Изгнанники.
Часть первая.
Глава VIII. Сватовство.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Изгнанники. Часть первая. Глава VIII. Сватовство. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.
Сватовство.

Людовик представлял себе Господа Бога чем-то в роде такого же короля, каким он был сам, но только более могущественного, а царство небесное некиим более роскошным Версалем. Сам требуя повиновения от своих двадцати миллионов подданных, он признавал и сеоя обязанным в свою очередь исполнять волю этого Высшого Властелина, тем более что в обратном случае можно было опасаться наказания. Вот почему близкия к нему духовные лица имели на него такое влияние в качестве истолкователей воли Господней, что он буквально находился в их руках. Бывало, что он как будто и пытался возвратить себе самостоятельность, но такая временная непокорность ничуть не пугала их. Они прекрасно знали, что в скором времени какаянибудь боль, огорчение или случайное слово напомнят ему, что он смертен, и вновь погрузят его душу в те суеверные страхи, которые заменяли ему религию. Этот момент они всегда умели выяснить и умели им воспользоваться.

На этот раз, однако, дело что то не налаживалось. Напрасно прождав несколько недель и видя, что кораль все более ускользает из под их власти, члены церковной партии, решившиеся добиться изгнания гугенотов, вознамерились пустить в ход последнее средство и обратиться к лицу, которое доселе оставляли в стороне. С этой целью, королевский духовник, отец Лашез и Боссюэт, знаменитый епископ из Mo, однажды утром посетили г-жу де-Ментенон. Возле нея стоял глобус, и она преподавала географию хромому герцогу Менскому и шаловливому маленькому графу Тулузскому, которые достаточно походили на отца, чтобы не питать никакой любви к учению, и, сверх того, ненавидели малейшее стеснение. Впрочем, своим удивительным умом и неизменным терпением она приобрела любовь и доверие даже этих испорченных меленьких принцев, так что те охотно проводили время у нея в комитах.

Г-жа де-Ментенон отпустила своих учеников и встретила посетителей с тою смесью преданности и уважения, на какую имели право лица, бывшия не только её личными знакомыми, но и столпами католической церкви. Министра Лувуа она сажала на табурет; этих же гостей посадила в кресла, а табуретку заняла сама.

- Дочь моя, - начал Боссюэт торжественно, слегка наклоняясь к ней и протягивая руку, причем на его белом пальце сверкнул в лучах солнца фиолетовый пастырский перстень, - нам пора говорить откровенно. Этого требуют интересы церкви. Никто не слышит и никогда не услышит того, что теперь происходит между нами. Смотрите на нас, если хотите, как на духовников, с которыми умрет ваша тайна. Я называю ее тайною, хотя для нас она не такова, ибо читать в человеческом сердце составляет наше призвание. Вы любите короля.

- Ваше Преосвященство! - она вскочила, и горячая краска, покрыв её бледные щеки, стала распространяться все далее по её лбу и шее.

- Вы любите короля.

- Ваше Преосвященство! Батюшка! - она в смущении поворачивалась то к одному, то к другому.

- В любви нет стыда, дочь моя. Стыд заключается лишь в дурных поступках. Я опять скажу, что вы любите короля.

- По крайней мере я никогда ему не говорила этого, - пролепетала она.

- И никогда не скажете?

- Пусть у меня лучше отсохнет язык!

- Но размыслите, дочь моя! Такая любовь в душе, подобной вашей, есть дар небес и послана ради какой-нибудь мудрой цели. Я знаю, вы честолюбивы.

- Вы, может быть, и правы, батюшка, но я этого не замечаю. Король по своей доброте предлагал мне титулы - я отказалась; давал денег - я их возвращала. Он удостоивал спрашивать у меня советов в государственных делах, и я воздерживалась от выражения моих мнений. Где же тут мое честолюбие?

- В вашем сердце, дочь моя. Но это честолюбие не греховно: оно не от мира сего. Разве вы не хотели бы направлять короля к добру? Разве не желали бы видеть церковь в чистоте и покое, господствующей в этой стране, видеть бедняков - накормленными, бездомных - пригретыми, злых - возвращенными на путь добра, и короля - начинателем и вершителем всех этих деяний?

Глаза её заблестели, и она воскликнула: - Ах, вот была бы радость!

- Так вот в чем ваше честолюбие. Ибо всего радостнее было бы вам узнать не из уст народа, а из глубины собственного сознания, что вы были причиною всего этого, что ваше влияние низвело такую благодать на короля и на всю страну.

- Я готова бы умереть ради этого.

Она посмотрела на них вопросительно. Тогда епископ продолжал:

- Любовь человеческая слишком часто бывает подобна плевелам, заглушающим все доброе на почве, где они растут; но здесь она цветок благодати, благоухающий добродетелью и смирением.

- Увы, я пыталась вырвать ее из сердца.

- Напрасно, дайте ей укорениться в нем потверже. Если бы король увидел в вас сочувствие, заметил бы, что вы отвечаете на его привязанность, то ваши честолюбивые цели могли бы быть достигнуты, и весьма возможно, что Людовик, имея поддержку в вашей благородной душе, стал бы исполнять заветы церкви не только внешним образом, но и по духу. Все это могло бы произойти от той любви, которую вы скрываете, точно позор.

Она привстала, с изумлением глядя то на епископа, то на священника, и с трудом проговорила:

- Как должна я понимать вас? Что вы мне советуете?

Иезуит тоже встал, и его худощавая фигура слегка наклонилась над нею.

- Дочь моя, мы не даем дурных советов, но только ратуем на пользу церкви, которая требует, чтобы вы вышли замуж за короля.

- Замуж за короля! - маленькая комната завертелась вокруг нея.

- Этим осуществятся все наши надежды. Мы видим в вас вторую Иоанну д'Арк, которая спасет и Францию, и её короля.

Госпожа де-Ментенон просидела молча несколько минут. Её лицо опять стало спокойным, и глаза были устремлены на пяльцы, пока она мысленно уясняла себе значение слышанных слов.

- Но ведь этого никак не может быть, - сказала она наконец. Зачем нам говорить о том, чего случиться не может?

- Почему же?

- Когда же короли Франции женились на своих подданных? За него любая принцесса в Европе пойдет с удовольствием. Французская королева должна быть королевской крови.

- Все эти препятствия можно преодолеть.

- Кроме того, существуют соображения государственные. Женитьба короля должна дать ему могущественного союзника, скрепить дружбу с одною из соседних наций, или приобрести какую-нибудь провинцию, как приданое невесты. А какое же мое приданое? Вдовья пенсия и рабочий ящик!

Она горько разсмеялась, но тем не менее не переставала глядеть на своих собеседников, как бы ожидая их возражения.

- Ваше приданое, дочь моя, заключается в тех дарах, телесных и духовных, какими наградило вас Провидение. У короля денег довольно, и провинций тоже достаточно. Что же касается государства, то для него ничто не может быть полезнее уверенности в том, что монарх его в будущем станет шествовать по пути добра.

- О, если бы это могло быть так! Но подумайте, батюшка, о тех, кто окружает его - о дофине, об его брате, об его министрах. Вы знаете, как они посмотрят на это и как им легко отговорить его. Нет, нет, это - мечта, батюшка, и притом никогда неосуществимая.

- Дочь моя, - серьезно произнес иезуит, - эту задачу вы уже предоставьте Церкви. Может оказаться, что мы также имеем некоторое влияние на ум короля и что нам удастся направить его на путь истинный даже вопреки стараниям его кровных. Только будущее покажет нам, на чьей стороне перевес. Но вы? Любовь и долг влекут вас теперь к одному и тому же; так может ли Церковь разсчитывать на вас?

- До моего последняго вздоха, батюшка.

- И вы можете положиться на Церковь. Она послужит вам, если вы, в свою очередь, захотите послужить ей.

- Чего же могу я желать сильнее?

- Вы будете нашею дочерью, нашею королевою, нашею поборницею и исцелите язвы страждущей Церкви.

- Ах, если бы я могла!

- Конечо, можете. Пока в стране существует ересь, для верных нет ни мира, ни покоя. Это есть зачаток тления, который, если не удалить его во время, превратит в прах весь плод.

- Чего же вам угодно, батюшка?

- Гугенотов следует удалить. Овец нужно отделить от козлищ. Король уже колеблется. Лувуа теперь наш. Если и вы с нами, то все будет хорошо.

- Но, батюшка, подумайте, как их много!

- Тем более следует считаться с ними.

- И подумайте, кроме того, о страданиях, какие принесет им такое гонение.

- Избавление зависит от них самих.

- Это правда, и однако мне их жалко от всего сердца.

Отец Лашез и епископ покачали головами.

- Итак, вы заступаетесь за врагов Господних?

- Нет, нет, если они, действительно, враги.

- Неужели вы сомневаетесь? Возможно ли, чтобы ваше сердце еще склонялось к ереси вашей юности?.

- Нет, батюшка. Но было бы неестественно забыть, что мой отец и дед...

Госножа де-Ментенон встала с видом решимости.

- Вы мудрее меня, - сказала она, - и вам поручено блюсти пользу Церкви. Я поступлю по вашему совету.

- Вы обещаете?

- Обещаю.

Оба гостя одновременно подняли руки кверху.

- Сей день благословен! - вскричали они. - И таким назовут его грядущия поколения.

Она сидела, полуподавленная открывающейся перед нею будущностью. Иезуит угадал верно: она всегда была честолюбива и стремилась к власти. В некоторой степени цель этого честолюбия была ею достигнута, ибо не раз случалось ей направлять и короля и королевство. Но выйти замуж за короля - за человека, для которого она рада была бы пожертвовать жизнью, которого она в глубине души любила самою чистою и благородною любовью - это, действительно, превосходило все её надежды. Она знала свою душу, знала и его. Ставши его женою, она могла бы направлять его к добру и удалять от него всякое злое влияние. Она была в том уверена. Она не будет слабою, как Мария Терезия, но скорее уподобится, как сказал священник, новой Иоанне д'Арк, пришедшей, чтобы вести Францию и её короля по благому пути. Если ради этой цели ей придется ожесточить свое сердце против гугенотов, то вина падет не на нее, а скорее на тех, кто поставил ей это условие.

Но тотчас вслед за радостью ею овладели неуверенность и уныние. Не сон ли - все эти прекрасные мечты? И как могут эти люди говорить с такой определенностью, точно от них зависят поступки короля? Иезуит прочел эти мысли в её потухшем взгляде и ответил ей, прежде чем она выразила их словами.

- Церковь быстро исполняет свои обещания, и вы, дочь моя, не должны медлить, когда наступит ваша очередь.

- Я уже обещалась, батюшка.

- Тогда мы начнем действовать, Оставайтесь у себя в комнате весь вечер.

- Хорошо, батюшка,

- Король уже колеблется. Я беседовал с ним сегодня утром, и дух его уныл. Он терзается сознанием одиночества, и теперь самое время влиять на него. Отсюда я пройду прямо к нему, а, когда удалюсь, то, или он направится сюда, или я напрасно двадцать лет изучаю его душу. Мы покидаем вас тепер, и вы не увидите нас более, но увидите дела наши и не забудете вашего обещания.

Они оба низко поклонились госпоже де Ментенон и оставили ее наедине с её мыслями.

в том хоть какое-нибудь участие. Дневной свет сменился жемчужным светом сумерек, а затем стемнело окончательно, но она продолжала сидеть и в темноте. Временами, когда в корридоре слышались шаги, она выжидательно взглядывала на дверь, и серые глаза её мгновенно оживлялись; но каждый раз приходилось разочаровываться. Наконец, раздались быстрые и резкие шаги, скрипящие и властные, заставившие ее вскочить на ноги, с румянцем на щеках и тревогою в сердце. Дверь отворилась, и она увидела прямую и грациозную фигуру короля, выделявшуюся на седом фоне полутемного корридора.

- Государь, позвольте на минуту! Мадмуазель сейчас зажжет лампу.

- Не зовите ее. - Он вошел и затворил за собою дверь. - Франсуаза, мрак приятен мне, ибо он скрывает от ваших глаз мое смущение.

Он прислонился к камину и закрыл лицо руками. Она протянула руку, движением выражая сочувствие, и на минуту положила ее на его бархатный рукав. Тотчас он сжал эту руку в своих собственных; она не отнимала её.

- Я не могу жить без вас, Франсуаза, - начал он. - Я самый одинокий человек в мире, точно живу на высокой горе один, без товарищей. Кто мне друг? На кого могу я полагаться? Одни стоят за церковь, другие - за свою семью, большинство - за себя самих. Но кто из всех безпристрастен? Вы - мое лучшее я, Франсуаза; вы - мой ангел хранитель. Добрый батюшка говорит правду: чем ближе я буду к вам, тем дальше от всего, что дурно. Скажите мне, Франсуаза, любите ли вы меня?

- Я надеялся на это, Франсуаза, но все-таки счастлив слышать это от вас. Я знаю, что богатство и титул вас не привлекают и что душа ваша стремится скорее в монастырь, нежели во дворец. Но я прошу вас остаться во дворце и быть в нем госпожей. Согласны ли вы стать моей женой, Франсуаза?

Итак, минута эта действйтельно настала. Она подождала мгновение, одно только мгновение, прежде чем дать решительный ответ; но и это показалос слишком долгим для нетерпения короля.

- Вы не хотите, Франсуаза! - воскликнул он с оттенком страха в голосе.

- Да сделает меня Господь достойною такой чести, государь, - сказала она. - Я клянусь, что если Небо даже удвоит дни моей жизни, то каждый час я употреблю на то, чтобы стараться сделать вас счастливее.