Ревекка и ее дочери.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ревекка и ее дочери. Глава VI. (старая орфография)

VI.

На следующий день, я не знал ни минуты покоя; так хотелось мне узнать, что сталось с Смитом, умер ли он или был жив; но в те времена вести не скоро распространялись, и до нас дошли слухи о Смите только через три дня.

Разсказывали, что в воскресенье утром пришла к нему в дом его серая лошадь без седока, седла и уздечки; это обстоятельство, вместе с невозвращением Смита накануне ночью, возбудили безпокойство его жены и она начала розъиски о пропавшем муже. Наконец, она узнала, что старый Вильям Робертс и его жена, жившие на Гопфрской стороне Фервуда, возвращались поздно ночью домой в субботу и, увидав, что на дороге лежал раненый, окровавленный человек, подняли его и привезли домой, где он и лежал теперь. Мистрис Смит отправилась к ним и оказалось то, чего она боялась: раненый человек был её муж.

Потом до нас дошло известие, что мистрис Смит решилась, как только её муж будет в состоянии говорить, обратиться к полиции и к суду о розъиске и наказании виновных. Но через день было узнано, что Смит умер, не очнувшись от своего забытья и не сказав ни слова. Затем явился коронер, произведено было дознание и полиция стала рыскать повсюду, отъискивая грабителей и убийц.

Один из констаблей прибыл в Верхний Киллей. Прежде всего, он отправился в таверну "Белый Лебедь", где не было никого, кроме Джени, которая только вытаращила на него глаза и ничего не отвечала на все его разспросы. Но вскоре пришел хозяин Филь и от него полицейский узнал, что Смит был в таверне в ту самую ночь, когда его убили и уехал оттуда довольно поздно, но Филь никак не хотел признать, чтобы он был очень пьян, хотя этот факт удостоверили посетители "Белого Лебедя", по словам которых Смит был так пьян, что едва держался в седле.

Потом констабль, один вид которого, как агента полиции, был ненавистен всему селению, пошел по хижинам, предлагая их обитателям различные вопросы. Но он ничего от этого не выиграл, потому что никто из лиц, к которым он обращался, ничего не знал о таинственном убийстве; но еслибы они что-нибудь и знали, то не сказали бы ни слова представителю полиции. После всех, он пришел к нам и спросил у матери, не было ли ей известно, чтобы кто-нибудь ходил поздно вечером в Фервуд в прошедшую субботу.

- Нет, отвечала сердито мать, которая ненавидела полицию, может быть, более всех соседей: - никто не ходил в степь после Эвана, который привел домой осла.

- Так Эван ходил в Фервуд? в какое время ночи? спросил полицейский.

- В какое время ночи? повторила моя мать, мывшая белье и желавшая как можно скорее отделаться от неприятного гостя: - кто вам сказал, что это было ночью? Мальчик ходил вечером, но когда именно, я не помню, кажется, как только начало смеркаться.

Конечно, это было несправедливо, но, по всей вероятности, она сама не заметила, что было поздно, когда она меня посылала за ослом. Полицейский не удовлетворился этим ответом и, вместо того, чтобы уйдти, начал разспрашивать меня, в каком именно часу я ушел из дому и вернулся назад. Я очень боялся, чтобы он, по моим ответам, не догадался, что я знаю более других и потому, не говоря ни слова о моих странствиях по Фервуду, старался указать ему с точностью ту минуту, когда я вышел из дому. Сначала я сказал ему, сколько было минут, когда я в последний раз посмотрел на часы прежде, чем выйдти из дому, потом распространился о том, что наши часы отставали на прошедшей неделе, а четыре дня тому назад, они стали идти вперед. Соображаясь с этим, я определил время, когда я посмотрел на часы, но при этом сослался на мнение посторонняго лица, который со мною не соглашался. Затем я стал вспоминать, сколько прошло времени от той минуты, когда я посмотрел на часы и когда вышел из дому. Наконец, я спохватился и торжественно заявил, что, может быть, я совершенно ошибался и смотрел на часы не в субботу, а в пятницу или в четверг. Все это я объяснял так долго, неясно и сложно, что полицейский вышел из терпения и, полагая, что от такого дурака не добьешься никакого толка, ушел среди моего рассказа, гневно воскликнув:

- Какое мне дело до ваших часов! Отстают ли они или идут вперед. Твой язык мотается, как маятник и болтает без умолку чертовщину. Право, я никогда не видывал такого Дурака! Ты мне толкуешь о часах, а я тебя спрашиваю об убийстве.

Мать проводила его до дверей бранью, жалуясь на то, что всякий полицейский сует нос, куда его не просят и осмеливается подозревать честную семью в разных преступлениях.

- Большой, должно быть, осел этот полицейский, сказал мой отец, когда мы ему рассказали о посещении: - если он думал, что ему кто-нибудь скажет правду. Ему платят деньги за розъиски, значит сам все и розъискивай, а если он только будет повторять то, что., ему другие скажут, то не за что ему и деньги платить, а следует их отдать тому, от кого он все узнал.

Я вполне соглашался с справедливостью этого взгляда и, действительно, полагал, что, еслибы я рассказал полицейскому все, что знал о таинственном убийстве, то самовольно исполнил бы его обязанность и ему не осталось бы ничего делать. К тому же, если было жаль смерти одного человека, то еще более пришлось бы сожалеть о смерти трех человек, так как Тома и Гью наверное повесили бы, еслибы их преступление было открыто, хотя этим ни мало не воскресили бы Смита. Поэтому, я упорно держал язык за зубами и надеялся, что, благодаря моему молчанию, это дело канет в воду. Меня только безпокоила мысль о седле и уздечке. Что сталось с ними? Но когда, наконец, они были отъисканы в старом гумне близь селения Три Креста, то подозрение пало скорее на обитателей этой деревни, чем жителей Верхняго Киллея. Таким образом, после долгих розъисков, хлопот и усилий, полицейския и судебные власти должны были бросить это дело и сознаться, что они не имели ни малейшого ключа к открытию убийцы или убийц Смита.

Достоверными фактами в этом деле было только то, что Смит продал лошадь в Сванси и получил за нее деньги, что он заезжал в каждую таверну по дороге из Сванси в Киллей и пил там здорово, что, выезжая из "Белого Лебедя", он был совершенно пьян и что, наконец, его подобрали на дороге Вильям Робертс и его жена, которые и привезли его ограбленного и в безчувственном состоянии в свой дом, где он и умер. Одно обстоятельство, выяснившееся на следствии коронера, однако, заставило меня задуматься; именно, мистрис Смит объявила, что у её мужа в день его убийства не было при себе ни часов, никакой драгоценной вещи, кроме денег. Ясно было, что она ничего не знала о таинственном сокровище, которое он ей вез, судя но его собственным словам. Я был убежден, что оно заключалось в ящичке или пакете, который Гью тайно вытащил из сюртука Смита и скрыл его от Тома. Мне очень хотелось узнать, что это было за сокровище, и я терялся в догадках, но не смел спросить объяснения у Гью, который один мог бы удовлетворить моему любопытству.

Вообще, я очень сожалел, что был невольным зрителем этой роковой драмы, так как она не выходила у меня из головы ни днем, ни ночью. Конечно, большим утешением мне было бы поговорить с кем-нибудь обо всем этом и я завидывал Гью и Тому, которые могли говорить друг другу о том, что их мучило, хотя и радовался, что не имею такого тяжелого гнета на своей совести, как они. Впрочем, мало по малу, я стал думать менее об убийстве Смита, и мне в этом много помогла дружба с мальчиком, которого я подобрал самым странным образом в Сванси.

Однажды, мать послала меня купить кое-что на рынке и я стоял на базарной площади, как вдруг заметил невдалеке мальчика, лицо которого почему-то мне напомнило мисс Гвенлиану. Он был очень бледен и худощав; казалось, он давно не ел и одежда его была вся в лохмотьях. Он ничего не делал, не покупал, не продавал, не просил милостыни, не лазил по карманам, насколько я видел; он только нервно переминался с ноги на ногу и с безпокойством смотрел по сторонам, словно чего-то опасался. Он меня заинтересовал и я стал с любопытством следить за ним. Неожиданно он задрожал и, бросившись на землю, подполз к тележке с овощами, за которую и спрятался. Он мне понравился с первой минуты и, подойдя к нему, я сказал шепотом:

- Ты хочешь от кого-то укрыться, помочь тебе, что ли?

Он взглянул на меня с изумлением, но кивнул головой и указал знаком, чтобы я встал перед тележкой. Я исполнил его желание; но через несколько минут он поднялся с земли, словно опасность миновала, и поблагодарил меня. Я тотчас спросил, кого он боялся и он мне рассказал, что служил на корабле, где с ним обращались очень дурно и потому он убежал с корабля несколько дней тому назад. Испугался же он оттого, что увидел на площади одного из матросов с корабля. Он старался все это время найдти себе работу и на рынок пришел с этой целью, но доселе все его усилия были тщетны. Вспомнив, что один фермер близь Верхняго Киллея искал мальчика, чтобы пасти стадо овец, я сказал об этом моему новому приятелю и обещал отвести его к фермеру после того, как окончу свои дела в Сванси.

Он желал тотчас отправиться из города, боясь встречи с матросом, но я не мог еще идти и он должен был дожидаться. Сначала он, повидимому, мне не доверял и подозрительно смотрел на меня из-подлобья, как бы ожидая, что я его выдам и потому готовый всякую минуту искать спасения в бегстве. Но мало по малу его доверие ко мне увеличилось, особенно после того, как я поделился с ним моим обедом, так как никто истощенный голодом не может сомневаться в человеке, накормившем его, по крайней мере, до тех пор, пока эта пища не переварится в его желудке.

Наконец, я кончил все свои дела и уже хотел отправиться домой с новым приятелем, как вдруг он схватил меня за руку и, указывая на шедшого но площади мужчину в морской куртке, произнес с испугом:

- Вот мой шкипер! Я пропал, если он меня увидит. Посмотрите, куда он пойдет, а я снова спрячусь.

Шкипер прошел мимо всех ларей, но не смотрел на выставленный товар, а озирался по сторонам, словно искал кого-то. Я начал подозревать, что моему приятелю грозила беда, в чем я совершенно убедился, когда матрос подошел к полисмэну и начал что-то говорить ему.

У самой стены, подле которой мы находились, была большая куча мусора; я сказал мальчику, чтобы он подполз, как можно ближе к этой куче и набросил на него валявшийся тут мешок. Я же сам направился к тому месту, где стоял моряк и полисмэн, чтобы подслушать их, разговор.

- Ваш матрос прав, говоря, что он видел здесь мальчишку, сказал полисмэн в ту самую минуту, как я подошел к ним: - не более четверти часа тому назад, я видел мальчика в роде того, которого вы отъискиваете у ларя Джона Джонса. Пойдемте и посмотримте, нет ли его там.

с полисмэном подошли ко мне и последний спросил, не видал ли я стоявшого тут недавно мальчика в лохмотьях. Я отвечал, что никогда не обращаю внимания на оборванцев, а предоставляю это тем, до кого это касается. Таким образом, я вторично привел полицию в недоумение и это мне доставило большое удовольствие. Поискав всюду исчезнувшого мальчика, решили, что он, вероятно, ушел с площади незаметным образом, но полисмэн не был вполне в этом уверен и обещал шкиперу держать ухо востро и сообщить о том же другим полисмэнам.

После этого шкипер удалился, а полисмэн встал не подалеку от ларя Джона Джонса и подозрительно осматривал всех проходящих. В виду такой неусыпной бдительности полиции, нам невозможно было искать спасения в бегстве, и я возненавидел полицию более, чем когда-либо. Окончив свою репу, я не смел двинуться с места и прикинулся, что заснул, из боязни, чтоб полисмэн не прогнал меня. Я, однако, шепнул своему приятелю, чтоб он лежал тихо, так как опасность все еще не миновала и в этом неприятном положении мы оставались более часа. Наконец, полисмэна отозвали в соседнюю улицу, где произошел шум, и как только он повернулся к нам спиною, я вытащил мальчика из под мешка и мы оба пустились бегом по противоположному направлению. Через несколько минут, мы очутились вне Сванси и свободно перевели дыхание. Потом мы, веселые и довольные, отправились в Верхний Киллей.

По дороге, мальчик рассказал мне, что его зовут Вильямом Джонсом и что ему около пятнадцати лет. В детстве, он сначала жил с матерью в Ните, потом она переехала в Сванси и отдала его юнгой на коммерческий корабль Нанси-Джонс, ходивший в Гавр. После двух лет морской жизни, которая ему была ненавистна, он бросил корабль и вернулся домой. Но он не мог найти работы и, преследуемый матерью, которая все ворчала, что не в состоянии его содержать, снова поступил на корабль. Шкипер корабля, жестокий тиран, так дурно обращался с ним, что он убежал от него, как только они вернулись в Сванси. Матери своей он не нашел в прежнем её жилище и, после многих розысков, узнал в этот самый день, что она умерла шесть месяцев тому назад. Тогда, не имея ни гроша, ни крова, он пошел искать работы на рынок, где встретил меня.

все; мальчику надо было еще приискать квартиру и я предложил ему жить у нас. Мать не представила никаких возражений и Биль Джонс поселился в нашем доме, словно член нашей семьи.

Чем ближе я его узнавал, тем более привязывался к нему и через полгода он занял в моем сердце первое место после мисс Гвенлианы. Он нисколько не походил на меня. Я был живой, горячий, вспыльчивый юноша, а он тихий, спокойный. Любовь его ко мне была стойкая, преданная, но не отличалась страстным, ревнивым характером моей любви к нему. Я никогда не верил, чтоб тихий, разсудительный человек, никогда не увлекающийся и не выходящий из себя, а, напротив, могущий дремать, занимаясь своим любимым делом, так же глубоко чувствовал, как пламенный человек, в котором любовь и ненависть кипят ключем. Конечно, бывают люди, которые умеют сдерживать свои чувства и потому кажутся спокойными, но таких людей мало и, я полагаю, что большинство их не отличается глубокими чувствами и слишком эгоистично, равнодушно или лениво, чтоб принимать вещи к сердцу. Если человеку ничто в мире не дорого, если он ни о чем не заботится, то его спокойствие не заслуга.

Биль Джонс был один из этих спокойных, тихих людей, которые кажутся кусками льда, и часто выводил меня из терпения своим равнодушием. Однако, в сущности, у него были глубокия чувства, только до них трудно было добраться.

Вскоре все соседи его полюбили, но что было всего страннее, это расположение к нему Гью Риза, который, по своей грубой, жестокой натуре, казалось, мог думать только о самом себе. Как бы то ни было, Гью, даже пьяный и в припадке бешенства, был всегда любезен с Билем; кроме того, он очень любил общество Биля и хотел быть постоянно с ним. Я протестовал против этого. Ведь я нашел Биля, привел его в Верхний Киллей, нашел ему место и приютил его, значит, он был моим другом, почти моей собственностью. Поэтому, естественно я питал ревность ко всякому, кто хотел отбить его от меня. Кроме того, я не считал Гью полезным товарищем для Биля и боялся, что он, приобретя над мальчиком влияние, мог его научить многому дурному, так как я не забыл, что он увлек Тома Девиса и сделал его своим сообщником в деле убийства Смита.

Единственным результатом этого убийства был успех ухаживания Тома за Мартой. Он подарил ей шаль и брошку, которые она приняла с удовольствием, говоря, что значит он начал хорошо работать и накопил денег, ибо иначе он не мог бы позволить себе такого крупного расхода. Я полагаю, что она всегда питала к нему маленькую слабость, но, зная, какой он ленивый и легкомысленный человек, боялась выйти замуж за такого человека и из благоразумия удерживала себя от серьёзной привязанности. Но неожиданное появление денег обмануло ее; она поверила, что он изменился, сделался работящим и бережливым, а потому позволила ему чаще видеться с нею, ходила с ним гулять и, мало по малу, дело дошло до того, что их брак сделался только вопросом времени. Наблюдая за ними со стороны и зная источник, откуда Том приобрел свои деньги, я молчал, хотя мне было больно видеть, как она заблуждалась. Но я не мог открыть страшной тайны и должен был оставить их в покое. Всем было известно, что Тому стоило только накопить еще немного денег и завести свою хижину, чтоб жениться на Марте. Когда, однажды, об этом заговорили при Гью Ризе, он засмеялся, и сказал, что Тому легко накопить денег. Эти слова меня неприятно поразили; Том постоянно хороводился с Гью, и я боялся, чтоб он не вовлек его в новую беду, которая могла окончиться не так благополучно, как дело Смита. Поэтому, я хотел удостовериться, насколько Том был привязан к Гью, и не было ли возможности их разлучить.

лучше всего жениться; жена разом всему научит.

Тому не понравились мои шутки над его дружбой с Гью и он отвечал с сердцем:

- Да, я его люблю, а тебе какое до этого дело? Он не хуже других, и все это вздор, что рассказывают об его гневных вспышках.

Я должен был замолчать и вскоре после этого Том и Гью неожиданно удалились на время из селения. Никто не знал об их уходе, пока Том не пришел проститься с Мартой. Её не было дома и он хотел ее дождаться, но сопровождавший его Гью так торопил его, что он должен был отправиться, приказав сказать Марте, что уходит с Гью на очень выгодную работу, с которой не вернется ранее недели.

значения на свете жизнь или смерть бедного человека, неимеющого семейства.

что до утра никто не хватился о краже. Несмотря на все поиски, полиция еще не напала на след воров, хотя, вероятно, это были цыгане, так как в то время цыганский табор останавливался вблизи от Нита.

Я никому не рассказал об этой истории, кроме Биля Джонса, так что известие о ней первый принес в Верхний Киллей, через два дня, Томас Дженкинс и передал ее всем в таверне Белый Лебедь. Я не раз заметил, что первому рассказчику какой бы то ни было истории всегда верят более всех последующих и если кто-нибудь оспаривает его сведения, то его поднимают на смех. Поэтому, слыша от Томаса Дженкинса, что воровство в Ните произведено человеком в очках, с длинной бородой и с русыми волосами, который, за несколько времени перед тем, сновал вокруг дома, я сожалел, что не рассказал ранее своего варианта, по которому воры были цыгане, а кто же видал когда-нибудь цыгана в очках и с длинными русыми волосами? Я сказал Дженкинсу, что он ошибался и что я знал лучше его, так как слышал об этом воровстве два дня ранее его. Но он настаивал на своем и мы стали горячо спорить, как вдруг в таверну вошел Гью Риз и все тотчас забыли историю о воровстве. Гью тотчас забросали вопросами, когда он вернулся, где Том, как им удалась работа и т. д. Гью никогда не любил много говорить но тут он удостоил нас ответом и сообщил, что они только-что вернулись, что Том, вероятно, пошел к своей милой и что работа оказалась очень выгодной.

Вскоре после этого я вернулся домой и застал в кухне Тома, который смотрел с любовью на Марту, приготовлявшую ему ужин. Он не передал нам никаких подробностей о работе, и только сказал, что это была спешная земляная работа и что за нее заплатили очень хорошо. Он был в прекрасном расположении духа, и сказал Марте, что у него вскоре будет достаточно денег для их свадьбы.