую душу и да благословит Он вас во всех ваших предприятиях.

-- Желание ваше, отвечал он: - будет для меня таким же священным залогом, как было ваше поручение... относительно Ричарда.

-- Ах бедный, бедный Ричард! воскликнула я невольно: - что станется с ним в ваше отсутствие?

Мне еще оставалось доверить ему одну тайну.

-- Мистер Вудкаурт, сказала я: - вы любите меня, а потому вам будет приятно узнать от меня самой, что будущее мое озарено ярким лучом надежды, и мне не о чем сожалеть и нечего желать более.

-- Я очень-рад за вас, мисс Сомерсон.

-- С самого детства моего, говорила я: - я была предметом попечений и забот лучшого из людей, и я привязана к нему всеми силами души моей, всего моею благодарностью и, быть-может, недостаточно будет целой жизни, чтоб заплатить ему за все его благодеяния.

-- Вы знаете его вполовину, мистер Вудкаурт; и еслиб вы могли вообразить себе то счастие, которое он для меня приготовил в будущем, великодушие его характера представилось бы вам еще в большем свете.

-- Я уважаю его от всей души, отвечал мистер Вудкаурт.

Я протянула ему руку.

-- Прощайте, прощайте! сказала я.

-- Навсегда.

-- Прощайте, прощайте!

Он оставил меня у окна. Я продолжала смотреть на темную улицу. Слезы градом лились из глаз моих.

Это были, впрочем, не слезы горя или печали - нет. Он любил меня; он говорил мне, что любовь его никогда не изменится и легок был путь мой и счастлива должна быть я. Добродетель, преданность, признательность должны были руководить меня.