Изгнанники.
Часть вторая.
Глава II. Лодка мертвецов.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Изгнанники. Часть вторая. Глава II. Лодка мертвецов. (старая орфография)

ГЛАВА II.
Лодка мертвецов.

Два дня Золотой Жезл стоял под штилем (отсутствие ветра на море) у мыса Ла-Хаг, в виду бретонского берега, занимавшого весь южный горизонт. Но на третье утро подул резкий ветер, и они начали быстро удаляться от земли, пока она не превратилась в туманную полосу, сливавшуюся с облаками. Среди свободы и простора океана, чувствуя на щеках своих дуновение морского ветра, а на губах - вкус соли от брызг пены, эти преследуемые люди могли бы забыть все свои горести и, наконец, поверить, что им ничто не грозит более от тех усердных католиков, чья ревность к вере наделала более вреда, чем могли бы причинить легкомыслие и злоба.

- Я боюсь за отца, Амори, - сказала Адель, когда они стояли вместе перед вантами {Ванты - толетые смоленые веревки на судах, удерживающия мачты с боков.} и глядели на туманное облачко, обозначавшее на горизонте то место, где находилась Франция, которую им уже не суждено было увидеть вновь.

- Да ведь, он теперь в безопасности.

- В безопасности от жестоких законов, но боюсь, что ему не видать обетованной земли.

- Что ты хочешь сказать, Адель? Дядя бодр и здоров.

- А.х, Амори, его сердце приросло к улице Св. Мартына, и когда его оторвали, то вырвали из него и жизнь. Париж и его торговля были для него всем на свете.

- Ну, он привыкнет и к другой жизни.

- Если бы это могло быть так! Но боюсь, очень боюсь, что он слишком стар для такой перемены. Он не говорит ни слова жалобы, но я читаю на лице его, что он поражен в самое сердце. Целыми часами он смотрит вдаль, на Францию, и слезы текут по его щекам, а волосы у него побелели в одну неделю.

Де-Катина тоже заметил, что худощавый старый гугенот похудел еще более, что глубже стали морщины на суровом лице и что голова его клонилась на грудь, когда он ходил. Тем не менее он уже собирался высказать предположение, что путешествие может поправить здоровье старика, как вдруг Адель вскрикнула от удивления и указала на что-то за кормою слева. Со своими черными колонами, развевавшимися по ветру, и слабою краскою, вызванною на её бледные щеки брызгами соленой пены, она была так прекрасна, что, стоя рядом с нею, он не видел ничего, кроме нея.

- Смотри, - сказала она, - там что-то плывет на море! Оно сейчас было на гребне волны.

Он взглянул по указанному направлению, но сначала не увидал ничего. Ветер все еще дул им в спину, и море казалось густого темнозеленого цвета, с беловатыми гребнями на более крупных волнах. Время от времени ветер подхватывал эти пенистые гребни, и на палубе слышался плеск, а на губах и в глазах ощущались соленый вкус и щипанье. Вдруг, на его глазах, что-то черное поднялось на вершину одной волны и затем провалилось по другую её сторону. Это было так далеко, что разсмотреть казалось невозможно; но нашелся человек с более острым зрением. Амос Грин видел, как девушка указала вдаль, и разглядел предмет, привлекший её внимание.

- Капитан Ефраим! - крикнул он. - За бортом лодка!

Моряк из Новой Англии вооружился своею трубою, оперевши ее на поручни.

- Да, это лодка, - сказал он, - только пустая. Может быть, ее снесло с корабля или оторвало от берега. Держите-ка на нее, м-р Томлинсон, мне как раз теперь нужна лодка.

Полминуты спустя Золотой Жезл сделал поворот и быстро понесся по направлению к черному пятну, которое все плясало и скакало на волнах. Приближаясь, они увидели что-то, торчавшее через край.

- Это человечья голова! - сказал Амос Грин. Суровое лицо Ефраима Саваджа стало еще суровее. - Это человечья нога, сказал он. - Я думаю, девицу лучше убрать в каюту.

её ужасных пассажиров.

Это была скорлупка не длинее двух сажен, страшно широкая по такой длине и настолько плоскодонная, что совсем не годилась для моря. Под лавками лежали три человека: мужчина в одежде зажиточного ремесленника, женщина того-же сословия и маленькое дитя, не старше года. Лодка до половины была полна водой; женщина с ребенком лежали лицами вниз, так что светлые кудри младенца и темные косы матери болтались в воде, точно водоросли. Мужчина лежал с лицом, обращенным к небу; подбородок его торчал вверх, закатившиеся глаза показывали белки, кожа была аспидного цвета, а в широко открытом рту виднелся изсохший, сморщенный язык, похожий на увядший лист. На носу, весь скорчившись и зажав в руке единственное весло, полусидел очень малорослый человек в черной одежде; на лице его лежала раскрытая книга, а одна нога, очевидно, окоченелая, торчала кверху, застрявши пяткою в уключине. В таком виде эта странная компания носилась по длинным зеленым валам Атлантического океана.

С Золотого Жезла спустили лодку, и вскоре несчастных подняли на палубу. У них не нашлось ни крошки еды, ни капли воды, вообще, ничего, кроме одного весла и открытой библии, которую сняли с лица малорослого человека. Мужчина, женщина и дитя умерли, повидимому, уже сутки тому назад; поэтому, прочитавши краткия молитвы, употребительные в таких случаях, их погребли в море, спустивши с корабля. Малорослый человек тоже сначала казался мертвым; но потом Амос приметил в нем слабое трепетание сердца, и часовое стеклышко, которое он поднес к его рту, едва-едва затуманилось. Его завернули в сухое одеяло, положили у мачты, и подшкипер стал вливать ему в рот по нескольку капель рома каждые пять минут, ожидая, чтобы таившаяся в нем слабая искра жизни вспыхнула ярче. Между тем, Ефраим Савадж приказал вывести наверх обоих пленников, которых захлопнул, в люк в Гонфлере. Они имели очень глупый вид, шурясь и мигая на солнце, которого так давно не видали.

- Мне очень жаль, капитан, - сказал моряк, - но, видите-ли, приходилось либо вас взять с собою, либо самим остаться с вами. А меня давно ждут в Бостоне и, право, мне невозможно было оставаться.

Французский офицер пожал плечами и начал осматриваться с недовольным видом. Он и его капрал ослабели от морской болезни и чувствовали себя так скверно, как чувствует себя каждый француз, когда заметит, что Франция скрылась у него из глаз.

- Вы что предпочитаете: ехать с нами в Америку, или вернуться во Фраицию?

- Вернуться во Францию, если это возможно. О! мне необходимо вернуться, хотя бы для того, чтобы сказать словечко этому болвану, пушкарю.

- Ну, мы вылили ведро воды на его фитиль и порох, так что он, пожалуй, и не виноват. А вон там - Франция; видите, где туманно!

- Вижу! вижу! Ах! еслибы опять там очутиться!

- Тут у нас лодка. Можете ее взять.

- Боже, какое счастье! Капрал Лемуан, лодка! Плывем сию минуту!

- Но вам еще нужно захватить кое-что. Господи! Кто же так едет в путь? М-р Томлинсон, спустите-ка им по боченку воды, сухарей и мяса в ту лодку! Джефферсон, вынеси на корму два весла! Ехать не близко, и ветер вам в лицо; но погода недурна, и завтра к вечеру можете быть на месте.

Скоро французы были снабжены всем, что могло им потребоваться, и отчалили, махая шляпами, с восклицаниями: счастливого пути! Корабль сделал поворот, вновь направивши бушприт на запад. Еще несколько часов была видна лодка, казавшаяся все меньше на вершинах волн; но, наконец, она исчезла в тумане, а с нею исчезло последнее звено, соединявшее беглецов со Старым Светом, который они покидали.

Пока все это происходило, человек, лежавший без чувств у мачты, приподнял веки, отрывисто вздохнул, а затем совершенно открыл глаза. Кожа его походила на серый пергамент, крепко обтягивавший кости, а по рукам и ногам, выставлявшимся из под платья, его можно было принять за болезненного ребенка. Однако, несмотря на всю его слабость, взгляд больших черных глаз был властный и полный достоинства. Старый Катина вышел на палубу; при виде больного и его одежды, он кинулся к нему, почтительно приподнял его голову и уложил ее на свое плечо.

- Это - один из верных, - воскликнул он, - один из наших пастырей! О! теперь воистину нам будет сопутствовать милость Божия!

Но тот с кроткою улыбкою покачал головой, - Боюсь, что не долго останусь с вами, - проговорил он, - ибо Господь зовет меня в более далекий путь. Я слышал призыв Его я теперь готов. Действительно, я священник при храме в Изиньи, и когда до нас дошел приказ нечестивого короля, я и двое верных с их младенцем пустились в море, надеясь достигнуть Англии. Но в первый же день волною унесло у нас весло и все, что было в лодке: хлеб, воду; осталась только надежда на Бога. Тогда Он стал призывать нас к себе по очереди: сначала младенца, потом женщину, а потом - её супруга. Остался один я, да и то чувствую, что мой час уже близок. Но я вижу, что вы тоже из наших, не могу-ли послужить вам чем-либо перед разлукой?

- Хорошо! - строго произнес Ефраим Савадж.

Затем оба пошли к де-Катина. Тот подпрыгнул, и глаза его засияли восторгом. Потом отправились к Адели в каюту. Она удивилась, покраснела, отвернула свое нежное личико и стала руками приглаживать волосы, как обыкновенно делают женщины, когда их неожиданно позовут куда нибудь. А так как спешить было необходимо, ибо и здесь, в открытом море, некто мог настигнуть их и помешать исполнению их намерения, то через несколько минут этот благородный человек и эта непорочная девушка очутились, рука в руку, на коленях перед умирающим, который слабым движением благословил их, бормоча слова, которые соединяли их на веки.

Адель не раз воображала себе свою свадьбу. Часто, в мечтах своих, она вместе с Амори стояла перед алтарем протестантского храма на улице св. Мартына. Иногда же воображение уносило ее в какую нибудь маленькую провинциальную часовеньку, - одно из тех убежищ, куда собирались горсточки верующих, - и там совершалось в её мыслях главнейшее событие женской жизни. Но могла ли она себе представить, что будет венчаться на качающейся под ногами палубе, под гудение снастей над головой, под крики чаек и под рокот волн, поющих ей, вместо свадебного гимна, свою песню, старую, как мир? Могла ли она когда-либо впоследствии забыть все это? Желтые мачты и надутые паруса, серое, изможденное лицо и потрескавшияся губы священника, серьезное и исхудалое лицо отца, преклонившого колени, чтобы поддерживать голову умиравшого священника; де-Катина в его голубом мундире, уже слинявшем и загрязненном; капитана Саваджа, обратившого к облакам свое деревянное лицо, и Амоса Грина с руками в карманах и спокойным мерцанием голубых глаз! А позади - сухощавый подшкипер и маленькая группа новоанглийских матросов с их широкополыми шляпами и серьезными лицами!

Венчание кончялось среди сочувственных слов на грубом, чуждом языке и пожатий жестких рук, огрубелых от веревок и весла. Де-Катина с женою вместе оперлись на ванты и стали смотреть, как поднимался и опускался черный корабельный борт и быстро стремилась мимо зеленая вода.

к другой, еще лучшей. Там ожидает нас свобода, а с собою мы несем юность и любовь. Чего же более желать человеку?

Так простояли они, беседуя, пока не надвинулись сумерки, и над ними, на потемневшем небе, не засверкали звезды. Но прежде чем звезды побледнели вновь, однаиусталая душа на "Золотом Жезле" успокоилась навек, а погибшая община из Изиньи вновь обрела своего пастыря.