Холодный дом.
Часть десятая (последняя).
Глава LXIV. Рассказ Эсфири.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть десятая (последняя). Глава LXIV. Рассказ Эсфири. (старая орфография)

ГЛАВА LXIV.
Разсказ Эсфири.

Вскоре после описанного мною разговора с моим опекуном, однажды утром он вручил мне запечатанный конверт.

-- Это для следующого месяца, мой друг, сказал он мне.

Я распечатала конверт: в нем было двести фунтов стерлингов.

Я начала заниматься своим приданым. Выбирала материи, сообразно со вкусом опекуна моего, который я знала как-нельзя лучше, и гардероб мой, я уверена, вполне ему нравился. Я очень спешила покупкою всего необходимого. Вопервых, я все-таки думала, что Ада за меня печалится, а вовторых, потому-что опекун мой предпочитал спокойствие. Я была уверена, что свадьба паша будет самая скромная. Быть-может,- накануне мне прийдется сказать Аде: "завтра я выхожу замуж, мой друг, не заедешь ли посмотреть на меня, душечка?" Еслиб была моя воля, я, кажется, никому бы не говорила о дне моей свадьбы...

Исключение в этом составляла мистрисс Вудкаурт. Я сказала ей, что давно ужь помолвлена с опекуном моим и в будущем месяце выхожу за него замуж. Она была очень-довольна этою новостью, всячески старалась угодить мне и заметно-больше против прежнего стала любить меня.

Разумеется, при всех хлопотах моих, мне не следовало забывать о добром опекуне моем, не следовало забывать об Аде. Такимъобразом, к моему удовольствию, я была занята, как говорится, погорло. Чтожь касается до маленькой Черли, она, в полном смысле слова, была завалена работой: из-за корзинок, из-за материй во все не было видно бедной девочки. Смотреть на все, удивляться всему, не знать, как взяться за дело и желать за все взяться - вот были её главные занятия и развлечения.

Между-прочим, я не могла согласиться с мнением опекуна относительно духовного завещания, найденного в бумагах Крука. Мне казалось, что процес Жарндисов должен кончиться утешительно. Последствия докажут, кто из нас ошибался. Открытие духовного завещания заставило Ричарда еще с большею настойчивостью заняться делами; он утратил светлую сторону надежды и в нем оставались только тревожные безпокойства. Из слов опекуна я заметила, что свадьба наша будет не прежде начала судейского термина: ему хотелось присутствовать на первом и решительном для Ричарда заседании в Оберканцелярии. С каким нетерпением ожидала я этого заседания! как мечтала я о счастии Ричарда и Ады!

За несколько дней до начала термина, опекун поехал в Поркшапр но делам мистера Вудкаурта. Он мне говорил, что присутствие его там необходимо.

Однажды, возвратясь от моей милочки и развешивая свои новые платья, стояла я задумавшись; вдруг мне подали письмо от опекуна. Он звал меня к себе в Норкшайр, говорил в котором часу я должна выехать из Лондона, в какой карете для меня взято место, и в постскриптуме прибавлял: "Не огорчайся: ты оставляешь Аду только на несколько часов".

Всего менее ожидала я в это время поездки; однакожь в полчаса сборы мои были кончены и утром на другой день я сидела ужь в назначенной для меня почтовой карете. Я ехала целый день и все время продумала: для чего я нужна опекуну; и то, и другое, и третье приходило мне в голову, июни что, ничто, ничто не было близко к истине.

Довольно-поздно вечером приехала я в Йоркшайр. Опекун ожидал меня в гостиннице дилижансов. Я очень обрадовалась, увидав его; сказать правду: меня начала безпокоить поездка. Письмецо его было коротко, и я думала не заболел ли он без меня; по, слава Богу, он тут, здоров, весел и счастлив. Видя его открытое, радостное лицо, я была уверена, что он сделал еще какое-нибудь доброе дело для бедного мистера Вудкаурта.

В гостиннице был приготовлен для нас ужин. Мы сели и, когда остались одни, опекун сказал мне:

-- А что, тетушка Тротт, любопытство я думаю тебя мучит.

-- Откровенно сказать: мне бы очень хотелось знать, добрый опекун мой, зачем вы меня выписали.

-- Ну изволь, я успокою тебя, на сон грядущий, душа моя, начал он шутя: - я не буду откладывать объяснения до завтра. Видишь ли, в чем дело, милая тётушка Дердон: чтоб выразить сколько-нибудь признательность мою мистеру Вудкаурту за его попечения о бедном Ричарде, об Аде и несчастном покойнике Джо, я решился предложить ему Припять от меня, в знак признательности и дружбы, небольшой домик в окрестностях Йоркшайра, где он получает место; он был так добр, согласился, после сильных противоречий, на мое скромное предложение. Я поручил отъискать и устроить домик. Все это исполнили очень-выгодно и, кажется, хорошо. Недостает только привести его окончательно в такой порядок, чтоб в нем можно было жить удобно и приятно. Я попробовал-было сам - куда-тут! ходил, ходил, и третьяго-дня и вчера, ничего не понимаю и мне пришло в голову выписать самую лучшую, самую милую, самую добрую хозяйку - и вот она здесь, со мной... и смеется и плачет, говорил опекун.

Да, я смеялась и плакала, потому-что он был так добр, так нежен, так дорог моему сердцу. Я пыталась-было выразить ему мои чувства, по язык мой не слушался меня.

-- Тс! говорил опекун мой: - все вздор, все вздор, не о чем плакать, тётушка Дердон, совершенно не о чем!

-- Это от радости... от благодарности, добрый опекун мой...

Я поцеловала его и осушила глаза мои.

-- Я предвидела, что вы сделали еще какое-нибудь доброе дело, сказала я: - я угадывала по вашему лицу.

-- Ба! старушка, отвечал он: - так ты умеешь читать но лицу!

Он радовался от души и я стыдилась, что радуюсь меньше, чем радуется он. Когда я легла спать; я плакала... да я должна сознаться, что плакала... надеюсь, быть-может, я плакала от радости... поя не смею сказать наверное, что я плакала от радости... Я повторила наизусть первое письмо опекуна моего... я повторила каждое слово в нем... по нескольку раз. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Утро было очаровательное. После завтрака мы пошли осматривать домик, и рука-об-руку, сквозь калитку, вдоль стены вышли в сад, ключ от которого был у моего опекуна.

Прежде всего я заметила, к моему неописанному удовольствию, что все тропинки и куртины были разбиты, точно так же, как в моем саде, в моем Холодном Доме.

-- Видишь, моя милая, говорил опекун, смотря на меня с восторгом: - я знал, что план, по которому разбила ты садик, самый красивый, и воспользовался им.

За садиком был расположен маленький красивый огородик. Спелые вишни тяжелыми кистями переплетали роскошную зелень; большие яблони бросали успокоительную тень. Дивное, восхитительное место, с разнообразно-веселыми окрестностями! Там извивался, среди зеленеющого луга, ручей и далеко слышалось журчанье мельничного жернова; впереди виднелся красиво-расположенный город... ландшафт очаровательный!

Проходя по уютным комнаткам, по балкону, деревянные колонны которого были обвиты жасминами и жимолостью, я не могла не заметить, что везде, во всем, и в обоях и в разстановке мебели, был соблюден мой вкус, мои прихоти, мои нововведения, над которыми так забавлялись и которыми любовались дома.

Я не могла выразить, как все это меня восхищало и поражало, но, несмотря на это, одна мысль тяжким сомнением запала мне в душу. Я думала: Боже, будет ли он от этого счастливее! К-чему поведет такое проявление меня во всех окружающих его предметах? Я знала, что он любит меня и что ему тяжко думать об утрате своих надежд. Я бы не желала, чтоб он забыл меня, но, быть-может, и без этих напоминаний он сохранил бы меня в своей памяти; пусть бы и забыл меня даже, еслиб только был от этого счастливее.

Опекун мой радовался, показывая мне расположение комнат и все, что он сам придумал для комфорта и удобства.

-- Ну, хозяйка, сказал он мне наконец: - знаешь ли, как зовут этот домик?

-- Пойдем, дитя мое, пойдем.

И он повел меня к портику, которого я еще не видала.

-- Не-уже-ли ты не догадываешься, моя милая? говорил он мне.

-- Нет, добрый опекун мой.

Мы сошли вниз и он указал мне надпись:

"Холодный Дом".

Он посадил меня на скамейку, под тенью дерева, взял мою руку и начал говорить мне так:

-- Милая, чудная девушка, во всем что до-сих-пор было между нами, надеюсь, я всего более думал о твоем счастии. Когда я писал тебе письмо, на которое ты принесла такой милый ответ (и он улыбнулся радостно), я мечтал и о своем счастии, но не отделял его от твоего счастия, моя несравненная. Когда ты была молода, очень-молода, я думал воспитать в тебе жену свою и при других, тебе известных, обстоятельствах, я близок был к исполнению мечты своей; я писал к тебе и получил твой ответ. Слушаешь ли ты, дитя мое, что я говорю тебе?

Мне было холодно, я сильно дрожала, но слышала каждое его слово.

-- Выслушай, дитя мое, до конца и не перебивай меня. Нет нужды тебе знать, с какой минуты сомнение запало мне в душу: доставит ли тебе брак со мною счастие. Приехал Вудкаурт - и я понял все.

Я обняла его крепко и, склонившись на грудь его, зарыдала.

-- Сюда, сюда дитя мое! здесь сердце твоего друга, твоего отца, говорил он пежно, прижимая меня.

Он продолжал:

-- Пойми меня, душа моя. Я не сомневался, что с твоим покорным, нежным характером ты была бы счастлива и со мною; по я предвидел, с кем ты будешь еще счастливее. Что я проник его тайну тогда, когда тётушка Дердон и не подозревала её - это не диво: я знал достоинство тётушки Дердон, я знал её скромность. Алан Вудкаурт был всегда со мной откровенен, но я изучал его и до вчерашняго дня, за несколько часов до твоего приезда, он не знал ни о чем. Я изучал его потому, что не хотел погубить моей Эсфири, и еслиб не нашел в нем человека, с которым Эсфирь может быть счастливой, я бы не ввел моей Эсфири под герб Моргень-ап-Керигов за все золото Валлийских Гор.

Он замолчал и поцаловал меня в голову, а я сладко плакал на его груди.

-- Но плачь, дитя мое, сегодня радостный день, весело сказала опекун мой: - еще несколько слов, тётушка Дердон, и я кончу. Я ожидал этой минуты с месяца на месяц, со дня на день. Решившись не утратить ни одной искры из блестящих качеств моей Эсфири, я стал говорить откровенно съмистрисс Вудкаурт. "Сударыня, сказал я ей: - я ясно вижу, я вижу безошибочно, что сын ваш влюблен в мою воспитанницу; я вижу также, что воспитанница моя любит вашего сына; но она хочет отречься от этой лгобви для других обязанностей, и хочет отречься так полно, так безкорыстно, так религиозно, что вы бы и не подозревали, хотя бы следили за ней и день и ночь". Тогда я рассказал ей нашу историю - нашу, твою и мою. Теперь, сударыня, продолжал я: - приезжайте и поживите с нами, присмотритесь к моему дитяти и скажите: нужна ли для истинного счастия знаменитость породы?" И надо отдать честь её старой валлийской крови: она полюбила тебя так же нежно, так же горячо, как я тебя люблю.

Он тихо приподнял мою голову и ласково цаловал меня с отеческою любовью.

-- Еще одно слово. Алан говорил с тобой с моего согласия, но я не подавал ему никакой надежды; я берег для себя этот день, берег его как лучшую, как истинную награду. После разговора с тобой, он пришел ко мне и рассказал все... Вот мое последнее слово: - Алан Вудкаурт, милая дочь моя, был при смертном одре твоего отца, видел бездыханный труп твоей матери... вот Холодный Дом - передаю его в твое владение и, клянусь тебе Богом, сегодняшний день есть лучший день моей жизни.

Он встал и поднял меня со скамейки. Мы больше не оставались одни: рядом со мной стоял тот, которого я ужь семь счастливых лет называю своим мужем.

-- Алан, сказал, опекун мой: - добровольно вручаю тебе лучшую в мире женщину. Я знаю, ты её достоин. Прийми вместе с ней и этот маленький домик, в который я очень-часто буду заглядывать и любоваться вашим взаимным счастием.

-- Эсфирь, сказал он тихо - и слезы блистали на его ресницах: - милая Эсфирь, после стольких лет, и это похоже на разлуку. Я знаю, мое заблуждение тебя огорчало. Прости твоему старику-опекуну; сохрани к нему твою прежнюю любовь и забудь прошлое Алан - она твоя!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сколько радости, сколько счастия, сколько блаженства! Свадьба наша была назначена в конце месяца.

На следующий день мы втроем отправились в Лондон. Тотчас по приезде, Алан пошел к Ричарду и сообщил ему о своем счастии; хотя было поздно, но и мне хотелось повидаться с милочкой; однакожь до моего ухода я зашла к опекуну, приготовила ему чай и посидела в тех креслах, которые стояли рядом с его стулом...

В наше отсутствие три раза приходил молодой человек и желал со мной видеться. Ему сказали, что я буду домой около десяти часов вечера; он обещался прийдти к этому времени. Между-тем, всякий раз оставлял карточку: "мистер Гуппи".

При воспоминании о мистере Гуппи, я не могла удержаться от смеха и рассказала опекуну, как он делал мне предложение, как он отказывался от меня, словом, рассказала все проделки почтенного мистера Гуппи.

-- В таком случае, его надо непременно принять, сказал опекун.

Только-что это приказание было отдано, мистер Гуппи явился.

Он сначала было сконфузился, застав меня с опекуном моим, но скоро оправился. - Как ваше здоровье, сэр? произнес он поспешно.

-- Благодарю вас, сэр, отвечал опекун. - Здоровы ли вы?

-- Так-себе, сэр, понемножку. Позвольте отрекомендовать вам матушку. Жительствуем в Старой Причальной Улице. А это мой закадычный друг, мистер Вивль, то-есть это только его псевдоним, а он, собственно говоря, мистер Джоблинг.

Опекун предложил им сесть, и они сели.

-- Топни, сказал мистер Гуппи, после нескольких минут молчания: - Начни, брат, пожалуйста!

-- Начинай сам! отвечал закадычный друг довольно-резко.

-- Будь по-твоему. Мистер Жарндис, сэр, начал мистер Гуппи, после минутного размышления, к неописанной радости своей матери: - я думал застать мисс Сомерсон одну и не приготовился на случай присутствия вашей почтенной особы; но, быть-может, мисс Сомерсон сообщила вам о том, что происходило между нами...

-- Мисс Сомерсон, отвечал опекун улыбаясь: - действительно рассказала мне обо всем.

-- Это, сэр, знаете, легче. Изволите видеть: я выслужил назначенной срок в конторе Кенджа и Корбая и думаю, по-крайней-мере надеюсь, что выслужил удовлетворительно во всех отношениях. И теперь честь имею рекомендоваться: я стряпчий, выдержал, чорт возьми, такое испытание, что любому пришлось бы треснуть, и вот-с неугодно ли взглянуть: мое свидетельство...

-- Благодарю вас, отвечал мистер Жарндис: - я убежден в его правильности.

Таким-образом, не оказалось надобности вынимать из кармана форменный лист, и мистер Гуппи продолжал:

с чувством говорил мистер Гуппи.

-- Разумеется, недурно, отвечал опекун.

-- У меня есть кой-какие знакомства, продолжал мистер Гуппи: - люди, которые предпочтут меня другим стряпчим; они проживают близь Ламбета. Я взял, да и купил там целый домик, просто за даром, и намерен заняться делами от себя.

При этих словах мать мистера Гуипи пришла в неописанный восторг.

-- Шесть чистых комнат, продолжал мистер Гуппи: - и, по мнению друзей, славная квартира. Когда я говорю о друзьях, я преимущественно имею в виду моего закадычного Джоблинга; он, представьте себе (и мистер Гуипи сантиментально смотрит на своего друга), знает меня с пеленок.

Мистер Джоблинг движением ног, довольно шумным, выражает свое согласие.

-- Друг мой Джоблинг, говорит мистер Гуппи: - займет обязанность моего клерка и будет жить у меня в доме. Матушка моя также будет жить со мной, когда кончится контракт на её квартиру в старой Причальной Улице. Общество веселое. Мистер Джоблинг имеет аристократический вкус и он-то главнейше побуждает меня к изложению этого дела...

-- Разумеется, произнес мистер Джоблинг и отодвинулся несколько от локтей мистрисс Гуппи.

-- Теперь... матушка, сидите смирно... теперь, мистер Жарндис, вам известно, что образ мисс Сомерсон был глубоко запечатлен в моем сердце и что я решился сделать ей... предложение.

-- Я слышал об этом, отвечал опекун мой.

в высшей степени великодушно.

Мистер Жарндис, повидимому, очень забавлялся наивностью мистер Гуппи.

-- Теперь, сэр, великодушие должно быть и на моей стороне; я хочу доказать мисс Сомерсон, что и я могу достичь до той высоты, к которой, быть-может, она считает меня неспособным. Я убедился, что образ, который я считал изглаженным, ничуть не бывало, не изгладился. Обстоятельства, которые были выше моей власти, устранились, и я ныньче предлагаю мисс Сомерсон себя, дом и канцелярския занятия.

-- Очень-великодушно, сэр! заметил опекун.

-- Да, сэр, отвечал мистер Гуппи с скромностью: - я желаю быть великодушным. Я не думаю, чтоб вступление в брак с мисс Сомерсон было для меня сколько-нибудь неприлично, и друзья мои думают то же. Но как хотите, сэр, есть обстоятельства... ну, да что тут толковать... я хочу быть великодушным, сэр.

и доброго здравия.

-- Что жь это? сказал мистер Гуппи: - согласие или отказ?

-- Совершенный отказ, возразил опекун мой.

Мистер Гуппи недоверчиво смотрит на своего друга, на свою мать, которая начинает выходить из себя, смотрит на потолок, на пол...

-- Вот что! сказал он. - Джоблинг, если ты истинный друг, ты должен вывести мать мою отсюда, а не позволять ей оставаться, там, где в ней не нуждаются.

-- Убирайся вон! кричит она моему опекуну: - тебе не нравится сын мой, так убирайся вон отсюда, старый хрен!

-- Сударыня, отвечал опекун мой: - это из рук вон, как неразсудительно: вы выгоняете меня из моей собственной квартиры.

-- Что мне до твоей собственной квартиры! кричит мистрисс Гуппи: - убирайся вон и только! Коли мы тебе не под-пару, так убирайся вон отсюда, ищи других. Вишь ты, какой барин!

Я никак не ожидала такого поведения весьма-оскорбительного и неуместного со стороны почтенной матушки мистрисс Гуппи.

-- Не замолчу Вильям, не замолчу, дитя мое, до-тех-пор, пока не выгоню их отсюда вон!

Однакож сын и друг насильно повели мистрисс Гуппи вниз и, идя по лестнице, она все еще кричала, чтоб мы шли вон и искали себе подстать других женихов.