Холодный дом.
Часть десятая (последняя).
Глава LXVI. В Линкольншайре.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть десятая (последняя). Глава LXVI. В Линкольншайре. (старая орфография)

ГЛАВА LXVI.
В Линкольншайре.

Таинственное безмолвие над Чизни-Вольдом в эти тяжкие дни; таинственное безмолвие над событиями знаменитой фамилии. Был слух, что сэр Лейстер платил большие деньги охотникам поговорить о чужих делах, в намерении заставит этих людей молчать; но этот слух, быть-может, ничтожный, замирал при самом его начале. Известно, что труп прекрасной леди Дедлок покоится в мавзолее парка, в мавзолее, осененном столетними дубами, на вершинах которых зловещий филин потрясает ночное спокойствие своим криком. Но когда и как привезен труп прекрасной миледи в допотопное владение Дедлоков - это тайна, глубокая тайна. Небольшое число старых приятельниц миледи, по-большей-части с персиковыми щечками и шеями скелетов, играя веерами и кокетничая, за отсутствием других обожателей, с смертью, изредка позволяли себе дивиться, каким образом оскорбленный дух Дедлоков терпит позор и не улетит в другия области из векового мавзолея от оскорбительного для них присутствия миледи? Но усопшие Дедлоки глухи к восклицаниям костлявых красавиц и крепко-держатся на местах своих.

Между группами деревьев, по извилистым дорожкам парка раздается иногда стук лошадиной подковы - это едет сэр Лейстер больной, согбенный, лишенный почти зрения, но все-таки с величественной осанкой; рядом с ним, и не спуская с него глаз, молодецки гарцует статный, воинственный на-вид мужчина. Равняясь с мавзолеем, лошадь сэра Лейстера останавливается; баронет снимает шляпу и стоит несколько минут с непокрытою головой... Что думает он - Бог его знает.... Потом лошадь поворачивается и баронет возвращается тою же дорогою.

Война с смелым Бойтсорном продолжается попрежнему, только периодически, иногда кровопролитнее, иногда миролюбивее. Сказать правду, как только сэр Лейстер приехал в Линкольншайр и мистер Бойтсорн узнал плачевную историю баронета, он тотчас же готов был отказаться от всяких прав на прогон. Такое смирение мистера Бойтсорна возбудило гнев сэра Лейстера; он принял эту уступку за оскорбительное снисхождение к его болезненному состоянию и к его несчастиям; тогда мистер Бойтсорн начал снова нарушение чужих пределов. Снова доски с угрожающими надписями стали появляться на прогоне, и сам хозяин, с канарейкою на голове, поражал людей сэра Лейстера, по примеру прошлых лет; попрежнему являлся мистер Бойтсорн и в церковь, и там не обращал никакого внимания на баронета. По люди говорили, что противники связаны однеми узами, что две сестры оскорбили того и другого и что они очень, очень-близки друг-другу; но как бы то ни было, война не прекращалась, к взаимному удовольствию враждующих.

В том самом домике, в парке, на который в давно-забытое время, во время разлития линькольншайрских вод, так пристально смотрела миледи из своего будуара, живет броненосный кавалерист. По стенам этого домика висит оставшееся от продажи оружие и маленький колченогий человечек чистит и холит его. И деятельно работает колченогое создание, полирует все, что только может принять полировку: замки, сбрую, бляхи, стремена, и так проводит скучные дни свои. Он что-то в роде изувеченной собаки, особенной косматой породы и откликается на имя: Филь.

Весело смотреть, как античная управительница Чизни-Вольда (теперь несколько-тугая на ухо) идет в церковь, опираясь на руку сына; но мало кому приходится любоваться этой картиной. Пуст гостеприимный Линкольншайрский Замок. Иногда в жаркие дни лета мелькает в парке, неведомый ему доселе, серый салопец и громадных размеров зонтик; иногда две игривые девочки резвятся в куртинах и рвут в букеты цветы; иногда слышатся звуки флейты и известные мотивы, разогревающие кровь: "гре-надеры молодцы, гре-надеры удальцы": тогда на крыльце сторожевого домика виднеются две дымящияся трубки или слышен звук шагов, отбивающих тихий марш, или резко-деревянный голос: - но при ней я не гу-гу об этом: дисциплина, прежде всего, понимаешь!

-- Большая часть зал заперта и не показывается посетителям. Сэр Лейстер старается сохранить свое величие; он попрежнему любит лежать на диване, в парадной зале, перед портретом миледи. Огонь в камине заставлен широкими экранами и не разливает больше яркого света, как-будто суждено ему скоро потухнуть... да, все скоро потухнет для сэра Лейстера и покрытый плесенью мавзолей скоро пахнёт на него своим сырым воздухом и обнимет своими каменными объятиями.

Быстрая Волюмния чувствует разрушительное влияние времени; ни баночки белил, ни баночки румян не могут реставрировать её угасающих прелестей. Она проводит вечера за чтением сэру Лейстеру и старается всеми способами скрыть одолевающую ее зевоту. Самым победительным средством против этого врага считает она сжимание между розовых губ розового ожерелья. Кудли, Дудли, Буффи, Суффи и прочая челядь мало занимает сэра Лейстера; он невнимательно следит за парламентскими прениями и только как-будто очнется тогда, когда Волюмпия перестает читать, утомя свое зрение.

Между-прочим, резвая дева не утратила привычки попархивать и поклевывать, что ей попадется под носик; таким-образом стрекозя между бумагами умирающого баронета, нашла она кой-что и о себе; это может ее успокоить и примирить её разлуку с патриархальным Батом и броненосным генералом.

Кузены редко появляются в Чизни-Вольде в настоящее время. Редко слышны лай псов, хлопанье арапников и оружейных выстрелов на зеленеющихся лугах парка. Вялый кузен, под влиянием всеобщого уныния, сделался еще вялее, и лежа на подушках дивана, говорил: - чогхт... тюгхма... пгхосто тюгхма!.

толпившихся вокруг этой звезды. Бальная зала была от Чизни-Вольда в нескольких милях; она во все продолжение трех-сот шестидесяти-четырех дней года, за исключением последняго дня, дня торжества в околотке, имела что-то антиподное, потому-что была напихана сверху до низу стульями и скамейками опрокинутыми вверх ногами.

При таких-то торжественных событиях прелестная дева пленяла сердца своею любезностью, своею живостью, своим порханьем, как в те незабвенные дни, когда ей строил куры страшный генерал с полными аккордами зубов, прорезавшихся не снизу, а сверху. Вертясь в вихре вальса и носясь в мазурке и экоссезах, пасторальная нимфа знаменитого происхождения вызывала вперед пастушков с чаем, лимонадом, сандвичами, с высокопочтением. И с ними она была то мила, то жестока, то величава, то недоступна, то изменчива, то пленительна, то томна, то сладострастна. И какое сходство между ней и старинными стеклянными шандалами, украшающими бальную залу? Эти шандалы на тоненьких ножках с маленькими стеклянными висюльками, с гладкими выпуклостями, на которых нет висюлек, тускло отражая огонь синеватым цветом в своих украшениях призматической формы - ни-дать-ни-взять - Волюмиии.

За исключением этих развлечений, жизнь в Линколыннайре - тяжкая пытка для поэтической Волюмпии. В лирическом настроении духа ей кажется Чизни-Вольд страшным демоном, а столетние дубы - лешими, которые машут руками, ломают в отчаянии пальцы, тяжело вздыхают и проливают слезы горести на окна волшебного замка; для нея это лабиринт громадных размеров, не собственность людей живых и изображенных на портретах, а страна духов, выходящих в сумрачный час ночи из мильйона могил и бродящих с шумом и громом под пустынными аркадами; страшная степь корридоров и лестниц, в которой загудит нескончаемое эхо, если случайно ночью упадет на пол гребенка, поддерживающая фальшивую косу; место, где она одна ни за что не решится сделать ни шагу, где резвая дева всякий раз взвизгнет, когда затрещит уголь в камине, где она потеряла разсудок и откуда бежит без оглядки.

жизни; нет в нем движения, говора, мысли; не видать в нем надменных страстей... Куда же все делось?.. куда?