Изгнанники.
Часть первая.
Глава XII. Падение Катина.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Изгнанники. Часть первая. Глава XII. Падение Катина. (старая орфография)

ГЛАВА XII.
Падение Катина.

На другой день после бракосочетания короля с г-жей де-Ментенон, в её скромной комнатке происходило совещание, которое повело за собою безчисленные беды для многих сотен тысяч людей и, вместе с тем, по мудрости Провидения, было причиною распространения французского мастерства в ремеслах и искусствах, французской живости и остроумия среди более тяжеловесных германских народов, ставших, вследствие этой примеси, сильнее и лучше.

Для новобрачной настало время выполнить обещание, данное Церкви; но бледность её лица и печальн глазах показывали, что напрасно она старалась заглушить голос сострадательного сердца доводами окружавших ее ханжей. Она знала французских гугенотов, да и как было ей не знать их, когда она сама происходила из их среды и была воспитана в их вере? Ей известны были их терпение, благородство, независимость духа и стойкость. Можно ли было ожидать, что они исполнят волю короля? Несколько знатнейших вельмож - пожалуй; но остальные пренебрегут галерами {Галеры - судна, где гребцы были прикованы к сиденью. Ссылка на галеры была одним из самых тяжелых наказаний во Франции.}, тюрьмою и даже виселицею, раз дело пойдет о вере их отцов. Если им запретят её придерживаться, то они должны будут или бежать из родной, страны или влачить жизнь худшую смерти на галерах или на цепи каторжников, употребляемых для проложения и починки дорог. Ужасный выбор для людей, настолько многочисленных, что они составляли как бы целый маленький народ! Всего же ужаснее было то, что она, - кровь от их крови, - должна была подать голос против них. Но слово было дано; теперь предстояло сдержать его.

Красноречивый епископ Боссюет, военный министр Лувуа и знаменитый иезуит, отец Лашез, приводили довод за доводом, чтобы сломить упорство короля. Подле них стоял еще священник, худой и бледный, точно прямо со смертного одра, но с неистовым пламенем в больших, темных глазах и с грозною решимостью в хмурых бровях и в сурово-сжатых тонких губах. Г-жа де-Ментенон склонялась над своим вышиванием и молча работала пестрыми шелками, между тем как король, опершись на руку, слушал с выражением человека, который знает, что его влекут не туда, куда следует, но не надеется устоять. На низком столике с чернильницей и пером лежала бумага: это был указ об отмене Нантского эдикта, и не хватало лишь королевской подписи, чтобы этот указ стал законом для всей страны.

- Итак, батюшки, вы того мнения, что если я таким образом искореню ересь, то обезпечу себе душевное спасение на том свете? - спросил Людовик.

- Вы этим заслужите награду.

- И вы тоже так думаете, Ваше Преосвященство?

- Несомненно, государь.

- А вы, аббат дю-Шейла?

Изможденный священник впервые подал голос, причем трупный цвет его щек окрасился слабым подобием румянца, а глубоко ввалившиеся глаза вспыхнули еще более мрачным огнем.

- Сомневаюсь насчет обезпечения вашего спасения, государь, и думаю, что для того нужно еще очень многое. Но не может быть никакого сомнения в вашей вечной гибели, если вы этого не сделаете.

Король сердито выпрямился и хмуро взглянул на говорившого.

- Ваши слова более резки, чем я привык слышать, - заметил он.

- В подобном вопросе было бы, по истине, жестоко оставить вас в сомнении. Я повторяю, что участь души вашей решается теперь. Ересь есть смертный грех. Тысячи еретиков могут вернуться в лоно Церкви по вашему слову. Следовательно, все эти тысячи смертных грехов тяготеют на вашей душе. Какая же может быть надежда на спасение, если вы не исправитесь?

- Но мой дед и прадед не преследовали их.

- В таком случае, если не вымолено для них особой милости Божией, ваш отец и дед мучаются в аду.

- Нахал!

Король вскочил с кресла.

исповедать истину?

Внезанным движением он откинул назад широкие и длинные рукава своей рясы и вытянул свои белые, совершенно лишенные тела руки. Кости были все изломаны, согнуты и вывернуты самым невероятным образом Даже Лувуа, этот безстрастный царедворец, и оба собрата священника содрогнулись при этом зрелище. Тот же поднял руки над головою и возвел свои горящие глаза к небу.

- Господь не в первый раз избирает меня для исповедания истины, - сказал он. - До слуха моего дошло, что для воспитания юной Церкви Сиамской нужна кровь, и посему я отправился в Сиам. Мне вскрыли утробу; меня распяли на кресте; переломали, повывихнули мне кости; я лежал мертвым; но Господь вдунул в меня дыхание жизни, чтобы я мог помочь в этом великом деле возрождения Франции.

- Ваши страдания, батюшка, - сказал Людовик, опять садясь в кресло, - дают вам все права на благосклонность Церкви и мою, поборником и защитником которой я являюсь. Что же вы посоветуете мне, батюшка, по отношению к тем гугенотам, которые откажутся возсоединиться?

- Они возсоединятся! - воскликнул дю-Шейла с натянутой улыбкой на своем мертвом лице. - Им придется склониться или сломиться. Не беда, если мы их сотрем в порошек, лишь бы возстановить целость Церкви в нашей стране.

Его ввалившиеся глаза горели бешенством, и он в диком гневе потряс своею костлявою рукой.

- Значит, жестокость, с которою отнеслись к вам, не научила вас жалеть других?

- Жалеть! Еретиков! Нет, государь, собственные муки показали мне, что мир и плоть суть ничто и что истинное сострадание к ближнему заключается в спасении души его, хотя бы в ущерб для бренного тела. Я покорил бы эти гугенотския души, государь, хотя бы для того пришлось превратить всю Францию в бойню!

Безбоязенность речи и глубокая убежденность говорившого сильно подействовали на Людовика. Он подпер голову рукою и погрузился в задумчивость.

- Кроме того, государь, - мягко заметил отец Лашез, - вряд ли придется и прибегать к тем крайним мерам, о которых упоминает добрый аббат. Как я уже говорил вам, вы настолько любимы вашими подданными, что одного выражения вашего желания будет достаточно для возвращения их всех в истинную веру.

- Я желал бы думать так, батюшка. Я желал бы думать так... Но что там такое?

- Капитан де-Катина вернулся, проводив Его Преосвященство обратно в Париж, по приказанию Вашего Величества, - доложил Бонтан.

- А! Позовите его сюда!

Королю, повидимому, пришла в голову какая то мысль.

- Мы увидим, какую роль в этом деле может сыграть любовь ко мне. Где же искать эту любовь, как не среди моих приближенных слуг?

Гвардейский офицер вошел в комнату и поднял руку, отдавая честь королю.

- Я позвал вас, капитан, - сказал-тот, - чтобы поблагодарить за услуги. оказанные мне вами в последнее время. Я слышал, Лувуа, что де-Ла-Салль умер от оспы?

- Да, Ваше Величество, он умер вчера.

- Так повелеваю вам заместить эту майорскую вакансию господином де-Катина. Позвольте мне первому поздравить вас с повышением, майор; вам придется сменить ваш голубой кафтан на серый мундир мушкетеров. Видите., двор не может обойтись без вас!

- Дай Бог мне быть достойным ваших милостей, Ваше Величество.

- Ведь вы сделаете все, что в силах, чтобы услужить мне?

- Моя жизнь принадлежит вам, государь.

- Хорошо. Так я подвергну вашу преданность испытанию!

- Я готов на всякое испытание.

- Оно и не особенно тяжелое. Вот видите эту бумагу на столе? Это - приказ всем гугенотам в моих владениях отказаться от своих заблуждений под страхом изгнания или лишения свободы. Но я имею надежду, что многие из моих верных подданных, вернуться в лоно Церкви, как скоро узнают, что таково мое ясно выраженное желание. Для меня было бы большою радостью убедиться в этом, так как мне горько употреблять насилие над всяким, кто называется французом. Вы поняли меня?

- Да, Ваше Величество.

Молодой человек переминался с ноги на ногу, сжимая и разжимая руки. Он был довольно слаб в вопросах веры и придерживался своего исповедания скорее в силу привычки, чем по убеждению. Но теперь у него вдруг упало сердце. Никогда во всю жизнь он не переживал ничего подобного, хотя не раз приходилось ему встречать лицом к лицу смерть в самых разнообразных видах.

- Вы сами, как мне известно, - гугенот. Я был бы рад видеть в вас первые плоды этой меры. Дайте же нам услышать из ваших уст, что вы готовы следовать указаниям вашего государя в этом деле, как и во всех остальных.

Молодой гвардеец все еще молчал, хотя обдумывал скорее форму ответа, чем содержание его. Он ночувствовал, что в одну минуту удача, благоприятствовавшая ему всю жизнь, покинула его и что беда, предстоящая ему, неотвратима. Король поднял брови и нетерпеливо забарабанил по столу, заметив смущение в лице его и какую то пришибленность в осанке.

- К чему это раздумье! - воскликнул король. - Вы человек, которого я возвысил и могу возвысить еще больше. У кого в тридцать лет майорския эполеты - тот в пятьдесят может иметь маршальский жезл. Ваше прошлое принадлежит мне, вашу будущность могу создать я же. Какие другие разсчеты могут быть у вас?

- Ничего, государь, кроме службы вам.

- Так чего же вы молчите? Почему не даете ответа, которого я требую?

- Я не могу исполнить этого, государь.

- Вы не можете исполнить?!

- Это невозможно. Я не имел бы ни спокойствия душевного, ни уважения к себе, если бы ради чинов и богатства отказался от веры моих отцов.

- Вы, вероятно, с ума сошли! С одной стороны вам предлагается все, чего человек может желать. Чтож остается с другой?

- Моя честь, Ваше Величество.

- Значит, безчестно перейти в мою веру?

- Так уверьтесь в её превосходстве.

- Увы, государь! Человек не может заставить себя верить. Вера приходит к нему, а не он - к вере.

- Честное слово, батюшка, - сказал Людовик, с горъкой улыбкой взглядывая на своего духовника - мне придется пополнять дворцовый штат из вашей семинарии, так как мои офицеры сделались богословами. И так, в последний раз, вы отказываетесь исполнить мое требование?

- О, Ваше Величество..... - Де-Катина сделал шаг вперед, протянув руки, со слезами на глазах; но король остановил его движением.

- Мнене нужно уверений, - сказал он. - Я сужу о человеке по его поступкам. Отрекаетесь вы или нет?

- Я не могу, Ваше Величество.

- Видите? - сказал Людовик, оборачиваясь к иезуиту: - Это будет не так легко, как вы предполагали.

- Этот человек, правда, упрям; но многие другие будут уступчивее.

Король покачал головой.

- Хотел бы я знать, что мне делать, - сказал он. - Сударыня, я уверен, что вы во всяком случае дадите мне наилучший совет. Вы слышали все, что было сказано. Скажите, какое ваше мнение?

Она не подняла глаз с работы; но её голос был тверд и ясен, когда она сказала:

- Вы сами назвали себя старшим сыном Церкви. Если старший сын откажется, то кто же исполнит завет её? И слова святого аббата также заключают в себе правду. Вы подвергаете опасности собственную душу, мирволя грехам этих еретиков. Ересь процветает, разрастается и, если не искоренить ее теперь, она может заглушить истину, как плевелы - пшеницу.

- Во Франции есть области, - сказал Боссюэт, - где на разстоянии дня пути не встретишь церкви и где весь народ, от дворян до мужиков, придерживается все той же проклятой веры. Так, например, в Севеннских горах, где жители не менее суровы и дики, чем сама природа. Да помилует Бог тех священников, которым придется возвращат их с пути заблуждения!

- Кого же мне послать на такое опасное дело? - спросил Людовик.

Аббат де-Шейла в одну секунду очутился на коленях, простирая к королю свои исхудалые руки.

- Пошлите меня, государь, меня! - вскричал он. - Я никогда не просил у вас милости и никогда не попрошу впредь, но я - тот, кто сможет сломит этих людей. Пошлите меня с вашим приказом к жителям Севенн.

- Господи, помилуй жителей Севенн! - пробормотал Людовик, взглянув со смесью почтительности и отвращения на изможденное лицо и пламенные глаза фанатика. - Хорошо, аббат, - прибавил он вслух, - вы отправитесь в Севенны.

Может быть, на одну секунду суровым священником овладело предчувствие того грозного утра, когда в его прижатом к углу горящей хижины теле столкнулось пятьдесят кинжалов. Он закрыл лицо руками и содрогнулся с головы до ног. Затем встал и, скрестив руки, вновь ггринял прежний безстрастный вид. Людовик взял перо со стола и придвинул к себе бумагу.

- Итак, от всех вас я слышу одно и то же. От вас, ваше преосвященство; от вас, батюшка; от вас, сударыня; от вас, аббат, и от вас, Лувуа. Хорошо; если отсюда проистечет зло, то пусть за то не взыщется с меня. Но что это?

мужчин, женщин и детей, не могущих ни слова сказать в свою защиту и смотрящих на него, как на своего заступника и представителя. Он мало думал о чем-либо подобном, пока все обстояло благополучно; но теперь, перед лицом грозной опасности, глубина души его всколыхнулась, и он почувствовал, как легки на весах жизнь и благосостояние, когда на другой чашке лежит мепоколебимое убеждение.

- Не подписывайте, государь! - воскликнул он. - Вы доживете до того часа, когда пожалеете, отчего ваша рука не отсохла, прежде чем взяться за перо. Я знаю это, государь. Я уверен в этом. Подумайте обо всех этих безпомощных людях: о маленьких детях, о молодых девицах, о старых и слабых! Их вера, это - они сами. Можно ли повелеть листу покинуть черешок, на котором он растет? Оны не могут измениться. Самое большее, на что вы можете надеяться, это - превратить честных людей в лицемеров. А зачем это нужно? Они почитают вас. Они любят вас. Они никому не вредят. Они гордятся возможностью служить в ваших войсках, сражаться за вас, работать для вас, созидать величие вашего королевства. Умоляю вас, государь, подумать еще, прежде чем подписать приказ, который навлечет бедствия и отчаяние на столь многих.

На минуту король приостановился, слушая страстную речь, в которой офицер пытался защитить своих единоверцев; но лицо его приняло жесткое выражение при мысли о том, что даже его личная просьба не в состоянии была повлиять на этого молодого придворного щеголя.

- Франция должна исповедывать религию своего короля, - сказал он, - и если мои лейб-гвардейцы противоречат мне в таком вопросе, то я должен ноискать себе других, более верных слуг. Та майормкая вакансия в мушкетерах перейдет к капитану де-Бельмону, Лувуа.

- Слушаю, Ваше Величество.

- А патент де-Катина можете вручить лейтенанту Лабадуанеру.

- А я уже не буду служить вам более?

- Вы слишком несговорчивы для моей службы.

Руки де-Катина безпомощно опустились и голова его поникла на грудь. Увидев гибель всех своих надежд и жестокую несправедливость, которой он подвергся, он испустил крик отчаяния и выбежал из комнаты. Горячия слезы безсильной злобы струились у него по лицу, когда он в разстегнутом мундире и криво надетой шляпе добежал до конюшни, где Амос Грин, покуривая трубку, следил за выводкою лошадей.

- Что такое случилось? - спросил он, держа трубку, между тем как голубые кольца дыма вылетали изо рта его.

- Эта шпага! - воскликнул француз. - Я не имею права носить ее! Я ее сломаю!

- Хорошо, я тоже сломаю свой ножик, если это может вас утешить. Но лучше разскажите мне, в чем ваше горе, чтобы я сообразил, не могу ли я помочь вам.

- В Париж! В Париж! - вне собя закричал гвардеец. - Если я погиб, то могу поспеть спасти хоть их. Скорее лошадей!

Американцу стало ясно, что приключилась какая-то внезапная беда; он бросился помогать товарищу и конюхам седлать.

Пять минут спустя они уже летели вскачь, и немного более чем через час, их покрытые пеной и забрызганные грязью кони остановились перед высоким домом на улице св. Мартына. Де-Катина спрыгнул с лошади и побежал вверх по лестнице, между тем как Амос последовал за ним своей обычной, неторопливой походкой.

руку илемянника. По другую сторону камина, с длиннейшею трубкою во рту и кубком вина рядом с ним, на скамейке, сидел человек странного вида, с полуседыми волосами и бородою, круиным, красным, мясистым носом и маленькими серыми глазками, сввркавшими из под густых, нависших бровей. Его длинное, худое лицо было все изборождено морщинами, которые перекрещивали его во всех направлениях, а от углов глаз расходились веером. Лицо это отличалось застывшею неподвижностью выражения и ровным цветом, похожим на темный орех, так что напоминало собою оригинальную фигуру, выточенную из какого-нибудь крупнослойного дерева. На нем были: синяя сарнская куртка, красные брюки, на коленках запачканные смолою, чистые серые шерстяные чулки, грубые башмаки с широкими носками и большими стальными пряжками, а рядом с ним на толстой дубовой палке покачивалась видавшая виды шляпа с серебряным галуном. Его седоватые волосы были собраны сзади в короткую, тугую косицу, а у потускневшого кожаного пояса висел кортик с медной рукояткой.

Де-Катина был слишком взволнован, чтобы обратить внимание на этого странного человека; но Амос Грин вскрикнул от восторга, как только его увидел и бегом бросился здороваться с ним. Деревянное лицо распустилось в улыбку, показавшую два прокуренных клыка, и моряк, не вставая, протянул красную руку, величиной и формой напоминавшую средней величины лопату.

- Неужели это вы, капитан Ефраим! - воскликнул Амос по английски. - Я никак не ожидал встретить вас здесь. Де-Катина, вот мой старый друг, Ефраим Савадж, который привез меня сюда.

- Якорь на подъеме, парень, и люки закрыты, - сказал новоприезжий тем особым протяжным тоном, который жителям Новой Англии был передан их предками, английскими пуританами {Пуритане - последователи одного из протестанских исповеданий в Англии, подвергавшиеся там жестоким гонениям. вследствие чего множество их покинули свое отечество и переселились в Северную Америку.}.

- Как только ступишь на палубу, если Господь пошлет нам попутный ветер.

- Хорошо. Мне многое надо порассказать вам.

- Надеюсь, ты держался в стороне от их папистской чертовщины?

- Да, да, Ефраим.

- Нет, нет.

Между тем де-Катина в отрывистых, полных горечи словах передакал все случившееся: рассказал о причиненной ему несправедливости, об удалении его со службы и о беде, ностигшей французских гугенотов. Адель, слушая его, думала только о своем женихе и о его горе; но старый купец, шатаясь, поднялся на ноги, когда узнал об отмене эдикта, и продолжал стоять, весь дрожа и дико озираясь кругом.

- Что же мне делать? - закричал он. - Что мне делать? Я через-чур стар, чтобы начинать жизнь съизнова.

- Не бойтесь, дядя, - сказал де-Катина с участиом. - Есть земли и кроме Франции.

в отчаянии.

- Что с ним такое, Амос? - спросил моряк. - Хоть я и не знаю, что он там говорит, однако, вижу, что он выкидывает бедственные сигналы.

- Он и его семья должны покинуть родину, Ефраим.

- А почему?

- Потому что они - протестанты, а король не хочет допускать их веру.

братского сочувствия, что старый купец почувствовал прилив бодрости, какой не могли бы дать ему никакия слова,

- Как по французски "отвратись от нечестивых", Амос? - спросил моряк, оглядываясь через плечо. - Скажи этому человеку, что мы возьмем его с собой. Скажи ему, что у нас такая сторона, куда он подойдет, как втулка к боченку. Скажи ему, что у нас все веры свободны, и нет ни одного католика ближе чем в Балтиморе или у капуцинов в Пенобскоте. Скался ему, что если он хочет ехать, то Золотой Жезл ждет с якорем наготове и полным грузом. Скажи ему, что хочешь, только уговори его ехать.

- Так мы должны собираться тотчас же, - сказал де-Катина, выслушав дружеское предложение, обращенное к его дяде. - Нынче же будет обнародован приказ, и завтра уже может быть поздно.

- Захватите все ценности, какие возможно, а остальное бросьте. Лучше сделать так, чем лишиться всего и свободы в придачу.

Так и было решено. В тот же вечер, за пять минут до того времени, когда полагалось запирать ворота, из Парижа выехало пять человек: трое верхами и двое в закрытой карете, наверху которой лежало несколько тяжелых ящиков. Это были первые листья, гонимые бурей, первые из того множества людей, которые в течение последующих месяцев устремились по всем дорогам, ведшим из Франции, слишком часто находя конец пути на галерах, в тюрьмах и в застенках; и однако их перешло за границу достаточное количество, чтобы изменить промышленность, а отчасти и самый характер всех соседних народов. Подобно Израильтянам в древности, они были изгнаны из своих жилищ по повелению грозного царя, который, сам изгоняя их, ставил всевозможные препятствия их бегству. Подобно Израильтянам же, никто из них не мог надеяться достигнуть обетованной земли без тяжких странствований; они вступали в новые страны без денег, без друзей, без имущества. Какие приключения ожидали этих путников дорогою, какие опасности им приходилось встречать и преодолевать в Швейцарии, на Рейне, в Бельгии, в Англии, в Ирландии, в Берлине и даже в далекой России - это еще не описано никем. Впрочем, за известною нам маленькою группою мы проследим на всем протяжении их опасного пути и увидим, что встретило их на том великом материке, который так долго лежал невозделанный, поросший лишь плевелами человечества, но которому теперь предстояло пробудиться для новой, столь славной жизни. 

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.