Изгнанники.
Часть первая.
Глава IV. Старый гугенот.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Изгнанники. Часть первая. Глава IV. Старый гугенот. (старая орфография)

ГЛАВА IV.
Старый гугенот.

Получив отказ от короля, пожилой гугенот не двинулся с места. Он стоял, молча, сердито опустив глаза, и на лице его боролись можду собою нерешимость, горе и гнев. Он был очень велик ростом, очень худ и суров на вид, с широким лбом, большим мясистым посом и круглым подбородком. На нем не было ни парика, ни пудры; но природа сама посеребрила его густые кудри, и множество морщин вокруг глаз и углов рта придавали его лицу выражение спокойной величавости. Однако, гневная вспышка, заставившая его быстро вскочить с колен, когда король откловил его жалобу, и острый, пламенный взгляд, которым он окинул придворных, проходивших мимо него с презрительными улыбками и насмешливым шопотом на его счетэ, - все это показывало, что в нем еще сохранились остатки юношеской живости и силы. Он был одет, как подобало его званию, просто, но хорошо: в темно-коричневый кафтан из каразеи {Шерстяная материя.} с серебряными пуговицами, короткия брюки из той же материи, белые шерстяные чулки и черные кожанные башмаки с широкими носками и большими стальными пряжками. В одной руке он держал свою низкую войлочную шляпу, обшитую золотым галуном, а в другой - маленький бумажный сверток, который заключал в себе перечисление его претензий и который он надеялся оставить в руках королевского секретаря.

Его нерешительность, что ему дальше делать, вскоре кончилась совершенно неожиданно. То были дни, когда гугенотов еще не гнали из Франции, но едва терпели их присутствие, и когда они не могли разсчитывать на покровительство законов, защищавших их соотечественников-католиков. В течение двадцати лет, притеснения все усиливались, пока, наконец, не были истощены все меры преследования за исключением прямого изгнания. Им ставили препятствия во всех делах, вытесняли из общественной службы, наполняли их дома солдатами, поощряли их детей к непокорности и отказывали в удовлетворении за все обиды и неприятности. Каждый негодяй, которому хотелось утолить свою личную вражду или войти в милость у высокопоставленных ханжей, мог позволить себе все по отношению к гугенотам, не опасаясь законного наказания. Тем не менее эти люди льнули к стране, которая отвергала их, и, полные любви к родине, так глубоко заложенной в сердце каждого человека, предпочитали обиды и пренебрежения дома тому гостеприимному приему, который мог ожидать их за морем. Впрочем, уже надвигался мрак тех дней, когда им суждено было лишиться даже этой возможности выбора. Два громадных королевских гвардейца в голубых кафтанах стояли на часах с этой стороны дворца и были свидетелями неуспешной жалобы старика. Теперь они подошли к нему и резко прервали течение его мыслей.

- Ну, распевальщик гимнов, - грубо сказал один, - убирайся отсюда!

- Не думаешь ли ты, что украшаешь королевский цветник? - крикнул другой с отвратительным ругательством. - Кто ты такой, чтобы задирать нос перед королевской верой?! Чорт бы тебя взял!

Старый гугенот, бросив на них сердитый, презрительный взгляд и уже повернулся, чтобы уходить, когда один из них толкнул его под ребра рукоятью своей алебарды и закричал:

- Вот тебе, собака! Смеешь ты так смотреть на королевскую гвардию?

- Злодеи! - воскликнул старик, прижимая руку к ушибленному боку. - Буд я на двадцать лет моложе, вы не посмели бы вести себя так.

- А! Ты еще возражаешь, ядовитая змея! Этого довольно, Андре! Он грозит королевской гвардии; возьмем его и оттащим в караульню.

Оба солдата бросили алебарды и кинулись на старика; но, хотя они были силачи, схватить его оказалось нелегко. Своими длннными, мускулистыми руками он стряхивал их с себя несколько раз и только когда уже начал задыхаться, то утомленным солдатам удалось вывернуть его руки назад и таким образом овладеть им. Но едва одержали они эту жалкую победу, как перед их глазами сверкнула шпага и раздалась строгая команда, заставившня их снова выпустить пленника.

Это был капитан де-Катина, который, иснолнив свои утренния обязанности, вышел погулять на террасу и внезапно наткнулся на сцену насилия. Взглянув на лицо оскорбляемого, он выхватил шпагу и кинулся вперед с таким бешенством, что не только оба гвардейца оставили свою жертву, но один из них, пятясь от направленного против него клинка, поскользнулся и упал, а другой свалился на него.

- Негодяи! - закричал де-Катина; - что это значит? Солдаты поднялись на ноги, красные и растрепанные.

- Позвольте доложить, капитан, - сказал один из них, отдавая честь: - это - гугенот, и он поносил королевскую гвардию.

- Его просьба была отвергнута королем, капитан; а он не хотел уходить.

Катина побелел от бешенства.

- Так когда французский подданный приходит говорить со своим государем, на него должны нападать швейцарския собаки, как вы?! - закричал он. - Вот, погодите же, я вас! - он вытащил из кармана маленький серебряный свисток, и на его резкий призыв прибежали из караульни старый сержант с полудюжиной солдат.

- Как вас зовут? - спросил капитан угрюмо.

- Андре Менье.

- А вас?

- Николай Клотшер.

- Слушаю, капитан, - ответил сержант,

- Сегодня же их под суд!

- А по какому обиннению, капитан?

- За нападение на пожилого и почтенного гражданина, который пришел к королю но делу.

- Он сам признался, что - гугенот, - закричали виновные оба вместе.

- Гм... - сержант нерешительно подергал свои длинные усы.

- Так и написать прикажете, капитан? Как вашему благородию будет угодно. - Он слегка пожал плечами, выражая тем сомнение, чтобы из этого могло выйти что-либо путное.

- Нет, - сказал де Катина, напав на счастливую мысль. - Я обвиняю их в том, что они сложили оружие, будучи на часах, и явились предо мною в растерзанных и грязных мундирах.

- Это лучше, - ответил сержант со смелостью старого служаки, - Гром и молния! Ведь вы осрамили всю гвардию. Вот, посидите часик на деревянной лошади с мушкетом, привязанным к каждой ноге, так и узнаете, сделана ли алебарда для солдатских рук, или затем, чтобы валяться на траве. Берите их! Слушай! Направо кругом! Марш!

Отряд гвардейцев удалился в сопровождении сержаита.

Гугенот молча и спокойно стоял на заднем плане, ничем не выражая радости при внезапной перемене своей судьбы; но когда солдаты удалились, он и молодой офицер с живостью подошли друг к другу.

- Амори, я не надеялся тебя видеть!

- Как и я, дядя. Что могло привести вас в Версаль?

- Несправедливость, Амори! Рука нечестивых нависла над нами, а к кому же нам обращаться, если не к королю?

Молодой офицер покачал головою.

- Король, в сущности, добрый человек, - сказал он, - но он видит мир лишь сквозь те очки, какие на него надеваются окружающими. Вам нечего на него надеяться.

- Он прогнал меня с глаз долой.

- Спросил он, кто вы такой?

- Спросил, и я сказал.

Молодой гвардеец засвистал.

- Ну, пойдем к воротам, - сказал он. - Ей Богу, если мои родственники будут приходить спорить с королем, то моя рота скоро останется без капитана.

- Королю не придет в голову, что мы - родня. Но в самом деле, племянник, мне странно, что ты можешь жить в этом храме Ваала и не поклоняться кумирам.

Старший из собеседников серьезно покачал головою.

- Ты идешь по очень узкому пути, - сказал он, - опасности и искушения стерегут тебя ежечасно. Мудрено, Амори, шествовать путем Господним, идя об руку с притеснителями Его народа.

- Что вы, дядя? - нетерпеливо возразил молодой человек. Я служу у короля в солдатах, а разсуждать о богословии предоставляю духовенству. Дайте мне прожить с честью и умереть при исполнении долга, а в остальное я готов и не вмешиваться.

- И готов жить во дворце и есть на тонком белье, - горько прибавил старик. - когда руки злобствующих тяготеют на твоих кровных, изливается чаша бедствий, и вопли и стенания раздаются по всей стране.

- Что же такое случилось? - сприсил молодой офицер, которого слегка сбивал с толку библейский способ выражения, употребительный у французских гутенотов того времени.

- Двадцать человек моавитян расквартировано у меня, с некиим Дальбером, своим вождем, который уже давно сделался бичем для Израиля.

- Капитан Клод Дальбер, Лангедокский драгун? У меня с ним есть небольшие счеты.

- Да что ж он такое сделал?

- Его люди внедрились в мой дом, точно моль в тюк сукна. Никуда от них не уйдешь. Сам сидит у меня в комнате, задравши ноги в сапожищах на мои стулья, трубка в зубах, графин с вином - рядом, и речи его - мерзость и посрамление. Он побил старика Пьера в товарном складе...

- И столкнул в подвал меня...

- А!

- Потому что я оттащил его прочь, когда он вздумал в пьяном виде грубить Адели.

таща за руку дядю. Они бежали по одной из извилистых дорожек, обнесенных высокою изгородью. Немногие придворные, попавшиеся им, с удивлением смотрели на эту странную пару. Но молодой офицер был слишком занят своими намерениями, чтобы обратить на них внимание. Не переставая бежать, он миновал серповидную дорожку, которая вела мимо дюжины каменных дельфинов, изрыгавших из челюстей воду на групну тритонов, а затем аллею больших деревьев, имевших такой вид, будто росли здесь целые века, на самом же деле привезенных в том же году с невероятными трудами из Сен-Жермена и Фонтенбло. Остановившись у калитки, старик задыхался от непривычного бега.

- Как вы сюда попали, дядя?

- В коляске.

- Где-же она?

- Вон там, у гостинницы.

- Как, и ты едешь, Амори?

- По вашим словам, право, пора и мне приехать. Там, в вашем доме, не лишнее иметь человека со шпагой.

- Что-ж ты думаешь делать?

- Я ничего не знаю об Израиле, - сказаль де-Катина с нетерпением, - а знаю только, что если бы моя Адель вздумала поклоняться грому, как Абенакийская явава (баба) или возсылать свои невидимые молитвы к Митче-Маниту (Великому Духу индейцев), то я хотел бы взглянуть на человека, который посмел бы тронуть ее хоть пальцем. А, вот и наша коляска! Гони, кучер, и получишь пять ливров (старая французская монета), если раньше часа мы будем у заставы Инвалидов.

Нелегко было скоро ехать в век безрессорных экипажей и каменистых дорог; но кучер нахлестывал своих косматых, неподстриженных лошадок, и коляска прыгала и громыхала по дороге, придорожные деревья мелькали мимо, а сзади поднималась пыль. Гвардеец барабанил пальцами по коленям и вертелся на сиденъе от нетерпения, время от времени донимая своего угрюмого спутника разспросами:

- Вчера вечером.

- А теперь Адель где?

- Она дома.

- А этот Дальбер?

- Как? Так вы оставили его с нею, а сами отправились в Версаль?

- Она заперлась у себя в комнате.

- Ах! что значит замок! - Молодой человек вне себя поднял руки кверху при мысли о своем безсилии,

- Там еще Пьер.

- И Амос Грин.

- Ну, этот лучше. Он, по крайней мере, похож на мужчину.

- Его мать была француженка из Стетен-Айланда, близ Машиттана. Она была из тех разсеянных овец, которые заранее бежали от волков; как только стало видно, что король начинает теснить Израиль. Он говорит по-французски, а между тем не похож на француза ни наружностью, ни манерами.

- Почем знать? Может быть, на то есть мудрое произволение Божие.

- Да, он сидел с этим Дальбером, курил и рассказывал странные истории.

- Какой он может быть защитник? Чужой человек в чужой стране. Вы дурно сделали, что так покинули Адель, дядя.

- Думаю, что так. О! если бы мне быть уже там!

Он высунул голову в облако пыли, поднимавшееся из под колес, и вытянул шею, глядя вдоль длинного изгиба реки на разстилавшийся.по берегу её город, который уже был виден сквозь дымку тумана, откуда выгтлывали обе башни собора Богоматери, высокий шпиль св. Якова и целый лес других шпилей и колоколен. Вскоре дорога повернула к речному берегу, и город начал пододвигаться все ближе, пока они не въехали в его южные ворота и не загремели по мостовой, оставив вправо обширный Люксанбургский дворец, а влево - последнее творение Кольбера - богадельню Инвалидов. Круто повернув, они очутились на набережной и, переехав Новый Мост, мимо величественного Лувра, добрались до лабиринта узких, но богатых улиц, направленных к северу. Молодой офицер все еще вытягивал шею, но ему мешала смотреть большая золоченая карета, тяжело громыхавшая впереди. Однако, когда улица стала пошире, карета свернула в сторону, и ему удалось увидеть дом, к которому они направлялись. Он был окружен громадною толпою.